Тесинская пастораль. №2

Нина машинально обернулась. И, не найдя в утлой деревенской панораме признаков возрождающейся жизни, а один лишь неприютный, сырой и ветреный день, прислонилась к обманчиво-тёплой каменной стене старой деревенской церкви.

Приюти, господи…

Глава VI. Вся чудовищность образования

Ягода от ягодиц недалеко падает.

Неизвестный умник

…Из школы Шкалика едва не вышвырнули за пьянку…

Ну ну ну!.. Мой щепетильный читатель! Минуточку терпения. Как вы могли осудительно обмозговать моё огорчительное заявление? Нос, предполагаю, соединяется посредством головы с мыслительными процессами, но… «выковыривать из носа…»… извините. Если имеете в виду собственный опыт, то донесите мне по прочтении. Возможно, и ваши аргументы вытекают из… постулатов вышеупомянутого Козьмы.

Женька Шкаратин на экзамен по литературе за полный курс неполной средней школы притащил шкалик шмурдяка. Аккурат пол-литра. Не пить, конечно. Просто по привычке умыкнул у мамы Нины из-под потерявшего чутьё носа бутылку с похмельной бражкой. И, сунув её в школьную сумку, автоматически притащил на экзамен. Это было устойчивой привычкой Шкалика – таскать бутылки из-под маминого носа. И кто, и когда его надоумил, ученика несчастного?.. Загадочная жидкость отвратительного запаха и сладко-паточного вкуса делала маму Нину бесконечно доброй и щедрой на оплеухи и сдержанной на похвалу и материнскую ласку. Страдал Женька и – безвинно страдал. А однажды – спер!.. И пошло! Умыкнет бутылку, бросит в школьный сортир… Глядишь, на завтра мать как мать. А не рискнёт – под неусыпным взором – не даёт мамашка покоя наставлениями да тычками. Воспитывает в духе разлитого экстремизма. А когда появлялись очередные «папы» и мама Нина начинала новую жизнь, Женька особенно рисковал, выкрадывая в день по две-три бутылки. И особенно изощрялся накануне Великих праздников: дней Конституции, Пасхи, химика или медика, последней пятницы на этой неделе…

Рискнул и сегодня. Мама Нина выходила из запоя по системе Нельзя Бросать Резко. Но вот комиссия! Приближался выпускной вечер, и выпускник Шкаратин хотел пригласить родную мать на это Торжество, на его первый Великий Праздник за всю прожитую жизнь. И решив, как и прежде, избежать семейных драм, украл эту вонючую бутылку шмурдяка. И походя притащил её в класс за полчаса до экзамена.

– Жень! – восхитилась саблеухая Лидка Полещук – Ты чо, пить будешь?

– А чо?.. – призадумался парень. – У тя закусон есть?

– Ой, девочки, – завизжала саблеухая, – Шкаратин притащил… шкалик… Опупел! Хочет напиться и на больничный… сесть, чтобы не сдавать…

– Женька… Шкалик, – завизжали вокруг, – Ты чо, опупел, чтобы не сдавать?..

– Да я… Да пошли вы… Это… Лирику на опохмелку притартал! – нашёлся, наконец, Женька и тут же открыл пластмассовую пробку. – Чуешь, а? Шмурдяк – закачаешься!..

– Ты что, псих! Заткни! Лирику принёс… Да он тебя твоей бутылкой промеж рог… Понял?

– Сам ты ш-ш-ши-шизик… Хочешь з-знать: Лирик вчера в пивнухе п-пиво с ф-ф-физиком дули! А-а-а?.. Понял?.. Давай по граммульке, а, Ш-Ш-Шкаратин? – ободрил друга Витька Хамушин, называемый за глаза прозвищем Та-танк.

– Шкалики… несчастные… – осуждали правильно воспитанные одноклассники.

– …попадёшься, Женька…, – не то предупреждали, не то сочувствовали другие.

– Да пошли вы все…

За выскобленными и вымытыми по случаю выпускных экзаменов школьными окнами благоухала размалёванная, самовлюблённая, весёлая пора. Наряду с сексапильной возбуждённостью пёстрого пернатого населения, чирикали взбудораженные грядущей ответственностью и тайным вниманием недозревших пацанов прехорошенькие вчерашние школьницы, будущие выпускницы. Всеобщий вселенский гомон сливался в слаженный жизнеутверждающий ровный гул жизни.

