Гений атаки. Сценарий

Футболисты завода прыгают от восторга. Сева обнимает Олега Белаковского и Александра Никитина.

Раздевалка. Входит Валентин Фёдоров, игрок ленинградского «Динамо».

Фёдоров: «Сева, поздравляю тебя с отличной игрой. И ещё вот что. Мы собираем сборную Ленинграда, чтобы играть против сборной Москвы в хоккей. Приглашаю тебя».

Сева: «Правда?»

Фёдоров кивает: «Так что отдохни малость, а я пришлю открытку – число и время очередной тренировки».

Сева: «Спасибо».

Фёдоров уходит. Заводские футболисты бросаются к Севе с поздравлениями, жмут руки: «Молодец! Вот это фортуна! Поздравляю! Знай наших!»

1940. Ранняя зима. Ленинград.

Сева стоит перед стадионом. В одной руке он держит клюшку, в другой сжимает свёрток. Мимо проходят спортсмены с аккуратными чемоданчиками в руках, с клюшками в специальных чехлах. Сева садится на запорошённую снегом лавку. Вся его поза говорит о смущении и нерешительности.

Возле Севы останавливается Валентин Федоров. Сева поднимает к нему лицо.

Фёдоров: «Сева? Кого поджидаешь?»

Сева: «Никого, Валентин Васильевич… Просто сижу».

Фёдоров внимательно смотрит на снаряжение Боброва, на его самодельную клюшку.

Фёдоров: «Пойдём на тренировку, Сева».

Сева встаёт: «Валентин Васильевич… У меня такая плохая экипировка. Лыжный костюм… Стыдно в таком рядом с вашими игроками».

Фёдоров: «Сева, выигрывает спортсмен, а не его экипировка. Пойдём»…

Зима. Сестрорецк.

Сева Бобров целуется с девушкой. Она заметно выше него.

Девушка: «Не надо, Сева».

Бобров: «Почему? Что ты?»

Девушка: «Рано нам».

Бобров: «Ты что, Зинка? Мне семнадцать, на днях восемнадцать стукнет. И тебе…»

Девушка: «Семнадцать».

Бобров: «Мы взрослые…»

Девушка: «Нехорошо это»…

Бобров: «…А я уезжаю…»

Девушка: «Играть?»

Бобров: «Играть. Настоящий матч. Всё серьёзно».

Девушка: «Зато у нас с тобой не серьёзно…»

Бобров: «Это почему же? Ты думаешь, у меня ветер в голове?»

Девушка: «Хоккей у тебя в голове… А я для тебя…»

Бобров: «Вот это ты зря, Зина. Не спорю, спорт – это важно. Но дружба важнее».

Девушка: «Значит, у нас дружба? Всего лишь дружба? Тогда зачем целоваться хочешь?»

Бобров: «Зин… Ну ты что! Ты же знаешь… Нравишься ты мне очень».

Девушка: «Проводи меня, поздно уже. Мама ругать станет».

Бобров хватает девушку в охапку и неистово целует её лицо.

Хоккей с мячом. Бобров уверенно ведёт клюшкой мячик. Зрители восторженно кричат, свистят, хлопают.

После матча вокруг Боброва много болельщиков, много девушек.

Незнакомая девушка целует Боброва: «Ой, вы такой молодец!»

Из-за спины слышится чей-то голос: «Бобров, не упускай!»

Бобров с удовольствием целует незнакомку.

Квартира Бобровых. За столом отец, мать, Сева и его сестра Тоня.

Отец: «Ну что ж. Наливаю всем по маленькой. Выпьем за спортивные достижения нашего Севы. Ты молодец, дружок».

Сева (с нетерпением): «Меня позвали участвовать в летнем сезоне ленинградской сборной. Футбол!»

Отец: «Об этом ещё рано… Давайте сперва зиму переживём. А что там летом будет, посмотрим».

1941

Улица города. Громкоговоритель на столбе. Металлический голос диктора объявляет о начале войны. Толпа неподвижно смотрит на громкоговоритель.

Интервью. Всеволод Бобров: «В сорок первом, когда мой брат Володя должен был демобилизоваться, началась война. 22 июня он должен был участвовать в футбольном матче, но в семь утра прозвучала боевая тревога… Через два часа курсанты экстренно снялись из лагеря, и в считанные дни мой старший брат был уже на фронте».

Здание военкомата. Огромная толпа у дверей. Из дверей с трудом проталкивается Сева Бобров. Пробирается сквозь толпу.

Квартира Бобровых.

Мать бежит навстречу Севе, за ней следует взволнованная Тоня.

