Аспекты визуальности художественной литературы

Введение

Слово «визуальность» обозначает широкую проблемную область, которая представляет собой поле пересечения интересов различных наук – естественных (например, оптика как раздел физики или физиология зрения) и гуманитарных, которые изучают визуальность как феномен искусства или как интермедиальное явление.

Визуальный аспект художественной литературы относится к нематериальной стороне произведения – художественному миру, который читатель представляет себе в процессе чтения. Изучение зрительного аспекта представлений в поэтике стало предметом особого интереса относительно недавно. В словаре литературных терминов «Поэтика» под «визуальным в литературе» понимается «одно из наиболее значимых свойств художественной образности, определяемое авторской установкой как на отдельные зрительные ассоциации читателя, так и на конкретизацию «предметно-видовых» уровней (Р. Ингарден) «внутреннего мира» произведения в целом» [С. П. Лавлинский, Н. М. Гурович, 2008. С. 37–39]. Такое определение учитывает рецептивный и аксиологический аспекты указанного понятия. Разработка этих сторон визуальности, на наш взгляд, требует систематизации отдельных теоретических положений, связанных с визуальностью в литературе.

Важной отправной точкой является различение в рецептивном плане литературы между чувственно-зримым восприятием и мысленным представлением. В непосредственном зрительном восприятии находится только текст произведения в своём графическом оформлении. Художественный мир предстаёт идеально в воображении читателя. Итак, мы исходим из того, что литература – это не только искусство «непрямого говорения» [Бахтин, 1986. С. 305], но и искусство непрямого видения. Иногда из-за отсутствия этого принципиального разграничения под визуальным в литературе подразумевают иллюстрации, помещённые в книгу, или графическое оформление самого текста. Отметим, что наше понимание визуального аспекта в художественной литературе выходит за рамки проблемы слова как материала. Изучение этого явления обусловлено необходимостью прояснить изобразительный потенциал художественного слова как присущий литературе способ выражения смысла.

Как справедливо подчёркивают С. П. Лавлинский и В. Я. Малкина, «Визуальное – это не наглядность, а зримость. Это не то, на что мы смотрим (смотрим мы на текст), а то, что мы видим внутренним зрением»1. Это перекликается с высказыванием Л. Витгенштейна, которое указывает на явную разницу между желанием что-то рассмотреть и что-то представить: «В первом случае говорят что-то вроде “Смотри внимательнее!”, во втором “Закрой глаза!”» [Витгенштейн, 2020. С. 216].

При изучении визуальности в литературе довольно часто упоминается экфрасис, который означает «всякое воспроизведение одного искусства средствами другого» [Геллер, 2002. С. 18], но данное пособие не может ограничиваться изучением только примеров экфрасиса в литературе, поскольку феномен читательского непрямого видения в литературе распространяется на весь изображённый автором мир, а не только на отдельные моменты изображения архитектуры, живописи, танца и т. д. Конечно, максимальная визуальная нагрузка обнаруживается в описаниях, которые представляют собой «часть пространства в мире персонажей, а цель – создание чувственно-конкретного облика этого предмета посредством деталей, апеллирующих к внутреннему зрению, слуху, иногда и обонянию адресата, а также с помощью смены точек зрения наблюдающего субъекта» [Поэтика, 2008. С. 152]. Поэтому во втором разделе именно эти части пространства (пейзаж, интерьер, внешность героя) заслуживают внимательного рассмотрения и особенно – их роль в реализации незримых образов звука, запаха и ощущения.

Рецептивный аспект визуальности изображения в литературе связан с феноменом двойственности созерцания читателя, который одновременно видит как текст произведения, последовательный ряд словесных знаков, так и мир, изображённый посредством этого текста, то есть последовательный ряд образов. Именно активность читательского воображения пробуждает, оживляет мир, изображённый автором. На эту тему широко известны работы немецкой рецептивно-эстетической школы – Ганса-Роберта Яусса и Вольфганга Изера. Усилия воображения читателя обусловлены специфичностью словесного образа, поскольку образ лежит за пределами языка и «язык неизбежно отсылает за пределы себя самого, указывая на границы языковой формы выражения» [Гадамер Г.-Г., 1991. С. 65]. Это утверждение заставляет нас учесть то, что присуще литературе помимо языка (хотя и не автономно от него), а именно специфику самого художественного мира, который имеет свою уникальную визуальную структуру. В значительной степени эта структура определяется процессами чтения и представления. Поэтому одним из важнейших аспектов проблемы изучения визуального в литературе является поведение читателя.

