Я тебя рисую

© Алия Аскаровна Шалкарова, 2023

ISBN 978-5-4485-3210-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Он жил в соседнем доме под номером 12. Маленький кучерявый мальчишка с пугающими темными глазами. Мы считали его немым. Даже не знали его имени. И били его. Били ни за что. Просто так. Знаете, дети бывают невероятно жестокими. Мы его мучили просто за то, что он был не из нашего дома. Эта извечная война между детьми из соседствующих серых многоэтажек. Вот мы и гонялись за ним с палками и бутылками ледяной воды все лето 2008. А он бежал, хоть и был полненький, спотыкался, разбивал колени в кровь и бежал дальше. Никогда не плакал. Даже не кричал. Это и злило нас больше всего. Жертва должна страдать и мучиться, а ему хоть бы хны. Вот поэтому мы и считали его немым, ведь за все лето мы так и не услышали его голоса. Наверное, это и бесило нас сильнее всего – его терпение, его сила воли. Чем больше он держался, тем сильнее становились наши пытки: щипки и подножки сменились камнями и палками. Вспоминая то время мне кажется, что мы были истинными чудовищами.

1. Мальчик с черными глазами

Нет, конечно же он не был немым. Об этом я узнала августовским вечером того же лета.

Наверное, каждый видел августовские звездопады, когда десятки, а то и сотни звезд срываются и летят в неизвестность. На самом деле, это не звезды, а обломки метеоритов несутся к Земле, но проходя через верхние слои нашей атмосферы они сгорают и рассеиваются до встречи с нами. Это сейчас я знаю, что это метеоритный дождь, а тогда для меня шестилетней это было похоже на ожившую сказку и я была готова подолгу стоять на балконе с задранной кверху головой. Однако в тот самый вечер мне не повезло – на город опустились тучки и закапал мелкий противный дождик. Заходить так рано домой было слишком скучно, поэтому я нашла развлечение в виде разглядывания нашего двора, логичным образом пустого к этому часу.

Нет, не совсем пустого. На самом деле кто-то сидел на лавочке в полном одиночестве, пропитываясь капельками дождя. Приглядевшись, я увидела кучерявого мальчишку, с надеждой смотрящего в сторону арки, которая вела на оживленную улицу. Что-то было в этом до отвращения неправильное, и дело было даже не в фингале под правым глазом, которого не было еще утром и не в двух глубоких царапинах, которые ему подарила лично я, бросив в него бездомного кота. Просто не должен сидеть чей-то ребенок поздней ночью в одиночестве на улице под дождем. Все мальчики и девочки, неважно – такие хорошие как я или вот такие же изгои как он, должны вечером поужинать, искупаться и идти спать в теплую кроватку. Ночь должна стирать все различия между детьми, а не выпячивать их напоказ, типа соседки Марии, которая любила демонстрировать свою большую грудь в неподобающе обтягивающих маечках. А он, в противовес этому правилу, сидел на улице и ждал, ждал чего-то с таким отчаянием, что я в первый и последний раз немного его пожалела.

Не помню, сколько мы так просидели – он на лавочке, а я на балконе в теплой пижаме с ушками как у кролика. Наверное долго, потому что на асфальте успели поселиться приличного размера лужицы. Мне уже дико хотелось спать, я замерзла, небо даже и не собиралось приглашать меня на просмотр звездопада и я почти зашла домой, когда услышала усталый голос из темноты.

– Жано? Ты что здесь делаешь?

– Я тебя так сильно ждал, а ты все не возвращалась. Я подумал, если ждать тебя на улице, то ты придешь быстрее, – всхлипнув, мальчик побежал в темноту, а из темноты их уже вышло двое: мальчик и голос, ставший красивой молодой женщиной с такими же кучерявыми волосами и грустными темными глазами, как у мальчика. Выйдя под свет фонаря они остановились, потому что женщина заметила «украшения» на лице ребенка. Я отошла немножко вглубь, опасаясь того, что мальчишка мог пожаловаться на меня, как на единственного присутствующего участника преступления.