Обе в один голос: «Ты где был?»

Сева: «В военкомат ходил».

Мать: «Что?»

Сева: «Заявление написал… Бюрократы… Крючкотворы… Когда надо, говорят, тогда и призовём, а пока, говорят, вкалывай на заводе».

Мать: «Куда ты спешишь? На заводе рабочие руки нужны. Не всем в окопах сидеть. Хватит, что Володю на фронт отправили».

Сева обнимает мать: «Всё будет хорошо, мама. Вовка скоро вернётся. Война быстро закончится»…

Мать (с большим сомнением): «Да уж… Когда с финнами воевали, тоже говорили, что скоро закончится».

Сева (обеспокоенно): «Отец что-то задерживается».

Сева подходит к окну. По улице идут мужчины с вещевыми мешками за плечами. Рядом с некоторыми семенят плачущие женщины.

Бомбы падают на город. Слышен звук сирены, оповещающей о воздушной тревоге.

Сева в мастерской завода, работает напильником, прислушивается.

Люди бегут между кирпичными корпусами завода. Сева то и дело смотрит на небо.

«Страшно?» спрашивает ковыляющий рядом взрослый мужчина.

«А тебе, что ли, не страшно, Михеич?»

Михеич устало приваливается к стене: «Я в гражданскую под всякими обстрелами побывал. И под саблями тоже. Человек боится, однако ж ко всему привыкает… Только всё равно страшно»…

Сентябрь 1941. Ленинград. Финляндский вокзал.

Кольцо вокруг города сжимается всё туже.

Толпы женщин с плачущими детьми, старики с потускневшими, серыми лицами, мешки, рюкзаки, чемоданы, всё колышется огромной густой массой то в одну, то в другую сторону и вдруг замирает у репродукторов.

Олег Белаковский одет в военную форму, слушает, задрав голову, голос диктора.

Кто-то кричит: «Алик!»

Олег оборачивается, шарит глазами, видит продирающегося сквозь толпу Севу Боброва в кепке и поношенном демисезонном пальто.

Олег: «Севка, чёрт, откуда?!»

Олег дружески тычет Севу в плечо, Сева отвечает тем же.

Олег: «Несколько месяцев не виделись».

Сева: «Ты почему в форме? На фронт отправляешься?»

Олег: «Я поступил в военно-медицинскую академию. Сегодня нас вывозят из Ленинграда. А ты откуда?»

Сева неопределенно мотает головой и вместо ответа легонько подталкивает Олега: «Давай выберемся отсюда».

Олег: «Ты давно из дому?»

Сева: «Сегодня приехал и сегодня уезжаю» Он снимает кепку и мнёт её в руках.

Олег: «Слушай, у меня тут есть кое-что с собой».

Сева вопросительно смотрит на товарища. Они устраиваются на ступеньках. Олег достаёт из вещмешка буханку хлеба, разламывает её надвое. Сева делит свою долю ещё раз пополам и медленно, сосредоточенно жуёт, тщательно пережёвывая.

Олег: «Так как там у нас, в Сестрорецке?»

Сева молчит, смотрит на толпу, затем говорит: «Война… Не может этого быть… Завод эвакуируется».

«Куда?»

«Точно пока не знаю».

«Ваши едут с заводом?»

«Конечно, куда отцу без него…»

Олег: «А ты?»

Сева: «Тоже с ними…» и добавляет, словно стыдясь: «Ходил в военкомат… Не взяли».

Оба молчат.

Сева: «Неохота уезжать… Но там всё равно долго не пробуду. Подамся на фронт».

Олег: «Кого ты видел из наших?»

Сева: «Летом, давно видел Маляра. Сейчас он на фронте».

Олег: «А Коновалов?»

Сева: «Тоже в армии. Из наших почти никого не осталось».

Сева хлопает себя по карману, достаёт пачку сигарет. Они оба закуривают.

Над ними клокочет шум площади, позывные радио и голос: «От Советского Информбюро. Сегодня после упорных и ожесточенных боёв наши войска оставили город…» Голос диктора тонет в паровозных гудках.

Сева выплёвывает чинарик, надвигает на лоб кепку.

Сева: «Хорошо, что увиделись. Теперь кто знает, когда ещё придется встретиться».

Олег: «Ты напиши мне. Слышишь, обязательно напиши. Пиши на адрес академии. Её ты всегда разыщешь… Ну ладно, давай лапу».

Сева ухмыляется: «Слушай, а может быть, ещё когда-нибудь сыграем?… Если живы останемся…»

Олег: «Может быть, и сыграем…»

Сева: «Ну будь здоров!»