Согласно определению художественного образа, выдвинутому М. Н. Эпштейном, творческая природа образа состоит в преобразовании действительности: «категория эстетики, характеризующая особый, присущий только искусству способ освоения и преобразования действительности» [Эпштейн М. Н., 1987. С. 252]. В исследовании мы постараемся рассмотреть, как встреча читателя со зрелищной природой образа участвует в таком преобразовании действительности. Поэтому особое внимание уделяется чертам художественного образа как воспроизводимость и эстетическое воздействие, которые отмечают И. Б. Роднянская и В. В. Кожинов в словарной характеристике понятия «образ художественный»2.

Зримый образ в представлении читателя художественного произведения обычно осложнён видением героев, рассказчика, повествователя. Другими словами, визуальное содержание образов в литературно-художественном произведении – это ещё и феномен сознания изображённых субъектов, ведь каждый из них что-то видит. Их видение связано с традиционным понятием «точка зрения» и понятиями кругозора и окружения эстетики Бахтина. Неотделимость смысла произведения от образа, увиденного читателем, означает, что организация художественного пространства настроена на артикуляцию смысла, на воплощение системы оценок. Для нас важна не только феноменологическая сторона зримости образов в литературе, но и её герменевтический потенциал.

РАЗДЕЛ I.

ПРОБЛЕМА ВИЗУАЛЬНОСТИ И СПОСОБЫ ЕЁ ИЗУЧЕНИЯ

Глава 1. Визуальность как предметная область гуманитарных наук и междисциплинарных исследований

§ 1. Изучение зрительного восприятия

В 50-е годы XX века зрительное восприятие изучается с точки зрения человеческой психологии. К таковым можно отнести исследования американского когнитивного психолога в области зрительного восприятия Джеймса Джерома Гибсона The Perception of the Visual World [Восприятие визуального мира]3, советских психологов Н. Н. Волкова «Восприятие предмета и рисунка»4, С. В. Кравкова «Цветовое зрение»5. Общим пунктом в этих трудах является критика тех методических установок, которые отрывают процесс понимания от процесса восприятия. Авторы сходятся во мнении, что понимание увиденного начинается не после разглядывания картины, а одновременно с ним.

Французский философ Морис Мерло-Понти включает в поле исследований телесное бытие как изначальную ситуацию и как само воплощённое сознание. Поэтому в его исследованиях большое значение имеет опыт восприятия, возможный только благодаря телесному присутствию в мире. Для Мерло-Понти тело не является объектом среди тех, которые нас окружают, поскольку оно не просто вещь в мире, но уже и само отношение к миру. В 1960-1964 появляются его работы «Око и дух», а затем – «Видимое и невидимое», которые обращены к анализу художественного опыта, особенно живописи. В книге «Око и дух» зрение художника «даёт видимое бытие тому, что обычное, заурядное зрение полагает невидимым. <…> Это всепоглощающее зрение, по ту сторону «визуальных данных», открыто на ткань Бытия» [Мерло-Понти, 1992. С. 19]. Под «визуальными данными» здесь понимается то, что доступно человеку благодаря физическому зрению. Но отмечается и существование «всепоглощающего зрения», которое не является просто сбором данных о мире, а именно отношением к миру, способом его осмысления.

Во второй половине XX века возникает тенденция к различным исследованиям киноязыка, в которых часто фигурирует понятие эстетики зрения и зрительской установки. К таковым относятся исследования киноязыка в работе Ю. М. Лотмана «Семиотика кино и проблемы киноэстетики»6 или работа «Видимый мир. Очерки ранней кинофеноменологии»7 М. Б. Ямпольского. Как уже было отмечено во введении, интерес исследователей к синтезу или взаимодействию литературы и кинематографа влияет на сближение в терминологии, но важно указать на принципиальную разницу между зрителем и читателем: зритель активно использует собственное воображение, но не так, как читатель.