– Это он? Это опять он сделал? – в усталом голосе начал звенеть тот звук, который получается если провести чем-нибудь острым по стеклу. Я не услышала ответа мальчика и не узнала кто такой «он», потому что мой страх достиг своего абсолютного предела и велел мне сваливать домой побыстрее. Я постаралась закрыть балконную дверь как можно тише, но ночью все звуки звучат громче и дребезжание стекла должно было сообщить этим двоим, что их беседа стала достоянием кого-то третьего, маленького и пронырливого.

Прошмыгнув мимо родителей я отправилась в царство подушки и одеяла. Этой ночью мне явно было о чем подумать

Во-первых, мальчишка не был немым.

Во-вторых, у него даже было имя.

В-третьих, его били не только мы.

В тот момент все это казалось таким важным, что мне хотелось надежно сохранить в своей памяти эти вещи. Однако уже утром нашлось много других, не менее важных вещей, о которых следовало думать и помнить, а через пару недель я пошла в первый класс и мальчик по имени Жано навсегда стерся из моей памяти уступая место более интересным знаниям.

2. Цвет домашнего уюта

Меня зовут Анна и мне 16 лет. Несколько лет я училась в Парижской школе изобразительных искусств и в этом году моя работа «Ночь» принесла мне образовательный грант на обучение в престижнейшем художественном колледже в Лондоне. За последние три года я приезжала домой не более 10 раз и вот, наконец-то, я могу побыть с родными целых два месяца! Учитывая тот факт, что я уже поступила в колледж, администрация школы позволила мне сдать экзамены и досрочно отправиться во взрослую жизнь. Я еду домой, я еду к маме.

Мартовский воздух пьянит своей свободой. Он весь наполнен дерзостью и вдыхая его хочется жить. В предыдущие годы в это время я была занята работой над курсовыми проектами. Такими как «Ночь». Прекрасными и Великолепными. Учеба в моей школе – развлечение не из легких и отнюдь не из дешевых. Родителям приходилось отдавать несколько тысяч долларов ежемесячно, чтобы я имела возможность сидеть по 8—10 часов ежедневно перед мольбертом и выслушивать критику людей, считающих себя Мастерами с большой буквы М. Помимо этого нужно было покупать хорошие кисти, краски и холсты. Именно поэтому сегодня я возвращаюсь все в ту же серую многоэтажку советской эпохи, в которой мы живем уже очень много лет. На самом деле мои родители хорошо зарабатывают – папа владеет небольшой фирмой, а мама успешный экономист – и мы давно могли бы купить жилье поприличнее, однако, в свое время родители решили исполнить мою мечту и отправили меня учиться во Францию.

Учеба отнимала у меня все время и друзьями в Париже я не обзавелась. Да и где бы я их стала искать – уроки занимали почти целый день, а в свободное время я искала вдохновение в красках. Остальные ребята в классе жили точно так же. Творчество не может быть только наполовину. Оно занимает всю твою жизнь, каждый вдох и каждый выдох. Нет, я совсем не хочу жаловаться. Школьные годы были замечательными, ведь я смогла освоить различные техники рисования, научилась чувствовать собственную руку, определилась с направлением. В конце концов все это принесло мне долгожданную победу, первое признание моего таланта. Один Бог знает сколько нервов и слез я потратила, прежде чем мне вручили заветный золотистый конверт. Однако об этом стоит рассказать чуть позже.

А наш двор за это время ничуть не изменился – 4 многоэтажных дома, образующих ровный квадрат. Внутри – игровая площадка и старые лавочки, которые никто никогда не красил. Вокруг площадки невысокие деревья и чистый газончик. Две арки служат выходом на оживленные улицы. Наш балкон – третий если считать снизу и третий – если слева от арки. Первой моей работой в масле был именно этот дворик. Я хорошо помню, как получила самые низкие баллы в классе за ту картину, а потом долго ревела в своей комнате. Позже один из учителей объяснил мне, что она казалась голой, незавершенной. Ни единой души, Анна! Отсутствие сюжета – вот, что отличает хорошую картину от ширпотреба. Нарисуй я хотя бы одного человека или кота, оставшегося под дождем, или чей-то зонт – и оценка бы стала другой. Теперь эта мазня так и стоит в моей комнате краской к стене, как символ моего провала.