Он сбегает по ступенькам без оглядки.

Хроника. Парад в Москве Полки с Красной площади уходят на фронт.

Сестрорецк. Комната Бобровых в коммуналке.

Мать Севы пакует вещи в чемодан: «Неужто всё так плохо? Зачем уезжать?»

Отец строго: «Эвакуируют нас, мать. Весь завод. Радуйся, что все вместе отправляемся. У других кто в одну сторону, кто в другую… Война разбрасывает…».

Мать Севы: «Миша, неужели мы с ними не справимся? Неужели немцы…»

Отец: «Не говори глупости».

Мать: «Но ведь отступаем! Бежим-то как! Значит всё плохо! Говорят, немцы вот-вот возьмут Ленинград в кольцо. Страшно мне…»

Она садится на стул и плачет.

В квартиру вбегает возбуждённый Саша Никитин. Его встречает Тоня.

Никитин: «Тоня, где Сева?»

Тоня: «На заводе. Погрузка там».

Никитин смотрит на часы: «Не успею. Машина ждёт».

Тоня: «Ты почему в форме?»

Никитин: «Уезжаю… На минутку заскочил».

Тоня (закрывает от ужаса рот ладонями, чтобы не вскрикнуть): «На фронт? А почему не с нами в Омск?»

Никитин: «Упросил отправить меня корреспондентом. У меня опыт, ты же знаешь, я много для заводской газеты писал…»

Тоня: «А твоя мама?»

Никитин: «Её вчера бомбой… Меня ничто не держит. На фронт хочу… Ненавижу их… Увидимся ли? Севке передай от меня привет. Удачи вам, держитесь. У меня никого нет, кроме вас»…

Никитин убегает вниз по лестнице, громко топая сапогами. Тоня кричит ему: «Саша!..»

Поезд. Самолёты в небе. Вдоль железнодорожного полотна взрываются бомбы. Крик, визг, плач. Дым, пыль. Чёрные воронки на снегу.

Сева натыкается на тело крупного мужчины, падает. В нескольких метрах от них дымится воронка. Сева видит ноги мужчины, они в крови, штанины слиплись от крови. Сева тащит раненого в воронку, чтобы укрыться. Мужчина тяжёлый, Сева с трудом справляется. Очутившись на дне воронки, Сева решительно снимает с себя рубаху, рвёт её на полосы и начинает перевязывать ноги раненому, чтобы остановить кровь». После этого он выбирается из воронки и кричит: «Врача! Нужен доктор!» Бежит вдоль поезда. Его отец появляется внезапно и сбивает его с ног: «Ложись!»

Сева: «Папа, там раненый, ноги перебиты, много крови. Нужен врач».

Отец: «Где?»

Сева указывает рукой: «Там. Я его спрятал в воронке… от бомбы».

Отец: «Давай туда. Я сейчас буду».

Сева возвращается в воронку, падает рядом с раненым: «Товарищ, потерпите, пожалуйста».

Немецкие самолёты улетели.

Появляется отец и доктор с сумкой.

Разбежавшиеся люди медленно возвращаются к вагонам. Сева помогает кому-то встать в земли. Смотрит вокруг. Возле колёс поезда сидит женщина и молча трясёт кулаком в небо.

Декабрь 1941. Ржев.

201-й артиллерийский полк. Пожилые рабочие в телогрейках чинят испорченные орудия. Владимир Бобров бинтует кисть руки. Мимо проходит медсестра: «Помочь?»

Бобров: «Нет, царапина. Прикручивал и защемил. Ерунда».

Рядом взрываются снаряды.

«К бою!»

Владимир Бобров: «Ну, что отцы, пора за дело. Дадим фрицам по зубам!»

Недалеко от их линии появляются немецкие пехотинцы, стреляют из автоматов. Владимир падает, раненый в ногу.

Бобров: «Пулемёт! Где пулемёт? Огонь!»

Солдат подтаскивает пулемёт и падает с простреленной головой. Владимир подползает к пулемёту и начинает стрелять: «Нет, гады, нет, не прорвётесь!»

В нескольких шагах от него возникает фигура врага. Автомат бьёт очередью…

1941. Омск. Падает мокрый снег с дождём, старое здание без крыши. Рабочие ввозят заводские станки. Другие натягивают палатки для временного укрытия. Дымит полевая кухня. Лязгают тракторы, гудят грузовики. Всё это в грозном, мелькающем свете прожекторов.