Переключение между рецептивными ролями зрителя и читателя требует переключения между разными коммуникативными кодами. Язык литературы и язык кинематографа различаются, но это ещё не означает, что один вид искусства сложнее или проще другого. По словам Б. М. Эйхенбаума, «Кинозрителю приходится проделывать сложную мозговую работу по сцеплению кадров <…> кино требует от зрителя некоторой специальной техники угадывания» [Эйхенбаум, 2001. С. 20]. Но что именно приходится угадывать зрителю? Например, мысли героя, если их не озвучивает в этот момент закадровый голос. Но и в литературном произведении иногда обозначено только действие персонажа. Понимание смысла в том и в другом случае требует определённой работы связывания фактов, деталей, образов. Зритель опирается на уже воплощённые детали художественного фильма, читатель же имеет перед глазами не сами детали изображённого мира, а буквы и слова текста, посредством которого ему предстоит самостоятельно воссоздать в своём воображении подробности художественного мира. Эта разница, которая может показаться кому-нибудь несущественной, на самом деле дифференцирует активность зрителя и активность читателя.

Книга психолога и киноведа Р. Арнхейма «Искусство и визуальное восприятие» содержит важное наблюдение о динамическом характере восприятия образа: «Художественное восприятие объекта или какого-либо события скорее можно сравнить с процессом создания музыкальной мелодии, чем с работой фотоаппарата. Оно заключается в создании зрительной модели, которую можно представить как конечный результат целой серии воплощений» [Арнхейм, 2000. С. 147]. В финале этот тезис сопровождается ещё одним важным пунктом, который указывает на динамику напряжения художественных произведений: «Любая визуальная модель динамична. Это самое элементарное свойство на деле оказывается самым значительным атрибутом художественного произведения, так как если скульптура или картина не выражали бы динамики напряжения, они не смогли бы достоверно отображать нашу жизнь» [Арнхейм, 2000. C. 385]. При этом нужно признать, что основательная и впечатляющая работа Рудольфа Арнхейма не позволяет прояснить визуальный характер образов именно словесного творчества, но в ней такая задача и не ставилась.

В исследовании В. А. Подороги «Выражение и смысл. Ландшафтные миры философии: Сёрен Киркегор Фридрих Ницше Мартин Хайдеггер Марсель Пруст Франц Кафка»8 этот философ и критик размышляет о пространственности кьеркегоровского интерьера. Для нашего ракурса изучения, безусловно актуально обращение В. А. Подороги к пространству, феномену взгляда, феномену восприятия: «К феномену восприятия дали может быть отнесена широта взгляда, обзора <…> Подъём по вертикали означает последующее обретение широты взгляда. Феномен широты складывается из двух пространственных позиций: высоты и дали. Однако здесь не идёт речь о чисто механическом сложении двух элементов, образующих третий. Более того, широта есть термин, который не обозначает один из возможных способов видеть пространство, широта – это скорее интенсивность видения, чем видение, опирающееся на обычную зрительную способность» [Подорога, 1995. С.78-79]. Однако помимо богатого материала, мы встречаем в этой работе и такое толкование: «широта является не столько феноменом зрения, сколько психомоторным переживанием, которому всегда сопутствует расширение тела наблюдателя, причём не находящее своё выражение в протяжённости пространственных образов. Расширение, как оно понималось в немецкой романтике и как оно описывается в ранних дневниковых заметках Киркегора, является чистым интенсивом телесного опыта» [Подорога, 1995. С.79]. Это толкование означает для нас, что интенсивность видения употребляется здесь не в литературоведческом смысле, а в психологическом. Здесь смешиваются непосредственное зрительное восприятие и умозрительное представление, «визуальное» как эстетическая категория и «визуальное» как психическое переживание.

Опубликованная в 1997 году работа известного теоретика структурализма Цветана Тодорова «Введение в фантастическую литературу»9, не сосредотачиваясь на изучении визуального в литературе как отдельной проблеме, оснащается новой терминологией: «трансгрессия взгляда», «эстетика антиглаза», «культура минус-зрения», что можно признать предпосылкой для развития исследований.

