Мертвецы не страдают

Глава 4

I

Черное облако, клубясь и клокоча под встречным напором горячей крови, все плотней и гуще охватывало сознание Андрея. Громкий треск, который вначале показался оглушительным, удалялся и растворялся в плотном черном тумане. Воля еще боролась с наступающей темнотой, и он успел услышать чей-то пронзительный крик, в котором страх и боль слились в гремучую смесь, от которой похолодело бы на сердце у самого последнего идиота, не понимающего, кто он такой. А затем, через бесконечно растянувшееся мгновение, Андрей провалился в эту пугающую, но спасительную темноту.

Прошли годы, а может быть, секунды, и пустота вокруг начала заполняться обжигающими цветными пятнами от резких пульсирующих ударов внутри головы. С каждым таким ударом ярких клякс становилось все больше, пока они не заполнили до края черную пропасть, которая была невыносимо огромной. После чего она стала немыслимо маленькой и, казалось, могла уместиться на кончике носа.

Внезапно, с очередным пульсирующим ударом, все пятна слились, составив нечто целое и осязаемое, что действительно оказалось кончиком носа. Осознав это, Андрей поднял глаза, и реальность режущим светом ворвалась в пустой, замерший на месте мозг, который, как бы стараясь наверстать упущенное, начал бешено функционировать, заполняться ощущениями и образами. Одновременно объяснились и удары в голове. Это кровь невообразимо резко, словно пришпоренная лошадь, врывалась в замершее серое вещество мозга.

Только тогда, почувствовав холодную испарину на исказившемся в сатирической гримасе лице, он узнал, чей это был крик, и ощутил адскую боль, которая дробилась острыми отголосками по всему телу и жадно пылала в одном, уже совершенно истлевшем, месте. Андрей понял, что в этом нет ничего необычного. Просто ему сломали палец.

Андрей прикрыл глаза и перевел дыхание. Он не знал, как реагировать и что предпринять. Ехидство свернулось, отлично понимая, что не может скрасить положение, и вопрос мелкими отзвуками эха дробился в пустоте, не находя собеседника: «Ну, что скажешь?»

Первой родилась мысль, что все это обман. Дьявольски ловко разыгранная шутка. Закрыв глаза и ощущая постепенное стихание боли, в это можно было поверить. Хотелось верить. Пальцы ломают только в жестоких фильмах. Но рациональный мозг очень сомневался в предложенной версии. Слишком уж много доказательств очень реального положения вещей. Но пока глаза закрыты, в шутку можно поверить. «Пока», – согласился мозг и призвал посмотреть, что делается за прикрытыми веками.

Не давая себе опомниться, чтобы не передумать или снова не упасть в обморок, Андрей резко запрокинул голову назад и повернул ее вправо. Затылок стукнулся о гладкую стену, и мозги громко звякнули. Но Андрей даже не заметил неожиданного музыкального сопровождения, его мысли были сосредоточены на одном: открыть глаза и увидеть всю правду. Хоть бы она была не настолько жуткой, как подсказывало сердце.

Глаза резко открылись – на медленное поднятие век не хватило бы духу. Увиденное заставило вспомнить шок, который выбил сознание из Андрея. Он не представлял, что зрелище может быть таким невыносимо страшным. Андрей увидел, как мизинец беспомощно висит в невозможном положении, как будто это была не его собственная плоть, а чужая, непонятно зачем заменившая то, что всегда и безраздельно принадлежало ему. Такого он выдержать не мог.

Андрей видел много боевиков, ужастиков, триллеров, где людей убивали, как в шахматах рубят пешки – не обращая внимания. Их протыкали крюками, давили колесами, разносили голову на мелкие кусочки из полицейских револьверов. На его глазах было сломано достаточное количество носов, рук и ног, а вид крови, пропитавшей одежду после многочисленных порезов и ран, стал просто обыденным. Но то, что он видел сейчас, было не кино. Скорее это напоминало телевизионный спектакль, который снимался не на кинопленку, придающую происходившему отрешенный, далекий, киношный вид, а на видео, делавшее изображение реальным, будто события не разыграны, а происходят на самом деле.