Интервью. Михаил Бобров: «Работали по четырнадцать часов в сутки. Не понимаю, как люди выдерживали. А дети? Ведь очень много детей трудилось на заводе, даже маленькие, десятилетние».

Заводской цех. Какой-то мальчик стоит на ящике возле станка, работает.

Где-то в углу спят на земляном полу рабочие другой смены.

Интервью. Всеволод Бобров: «Не было смысла ездить домой. Сил не было на дорогу туда-обратно. Ночевали прямо на полу… хорошо, если солома была. Два-три часа тревожного сна, и опять на ногах… Я был сборщик-механик в цехе, где собирались артиллерийские прицелы… (вдруг широко улыбается) Кто-то однажды предложил сыграть в футбол. Все согласились, выбежали в перерыве во двор и… стали играть в футбол! И как-то повелось, что мяч стал способом восстановить силы. Не каждый день удавалось играть, но часто… Пятнадцать-двадцать минут в перерывах между сменами иногда отдавали спорту. Нам это было нужно, жизненно необходимо. Быть может, это было для нас важнее, чем кусок хлеба, потому что, играя в футбол и хоккей, мы заряжали друг друга жизнью…»

Интервью. Александр Никитин, журналист: «Знаете, что поразило меня в первые месяцы войны? В Москве состоялись в начале зимы два хоккейных матча. Не на стадионах, а на Чистых прудах и на льду возле Новодевичьего монастыря. Зрителей почти не было, зато репортажи об этих матчах транслировались по всесоюзному радио. В этом состоял их главный смысл – продемонстрировать всей стране, что жизнь не прекращается. Взбодрить, поднять дух… В те дни не было ничего важнее».

Омск. Заводской цех. Митинг.

Кто-то выступает перед собравшимися: «Товарищи! Наш завод намного раньше срока дал первую продукцию! Ура, товарищи!»

В ответ гремит дружное торжествующее «Ура!!!» Сева и его отец стоят в первых рядах перед трибуной и яростно аплодируют. Возле располагается маленький духовой оркестр, он играет марш.

Заводской двор. Рабочие играют в футбол.

Начальник цеха разговаривает со своим товарищем: «Правильное дело. Спорт необходим, чтобы напряжение сбросить. Душа успокаивается. Я бы с удовольствием сам гонял бы мяч, но не могу. Нога… Осколок…»

Заводской цех, шум, работают станки, летят искры, на пол падают металлические стружки.

1942. Омск. Комната Бобровых.

Сева входит в дверь. Мать испуганно смотрит на него.

Сева: «Что случилось, мама?»

Она молча протягивает ему повестку из военкомата.

Сева: «Повестка?! Наконец-то… Теперь будет настоящее дело, теперь – бить гадов. Как долго я ждал!»

Мать: «Сева, мальчик мой…»

Сева: «Мама, ну какой я мальчик, посмотри на меня. Я крепче и выносливее многих, кто сейчас на фронте. Я спортсмен».

Входит отец, сразу видит огорчённое лицо жены. Переводит взгляд не сына, на повестку в его руках: «Из военкомата?»

Сева: «Пап, ну скажи ей… Ну как же так… Ну что она плачет…»

Отец хмурится: «Война – это не в футбол, Сева. И материнское сердце… Сам должен понимать… Тебе уже двадцать, уже мужик, можно сказать… Но ты всё равно ребёнок для матери… Просто всегда помни об этом».

Коридор военкомата. Множество людей. Бобров входит в кабинет.

«Разрешите?»

«Фамилия?»

«Бобров Всеволод Михайлович».

«Подойдите к столу… Минутку… Где-то я только что видел ваше… Так, отправляетесь на фронт. Завтра выезжаете в военный лагерь. Сбор в шесть утра здесь, во дворе».

«Наконец-то! Спасибо».

Утро. Грузовые машины с новобранцами отъезжают от пункта сбора.

Капитан танковых войск Дмитрий Богинов выходит из поезда на пустынный перрон. Его левая рука висит на перевязи. Начинается дождь. Богинов смотрит на часы, оглядывается, видит двух мужчин.

«Товарищи!»

Мужчины останавливаются. Один из них Михаил Бобров, отец Севы. Они спешат укрыться от дождя на станции.

Михаил Бобров: «Богинов! Дима! Ты ли это?»

Богинов: «Михаил Андреич! Вот так встреча! Какими судьбами?»

Бобров: «Так мы тут на заводе. Нас же эвакуировали в Омск. На трамвай опоздали, вот бежим укрыться… А ты здесь как?.. Давай под навес…»

Богинов: «Прибыл за новобранцами… На фронт повезу… Твои-то парни как?»

