Дорога домой

– Это приказ? – мрачно спросил Бероев.

– Это предложение… и настоятельная, слышите, очень настоятельная просьба! – прошипел Крюков и обошел стол со стороны сидящего в кресле Бероева. – Нужны ваши внутренние ресурсы. Вы понимаете, Артем Лаврентьевич?! Полная готовность к действию и вера. Вера в победу!

Крюков приблизился к Багдасарову:

– А что касается вас, Карен Левонович, то необходимо поставить в известность весь внешний оперативный состав о предстоящих событиях, не раскрывая сути, и включить все их агентурные возможности для, так сказать, пропаганды наших действий. Понадобятся усилия ваших «агентов влияния» во всех зарубежных правительствах, чтобы не вызвать там паники, когда мы начнем действовать.

– «Мы» – это кто? – спросил Багдасаров, и Бероев кивком головы неожиданно даже для себя поддержал его вопрос.

– Первый эшелон власти! Те, кто остается верным великим идеям марксизма-ленинизма, родине и советскому народу. Многострадальному, обманутому, ограбленному…

– Кем? – недобро усмехнулся Багдасаров.

– На что вы намекаете? – вскинул голову Крюков и посмотрел в глаза генерал-полковнику.

– Это не я намекаю, Всеволод Михайлович, а вы сами, извините, – ничуть не струсил Багдасаров.

– Я не намекаю! – горячился Крюков. – А называю все своим именами. Провокаторы, расхитители, враги воспользовались временными трудностями и грабят народ! Кооперативы там разные затеяли, землю хотят отобрать у государства, у народа, можно сказать… предприятия… того… разбазарить и сбежать со всем этим на Запад.

– С землей, что ли? Со станками, кранами? – рассмеялся Багдасаров. – Врагу без этого, без наших ржавых гаек, ну никак не прожить! Спит и видит, когда все это через границу потащат!

– Вы напрасно иронизируете, товарищ Багдасаров! – Крюков буквально добежал до своего кресла и нервно плюхнулся в него. – Не по коммунистически как-то! Мы к вам, как к товарищу, а вы… ржавые гайки, понимаешь… в колеса.

Он, пытаясь найти поддержку у Бероева, искательно заглянул к нему в глаза. Но тот отвел взгляд и даже чуть-чуть запрокинул голову, мол, я тут ни при чем, и этот разговор меня не касается.

– Я должен подумать, Всеволод Михайлович! – поднялся Багдасаров. – Доложу вам о наших разведвозможностях в ближайшее время. Но не обольщайтесь! Личный состав, на сколько мне докладывают, ропщет, не доверяет, так сказать, Центру. Зарплаты небольшие, к тому же, тут у нас черт знает что творится. До них все это доходит немедленно! Да и попривыкли все уже у себя на местах. Но меры примем! Это я могу пообещать!

Крюков мрачно кивнул и отвернулся, давая понять, что к Багдасарову у него больше вопросов нет. Тот не торопясь пошел к выходу из кабинета и, прежде чем покинуть его, обернулся и пристально посмотрел на Крюкова и Бероева. Они молчали – один подавленно, второй – в ожидании ухода Багдасарова.

– Вот! – грохнул кулаком по столу Крюков, когда за Багдасаровым закрылась высокая, тяжелая дверь. – Попробуй-ка, поработай с такими вот! Кому доверять? Кому доверять?

– Мне! – ответил Бероев, глядя прямо перед собой.

– Вам? Почему вам? – неожиданно растерялся Крюков и даже покраснел от волнения.

– А кому же, Всеволод Михайлович, дорогой? Мне, и только мне! В моем непосредственном подчинении мощная группа быстрого реагирования «Сигма», полностью укомплектованная опытными офицерами и прапорщиками, вооруженная, обученная, эффективная. Любой приказ выполняется без промедления. Вам это хорошо известно!

– М-да, зарекомендовали себя уже, – не то осуждающе, не то восхищенно ответил Крюков и сцепил перед собой руки.

– Зарекомендовали! Это верно! Хорошо зарекомендовали! Потому что профессионалы, а не эти багдасаровские… философы, – зло усмехнулся Бероев.

– Ну, что ж, – поднял на него глаза Крюков, – придет время, и я поставлю точную задачу, а командир группы разработает операцию. Вам отвечать за всё! Лично!

– Как за всё? – покраснел Бероев, – Что значит, за всё?