На очень широком философском и художественном материале филолог, искусствовед и философ М. Б. Ямпольский в работе «О близком: очерки неметрического зрения»10 рассматривает деформации и трансформации визуальности как особый факт культуры XIX-XX веков. Он привлекает здесь теории Канта и Гуссерля, рисунки С. Эйзенштейна, кинофильмы А. Сокурова, книги Эдгара По и Пруста. Внимание исследователя обращено к аномальным зрительным ситуациям, когда нарушается дистанция между наблюдающим и объектом наблюдения и начинает действовать «близкое» зрение, вплотную «налипающее» на глаза зрителя. Однако до того, как изучать аномальные зрительные обстановки, мы обязаны прояснить сам феномен визуального в литературе как виде искусства. Поиск и изучение тех работ, которые лишь некоторым образом соотносятся с областью визуального в литературе, ещё настойчивее убеждает нас в необходимости рассматривать визуальное как особый изобразительный потенциал словесного творчества в качестве отдельной проблемы. В книге М. Ямпольского по словам самого автора «зрение относится скорее к области физиологии и оптики» [Ямпольский, 2001. С.14], а понятие «видение» указывает на всё, что включает в себя «визуальная сфера». Это ведёт к расширению понятия «визуального», вместо прояснения его роли в литературе.

В исследовании В. Колотаева «Под покровом взгляда. Офтальмологическая поэтика кино и литературы»11 утверждается, что восприятие и порождение эстетической реальности сопряжено с эмоциональными расстройствами психического аппарата и органов чувств слуха и зрения при контакте с труднообъяснимой действительностью, вследствие попыток субъекта преодолеть конфликт идентичности и определить своё место в социокультурном дискурсе. Для нас это означает, что «офтальмологическая поэтика литературы», предложенная в исследовании В. Колотаева, никак не может способствовать теоретическому обоснованию изобразительного потенциала художественного слова, поскольку теория литературы не может оперировать отсылками к данным медицины и психологии или объяснять художественную реальность эмоциональными расстройствами психического аппарата.

Всё это, однако, прозвучало не бесследно для филологии, и осмысление психологии восприятия впоследствии отразилось на работе исследователей графического оформления текста. Графическое оформление текста начинает привлекать внимание некоторых исследователей, поскольку они усматривают в этом потенциал для своих разработок на стыке наук филологии и психологии. Мы же стремимся прояснить проблему поведения читателя и само явление визуального как филологическую проблему эстетического порядка, не затрагивая психологических проблем. Графическое оформление текста мы понимаем как визуальность первого уровня, то есть наглядную, существующую в физическом мире, которая служит опорой для следующего уровня – визуальности самого воображённого в ходе чтения мира с его героями, пространством, аксиологией.

§ 2. Материальная и идеальная визуальность литературного произведения

Кроме указанных исследований общегуманитарного плана о свойствах зрительного восприятия существует ещё один вектор разработок, связанный с визуальностью. Материалом таких работ становится не столько кинематограф и живопись, сколько сами литературные тексты.

Венгерская исследовательница и переводчик Жужа Хетени в статье «Идея в образах, абстрактное в визуальном. Фигуры-образы Исаака Бабеля»12 рассматривает художественное произведение и определяет визуальное как «приём, при помощи которого слово теряет своё поле однозначности, выступает за пределы непосредственного понимания, приём сотворения виртуальной, второй действительности, которая создаётся автором из элементов, заимствованных из первой действительности» [Хетени,1999. С.76]. Мы можем согласиться с необходимостью изучить возникающее в процессе чтения визуальное представление читателя, которое действительно становится особой дополнительной реальностью, но определить его только лишь как «приём», который лишает слово однозначности, или как стилистическое средство воздействия, было бы недостаточно точно. Слово лишается своей однозначности благодаря вариативности лексических значений, которые и ограничивает, и расширяет контекст.

В исследованиях визуального лингвистами и переводчиками на первом плане находится материальная визуальность и сам язык произведения, а не его мир, воображённый читателем. Для литературоведения понятие визуального в литературе – это нечто большее, чем только приём или средство выразительности. Исследуемое в нашей работе понятие имеет отношение к понятиям: художественный мир, точка зрения, хронотоп, кругозор и окружение, автор, герой и читатель.