Бобров: «От Володьки ничего не слышно с лета сорок первого. Как уехал, так и ни одной весточки. Боюсь худшего… А Севку только что призвали. Он со мной на заводе работал».

Богинов: «Футбол не забросил?»

Бобров: «Что ты! Играет как зверь. Отчаянный он. Смену у станка отстоит, а всё одно бежит мяч гонять. Всех поднимет, заведёт… Мощь в нём какая-то спортивная, небывалая… Когда с фронта вернётся, обязательно футболистом станет…»

Богинов (с нескрываемой грустью и безысходностью): «Когда вернётся…»

Новобранцы отрабатывают на мешках с песком удары штыком. Всеволод Бобров – один из новобранцев.

Дощатое строение. В дверях стоит Дмитрий Богинов и постукивает папиросой о тыльную сторону руки. Ощупывает карманы. «Лейтенант, спички есть?»

Молодой лейтенант: «Так точно, товарищ капитан» и, чиркнув спичкой, подносит огонь. Капитан Богинов жадно закуривает. Распрямляется, хочет потянуться, но боль, видимо, пронзает раненую руку. Богинов морщится.

Лейтенант: «Болит?»

Богинов: «Болит… Душа болит за этих пацанов. Ничегошеньки они ещё не умеют, а придётся им в самую мясорубку… Да и ты, лейтенант, ничего ещё не умеешь. Когда училище закончил? Месяц тому или два?»

Лейтенант (с виноватой интонацией): «Три месяца, товарищ капитан. Пороха, конечно, не нюхал, но…»

Богинов: «Понюхаешь скоро. Тошнить от этого запаха станет. И от запаха сгоревших трупов тоже. Ладно, давай списки».

Они входят в помещение. Богинов садится за стол, лейтенант кладёт рукописные списки новобранцев. Все фамилии написаны красивым каллиграфическим почерком. Богинов ведёт пальцем по фамилиям и внезапно его взгляд фокусируется.

«Всеволод Михайлович Бобров»…

Капитан сводит брови, пытаясь совместить в голове факты.

Капитан шепчет: «Севка? Неужели?»

Перед его глазами мальчик Сева Бобров лихо лупит по футбольному мячу.

«Севка!»

Капитан прикуривает новую папиросу от старой. Опускает голову на ладонь здоровой руки. Распрямляется, приняв решение.

Богинов тычет пальцем в фамилию «Бобров» и говорит сидящему рядом писарю: «Вычеркни вот этого недомерка. Вычеркни и перепиши лист».

Капитан встаёт и нервно растирает себе грудь здоровой рукой.

Колонны новобранцев уходят по дороге.

Всеволод Бобров и ещё несколько десятков молодых ребят смотрят уходящим вслед.

Лейтенант: «Так, славяне, что пялитесь? А ну бегом на плац. Строевую подготовку никто не отменял».

Кабинет майора Игнатенко. На стене висит «тарелка» репродуктора. Голос диктора сообщает информацию «От советского информбюро…» Входит Всеволод Бобров.

Майор Игнатенко: «Рядовой Бобров?»

«Так точно».

«Вы направляетесь на учёбу в интендантское училище».

«Что? Не понимаю. Как это? А на фронт? Я же просил…»

«Товарищ Бобров, это не я решаю. Пришла разнарядка, мы все живём по приказу партии».

«Но я ждал, что меня на фронт! Мой старший брат на фронте… Ребята, с которыми я был призван, тоже ушли, а я, значит, учиться? Отсиживаться в тёплом месте?»

«Товарищ Бобров, есть приказ. За неподчинение в военное время… Сами знаете… А на фронт успеете. Получите необходимые знания и займёте своё место в строю, лейтенантом будете».

Бобров: «То есть штаны протирать за партой, когда на передовой каждый человек важен? Знаете, как от стыда сердце жжёт, что я здесь, а не там? Сколько можно объяснять, что я не склонен, не предназначен для интендантской работы? Отправьте рядовым, чёрт возьми! Ну вы посмотрите на меня! Я не интендант, я спортсмен, я предназначен для активной военной службы».

Офицер военкомата с пониманием смотрит на Боброва: «Мой отец ушёл на фронт рядовым красноармейцем, его направили писарем в штаб. Каллиграфия, понимаете ли, идеальный почерк. Но война заставляет всех брать винтовку в руки, даже штабного писаря. Была наступательная операция, он вместе со всеми шёл в атаку и погиб… Тяжёлое осколочное ранение в живот… Так что… Вы думаете, мне не хочется туда, чтобы хотя бы одного фрица шлёпнуть и отомстить… хотя бы одного… Но я здесь, в этих тоскливых бумажках, в этих картотеках, в этом, чёрт возьми…! Нет, не торопитесь, товарищ Бобров. Фронт прожорлив. Всему своё время».