Мизинец, который согнулся в противоположную остальным пальцам сторону, словно опущенный шлагбаум, был настолько реальным, что предположение о шутке отпало само собой. Здравомыслящие люди так не шутят. А те, у кого встречаются заскоки, не признают розыгрыши – они все делают по-настоящему. Как этот псих с заторможенными глазами, который в завершение массажа берется за один из пальцев и сгибает его туда, куда тот не сгибается.

В мозгу появился рекламный плакат с большими красными буквами и фотографией похитителя в чалме и с бородкой, как у старика Хоттабыча:

НОВЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ ВАШЕГО ОРГАНИЗМА!

Целебный массаж позволит вам познать невиданные чувства.

Андрей вздохнул чуть облегченно – к нему вернулась возможность язвить, которая помогла перенести смену обстановки. Он с отвращением и зло отвернулся от варварского зрелища пальца, устремив свой одновременно загнанный и озлобленный взгляд на мужчину перед ним. Тот уже привязал его руку обратно к железному крюку и уселся на свой стул. Его хмурые водянистые глаза ничего не выражали, а просто смотрели. Но, казалось, взгляд этот потяжелел килограммов на двадцать за последние пять минут, прижимая затылок Андрея к холодной стене.

Они дружно молчали несколько минут. В комнату не прорывались посторонние звуки, и только тяжелое дыхание Андрея комкало опасную тишину. Для него игра в молчанку могла тянуться вечно, это хотя бы давало паузу, чтобы прийти в себя и обдумать свое положение. Кроме того, он помнил, к какому эффекту привели последние его слова, и предпочитал молчать. «Может, пронесет», – снова выглянула надежда, которую Андрей проводил только горькой ухмылкой. Чтобы затушить этот блеснувший в мрачной темноте свет, стоило только посмотреть на мизинец правой руки или даже просто вспомнить клацанье шпингалетов. Поистине, Кевин Костнер прав: «Выхода нет».

II

– Ну ты, парень, крутой. У тебя в глазах сразу и страх, и ненависть. Страх должен был предупредить, что в данном случае ненависть следует скрыть, – внезапно прервал молчание похититель Андрея.

Его голос походил на учительский, и в нем, как ни странно, слышались доброжелательность и участие. От прежнего бормотания заводной машины не осталось и следа, как будто сейчас перед Андреем сидел другой человек. Брат-близнец того сумасшедшего, что ломает пальцы.

Но Андрей не поддался на уловку, предложенную надеждой. Его похититель не изменился, просто что-то изменилось в нем. Улучшилось настроение, например. Это вполне может быть: ломка пальцев положительно воздействует на кровообращение и нервную систему.

Этот человек был прав. Андрей очень боялся. Впереди была только пугающая неизвестность. Он полностью находился в руках сумасшедшего, который мог сделать с ним что угодно. Черт, он боялся так, что еле сдерживал легкую дрожь в груди, словно от озноба. А глаза настороженно следили за каждым движением человека напротив, ища в них угрозу, и, как часовые на вышке, тут же сообщали о новой опасности. Это напомнило Андрею общагу.

Школу заканчивают в семнадцать? Значит, ему было столько же, когда он первый раз в жизни ночевал в общежитии. Общежитие №2 Пермского политеха выглядело брошенным и разбомбленным. В большинстве пустующих комнат шел ремонт. Его еще с двумя абитуриентами поселили на третьем этаже, в комнате №344. Комната была темная, холодная, измызганная следами былых пьянок. Но им было наплевать. Они заняли кровати и, побросав свои вещи, устремились в большой город с намерением схватить как можно больше. Поэтому и заснули как убитые и проспали бы до восьми часов, понукаемые будильником на консультации. Только разбудил их не будильник.