Ай, мне так не хочется говорить о грустном, ведь я уже подошла к родному подъезду. Подношу брелок к домофону и тяну дверь после щелчка. Внутри светло и пахнет спокойствием. Бело-голубые стены, «альбиселесте» говорят испанцы. Ждать лифт слишком лень и я решаю подняться по лестнице. 20 ступенек наверх, еще 20, еще… Смотрю под ноги и сталкиваюсь с кем-то. Этот кто-то – высокий парень, примерно мой ровесник. Голубые глаза и короткие волосы. Он извиняется с улыбкой и на его лице появляются ямочки.

– Прости, задумался.

– Ничего, – я опускаю глаза вниз. В школе искусств меня научили общаться с красками, а не с людьми. Не с мальчиками. Переминаюсь с ноги на ногу. Незнакомый сосед дорогу уступать не собирается. И смотрит так, как будто запоминает меня – каждый жест, каждую черточку. Знаете, как художник. Я тоже так делаю перед тем как начать портрет. Ощущение такое, будто бы меня обволакивают теплой глиной. Немного приятно, немного противно, немного липко. Потоптавшись пару минут на одном месте все-таки решаю пройти боком.

– Эй, меня зовут… – а имени я уже не слышу, потому что дверь за моей спиной успевает захлопнуться. Вот я и дома. Светлый коридор, на стенах картины. Не только мои, но и просто чужие рисунки. Разноцветные двери – я сама их расписывала светлыми пастельными красками. И запах – борщ и пирог с курицей. Знаете, в Парижских булочных витают самые разнообразные ароматы выпечки, но до маминой еды ни один круассан не дотягивает, ибо мама – это Повелитель кухни. И даже если бы мама умела готовить только бутерброды, они все равно были бы самыми вкусными на свете. Мама – это добро.

Она выходит в коридор и останавливается в метре от меня. Дает мне время насмотреться на нее, запомнить ее в этот самый момент. Это своего рода наш ритуал. Каждый день я звонила маме после занятий в школе по Скайпу и сначала просто смотрела на нее внимательно, чтобы потом нарисовать по памяти. Невысокий рост, волосы тициановского цвета и зеленые глаза. Я, к сожалению, внешне на маму совсем не похожа – серые глаза и пшеничные волосы. Помимо нескольких больших портретов в масле, у меня есть целый отдельный альбом с мамиными портретами. На этих рисунках можно даже проследить как она изменилась внешне за несколько лет. То, что недоступно фотокамере можно запечатлеть в обычных красках. Немного постояв, молча подхожу и обнимаю ее.

– Мам… – с облегчением выдыхаю, как будто все это время я была напряжена и вот, дома, это воздушный шарик внутри меня наконец-то лопнул.

– Моя маленькая девочка опять подросла, – неправда, с 11 лет мой рост остановился на 165 сантиметрах и вытягиваться не собирается. Но я не собираюсь спорить с мамой, это – несправедливо. Мама – это добро, твой первый и самый лучший друг, тепло, опора и поддержка. Никто и никогда не будет любить тебя так как мама, никто не будет верить в тебя как мама. Мама примет тебя любой, со всеми твоими ошибками, косяками и тараканами. Мама будет ждать тебя в 10, 20, 30, 40 и даже 70 лет. Мама – это самое большое богатство на Земле.

Скромно улыбнувшись тащу единственный чемодан в свою комнату. Единственный – потому что все свои вещи я отправила домой еще месяц назад, и последние четыре недели ходила в старых джинсах и серой футболке. Все место в этом чемодане занимают, конечно же, кисти и краски. Мой самый ценный груз, в прямом и переносном смысле. Современные художники могут позволить себе выбрать кисти не только по подходящей цене, но и удобные для своих рук. Со временем настолько привыкаешь к своей удобной кисточке, что сложно сменить ее на новую.

Окно в моей комнате выходит на южную сторону и рисунки на стенах слегка меняются вместе с позицией солнца. Я придумала этот дизайн сразу после того, как сдала вступительный экзамен в Парижскую школу – цветы нарисованы так, что кажется будто они распускаются в течение дня. Я вообще привыкла так жить – что-то рисовать, чертить, украшать. Папа иногда говорит, что мы переедем только после того, как я стану известным художником и нашу квартиру можно будет назвать моим авторским проектом. Улыбаюсь – всегда приятно посмотреть на хорошую работу, особенно если эта работа твоя собственная.