Омск. Кабинет генерала Белова, начальника военного интендантского училища. Генерал смотрит в мокрое окно. За его спиной стоит полковник.

Генерал: «Я хочу сколотить сильную футбольную команду».

Полковник: «Сейчас? В военное время?»

Генерал: «Вы помните, что Москва в самые тяжёлые месяцы обороны провела два хоккейных мачта? И другие города проводят спортивные состязания. Это крайне важно для людей – слышать дыхание нормальной жизни. Спорт – это жизнь».

Полковник: «Да, спортивных клубов раньше было много, но…»

Генерал: «На заводе „Прогресс“ постоянно играют в футбол. Там есть Михаил Бобров, он с середины двадцатых годов был в заводской команде, сперва на Путиловском в Питере, затем в команде „Прогресса“ в Сестрорецке. Поинтересуйтесь, кого он порекомендует из игроков. Кстати сын его сейчас в нашем училище, насколько я знаю, тоже спортсмен, за сборную Ленинграда выступал. Имейте это в виду».

Полковник: «Будет сделано, товарищ генерал».

Дождь. Футбольный матч. Всеволод Бобров забивает гол. Болельщики в восторге.

Клуб училища. Натянутая простыня вместо киноэкрана. Курсанты смотрят кинохронику.

Казарма. Курсанты с газетами в руках, обсуждают арест Старостина.

«Читали? Старостина арестовали!»

«Старостин – первоклассный спортсмен, футболист! Чего его арестовать?»

«В газете сказано, что он шпион».

«Он футболист! Какой шпион?».

«Чёрным по белому написано! Уже состоялся суд».

«Понимаю, что написано, но как это возможно? Как футболист может быть шпионом? Какие у него секреты? Наверняка ошибка!»

«В следственных материалах сказано, что он пропагандировал буржуазную манеру игры».

«Какую? Буржуазную? Это что за манера такая? Бей по мячу – вот и вся игра. Будь ловким и быстрым – вот весь секрет. Шпионаж-то где?»

На середину комнату выходит курсант со строгим лицом, и говорит сквозь зубы: «Товарищи, считаю этот разговор неуместным. Партия лучше знает, кто враг. В следственных органах не дураки работают. Не мы с вами судили Старостина, а пролетарский суд под руководством нашей партии. Невиновного никто не осудил бы. Сказано, что шпион, значит шпион, будь он хоть футболист, хоть кочегар, хоть полотёр… А кто будет оспаривать решение партии, тот сам – враг народа!»

Все уныло замолкают, повисает тоскливая тишина.

Интервью. Всеволод Бобров: «В феврале 1943 года победно завершилась Сталинградская битва. Мы все ждали этой победы, все надеялись, но слишком уж огромные были потери, чтобы быть уверенными в исходе. Сталинград был превращён в руины. Собственно, ничего от города не осталось, только груды кирпича… И вдруг в мае, когда, казалось, что в Сталинграде и речи не могло быть о каких-то мирных праздниках, на берегу Волги состоялся футбольный матч. Настоящий футбольный матч! Вокруг ещё не все трупы убраны, не все мины обезврежены, и тут вдруг – футбол! Играли на крохотном стадиончике в Бехетовке. Чуть ли не десять тысяч зрителей собралось там – раненые солдаты, офицеры и чудом оставшиеся в живых мирные жители. Играли Сталинградское „Динамо“ и московский „Спартак“. Сталинградцы выиграли со счётом 1:0…»

Интервью. Иосиф Сталин: «Лондонская „Таймс“ отвела целую страницу этому матчу. От лондонского футбольного клуба „Арсенал“ прилетела приветственная телеграмма. А известный британский журналист Брюс Харрис написал так: „Сталинград – это имя стало сейчас символом невиданной стойкости, храбрости, победы. Но можно ли было думать, что после таких переживаний, какие не выпадали ни одному городу, город сумеет выставить на футбольное поле свою команду? Не есть ли это проявление того духа, который свойственен только русским воинам?“»

Хроника: разрушенный город, сплошные руины. Хроника футбольного матча.

Омск. Военное интендантское училище. Всеволод Бобров и курсанты обсуждают футбольный матч в Сталинграде.