В три часа ночи их поднял громкий стук в дверь. Даже не стук – в дверь ломились. («Мы сейчас разнесем вашу е… ную дверь! Открывайте, суки!») Открывать было страшно. Но не открывать – еще страшнее. Андрей помнил замки. Он удивился, как они еще держатся. Но допустить, чтобы дверь сломали, было нельзя. По рассказам, в таком случае обычно всех гасили, а уж потом разговаривали. Один из них встал и открыл замок.

– Лежать! – приветствовали их два пьяных парня. – Деньги мне. Че, на…, абитура, давайте знакомиться с третьим курсом.

Третий курс выглядел неприглядно. Один студент, со светлыми волосами, стриженными ежиком, был одет в выпачканную в грязи куртку. Он вел разговор, вставляя мат как связующее через каждое слово. Второй, похожий на татарина, больше молчал, лишь злобно поглядывая темными зрачками из-под черных бровей. Их порядком шатало.

Светловолосый подошел к Андрею и ласково принялся учить его жизни:

– Вот такая, она, братуха, жизнь. Без мамочки. Ниче, годик обломаетесь, а затем сами будете козлов строить. А теперь, на…, деньги со всех. Мне насрать, где вы их брать будете. Я сейчас отвернусь, и вы быстро найдете восемьсот рублей.

И он отвернулся к стене, сделав вид, что читает надписи на обоях.

В то время на восемьсот рублей можно было купить бутылку водки. Деньги не гигантские, но все равно их было жалко. И поэтому абитуриенты напряженно молчали, боясь что-либо предпринять, но не желая безвозмездно делиться рублями.

– Ладно. – Парень в грязной куртке развернулся к кроватям, выстроенным в ряд. – Давайте спросим, стоит ли вот эта куртка восемьсот рублей? – И он протянул руку к джинсовке Андрея, которая висела на спинке его стула.

Андрей, сам не ожидая от себя, тут же рванулся к своей курточке. Он так просто не отдаст свое добро.

– Осторожно, – крикнул татарин, но светловолосый в этот вечер контролировал ситуацию. И пока Андрей стремился к своей джинсовке, старшекурсник переключил свое внимание на него. И нанес точный тяжелый удар.

Андрей только в последний момент увидел заросший волосами кулак, летевший в его глаз. В следующее мгновение он вскрикнул и отлетел на подушку. А может, это было в обратной последовательности – вначале отлетел, а потом вскрикнул? Все произошло слишком быстро, чтобы теперь определить последовательность событий. Может, даже вначале он зажмурился, а уж потом закричал или врезался затылком в подушку.

Когда Андрею удалось прийти в себя и приоткрыть горящий глаз, белобрысый уже вовсю торговал его курткой. («Ну, кто даст восемьсот за это барахло?»)

– Там у меня в кармане пятисотка, – обреченно сказал Андрей. Новый способ борьбы с жадностью – удар волосатого кулака. Андрей горько про себя улыбнулся. Уже тогда он учился выживать в экстремальных ситуациях. Главное – здоровый дух.

– Достань сам. – Старшекурсник кинул джинсовку Андрею на кровать. – Я по чужим карманам не лазаю.

Остальные триста рублей наскребли ребята. Сейчас Андрей не мог вспомнить их лица. Они свалили на следующий день. Еще бы. Татарин на прощание разговорился:

– Молодцы, козлы. Так бы сразу. Завтра мы тоже зайдем. Еще кого-нибудь пометим. – И он тяжело посмотрел на Андрея – так, что подбитый глаз сильно заныл.

– Пока, девочки, – бросил светловолосый, закрывая за собой дверь. Наверное, именно из-за последней фразы Андрей и остался.

Он лежал в кровати, пытаясь забыть о заплывающем на глазу синяке, побороть в себе жгучую обиду и одновременно доморощенную храбрость (да надо было вскочить и размазать этих ублюдков по исписанной стенке), – после драки кулаками не машут. Но именно тогда в нем что-то заиграло. Андрей не мог понять, что это. Упрямство, перемешанное с чем-то, что твердило мозгу: «Я не девочка, далеко не девочка». И он не поддался желанию смазать лыжи и улететь подальше от пьяных ублюдков с третьего курса.