Так и хотелось вскочить на свежевымытое окно, распахнуть с треском оконные створки и, набрав в лёгкие шибающего весеннего аромата, изо всей мочи закричать в равнодушную природную ширь: «Ит-тит-твою мать! Как прекрасна жизнь!» Да так, чтобы взвились в небеса гулькающие пришкольные голуби, а вспугнутое сельское эхо, отражённое от заречных гор, привычно бы вторило: «…мать мать мать…»

Женька напряжённо затыкал большим пальцем принесённую в школу бутылку. Характерный бражный запах отменного шмурдяка мгновенно заполнил помещение восьмого «б» класса, удушая запахи свежесорванных луговых цветов и свежей извести…

– Фу, Шкаратин, нафунял, – морщились одноклассники. – Сейчас придут и найдут, точно шпаргалку под партой…

– Ты её за окно вылей, – советовали другие. – В форточку.

– Сургучом залить надо, – припомнили способ самые опытные.

– Уксусом нейтрализовать!

– …Хлоркой…

– Д-да просто выпить и – д-дело в ш-ш-шляпе, – подначивал голос Та-танка.

– Да он же умрёт! – протестовала всё та же саблеухая Лидка Полещук, растопыренной ладошкой хлопая себя в лоб.

– Конечно, выпить… Только на на на всех… Ни… ни… не одному же Ш-Ш-Шкаратину отдуваться! – волновался Витька Та-танк.

– Сам виноват…

– Да замолчи ты, ударница несчастная!

– Наш-ш-ш-шли стрелочника, Ш-Ш-Шка!

– Ну что вы резину тянете! Они, кажется, идут!..

– Братцы, я придумал! Эврика!.. – Колька Курбанпаша вдруг вскочил на парту.

– Давай, Колян…

– Братцы! В сосуде находится пятьсот миллилитров этой… чего там налито. В нашем классе до конца учебного года осталось двадцать пять лоботрясов… Если пятьсот миллилитров разделить на двадцать пять…

– Я хоть лопну – не буду, – выскочила Лидка.

– И я…

– … и я – хоть убейте меня.

– Предатели…

– … враги народа!

– … то, значит, на каждого получится всего лишь по… надцать миллилитров. Слону – дробина!

– Ура! Да здравствует великий математик…

– … профессор Бутылкин!

– Эй, профессор, а сколько это будет в литрах?

– Ой, мальчики! Они сейчас придут, – вернулась в дверь Лидка Филатова, шпионившая под учительской дверью.

– Стаканы давай…

– Здесь только реторты…

– Женька, разливай. Шкалик… несчастный.

– Реторты, чёрт, кончились…

– В пробирки лей! На… на…

– …не расплескивай, балда, это же… цимус!

– Сам ты синус, у меня рука дрожит.

– Женечка, давай, пожалуйста, быстрее… Они, наверно, уже идут.

– …а всем не хватает.

– Я же сказал – не буду! И не буду!

– кто против нас, тот… Иди, на стрёме постой.

– Ну, Шкаратин, если я сейчас умру, я твоей мамке всё расскажу. Какой ты гад, бутылки воруешь!

– Пей, кляузница.

– Стоп! Чокнуться надо…

– Итак чокнулись с этим Шкаликом.

Кажется, мы сделали сакральное открытие. Шкалик! Не отсюда ли рожки растут? Не тут ли внезапно и навсегда прилипло к Женьке Шкаратину это ёмкое, как обеденная чекушка, прозвание «Шкалик»? Но не об этом сейчас!..

– Они уже… идут!

В цейтноте предэкзаменационного банкета банкующий Шкалик за отсутствием опыта и мерной тары опорожнил только две трети сосуда, когда разведчица Филатова истошно завопила: «Иду-у-у-т!»

Они шли по короткому школьному коридору, словно буцефалы Александра Македонского, целеустремлённые, неотвратимые, не оставляющие никакой надежды. Спрессованное их поступью время было временем «че», оно ломилось в класс, сравнимое, пожалуй, с битой таранного орудия мрачного средневековья, угрожало грядущей ответственностью за грехи совершённые – непредсказуемостью.

– Идут, идут, идут…, – часто, громким шёпотом голосила порывистая Валька Громова.