Бобров: «Какая игра, братцы! Какой футбол! Ну почему не мы играли там?!»

Кто-то из курсантов: «Куда нам… Мы ж так… Просто балуемся…»

Бобров: «Спорт – не баловство! А в Сталинграде… этот футбольный матч доказал, что спорт может и должен быть оружием, знаменем, пропагандой мирной силы. Только так!»

Омск. Декабрь 1943

Военные палатки под снегом. Всеволод вскрывает письмо. Его лицо омрачается тенью.

Он бежит к командиру.

«Товарищ капитан!»

«Что стряслось? Почему не по уставу?»

«Прошу прощения, товарищ капитан. У меня мать умерла, телеграмма пришла с запозданием… Сегодня похороны… Разрешите мне…»

«Ладно, Бобров. Ты у нас на хорошем счету. Выпишу тебе увольнительную».

Днём Бобров ловит попутку. Валит снег. Всеволод сидит в открытом кузове, пытаясь укрыться от снега и ветра.

К вечеру Всеволод приезжает в город. Он спрыгивает с кузова, садится на трамвай.

Идёт пешком уже в темноте. Ветер и снег.

Врывается в свой дом. Семья и несколько близких друзей сидят за столом. Все только что вернулись с кладбища.

Всеволод падает к ногам отца: «Папа, как же так?»

Отец: «Налейте ему рюмку…»

Всеволод: «Нет, я пойду на кладбище…»

В темноте он стоит у свежей могилы. Простенький крест с именем матери залеплен снегом. Всеволод опускается на колени и падает лицом на могилу: «Мама, прости, я не успел».

Июнь 1944. Москва.

Центральный Дом Красной Армии имени Фрунзе. Отдел спорта ЦДКА.

Кабинет генерала. Генерал встречается с командирами: «Товарищ полковник, мне доложили, что в Омске, в спортивной команде интендантского училища есть замечательный футболист… (заглядывает в бумаги) Некто Всеволод Бобров. Слыхали о таком?»

«Так точно, товарищ генерал. Приглядываемся».

«А что приглядываться? Вы же знаете приказ Реввоенсовета от 34-го года. Создавать в ЦДКА всеармейские сборные команды по важнейшим видам спорта. Я понимаю, что война и что вроде бы не до спортивных команд в армии сейчас. Но приказ никто не отменял, и обстановка изменилась. А футбольный матч в Сталинграде показал, что надо всерьёз браться за спорт… Народу нужна моральная опора, а спорт олицетворяет мирную жизнь. Спорт теперь – идеология. Так что ищите спортсменов по всей стране. Вызывайте в Москву лучших».

1944. Июль. Омск.

Ночь. Совместные патрули милиции и военной комендатуры ищут нарушителей паспортного режима и курсантов интендантского училища, ушедших в самоволку или не вернувшихся из увольнения к урочному часу.

Всеволод Бобров сидит на кровати в маленькой комнате. Рядом лежит девушка.

Бобров: «Мне пора. Рядом с тобой забыл про время».

Девушка: «Сева. Останься. Нарвёшься на патруль. Ты же знаешь, что ваших курсантов строго наказывают. Сам же говорил, что за самоволку отправляют на фронт».

Бобров целует её: «Я давно прошусь на фронт. Мне ли бояться патрулей? Я пойду, в училище ведь тоже проверка, а на „губу“ не хотелось бы, позорно это».

Улица. Бобров бежит от фонаря к фонарю. Впереди появляется патруль: «Стой!»

Кабинет председателя омского облисполкома. Леонид Кувик просматривает сводку ночных происшествий.

Спрашивает секретаря: «Этих всех на фронт?»

«Да. Нарушители комендантского часа, курсанты военного училища… Позволяют себе чёрт знает что… Распустились тут…»

Кувик смотрит на фамилию Боброва. Берёт красный карандаш и вычёркивает Боброва.

Секретарь молчит, но в его взгляде вопрос.

Кувик: «Боброва оставим. Очень уж известен на футбольном поле. Любит его народ. Как объясним его исчезновение? Ну, загулял у бабы, что ж тут… Да и отца его пожалеть надо: недавно похоронил жену. Старший сын на фронте, вестей нет, теперь и младшего под пули?.. Проявим… как его… милосердие… тьфу, какое дурацкое слово… При чём тут милосердие? Просто нужен он здесь, на спортивном поле нужен, потому как нечем больше людей радовать, кроме как футболом… Будь проклята эта война…»

Интервью. Николай Эпштейн, тренер: «Спорт многих от гибели на фронте уберёг. А почему? Да потому, что была установка такая сверху: талантливых спортсменов на передовую не посылать! Примечательная, между прочим, установка. Говорит она о том, что, несмотря на все тяжести военных лет, особенно первого, самого губительного периода войны, руководство страны не теряло веру в победу и берегло лучшие спортивные кадры для послевоенного времени».