Ещё одна работа, которая освещает визуальное в литературе как повествовательный приём – это статья Н. П. Кушнирчук «Визуализация как повествовательный принцип в прозе поэта Б. Пастернака («Воздушные пути», 1924)»13. Она даёт определение того, что понимает под визуализацией: «В широком смысле визуализация подразумевает процесс представления какой-либо информации в виде оптического изображения. В искусстве, прежде всего изобразительном, процесс визуализации позволяет художнику особым образом отразить реальность, устанавливающую необычные сочетания предметов и их свойств и реализующуюся на основе модификации восприятия в представление» [Кушнирчук, 2015. С.46]. В этом определении для нас значима проблема перехода от восприятия к представлению, то есть от наглядно-чувственного созерцания в восприятии – к умозрительному представлению при помощи воображения.

Однако реализация этой модификации в словесном виде искусства протекает, конечно, не совсем так же, как в искусстве изобразительном. Н. П. Кушнирчук справедливо указывает на формирование у читателя определённых (заданных автором произведения) зрительных ассоциаций. В статье утверждается, что смена точек зрения создаёт максимально полную картину изображённого мира в глазах читателя, но это было известно и без введения понятия «визуальное в литературе». Автор статьи исходит из тех позиций, что «использование в тексте кинематографических приёмов позволяет говорить о синтезе искусств как об одном из признаков феномена “прозы поэта”» [Там же. С.53]. Мы не отрицаем возможность синтеза искусств и не выступаем против изучения такого синтеза, но лишь хотим подчеркнуть, что преследуем другие задачи. Наше учебное пособие движется скорее в направлении специфики литературной визуальности, заданном классическим текстом Г. Э. Лессинга.

Монография И. А. Мартьяновой «Киновек русского текста: парадокс литературной кинематографичности»14 даёт следующее определение литературной кинематографичности: «это характеристика текста с монтажной техникой композиции, в котором различными, но прежде всего композиционно-синтаксическими средствами изображается динамическая ситуация наблюдения» [Мартьянова, 2001. С. 105]. Такой тип текста, по словам И. А. Мартьяновой, визуален в самом характере своего пунктуационно-графического оформления. Проблема состоит в том, что термин «литературная кинематографичность» как характеристика текста с монтажной техникой композиции в науке и по сей день отождествляется с темой визуального в литературе. Отметим, что И. А. Мартьянову как лингвиста прежде всего интересует синтаксис современной литературы и знаковый план текста. Это можно заметить и в её статье «Кинематографичность литературного текста (на материале современной русской прозы)»15. Визуальное в монографии И. А. Мартьяновой понято как визуальность самого текста, то есть визуальность первичного порядка. В нашей работе необходимо различать визуальность условного знака (слов в тексте) и визуальность художественного образа (именно этот эстетический аспект изучается здесь).

В XX веке, вслед за работами психофизиологов, искусствоведов и кинокритиков возникает волна изучения визуального в тексте. Таким образом, мы можем отметить, что намечается некоторый поворот изучения визуальной проблематики от общегуманитарной сферы (представленной здесь психологами, культурологами, философами) более конкретно в сторону филологии. В качестве примера рассмотрим некоторые источники, обращённые к визуальной стороне уже не кинематографа или культуры в целом или психологии, а именно текста, но подробно мы не будем останавливаться на них. Сам подход к изучению визуального в этих исследованиях хотя и пользуется художественными произведениями в качестве материала исследований, но направлен на прояснение визуального в качестве концепта, приёма, формы коммуникации, особого средства. Художественное произведение и его мир здесь используются исследователями в качестве средства передачи информации по типу декодированного сообщения от автора читателю.

Возникают такие диссертации, в которых материалом выступает художественный текст, а темой исследования – визуализация картины мира. Например, А. Ю. Ивлева в своей диссертации «Визуализация художественной картины мира в творчестве Оскара Уайльда»16 наряду с термином «визуализация» употребляет словосочетание «визуальные средства», под которыми она понимает цвет, звук, движение, слово. Термин «визуализация» имеет в этой работе широкое значение и понимается как метод конструирования символов в разных видах искусства. Такой метод, называемый «визуализация», рассматривается А. Ю. Ивлевой на трёх уровнях: как описание, как сюжет, несущий, по словам автора диссертации, большую часть фактологической информации реципиенту, и как концепт (идея), раскрывающий символ всего произведения. В нашем понимании визуальное в литературе – это не метод и не концепт, а свойство самого художественного мира.