День удалось легко преодолеть. Но самое страшное наступило на следующий вечер. Андрей валялся один в комнате, боясь включить свет, сходить в туалет, просто скрипнуть кроватью. Все шаги, грохочущие по длинному коридору, он воспринимал как второе пришествие старшекурсников и напряженно превращался в слух. Когда шаги исчезали в какой-нибудь комнате или удалялись, он выдыхал, чувствуя высокое напряжение. К нему тогда, наверное, можно было подключить лампочку и осветить комнату.

Он уснул не раздеваясь, и опять удары в дверь и грубые голоса разбудили его среди ночи. Андрей почувствовал, как сердце опустилось к ногам, и замер, точно кролик в силках. Страх завладел всем сознанием. Кроме страха, ничего больше не существовало. Но страх разрывал его надвое. Одна половина хотела отпереть дверь, чтобы все это поскорее закончилось. Вторая упрямо твердила, что они не знают, что он здесь. «Ты вел себя правильно, никуда не показываясь. Пусть думают, что все уехали». И вторая половина победила. «Ты представишься спящим, если они все-таки ворвутся». И Андрей сладко растянулся на кровати, рассчитывая, что старшекурсники не услышат за дверью буханья его сердца.

– Умотали голубчики. – Андрей узнал голос белобрысого. – Ты не помнишь, я че, вчера такой страшный был?

– Фредди Крюгер, – ответил ему другой голос, с татарским акцентом, и грубо заржал. Затем их шаги проследовали по коридору и затихли.

Андрей облегченно и тяжело дышал, зарывшись в подушку. Только тогда он понял, какой ужас перенес: вся одежда пропиталась потом и прилипла к телу. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, так как мышцы ослабли, словно набитые ватой. Страх медленно ослаблял хватку, вынимал свои клыки из сердца. Андрей заметил по недостатку воздуха в легких, что почти не дышит, как будто боится, что пьяные студенты услышат за дверью его дыхание и вломятся, чтобы выбить чечетку ему на лице.

Вспомнив сейчас этот случай, Андрей понял, что это был самый жуткий и большой страх в его жизни, когда он полностью подчинился ему, позволил управлять собой. Страх господствовал в его голове, подавлял остальные мысли, как мощный звук на дискотеке заглушает слова.

Сейчас с ним было почти то же. Только маленькая доля сарказма оберегала Андрея от впадения в беспредельную панику. Наверное, так и должно быть – он все-таки стал взрослее. И в общаге прожил пять лет. Там он и набрался того, что заметил странный похититель, вдруг ставший доброжелательным, как Мэри Поппинс. Вот откуда скромная насмешливость – от злости. Нельзя прощать, если тебе ломают палец, даже если ты беспомощно барахтаешься между двумя крюками. Страх может победить только злость, которая кипит, отогревая то, что заморозил ужас. И когда ты видишь палец, который согнулся не туда, тут остается только выть от бессильной злости, пусть и густо приправленной страхом. Иначе нельзя. По-другому ты будешь бит.

Андрей понял это не в ту ночь, а значительно позже, когда замочил одного придурка, пнувшего ему под яйца. Пнувшего просто так, от нечего делать. Это до того возмутило Андрея, что он вдруг забыл все страхи, которые хранились в шкафу его сознания в удобных ящичках: «Страх придурков», «Страх бандитов», даже «Страх девчонок», – и считали, что помогают ему жить, высовываясь при каждом удобном случае.

Перед ним стояла небритая ухмыляющаяся рожа. Несколько секунд назад она подошла к нему и развязано сказала:

– Что-то ты мне, парень, не нравишься.

– Чем? – стараясь избежать столкновения, терпеливо спросил Андрей.

– Слишком скорченный, – бросила рожа, и кроссовок «Найк» прилетел Андрею между ног.

Боль пронзила промежность и отозвалась в мозгу. Ноги Андрея подкосились, и он готов был грохнуться на землю, схватившись за яйца, которые только что приготовили всмятку. Но почему-то стиснул зубы и наполнился дикой ненавистью к отбросу общества перед ним.