– А то и значит, дорогой мой! – потер ладонью о ладонь Крюков. – Группа-то ваша! Сами говорите…

– А идеи ваши!

– Ну-ну! Я ведь так… примерно только… – Крюков неопределенно пошевелил в воздухе пальцами.

Бероев поднялся, одернул пиджак и с обидой кивнул:

– Разрешите идти, Всеволод Михайлович?

– Идите пока, Артем Лаврентьевич, – задумчиво кивнул Крюков и, раскрыв папку, углубился в документ, который вот-вот должен был попасть на стол самому главному человеку в стране и сыграть роль последнего предупреждения.

Глава 3

Генерал Сергеев метался по кабинету, обдумывая только что закончившийся разговор с Багдасаровым.

– Андрюша, дорогой, – говорил Карен Левонович с неожиданно сильным кавказским акцентом, – я встречался со «стариком» на днях. Похоже, у нас тут задумали кое-кому в Кремле закрутить колечком хвост. «Старик» не уточнял, кто именно принимает участие в этом процессе, но не догадаться может только законченный идиот.

– Считай, с таким и разговариваешь, – усмехнулся Сергеев. – Давай-ка уточняй, Карен Левонович!

– Кроме нашего старика, думаю, министр обороны. Они его непременно должны были прихватить с собой в эту авантюру. Председатель правительства, министр внутренних дел, кое-кто из аппарата ЦК и три или четыре наших с тобой коллег из руководителей Главков.

– Это серьезно? – насторожился Сергеев.

– Кто знает! Но, сам понимаешь, в деле – несколько членов Политбюро, частично наше руководство и военные с милицией и внутренними войсками. А с этим не считаться невозможно!

– Так это ж всё! – вздрогнул Сергеев, не зная, радоваться ему или горевать. – Они кому хочешь хребет переломят!

– Не торопись! – проговорил Багдасаров. – В большинстве все это люди из партийной верхушки, либо выходцы оттуда, а это, понимаешь, сейчас не очень модно. В министерстве обороны есть молодые генералы, из «афганцев», вчерашние полканы да майоры. Фронтовики все. Их всё это не греет! Надоели им большевики «ленинского типа» хуже горькой редьки! От комиссаров этих не продохнуть! Председатель правительства, к тому же, тоже не в авторитете. МВД вообще ведомство трусоватое. На нас смотрят – как скажем, так и будет! Министр у них человек, по большому счету, чужой, партийный ставленник, да еще прибалт – он ни там, ни здесь никому не нужен! Сам понимаешь, вообще расклад не тот! А что касается цековских бюрократов, так они ведь друг друга на дух не переносят! Националисты, шовинисты и дундуки – все до одного! Есть среди них, конечно, и люди более или менее, как сейчас стало принято говорить, адекватные. Так эти в заговоре не участвуют, по понятным мотивам. Головой то есть думают, а не этой… не задней мышцей, в общем. Так что это еще бабушка надвое сказала, кто кому хребет переломит.

– Я тебя не понимаю, – задумался Сергеев и стал чертить на чистом листе бумаги квадратики и кружочки, соединяя их прямыми и пунктирами. – Ты-то что думаешь об этом?

– Я пока воздержусь думать, но полагаю, что «старик» сразу после встречи со мной разговаривал с Бероевым и поставил перед ним задачу о подготовке силовой акции. Ты же знаешь, кто у него в руках.

– «Сигма»?