– Братцы, открывай окна!

– … дверь держите!

– Ой, что сейчас будет!.. Что будет…, – повизгивали самые пугливые.

Любезные клиенты, читатели криминогенной саги, здесь автор должен сделать отступление от правил с тем, чтобы снять нервное напряжение, отдающее дрожью в борзописном пере. Прошу понять. Если у вас всё в порядке с нервной деятельностью и сердечной недостаточностью, вы можете на короткое время принять позы змеи или поникшего лотоса, полезные для физической разгрузки затёкших членов. Если есть в вашем баре, буфете, в тайной заначке… самая малость, на донышке, позвольте себе… на мой счёт… для снятия назревающего стресса. Если вам не свойственно ни первое, ни второе и не волнует повествовательная перипетия, оставьте на неопределённое время чтение. В нейтральной обстановке, не навязывая себе обязанность продолжать постижение саги, мысленно возвращайтесь к нехитрой фабуле злоключений Шкалика Шкаратина. Не лишайте себя удовольствия мозговой игры!

Глава X. Студенческая

Ахинею нести легче, чем бревно.

V.V.Raptus

…Шкалик Шкаратин выпил с первой стипендии. Выпил, внутренне сопротивляясь, отклячив губу со всевозможной брезгливостью, но и с великосветским достоинством, поднеся к носу надкушенный кусок хлеба, точь-в-точь, как в питейном ритуале мамы Нины.

Выпил не один, а «на троих», что тоже о многом говорит искушенному читателю. Да? Точно? Именно «на троих»… Неодолимая тенденция первой трети его биографии неумолимо приобретает окрас ультрамаринового пламени спиртовой горелки. Если вы хоть единожды в жизни подносили спичку к разлитому по столу спирту – поймете, о чем идет речь. «Трахнувши по единой» и занюхав надкушенной осьмушкой хлеба, случайные собутыльники тут же и расстались. Простите, вижу у вас в глазах некоторое недоумение… Как бы косо не смотрели на складчину, ну, не упрямьтесь, не лукавьте, признайтесь: есть что-то заворожительное в самой идее «сброситься», что-то масонски-мистическое в подготовительной процедуре сговора и, конечно же, есть что-то братское, глубоко-человечное в звонком соединении стаканов в людской компании. Да под хороший тост! Да под традиционную закусь!..

Кстати, вспомнил… Вы закусывайте, не церемоньтесь. При приёме на работу американский рабочий проходит тестирование. Среди пунктов теста есть прямо-таки скабрезный вопрос: «Пьёте?..» Улавливаете атмосферу?.. Честно признать слабость «принимать по маленькой», мол, хоть и редко, но иногда бывает, – значит, поставить под сомнение результаты теста. Признаться в обратном, мол, не пью и не манит – поставить под сомнение правдивость натуры и достоинство своей кандидатуры. Как быть?.. Тестируемый американец моментально ответил: «Пью, но с отвращением!»… Каково, господа-товарищи? Ха!..

Получив стипендию, заработанную сессией без двоек, точно внезапный тайный клад, не пролонгированный наперёд на всевозможные траты, Шкалик попросту ошалел от необходимости принимать решения в связи с обрушившимся на него капиталом. Я не делаю здесь моему герою рыбьи глаза. В школьные годы Шкалик ходил в кино, приобретая билеты в обмен на куриные яйца. Подарки одноклассницам делал сам, сливая в новый флакон недопитый папами одеколон и эфир из больничных ампул. Наличные деньги никогда не жгли его девственные ладони. И первые рубли, доставшиеся в обмен на каторжный труд воспоминаний незабытого и запоминание непонятого, были сущим капиталом, требующим немедленной… сатисфакции, как говаривали некогда гусары. Так случилась Женькина «обмывка» первой заслуженной стипендии…

– Фамилия?

– Шкалик.

– Шкалик?..

– …Шкаратин.

– Шкалик или Шкаратин?..

– Шкаратин Евгений Борисович.

– Евгений Борисович Шкалик-Шкаратин?

– Шкалик – это… псевдоним.

– Понимаю… Вашей фамилии очень не хватает именно этого псевдонима. И давно это у вас?..

– С детства, кажется.

– Пьёте часто?

– Два раза. Вообще не пью!