«Врежь ему», – сразу же родилось в голове, перекрыв остальные мысли. И Андрей не раздумывая послушал совета и врезал снизу в жирный подбородок ничего не ожидающего гопника. Гоп от неожиданного отпора качнулся и грохнулся на задницу. В следующее мгновение злость направила тяжелый ботинок на толстой подошве в рожу парню, который задумал подняться. Голова того, как футбольный мяч от пинка, дернулась и врезалась в асфальт. Придурок стукнулся затылком и отключился. Он раскинул руки, точно призывал Андрея в свои объятия.

Андрей не мог представить раньше, насколько приятно зрелище поверженного противника и свершившейся мести. Иногда, когда жизнь особо доставала его, он запирался на ключ, включал погромче Bodycount и молотил кулаками воздух, точно невидимого соперника. Это помогало спустить пары и завалиться на койку после получасовых упражнений, успокоиться и включить что-нибудь менее агрессивное.

Названия песен Bodycount возбуждали в нем какое-то скрытое чувство, которому страстно хотелось подчиниться. «Кости дьявола», «Обряд ККК», «Мама должна умереть сегодня вечером», «Хозяева мести» – точно давали определение тому, что он чувствовал, но Андрей понял это, только когда дал по мозгам тому, кто испортил его настроение. Ему не хватало здоровой злости, чтобы противостоять современному миру, который стал похож на бесконечный триатлон и вечно испытывал его.

С тех пор злость заняла один из ящичков страха. Но у того оставалось еще довольно отделений в воображаемом шкафу, чтобы напоминать о себе по любому случаю.

Но то, что творилось сейчас, было странно. Словно выдвинулись одновременно два ящика с разными надписями: «Страх» и «Злость». Такого еще не было. Страх действительно должен был предупредить злость, что той лучше спрятаться на время. Ну а если сильнее злость, то она должна была перекрыть отдушину страха. Что-то одно. Но сейчас – два.

Андрей одновременно боялся своей беспомощности, хмурых, предвещающих только боль глаз водителя «жучки» и был на грани cрыва, готовый, несмотря на разыгравшуюся осторожность, взорваться и обругать похитителя последними словами, может, врезать ему ногой, если удастся достать.

– А если главное – это ненависть и злость, а страх лишь случайный эпизод? – неожиданно для себя громко произнес Андрей и почувствовал, что страх бешеными волнами захлестывает его, нещадно ругая за детскую выходку. «Вот сейчас ты получишь ответ, – злорадно предупреждал он. – Будем считать пальчики. Пока счет один-девять, но, думаю, скоро он изменится, круто изменится».

Человек напротив тоже удивился. Он уже перестал ждать ответа на свою реплику. Тем более такого ответа. Он вскинул на свою жертву удивленные глаза. Его лицо перестало быть каменным, будто он стащил искусно изготовленную маску.

– Не может быть, – ответил он спокойно, ничуть не изменив доброжелательному тону. – Страх естественен, самосохранение вечно, а ненависть – лишь случайно выработанный элемент в процессе эволюции человека. Поэтому твой страх сильнее твоей ненависти.

«Это взбесившийся профессор философии, – подумал Андрей. – Он ворует людей и читает им свои лекции. Интересно, потом выдается удостоверение, что курс прослушан?»

Но не успел он подумать об этом, как понял, что сейчас ему станет дурно. Страх повыпрыгивал из всех ящичков и устроил шабаш. «Сейчас меня вырвет», – пронеслось в голове.

Внутренности взбесились от того, что рука человека, десять минут назад сломавшая ему палец, двинулась. Одного этого хватило, чтобы забыть о ненависти и вспомнить о боли, которая выплыла из полузабытья и стала нудно ныть, как капризный ребенок. Глаза Андрея расширились от страшного предчувствия и следили за рукой, словно приклеились к ней взглядом. Рука водителя добралась до его груди, где обычно располагается нагрудный карман, и похлопала это место.

– Черт, – чуть не про себя произнес он. – Я ж без куртки. – И рука вернулась на спинку стула.