Омск. Интендантское училище. Бобров входит в кабинет майора.

Бобров: «Товарищ майор, по вашему приказанию курсант Бобров…»

Майор: «Тише, Бобров, что ты так шумно! (просматривает бумаги на столе) Вот интересуются тобой… Москва интересуется».

Бобров: «В каком смысле, товарищ майор?»

Майор: «Отправляешься в Главное политуправление Красной Армии».

Бобров: «Не понимаю, товарищ майор».

Майор: «А я и сам не понимаю, Бобров… Успеваемость у тебя на уровне, вдобавок спортсмен, нареканий нет, если не считать тот случай, когда ты к девчонкам бегал и был задержан во время комендантского часа. Но мы это дело замяли, про это никто ничего… Так что я не вижу причин для тревог… И всё-таки Главное политуправление… Видать, что-то серьёзное. Начальник училища приказал докладывать, что там у тебя. Как доберёшься до Москвы, сообщи. И дальше тоже… Ну и не посрами наше училище, если что…. Не подкачай».

Бобров: «Не подкачаю, товарищ майор».

Майор: «Вот твои документы… Кстати, Бобров, помнишь тех проштафившихся курсантов, которых на Белорусский фронт отправили? Их наказали, а тебя не стали, потому что спортсмен…»

Бобров: «Так точно».

Майор: «Все погибли. Неудачно их десантировали, все как один погибли. Так что ты, считай, под счастливой звездой родился».

Бобров: «Все?.. Все погибли?»

Майор выразительно смотрит на Боброва: «Может, судьба бережёт тебя для чего-то? Какой-нибудь „спортивный бог“ оберегает? Хранит тебя для чего-то более важного?»

Бобров: «Что может быть важнее сегодня, чем разгром Гитлера?»

Майор: «Есть ещё и завтра, и жизнь после войны…»

Москва. Железнодорожный вокзал.

Яков Цигель встречает Всеволода Боброва.

«Бобров?»

«Так точно»

«Здравствуй, как добрался?»

«Хорошо».

«Едем с тобой в Отдел спорта ЦДКА».

«Но мне приказано явиться в Главное политуправление Красной Армии».

«Знаю… А знаешь ли ты, зачем тебя вызвали?»

«Никак нет».

«Про твои спортивные успехи многие наслышаны. Там, наверху… Понимаешь? Как ты в Сибири голы забиваешь».

«Это плохо?»

«Наоборот, Бобров. Тебя хотят направить в команду ЦДКА».

«Правда?»

«Правда, правда… А пока давай махнём сначала к нам».

«Куда „к нам“?»

«К генералу Василькевичу. Виктор Эдуардович хочет с тобой познакомиться лично».

«А он кто?»

«Помощник командующего ВВС Московского округа. Возглавляет авиационное училище».

«Понятно. Что ж, едем знакомиться».

Они едут в машине по улицам Москвы. Возле стадиона «Динамо» Бобров видит афишу о предстоящем на Центральном стадионе «Динамо» финальном матче на Кубок Советского Союза между ленинградским «Зенитом» и армейской командой Москвы.

Бобров: «Большой футбол! Ёлки-палки! Ну, доложу я вам, если уж на „Динамо“ опять футболы начались – значит, Гитлеру точный капут…»

Цигель: «О том и речь: спорт вселяет уверенность в народ».

Они входят в кабинет генерала Василькевича. Бобров вытягивается в струнку: «Здравия желаю, товарищ генерал».

Генерал: «Вольно, вольно. Так ты и есть тот самый Бобров?»

Бобров: «Тот самый или не тот, но я Бобров, товарищ генерал».

Генерал: «Давно хоккеем занимаешься?»

Бобров: «С детства, товарищ генерал».

Генерал: «Наслышаны мы о твоём мастерстве, о твоих победах. Все тут хотят заполучить тебя».

Бобров: «Вот уж не думал, что в столице про меня кто-то слышал. Неужто поэтому в Москву вызвали?»

Генерал: «Не поверишь, но именно поэтому… Значит так, Бобров. Предлагаю тебе играть в команде Авиаучилища. Если согласен, приказ я подпишу сегодня же».

Бобров: «Что тут обсуждать, товарищ генерал. Приказ есть приказ. Конечно, согласен».