– Если бы только они! Хотя при некоторых обстоятельствах может хватить и одной их группы, или, в крайнем случае, человек эдак пятидесяти, не больше! Но есть еще погранцы, военная контрразведка, штурмовые полки из милиционеров срочной службы. Они хоть и эмвэдэшные, но выполнять будут команды Бероева. Это я точно знаю! Один только Бутырский полк в Москве чего стоит, да еще дивизия внутренних войск имени Дзержинского. А это – сила! О-го-го! А еще в московском ГУВД, да и в областном главке уже почти два года как созданы отряды милиции особого назначения, ОМОН. Набрали из молодых офицеров-оперативников и строевиков, в равной мере, но в основном, приезжих. Так они за московскую прописку и за скромную квартирку на окраине любому глаз на причинное место натянут и моргать заставят! Их специально создавали для подавления гражданского населения. На всякий случай! А вдруг пригодится! Чтобы основные силы не отвлекать – армию, нас, внутренние войска. Показательные выступления делали два раза на их базе около Октябрьского поля – называется «разгон экстремистских групп». Командиры – «афганцы», из десантников, из бывших, конечно. Все члены партии, а комиссаров там – как грязи! Журналистов приглашали, пугали! А осенью прошлого года на Ходынке лагерь разбили для десантных частей – вроде как перевалочный пункт «на картошку». Ха-ха! Ты бы видел, Андрюша, с чем эти парни приехали картошку копать! Она, наверное, тоже экстремист, картошка эта! Иначе зачем на нее заготавливать, кроме заточенных десантных лопаток, еще и «Калаши» и штыки? А им еще и дубинки резиновые выдали. Потом командование их войск «оправдывалось» в Кремле перед журналистами – не так, мол, поняли! Я был там, слушал! Они специально собрались, чтобы мышцы свои показать! Челюсти у всех тяжелые, кулаки – как чайники! Думаю, уже тогда хотели начинать свою авантюру, но что-то не склеилось! Наверное, наши были недовольны! Не предупредили, мол, полезли без приглашения, а это ведь военные, боевые части! Шутки, как говорится, в сторону! Вместо голов – котелки, вместо мозгов – устав! Тут многие наши в штаны наделали! Сумели таки десантное командование стреножить через наших людей. Сам знаешь, кто туда народ подбирал в свое время и, главное, как! Третий Главк даром пайки не кушает, брат! Сразу всех вывели в места постоянной дислокации, но опыт все же решили использовать под нашим контролем. Согласия, однако же, в оркестре пока нет! Каждый хочет первой скрипкой, соло выступить. Главные аплодисменты сорвать.

– Что дальше? Делать-то чего?

– Пока ничего, Андрюша. Просто будь готов как юный пионер! От нас требуют поднять «агентуру влияния» и тихонечко эдак начинать готовить иностранцев к мысли, что нынешняя наша власть представляет для них серьезную опасность. Мол, бесконтрольность ядерных сил, развал страны, миграция населения на Запад и так далее. Ужасов нагнать! Чтобы сами захотели переворот и полную, окончательную задницу на одной шестой земного шара. Чтобы границы закрыли на амбарный замок, а ключ спрятали в мавзолее, у главного тела. Вот чего хотят от нас с тобой, Андрюша!

– Ты думаешь, Карен, здесь кто-нибудь во все это поверит?

– Думаю, поверят! А куда они денутся? Я уже разговаривал с нашими ребятами в Лондоне, в Вашингтоне, в Женеве, в Вене и еще кое-где. Вот теперь с тобой…

– А как они-то? Что думают?

– Ничего они не думают. Затылки чешут. Ты вот что – подготовь-ка планчик действий на тот и на другой случай, и пришли мне. Пусть будет. Ты меня понял, Андрюша?

– Сделаем, Карен Левонович. А ты сам-то, чего ты-то делать будешь?

– Повстречаюсь тут кое с кем. С командованием «Сигмы», например. В МВД тут есть человечек один важный, вроде неглупый, в Генштабе, в ГРУ, коллеги, как ни крути, в десантных… Там тоже еще не все, слава Богу, заточенными лопатками думают! Рекогносцировочку проведу, поверхностную такую… пока. А там видно будет! Только мне и сейчас ясно, что всё это авантюра, Андрюша! Положение, я имею в виду экономическое, конечно, более, чем сложное в стране. Сейфы в Госбанке пустые; что, куда девается, никто не знает, кроме нескольких фигур. Так что, повторяю, авантюрка затевается та еще! А тут еще Бориска этот! Который «Борис, ты не прав!». «Уральским Годуновым» его тут теперь кличут. Так этот зенками вращает как медведь, в грудь себя лупит, как орангутанг, и потеет как конь! Выпить не дурак и вообще, вроде, не дурак! К нему некоторые наши уже подались, а кое-кто из действующих сливает информацию на его мельницу. Непростой тип, я тебе доложу! Ой, не простой! Хитрюга и игрок! Народ будоражит, демократы с ним заигрывают. Аж трясет всех. А он, шут гороховый, такие спектакли разыгрывает! Диву даешься, откуда чего берется. С иностранцами тайком встречается. Американцы дважды были, по моим данным. Одну встречу мы отследили полностью, со звуком, так сказать. Так вот, он – это третья сила; ни с Самим, ни с цэковскими ничего общего! И ведь прет в гору, гад! И как прет! В армии настроения появились, доложили тут нам. Ты об этом тоже подумай на досуге; глядишь, и ему придется присягать когда-нибудь! Так что пока от тебя два плана, Андрей Сергеевич! А там, может, и третий придется подготовить. Когда Борис станет прав! Ну, правее моей правой половинки задницы. А она ведь, родимая, чувствует, ох, чувствует: каша заваривается! Вроде той, что в октябре семнадцатого, ленинской кашки! Так что будь готов, генерал!