Открываю чемодан и начинаю расставлять свои штучки по их новым законным местам. За этим занятием меня застает мама.

– Ты можешь хоть на один день отвлечься от своих кисточек? – в голосе мамы ни намека на ехидство, одно лишь материнское желание развеять своего ребенка. Я улыбаюсь и тянусь за альбом, чтобы сделать в нем пару набросков. Мама не молодеет и от ее глаз уже начинают разбегаться едва заметные морщинки. Я не могу остановить естественный ход времени, но в моих силах дать ему бой, который будет запечатлен в штрихах и линиях. Линия за линией и дело сделано, несколько лет во Франции сделали из меня настоящего профессионала, способного завершить работу в кратчайшие сроки. Вот только талант не соизмерим с профессионализмом и теперь я буду оттачивать не только свою руку, но и свою душу в столице дождей и тумана. Надеюсь, серые лондонские пейзажи не помешают мне искать свое вдохновение. Я откладываю альбом и мама ведет меня на кухню, в собственное кулинарное королевство, откармливать мою европейскую аристократическую худобу.

3. Черной краски много не бывает

Я стою перед холстом и мысленно себя ругаю. За три недели проведенные дома я не нарисовала ничего стоящего. Так же мысленно нахожу себе приличное оправдание в том, что все эти три недели родители таскали меня за собой по всем нашим многочисленным родственникам, как дорогущий экспонат. Странно обнимать людей, которых не знаешь. В этих самых дальних родственниках нет никакого вдохновения – вот если бы они работали на заводе или в поле, то получился бы интересный сюжет, а рисовать бесконечных сотрудников банка не представляет для меня никакой художественной ценности. Со вздохом отбрасываю кисть и тут же с извинениями поднимаю, ставя ее аккуратно на законное место. Нечего разбрасываться рабочими инструментами, не их вина в том, что я бездарная унылость.

Постояв еще две минуты перед холстом все-таки решаю пойти поискать вдохновения снаружи. Во Франции я часто так делала, потому что парижские улицы можно было рисовать до бесконечности и каждая зарисовка была уникальной. Что делать с улицами московскими я пока не представляю. Прихватив уличный планшет (ну, да, уличный, чуть-чуть меньше моего стандартного полотна) и мелки, я закрываю за собой дверь. Родители сегодня на работе, отпрашиваться мне не у кого и я отправляюсь в свой импровизированный художественный променад.

Первое, что бросается мне в глаза – парень, которого я встретила в день своего приезда; сегодня он в компании черного кота. Кстати, вовсе он и не наш сосед, потому что после того раза я его ни разу встретила. Уж один раз за три недели он должен был попасться на моем пути. Скорее всего его какой-нибудь приятель живет в нашем подъезде.

– Эй, грубиянка, привет! – вот, здорово, это мне что ли?

– …??? – безмолвное громкое удивление, сцена достойная Оскара.

– А, ты хочешь сказать, что ты не грубая, а просто немая. Это тебя извиняет, конечно, – теперь я еще и краснею, потому что он частично прав. Когда со мной разговаривают чужие люди, я иногда теряю голос, от избытка скромности надо понимать. Глубокий вдох, на выдохе начинаю говорить.

– Здравствуйте, – вам когда-нибудь удавалось неправильно произнести одно единственное произносимое слово? Угадайте, кто смогла? Язык предательски заплетается как после визита стоматолога. Нормально разговаривать я не могу и все, что мне остается – это скромно улыбнуться и разглядывать кусты сирени, вульгарно раскинувшейся по периметру нашего двора.

Незнакомец (или уже знакомец?) тоже молчит и улыбается, демонстрируя настолько идеально белые зубы и опьяняющие ямочки, что мне в голову приходит замечательная идея. Впервые за все каникулы чувствую вдохновение и терять его я не намерена. Черт его знает, сколько придется ждать следующей музы.

– Мужчина, парень, эм, молодой человек… – творческий порыв сталкивается с психологическими особенностями и я замолкаю на половине предложения, успев при этом вытащить планшет из сумки. Действия говорят лучше слов и я показываю, что хочу нарисовать его.