Водила, скорее всего, хотел просто закурить, а Андрей испугался этого, словно приближения смерти. «Ну что, теперь тебе понятно, кто главнее?» – прошептал тихонько страх, не сомневаясь в собственном превосходстве. Слова были похожи на шуршание змеи, отчего живот противно сжался, но кишки уже отпустило и блевать не хотелось.

III

– Знаешь что, – бросил похититель Андрею, – никуда не уходи.

«Юморист», – отозвался про себя Андрей и проследил взглядом, как мужчина встал и вытащил ужасающие шпингалеты. Затем его шаги, пару раз скрипнув за дверью, полезли вверх. Андрей лихорадочно соображал, что бы это значило. Пока в голову приходила лишь одна мысль: он в подвале. Откуда еще можно подниматься по скрипучей лестнице? Наверно, скрипучие лестницы есть не только в подвалах, твердил внутренний критик. Но почему-то Андрею казалось, что иначе быть не может. Он в подвале частного дома. И эта версия казалась правдоподобной.

Но почему?

И только сейчас Андрей осознал, что запах, который с самого начала был в комнате, очень знаком ему. Это холодный запах земли, долго лежащих овощей, засоленной в бочке капусты. Пусть ощущения и были очень слабы, но давали устойчивые ассоциации.

Бабушкин подвал. Темный, без единого лучика света. Там жил злобный карлик, который делал красное печенье из только что захороненных трупов. У него под кладбищем был целый печеньевый завод. Он похищал маленьких детей и заставлял их работать на своем страшном производстве. Кого – пропускать трупы через мясорубку, кого – лепить печенье, кого – рыть туннели к новым могилам.

О существовании злобного карлика пятилетний Андрюша узнал от сестры. Оля была старше его на четыре года и однажды, когда мама с папой заночевали в гостях, весь вечер таинственным полушепотом рассказывала ему истории. О черном пианино, из которого, когда на нем начинали играть, высовывалась рука с ножом и убивала играющего. О желтых шторах, которые ночью душили детей. О красном печенье, которое с удовольствием ел весь город, не догадываясь, из чего оно сделано.

А так как Андрюша не знал других мест, карлик поселился в подвале бабушкиного дома. И когда бабушка спускалась за картошкой или банкой соленых огурцов, оставляя люк открытым, Андрюша неотрывно с ужасом наблюдал, а не вылезет ли оттуда перекошенное лицо карлика с крючковатым носом, который будет высматривать маленького мальчика, приехавшего на лето.

Как-то июльским днем Андрюша вместе с деревенскими ребятишками играл в карты. Он уже закончил первый класс и считал себя совсем взрослым. Поэтому, когда они стали играть в дурака на желания, он первый был «за».

Сначала проиграл Костька и с дерева громко прокричал «кукареку». Затем Наташке пришлось, стесняясь и отнекиваясь, чмокнуть всех в щеку. Потом снова проиграл Костька и десять раз повторил: «Я дурак». Следующим заданием было залезть в подвал и принести чего-нибудь поесть.

Если бы это было первое задание, то Андрюша, скорей всего, отказался бы играть, хоть и чувствовал себя очень взрослым. Он еще помнил злобного карлика, подстерегающего в темноте подвала детей, чтобы утащить в пожизненное рабство. Но теперь отступать было некуда. Ребята все и так были старше его и больше не взяли бы малыша в игру. «Что, струсил?» – сказал бы Димка – самый старший. «Я ведь еще не проиграл», – подумал Андрюша, хватаясь за карты.

К нему пришли одни семерки и восьмерки, он с ходу забрал половину колоды и остался в дураках. «Ладно, – подумал мальчик, – я стащу яблоки из холодильника, и все». Но ватага устремилась за ним, и ударить в грязь лицом было никак нельзя. Ведь он уже не салажонок.

Бабушки дома не было.