Последние слова он произнес уже решительно и жестко. И сразу же бросил трубку. Он первым набрал номер парижского телефона своей резидентуры, он же первым и прервал разговор.

Теперь генерал Сергеев ходил в раздумье по кабинету. Он очень хорошо знал своего старого друга и шефа – Карена Багдасарова. Если уж тот говорит с ним открытым текстом по телефону, хоть и защищенному от прослушивания, вроде бы, значит, там у всех земля горит под ногами. Багдасаров ищет людей в зарубежных резидентурах в свою поддержку, и, должно быть, сам входит в какую-то политическую группу, в силу которой верит. Не случаен его намек на «Сигму», хоть она официально и бероевская. А может быть, Багдасаров уже с Бероевым снюхался? Не может быть! И что это за группа, к которой он может примкнуть? Уральского Годунова? Иначе зачем он о нем всё это говорил? И про присягу. Во задачка! Не для слабонервных, черт побери!

Что же теперь делать ему, Сергееву? Пойти к послу – дело гиблое! Этот тип имеет собственное руководство, которое вряд ли его ставит в известность о планах в других ведомствах. Значит, начнется паника, могут доложить в ЦК и даже Самому! И до Багдасарова дойдет. Непременно дойдет! А это пока ни к чему! Отсюда, из Парижа, что увидишь?

Подумав еще немного и решив, что «планы действий» все равно будет составлять его заместитель, то есть полковник Власин, генерал набрал его внутренний номер телефона.

– Александр Васильевич, – сказал он, не здороваясь, как только услышал голос Власина. – А давно мы с тобой крольчатинки не ели? А?

– Ты это к чему? – удивился Власин. Они с давних пор перешли с Сергеевым на «ты», и Власин мог себе позволить некоторые вольности в обращении.

– А к тому, что есть разговор на природе. Собирайся-ка, выгоняй своего железного коня и поскакали в сторону Орлеана. Я там один ресторанчик приметил – кроликов готовят, что наши соотечественники заговоры! Замоченные на молоке и на крови, тушатся на медленном огне, со специями, с перчиком, с гвоздичкой, понимаешь. Пальчики оближешь! – засмеялся Сергеев.

– Вот как! Кулинары, значит, знатные? Ну, давай, попробуем их заговоры с ушами. Жду внизу, на стоянке.

Выехали из Парижа на удивление легко, без пробок. Если бы Власин знал, что с этого момента его судьба покатится совсем в ином направлении, возможно, он бы сослался на головную боль или на то, что отравился завтраком, или просто бы не поднял трубку, а улизнул из посольства, отключив все свои телефоны. Но это был роковой рубеж в его жизни, или, как это еще называют летчики или моряки, «точкой невозврата», за которой начинается совсем другое измерение, где время летит с необыкновенной скоростью, будто река, неожиданно сваливающаяся с кручи вниз, образуя ревущий водопад с водной пылью и радугой. Обратной дороги уже нет, сколько ни рвись назад! Да и захочешь ли сам?

Но Власин ничего этого не ведал и, глядя на солнечную, почти пустую дорогу, весело гнал машину в Орлеан. На самом же деле он уже выехал из одной жизни и въехал в другую, законов которой не знал еще никто из его соотечественников. А рядом с ним сидел, задумавшись, генерал Сергеев. Догадывался ли он, что с этого момента их дороги с Власиным начали расходиться? Может быть, о чем-то и догадывался, но сказать об этом с уверенностью теперь уже никто не может.

Машина въехала на широкий полупустой паркинг загородного клуба-ресторана. Из тонкой черной трубы над покатой черепичной крышей закручивался легкий сизый дымок.

Глава 4

Анна Гавриловна привыкла к неожиданным отъездам мужа на обеды и ужины без ее присутствия. Она давно смирилась с мыслью, что это тоже часть его секретной службы, обеспечивающей ей приятное существование в Париже, которое сливалось с ощущением легкой тоски и однообразия. После постыдного эпизода с Гулякиным, когда она чуть было не приняла непритязательную иллюстрацию за дорогой оригинал, Анна Гавриловна пересмотрела свою жизнь и, вспоминая отца, всегда призывавшего ее просчитывать несколько ходов вперед, в душе досадовала на себя и не прощала себе того скандала ни на секунду. Отец, незадолго до своей смерти, сказал ей задумчиво:

– Не приведи тебе Господи унаследовать от меня расчет и от матери безумие!