– Нет, нет, я не даю автографы, – и уже не смеется, а откровенно ржет надо мной. Гнев придает уверенности и мой голос больше не срывается, не теряется и вообще решает выступить на моей стороне.

– Сядь молча и сиди, пока я не разрешу тебе дышать. Я буду тебя рисовать. И кота держи, он мне тоже нужен, – мне кажется мой голос звучит убедительно и… и достаточно кокетливо. О, Господи, я флиртую с парнем. Крах моих моральных устоев и убеждений. Поймав себя на этом постыдном открытии себя краснею в неизвестно какой раз за последние пять минут и устанавливаю планшет поудобнее. Смотрю прямо на него. Черные волосы и кот иссиня-черный. Выбор сокращается до двух цветов – черного и серого. Мягко и интеллигентно. Линия за линией, нужно поторопиться пока он улыбается и ямочки отчетливо проступают на его лице.

– Меня Ян зовут, – от звука его голоса рука предательски дергается, угрожая внести поправки в мое видение его лица. Годы художественной практики за три недели не пропьешь и я успеваю отдернуть руку с мелком до того, как работа станет испорченной. Вздыхаю как можно громче.

– Я же просила сидеть молча, – в голосе звенит металлическая нотка. Не люблю я, когда мои картины портятся из-за одной неправильной линии. Некоторые художники меняют всю картину, подстраивают ее под предательский штрих, но для меня это равносильно измене самой себе. Это слишком легко и просто – ошибаться и продолжать существовать с этой ошибкой. Легко сказать – это не ошибка, просто я в процессе решила сделать вот так, а не то, что я хотела изначально. Еще проще не оправдывать себя, а продолжать свое дело без извинений хотя бы перед собой. Смысл в том, чтобы изначально делать все идеально, правильно. Так, чтобы гордиться потом своей работой. К этому я привыкла еще в Париже, не хотела тратить родительские деньги на дополнительные краски и холсты. Когда ты сразу делаешь все правильно, то тебе практически не нужно задумываться о том, что будет дальше. Это как один большой алгоритм, когда одно правильное действие запускает весь процесс в нужном направлении. Самое хорошее, что это правило срабатывает не только в отношении кистей и красок, но во всей жизни в целом. Правильное идет за правильным. Только так.

Мысли в голове текут одна за другой, но руки знаю свое дело. Рукам мастера не нужны мысли, им нужно вдохновение. Сейчас мои руки хотят только одного – чтобы парень по имени Ян улыбался вечно.

– Анна. Меня зовут Анна, – в голосе появляется хрипотца, но язык больше не заплетается. Это значит, что больше мы – не незнакомцы, между нами что-то большее. Рисунок, который через несколько минут станет полноценным.

– Ты же не местная, я тебя здесь никогда не видел, – он говорит и опять неуловимо перемещается в пространстве. Я это вижу по тому, как меняется рисунок теней. Собираю все свое терпение в рисующую руку и упорно вывожу правильные линии.

– Я всю жизнь прожила здесь, просто несколько лет провела во Франции, – при мысли о художке мой голос теплеет и рука наносит несколько просто потрясающих штрихов, в которых, как мне кажется, чувствуется все мое настроение. Мне начинает нравиться этот парень и то, что я делаю.

– Во Франции… Так ты крутая девочка, – в его голосе чувствуется осуждение и я успеваю поймать выражение его глаз. Необъяснимо презрительное. И у кота, который совсем обмяк на коленях Яна, точно такое же. Отвечать на такое презрение глупо и я просто фиксирую двойное презрение их взглядов на бумаге, тем самым ставя точку в этой беседе и в своей работе одновременно.

Дьявол, натуральный дьявол. Булгаковский Азазелло и его вечный спутник Бегемот. Не шедевр и на оригинальность не тянет, но выполнено достойно. Очень классическая работа, не требующая буйства красок. Черный – самый классический цвет. Черный появился гораздо раньше всех остальных цветов. Черный цвет самодостаточен. Черного цвета никогда не бывает слишком много. Скромно улыбаюсь и складываю свои причиндалы в сумку. В последний раз поднимаю свои глаза и понимаю, что он уже совсем на меня не смотрит. Ему даже не интересно каким получился его портрет. Разочарованная я ухожу домой, а Ян даже не слышит мое тихое «пока».