– Вот, никто не помешает, – сказал Димка, открывая люк. Тот, словно пасть огромного животного, плотоядно приготовился схватить добычу. «Карлику никто не помешает», – обреченно решил Андрюша и сделал шаг. «Можешь отказаться!» – умоляюще закричало внутреннее «я». Но Андрюша взглянул для храбрости на Наташу, которая взволнованно следила за ним и губы которой, мягкие и чуть влажные, ощутил на своей щеке десять минут назад, и решительно шагнул в темноту. Уж лучше работать на карлика, чем видеть, как эти губы будут смеяться над ним.

Подвал встретил мальчика склизким холодом. Посередине июля там царила осень. В нос сразу ударил запах земли, мышиного помета, кислый запах прошлогодней соленой капусты. Волнуясь, Андрюша даже забыл взять с собой зажженную свечку, как делала бабушка, и оказался в полумраке. Впереди слышались непонятные, пугающие шорохи. Они как будто приближались.

«Он крадется ко мне», – думал Андрюша, лихорадочно ощупывая ближайшие полки в надежде найти чего-нибудь съедобного и выскочить на свет. Он старался всмотреться в темноту и увидеть приближающуюся опасность, но глаза различали только контуры ближних предметов, больше ничего разглядеть не получалось.

Сердце сжалось, а руки все быстрее и суматошнее стали перебирать по полкам. Шорох послышался примерно в метре от мальчика, и в то же мгновение его рука наткнулась на стеклянную банку. Сжав ее так, что пальцам стало больно, Андрюша рванул вверх по ступеням. Можно сказать, он взлетел, не ступая на них, – таким это вознесение было скорым.

В руке оказалась литровая банка клубничного варенья. Тогда Андрюша почувствовал себя победителем, который обманул злобного карлика и добыл бесценное сокровище. Наградой стала улыбка Наташи и взволнованный вопрос:

– Ты почему такой бледный?

– Холодно там. Угощайтесь, – небрежно бросил он в ответ.

Но хотя Андрюша старался держать марку человека бывалого, он надолго запомнил запах темного подвала с шорохами подкрадывающегося карлика. И еще пару лет, пока он не вырос и не перестал верить в сказки, злобный карлик осторожно подбирался к нему во сне и пах кислой капустой и подгнившим картофелем.

Совсем как сейчас. Только теперь карлик не боится света и немного подрос. Да и ворует не только детей. Возможно, он расширил свое предприятие и уже не может обойтись только детским трудом.

Чу! Вниз спускались тяжелые ноги и громко скрипели ступеньками. А вырваться и убежать мешали крепкие веревки.

Карлики стали продуманными.

IV

«Стой! Иди ко мне. Иди сейчас…»

Дима Маликов пел старый хит. Он звучал приглушенно, словно певца обложили подушками.

Отличное музыкальное сопровождение для кошмара. А вот и диджей пожаловал.

В комнату к Андрею, чуть сутулясь, вошел его похититель. В руке он держал сигарету, и комната тут же наполнилась противным дымом. Сигареты были дешевые – даже некурящий Андрей мог это определить. Он вспомнил, как утром, черт знает сколько времени назад, он думал, что сигарета поможет решить его проблемы. Какие же это были проблемы – смех на палочке. Глупая обида. Теперь же происходит что-то серьезное, и хоть ящик выкури – все равно будешь болтаться привязанным, как садомазохист во время любовных утех.

Шпингалеты снова щелкнули и, будто дистанционные переключатели, сменили играющую пластинку. Маликов заткнулся, и Селин Дион самоотверженно и заунывно затянула, что ее любовь будет длиться вечно. «Тоже мне, некрофилка», – подумал Андрей, вспомнив уходящего на дно Ди Каприо.

Закрыв дверь, похититель не спеша повернулся к своему пленнику.

«Диджей Ломаю Пальцы собственной персоной», – еще раз сбацала язвительная натура Андрея.

Возможно, мужчина, один из двух в комнате имеющий право ходить, заметил во взгляде второго пренебрежение к себе. А может, он просто зашел, зная, что будет делать. Теперь он не медлил. Он быстро пересек комнату и взял Андрея за правую руку.