Но, к искреннему ее сожалению, именно так и случилось. В ней самым роковым образом сошлись эти гены, выталкивая друг друга в постоянном истерическом конфликте. Безумие матери упрямо вело Анну Гавриловну по скандальным, скользким дорожкам, а профессиональная расчетливость отца помогала с математической точностью определить все силы и векторы их приложения на этом губительном пути.

В тот час, когда ее Саша и генерал Сергеев усаживались за столиком в предвкушении свежей крольчатины, Анна Гавриловна, накинув на голову белый платок, вошла в храм.

Там было пусто, потому что служба уже давно кончилась, а следующая еще не поспела. Отец Василий возился в углу церкви, у распахнутых врат алтаря с огромным свечным канделябром, который постоянно развинчивался и даже дважды распадался вместе с горящими свечами прямо во время службы. Священник, пыхтя, закручивал пассатижами медную проволоку, приспособленную им для соединения двух упрямых металлических частей.

– Батюшка, – услышал он за спиной несмелый голос прихожанки Анны Гавриловны, – Вы бы оставили этот труд! А мой Саша привез бы сюда техника из посольства…

– Благодарствую, дочь моя, – покосившись на Анну Гавриловну и раздувая от старания и напряжения щеки, ответил отец Василий. – Обращусь! Да вот служба через два часа, а тут такое… Непотребность! Ты чего пришла? Дело есть?

– Поблагодарить, батюшка, за участие ваше в муже моем. Благодаря исключительно вам, святой вы человек, его тут оставили еще на год. Слово замолвили за нас, за сирых.

– Дела Божьи! – вздохнул отец Василий и, придерживая канделябр, отступил на полшага, оценивая плод своих стараний.

Он спустился со ступенек, покрытых ковровой дорожкой, и встал рядом с Анной Гавриловной, держа в своих небольших, но на удивление крепких руках пассатижи и моток медной проволоки.

– Ну, как? Можем еще! – довольный собой, беззвучно засмеялся священник и склонил бородатую, кудлатую голову. Он показал глазами на начищенный до блеска канделябр у врат алтаря. – Отец Борис, предшественник мой, оставил. А ему отец Кирилл, а тот уж со святой русской земли еще молодым иереем привез в Париж из Костромы сей канделябр. А уж сколько тот служил в Костроме-то, кто знает! Старинная вещь! А ты говоришь, техник починит! Знаю я ваших техников. Упрут, черти, прости господи!

Отец Василий попытался перекреститься, но помешали зажатые в руке пассатижи, и он удовлетворился лишь легким поклоном в сторону обильно золоченого иконостаса.

– Да что вы, батюшка! – запричитала Анна Гавриловна. – Там нынче люди все честные, верующие.

– Именно, что «нынче»! – недоверчиво посмотрел на нее сверху вниз отец Василий, – А как так можно, чтобы нынче верующие, а надысь неверующие, и завтра обратно верующие? А вдруг увидит канделябр и сразу станет «нынче» же неверующим, и упрет! А потом опять уверует, но канделябр-то не вернет!

Анна Гавриловна испуганно пожала плечами, запутавшись в философских размышлениях отца Василия, но на всякий случай перекрестилась и поклонилась канделябру.

– Пойдем-ка чайку с тобой выпьем на заднем дворе, – распорядился отец Василий. – Там и самоварчик, должно быть, поспел уже. Иди, иди вперед. Я сейчас, переоденусь только, а то ряса на мне рабочая. Негоже так!

На заднем дворе была уютная беседка со столиком и двумя скамьями, увенчанная небольшим куполом на четырех витых столбиках. Над куполом смотрел в небо православный крест из желтого металлического сплава.

Пока отец Василий менял рясу и нательную рубаху, расчесывал кудри и бороду, подстригал маникюрными ножничками перед зеркалом, вытягивая от старания полные губы трубочкой, разросшиеся кустистые брови, Анна Гавриловна накрывала на стол. На белой скатерти с полинялой вышивкой появились чашки с блюдцами, заварной чайник, розетки с вишневым вареньем и московским печеньем, которые привозили в Париж так же, как привозят нашим соотечественникам во всем мире черный хлеб и селедку. Даже если в тех местах есть свой хлеб и своя селедка, и свое печенье.