Следует подчеркнуть, что работы, которые обращены к изучению визуального как графического оформления текста, не будут иметь никакого отношения к проблематике нашей работы. Именно поэтому здесь нецелесообразен подробный обзор таких источников, как работа Т. Ф. Семьян «Исторические этапы визуализации прозаического текста: от монолитности к дискретности», где высказывается мнение, что замена вербального текста на «смайлики» при общении в Интернете указывает на замену вербального на визуальное в литературе; работа Е. В. Первенцевой «Смыслоформирующие функции визуальной составляющей в художественном дискурсе», где под визуальной составляющей понимается иллюстрация и рисунок.

Совместная работа Т. Ф. Семьян и Е. В. Фёдорова «Визуальная модель прозы А. Белого»17 посвящена изучению дискретности пространства страницы, отступа, пробела и фигурного расположения блоков текста. Исследование Т. Ф. Петренко «Функции визуализации в литературных текстах»18 содержит вывод о том, что влияние визуальных видов искусства на литературу проявляется в пунктуационно-графическом оформлении текста. Совместная работа Е. В. Пономарева и Т. Ф. Семьян «Креолизация как форма визуальной коммуникации в современной литературе»19 рассматривает тексты с авторскими рисунками.

В статье «Время и пространство в литературе и живописи: в поисках общего знаменателя»20 Т. Г. Можаева рассматривает проблему соответствия между пространственно-временной организацией визуальных и вербальных компонентов. Пространственные характеристики живописных работ постимпрессионистов проецируются на прозу Э. Хемингуэя, а темпоральные особенности прозы эпохи постмодернизма применяются при анализе композиции изобразительного искусства сюрреализма. По мнению Т. Г. Можаевой, «способность вербального и визуального выражать пространственные и временные характеристики различных типов подтверждает возможность различных видов искусства взаимодействовать на основе общих деноминаторов формы» [Можаева, 2011. С.67]. Уже название этой статьи указывает на установку автора привести литературу и живопись к общему знаменателю, против чего ещё в 1766 году активно выступал Г. Э. Лессинг. Мы будем исходить из того, что визуальное скорее разделяет такие виды искусства, как живопись и литература, поскольку визуальное в живописи – это совсем иной тип визуального, чем визуальное в литературе.

Таким образом, мы можем заключить, что все эти работы хотя и содержат в своих названиях слово «визуальное», но содержательно не вполне соответствуют пониманию визуального в литературе как эстетического момента и его роли для теоретической поэтики. Художественное слово в этих исследованиях воспринимается только как материал, что в своём основании проистекает из существующих ещё до появления трактата Г. Э. Лессинга и работы М. М. Бахтина «Проблемы формы содержания и материала»21 представлений. Существенным сдвигом в изучении визуального в литературе становится тот факт, что внимание исследователей в начале XXI века уже обращается не к визуальному вообще, а визуальному свойству литературных произведений. Однако визуальное понимается в этих трудах как материальный уровень произведения (непосредственно зримый), тогда как мы обращаемся к тому, что читатель видит опосредованно – представляя, воображая мир.