Человек не собака. Чтобы у него выработать условные рефлексы, Павлову бы не понадобилась лаборатория. Достаточно небольшой белой комнаты. Не сознавая того, Андрей сжал пальцы в кулак. Теперь он, наверно, будет всегда бояться, когда посторонние люди потянутся к его руке. Мало ли чего.

Сломанный мизинец завыл, как волк, угодивший в капкан. Боль пронзила руку, пробежалась резкой поступью по мышцам и стрелой влетела в голову, прошивая мозги. Андрей громко охнул, и кулак расслабился.

– Вот так. Тихонечко, – спокойный голос прозвучал как гром. В следующий момент Андрей почувствовал, как безымянный палец оказался в объятиях сильной хватки.

Сердце судорожно сжалось. А затем словно лопнула натянутая струна с дзинькающим резким звуком. Андрей дернулся, как если бы через него пропустили разряд электрического тока. Боль зазвенела во всех уголках тела. Сердце ушло к животу. Андрей почувствовал, что оно оторвалось от мощных вен и артерий и ухнуло вниз скоростным лифтом. Палец взорвался каскадом вспышек, как будто незаметные маленькие подрывники устроили минное поле у его основания и друг за другом взрывали заряды. Острая боль ножом разрезала головной мозг, и, уже не в силах терпеть, даже не задумываясь над этим, Андрей громко заорал. Это был единственный способ не разлететься на кусочки.

Сердце нехотя вернулось на место. Боль свернулась змеиным клубком вокруг второго сломанного пальца. Восемь-два. Мы еще ведем, но преимущество тает.

Голова продолжала болеть, но теперь нож в ней затупился и уже не резал, а противно скоблил. Андрей медленно открыл глаза, которые захлопнулись, как только боль ворвалась внутрь. Он испугался, что она выдавит их и вырвется наружу. Андрей вновь посмотрел на свою руку. Безымянный палец загнулся к тыльной стороне ладони, как отщепенец от дружного коллектива единомышленников. Он уже был вторым отступником. Что ж, стоит одному из компании бежать, как и остальные быстро сматывают удочки.

Водитель «жучки» спокойно стоял над Андреем и дымил сигаретой, которая прилепилась к его губам. Он напоминал скульптора, который сделал несколько ударов по куску камня и теперь оценивал свою работу. Только он забыл, что человек отличается от камня тем, что чувствует, когда ему вырубают лишние места.

Заметив взгляд Андрея, похититель кивком пригласил его посмотреть на руку и зажал в своей большой ладони его средний палец. Андрей хотел зажмуриться в ожидании нового хруста и боли, но не смог. Его глаза, как завороженные, уставились на палец, который утонул в зловещем рукопожатии мужчины с сигаретой в зубах.

Это произошло в сотую долю секунды. Резкое движение. Громкий щелчок, будто кто-то невидимый сломал поблизости доску. Этот звук отозвался в ушах грохотом горного обвала. Сердце снова прилипло к желудку. Снова заточенный нож воткнулся в серое вещество внутри головы. Андрей взвыл жалобно и протяжно, как пес, который получил ощутимый удар сапогом. Глаза захлопнулись и вновь отрезали Андрея от мира. Его окружала только боль. Мысли сосредоточились на трех горевших пальцах, как будто могли потушить огонь.

Он явственно представил, как его пальцы, большие, как деревья, стоят посреди поля. Люди, казавшиеся крохотными, с ноготь, в белых халатах и колпаках, как у ку-клукс-клана, с зажженными факелами собираются устроить из них небольшой костерчик. Пальцы здорово занялись, как облитые бензином сухие дрова. Затем они превратились в горящие кресты, на одном из которых был распят сам Андрей. Пламя грубо подобралось к нему и жадно стало поедать его плоть. Кожа на теле начала пузыриться, словно краска на разогретом металле, и лопаться, обвисая жуткими лохмотьями. Волосы ярко вспыхнули и вмиг оказались съедены огнем. Боль уже охватила все существо Андрея, но пламя захотело деликатесной закуски. Оно подобралось к глазам.