– Спасибо, хозяюшка! – широко заулыбался священник, неслышно подкравшись к Анне Гавриловны со спины.

Она вздрогнула, резво обернулась и почему-то опять перекрестилась:

– Ой! Батюшка! Испугал! Да и какая же я вам хозяйка? Гостья и только. Попадьи-то у вас нет…

– Да! – протянул отец Василий и сел на лавку, привычно закатав к локтям широкие манжеты. – Терплю неудобства и осуждение. Нам ведь спутницы, так сказать, никак не положено! Только ведь все попадьи уж давно разобраны, матушка!

Он засмеялся и хитро прищурился на Анну Гавриловну. Она ощутила знакомый ей по прошлому приключению душок и смущенно опустила глаза. Опять захотелось перекреститься, но Анна Гавриловна побоялась: вдруг священник поймет, что она приняла близко к сердцу скабрезность его намеков, и тогда их отношения прервутся на той своей невинной стадии, на которой существовали до сих пор.

– Да ты не смущайся, дочь моя! – поменял отец Василий тон и разлил по чашкам заварку. – Вот тебе заварочка покрепче, кипяточек в самоварчике. А вареньице-то из Киева – прихожанин один аж ведро привез. Дай Бог ему прощения! Печеньице вот московское, а сухарики местные. Кушай себе на здоровье, милая! Кушай.

Пили чай молча, не поднимая друг на друга глаз. Наконец, отец Василий обтер полные губы и удовлетворенно вздохнул:

– У нас тут гости из стольного града бывают последнее время частенько. Слыхала?

– Слыхала, батюшка! – закивала Анна Гавриловна, невольно переходя как обычно, когда находилась около священника, на книжный, патриархальный язык. – За то и благодарить пришла, что помогли мужу моему.

– Так ты уж полгода благодаришь-то! А я ведь о другом.

Священник оглянулся вокруг себя, посмотрел на появившегося в углу сада садовника-француза, крупного, молчаливого старика, и приблизил лицо к Анне Гавриловне:

– Я вот о чем, дочь моя. Ты бы мужа своего порасспросила. Земля слухами полнится – будто в Москве готовят какие-то люди, ну, как бы сказать, скандальчик один. Будто бы власть к смене идет! Сильные мужи хотят слабых заменить. Верно ли это?

Анна Гавриловна захлопала глазами.

– Не слыхала? – прищурился отец Василий и строго, из-под бровей стал буравить Анну Гавриловну пристальным взглядом.

– Не слыхала, батюшка! Ой, не слыхала! – снова запричитала Анна Гавриловна, внутренне ужасаясь своему тону, от которого веяло придуманной кем-то в советском сказочном кинематографе кукольной стариной. – И Саша мой ничегошеньки не говорил. Так мы ведь далёко от родины-то!

– И мы далёко! – не унимался священники, – А все равно слухи до нас доходят.

– Откуда же? Как же?

– Намедни к Патриарху обратился один большой человек и спросил не то чтобы благословения, а, как бы сказать… чтобы церковь поддержала смену светской власти. Мол, антихрист изгнан, и на трон взошел избранный народом-богоборцем человек.

– Боже милостивый! А кто ж тот человек-то? – побледнела Анна Гавриловна, вдруг необыкновенно остро почувствовавшая в этой новости опасность для себя и мужа.

– Это нам неведомо! Но мы хоть и маленький приход, а всё радеем душой за веру, за православие. Приезжий просил быть готовыми к литургиям во славу новой власти. Текстик вот предложил…

Отец Василий извлек из закатанного рукава бумагу и помахал ею перед носом Анны Гавриловны, потом спрятал обратно.

– Выходит, готовится нечто важное. И мы должны знать, что нас ожидает. У нас ведь тут тоже служба! Мы как солдаты – «дан приказ ему на запад, ей – в другую сторону». Вот бы знать, кому, понимаешь, на запад, а кому – в другую сторону. Да и в какую. Так что ты расстарайся, милая, порасспрашивай Александра Васильевича-то. Не может такого быть, чтобы мы тут отголоски такого важного дела чувствовали, а он при своей должности жил бы в неведении. Упредить бы надо события касательно себя. А ты пей чай-то, вареньицем не побрезгуй. Целое ведро привез один из Киева! Да уж я говорил это! Вон и печеньице московское.

Отец Василий протянул Анне Гавриловне печенье, и она, думая о чем-то тревожным, послушно взяла его.