§

3. О видении в живописи и видении в литературе

Существование идеального и незримого для глаз измерения подчёркивает Платон в диалоге «Федр»22. Сократ формулирует различие между зримостью красоты и незримостью смысла («разума»): «Разум не поддаётся зрению, иначе он возбудил бы необычайную любовь, если бы какой-нибудь такой отчётливый его образ оказался доступен бы зрению; точно так же и всё остальное, что заслуживает любви. Только одной красоте выпало на долю быть наиболее зримой и привлекательной» [Платон, 1970. C. 186–187]. Материальная незримость самой визуальности второго уровня ещё не означает её отсутствия или невозможность изучения. Приведём высказывание Г. Фреге23 относительно таких случаев: «Определение местонахождения числа 4 не имеет смысла; но отсюда вытекает только то, что оно не является пространственным предметом, а не то, что его вообще нет» [Фреге, 2000. С. 51]. Итак, в литературном произведении мы сталкиваемся с особым родом зримости, которая возникает в воображении читателя и подобна созерцанию мысленных картин. Об этом Платон размышляет в своём «Филебе», когда устами Сократа высказывает, что человеческие мысли звучат не только подобно речам, но и созерцаются подобно живописным картинам. Он говорит, что память, как живописец, чертит в душе зримые образы и этом случае человек «созерцает в самом себе образы мнящегося» («Филеб» 40b). Здесь мы хотим заметить, что у Платона мысли разделяются на два вида: те, которые звучат в голове подобно речам и те, которые беззвучно видятся подобно картинам. Для нас это имеет особое значение, поскольку в литературе мы сталкиваемся с различной интенсивностью созерцаний и примеры отсутствия зрительных образов (особенно в лирике) существуют.

Установить специфику этих мысленно видимых образов стремился Г. Э. Лессинг, сопоставляя живопись и поэзию. Он публикует в 1766 году свой трактат «Лаокоон, или О границах живописи и поэзии»24, где отмечает, что специфика литературы – изображение словом. При этом само слово в процессе чтения как бы исчезает, уступая место воображаемым картинам в сознании читателя. Эти картины, разумеется, лежат по ту сторону предметности книги как вещи. Г. Э. Лессинг подчёркивает разницу между чувственным (непосредственным зрительным созерцанием живописи) и рациональным (умозрительным созерцанием художественного мира в литературе) опытом. Слова и краски – это принципиально различный материал принципиально различных видов искусства: «У художника исполнение представляется нам делом более трудным, чем замысел; у поэта же, наоборот, замысел кажется нам более трудным, чем исполнение» [Лессинг, 1957. С.162]. Это также указывает на то, что словесное творчество оперирует образами и зрительная отчётливость здесь иная. Позднее Иоганн Готфрид Гердер в работе «Критические леса» 1769-го года укажет на эту лежащую за пределами предметности область: именно смысл слов через посредство чувственного динамического переживания действует на способности воображения и фантазии, которые и организуют множественность опыта в целостный художественный образ. Есть указание И. Г. Гердера на то, что поэтическая речь «даёт душе как бы зрительное представление каждого предмета <…> Она действует и во времени: ибо она – речь <…> ее способность чередовать представления, как бы создавая из них мелодию, образующую целое, отдельные части которого проявляются лишь постепенно <…> и об этой второй последовательности господин Лессинг не упомянул ни разу – курсив наш А.А.» [Гердер И. Г., 1959, с.160-161]. Это существенное уточнение И. Г. Гердера подчёркивает динамику литературной визуальности, которая отличается от статичной прямой наглядности в живописи.

Исходя из этого Н. А. Дмитриева, как и Г. Э. Лессинг, подчёркивает разницу между предметом, воссозданным с помощью слов, и предметом, который буквально предстоит взору. В монографии «Изображение и слово»25, она отмечает, что «не всегда эти возникающие в сознании образы обладают зрительной отчётливостью» [Дмитриева, 1962. С. 16], а язык не только как-то изображает сами явления, но и размышления, переживания, гипотезы. К примеру, рассматривая текст А. С. Пушкина «Я вас любил: любовь ещё, быть может», исследователь замечает, что здесь изображается не зримая картинка, а само чувство «то, что в словесном искусстве поражает нас яркой изобразительностью, при внимательном анализе оказывается в большей мере яркой выразительностью, то есть силой переживания, осознанием предмета, а не силой его изображения. Выразительность в искусстве слова – прямая, изобразительность – косвенная» [Там же. С. 24]. Живописец, хореограф, архитектор использовал бы для выражения чувства материальный предмет, тогда как поэт может обходиться без прямой наглядности, называя понятие. Такие слова, как «любовь», «ненависть», «страх», «печаль» и т. д., не порождают в сознании читателя визуальный образ, но каждый человек точно знает, что они обозначают. За ними возникает не картина для глаза, а картина душевной жизни героя. В таких случаях мы будем говорить о редукциях визуального образа в литературе.