Твари Яви, твари Нави

– Тварь… уйди! – еле слышно прохрипел старый князь. Его скрюченные пальцы бессильно скребли по жесткому вышитому покрывалу. В душной, натопленной комнате стоял тяжелый запах лекарских отваров, безумия и близкой смерти.

– Прости, батюшка, – сквозь слезы прошептала Мирушка и рванулась вон из горницы – к свежему, холодному воздуху, под проливной серый дождь, не смолкающий уже которую седмицу… Куда угодно, лишь бы подальше от давно сошедшего с ума отца! Не видя ничего вокруг, у двери она с размаху уткнулась в грудь только что вошедшего старшего брата.

Твердислав равнодушно придержал сестру за плечи, приподнял, как пушинку, и переставил в сторону, не сказав ни слова. Склонился над умирающим…

Старик еще что-то невнятно прохрипел, и горнице стало непривычно тихо. Пальцы иссохшей руки замерли.

– Князь Ратибор умер, – глухо прозвучал голос Твердислава. – Пусть будет легким его путь из Яви в Навь.

В углу, около печи, жалобно заскулил домовой.

Плохо разбирая дорогу из-за заливающих глаза слез, Мирушка выбежала из терема во двор, под нескончаемый ливень. Княжна запрокинула лицо к тяжелым тучам, придавившим Гнездовск мутным одеялом.

Пока она ухаживала за почти не приходящим в сознание отцом, была надежда – очнется, простит… надеяться больше не на что. Не придет в себя князь. К маме ушел, в Навь.

Княгиня умерла, рожая ее, но в том не было вины младенца! Ошибался отец!

Была вина – равнодушно молчали тучи. Дождь смешивался со слезами княжны, которую отец никогда не звал ласково – Мирушкой.

Говорили, пятнадцать зим назад он убивался по умершей жене, на дочку даже не глянул. Бросил – «Даримирой звать будут», и только. Нарек против обычая, не по бабке своей, имя дал чужое, колкое – «Дар Мира». Потому ли, что выжила она чудом? Или, что гораздо вернее, потому что не нужен был князю этот дар?

Перед ним дочь была виновата во всем. В светлой, пшеничного цвета косе – как у матери. В том, что почти не пригибается в невысоких дверях – как она. Даже серые глаза, чуть вздернутый нос – и это ставилось Даримире в вину.

«Ты убила ее и забрала ее красоту!» – год назад, в припадке безумного бешенства, кричал князь. Ему не дали задушить дочь, оттащили… Но Мирушка была уверена, что сегодня, будь у отца хоть капля сил, он снова попытался бы.

Повезло, что брат Твердислав давно и крепко взял власть в Гнездовском княжестве, отстранив безумного отца. Иначе не жить бы княжне.

А так – росла, как былинка в поле. Ни отцу, пока тот в своем уме был, ни брату до Мирушки дела не было. Племяниц маленьких, дочек Твердислава, мамки-няньки с рождения опекают, шага ступить не дают без пригляда. А Даримира вроде и своя, а вроде…

Сколько себя помнила, Мирушка хотела отцовскую любовь заслужить.

Рукодельничала – как все, только старательнее. Как подросла, стала лекарскому делу учиться – при дружине лекарь всегда нужен. Отец слушать не захотел, а брат только плечами пожал – дело доброе, давай. И отвернулся.

Как князь-отец заболел всерьез, Мирушка одна от него не отходила, все слова лекаря в точности исполняла. Думала – выходит батюшку, поймет он, что зря на дочку сердился…

Мирушка судорожно всхлипнула. Слезы жгли глаза, было трудно дышать. Княжне казалось, что одежда и волосы, да что там – она вся, до последней косточки, пропахла тяжелым духом горницы умирающего. Запахом вины и ненависти.

Она пошла прочь от терема, привычно огибая громадные лужи на раскисших улицах.

Встречные с сочувствием кланялись княжне, она кланялась в ответ, но не заговаривала – боялась, голос сорвется рыданиями. Новости быстро разносятся, и в Гнездовске уже знали о смерти старого князя.

Седой воевода, спешивший в терем, остановил ее. Княжна почитала его как деда, боярин всегда жалел сироту – не смогла пройти мимо.

– Постой, Мирушка, – пробасил он, – вижу, больно тебе, плачешь, хоть и скрываешься… ты приходи к нам, говорить будем. Но главное я тебе сейчас скажу, пока дух князя совсем в Нави не ушел. Ты прости его, умом он повредился. Мирушка, ты девка добрая, людям помогаешь, за это тебя в Гнездовске любят… Помоги и батюшке своему. Не проклинай его, не таи зла, а то трудно ему будет там, – боярин по-дедовски погладил княжну по голове. – Да и тебе здесь нелегко, – закончил он совсем тихо, со вздохом.

Мирушка кивнула. Слезы снова обжигали глаза. Кое-как выговорила: «Спасибо, боярин, приду потом…», поклонилась доброму деду и пошла дальше. Разговаривать было слишком больно. Лучше уйти подальше от стен детинца, за посад, пока слезы не кончатся.

Дома Гнездовска, казалось, съежились под промозглыми дождями. С соломенных крыш непрерывно капала вода, а у нерадивых хозяев сквозь худые связки соломы протекала в горницы.

Собаки попрятались от непогоды по будкам и не облаивали прохожих из-за заборов, только иногда грустно поскуливали. На непривычно притихшем торгу мало кто останавливался обменяться новостями. Люди старались подольше оставаться дома и пожарче натопить печь.

Дым из труб, будто примятый потоками дождя, стелился по городу – как будто мутно-серые тучи спустились к скользким бревнам намокших срубов.

Все в Гнездовске говорили об одном – если дождь не кончится, быть большому недороду. Не вызреют пшеница и рожь, а коли вызреет хоть что-то – так сгниет, мокрое, в амбарах. Как зиму переживем? И переживем ли? В прошлом году засуха была, кое-как протянули на старых запасах, но сейчас-то что делать?

Спрашивали у всех богов, но боги молчали. Приносили жертвы, плясками звали солнышко… Тщетно. Серый дождь все лил и лил.

За воротами грязь под ногами княжны сменилась мокрой травой. Подол летника цеплялся за кусты подлеска, стряхивая водопады капель. Мертвая, склизкая от дождя ветка упавшей сосны зацепила плащ. Под бесконечной моросью, сменявшейся монотонным серым дождем, не показывались ни птицы, ни звери. Вокруг Мирушки были только темные деревья, примятая каплями трава и скользкий мох.

Здесь, в лесу, вдали от деревянных мостовых и дымных печных труб, Мирушке всегда становилось чуть-чуть легче. Как будто дышалось свободнее. Лес был добрым, не то, что княжий терем, где она никому не была нужна – горожане и то больше любили княжну, чем родные. Но среди деревьев, на лесной траве Мирушка была совсем как дома.

Дома, которым княжий терем так и не стал…