– Понимаю. Первый и последний раз… Кто подал идею обмыть стипендию?

– Никто. Стихийно возникла.

– А кто предложил бутылку из-под рома вместо иконы… в красном углу… водрузить?

– А-а, да это в шутку.

– Вы в армии не служили?

– А что я вам сделал?

– Хочу понять мотивы поступков.

– А у меня их нету.

– Мотивов? Хм-м.

– Поступков… плохих. А выпил – случайно.

– Вы мне, Евгений Борисович, ваньку-то не валяйте. Расскажите лучше свою биографию.

– Я… это… родился в тысяча девятьсот…

– Покороче. Без хроники.

– Я родился… потом пошел в школу… Не закончил ее…

И поступил в институт. – Шкалик истощился. Впервые для себя понял, что у него – с ума сойти! – нет и не было биографии. Родился и… А вот легендарный Гайдар в пятнадцать лет полком командовал. А Павка Корчагин – узкоколейкой. Что со временем творится? Стыдно жить без биографии. Точно голому… перед банщицей.

– Да… Не густо. А кто ваши родители?.. Национальность?.. Имеете ли родственников за рубежом? Рабочий стаж? Комсомолец, надеюсь?

– Ничего не имею.

– Скажите честно, Шкаратин, вы Солженицына читали?

– Про ледяной дом? Честно? Читал.

– Это Лажечников. Мне сообщили, вы на гитаре играете. А песни Высоцкого, Галича – напеваете?

– Честно? Я про бродягу и товарища Сталина… люблю. Где он… большой ученый… А мой товарищ – серый брянский волк. Хотите – сыграю?

– Это Алешковский, из той же породы отщепенцев… Петь не надо… Охотно верю, что крамолой не интересуетесь, не член нашей партии и, может быть, круглый сирота, ну а… к какой нации хотя бы принадлежите?..

– У меня не записано.

– Неужели?.. Может быть, вы кыргыз, хакас, еврей, и этого стыдитесь? Но ничего постыдного здесь нет. В нашем многонациональном государстве и евреи – не самая… нация…

– Я не еврей…

– Может быть, чукча?.. Мордвин? Удмурт?

– Не знаю я. Мамка не успела сказать – умерла. А я отца ищу. Может быть, он китаец по фамилии Кель Син или… Сив Кин. У меня глаза-то его… узкие. А может, мамка чо попало сосала.

– Что-о-о?.. Что сосала?

– Брагу, одеколон, огнетушитель… этот… ацетон пила.

– Ну вот, видите, Шкалик?.. Пить – это дурная наследственность. Но вы, надеюсь, не потерянный для общества товарищ. И студент уважаемого вуза. А, извините, ваш папа… Он пил?

– Не в курсе… Кажется, все пили.

– Кто – все?

– Папани мои… У меня их много было. Я про всех не знаю.

– Н-да… незадача… Ну, вот что, Евгений, я говорю вам, что пили вы в последний раз. Как декан говорю! И прошу это хорошенько запомнить. А сейчас идите на лекции. И подумайте там о нашем разговоре.

– До свидания.

– Идите, Шкалик. Тьфу ты… Шкаратин.

Шкалик ушел, а озадаченный Шевелев, декан геологического факультета, ещё некоторое время сидел, бессмысленно изучая карту герцинской эпохи складчатости. Прорва времени, разделившая две эпохи – герцинскую и социалистическую – ничего не изменила в пользу неустроенного человечества.

Этим разговором и закончился первый публичный выговор нашему герою за пагубную привычку к алкоголю. Закончился тихо-мирно, без ущерба для общества и без последствий для противной стороны. Шкалик вышел из деканата не побитым, не подавленным моралью, если не принимать в счет некоторые гнусные намёки декана. Круглое, мол, сиротство, еврейское, знать, происхождение, многозначительная беспартийность. И еще факт, больно задевший меня, как автора криминогенного романа, должен здесь отметить. Впервые за всю свою будущую жизнь Шкалик Шкаратин получил первое Последнее Предупреждение. Но эта тема специального исследования, которому еще будет место в нашем романе. А засим я приглашаю вас занять позу Змеи перед нижеследующим продолжением.

– Прошу за кафедру, Евгений Борисович. Сегодня ваш кафедральный… так сказать… час. Захватите конспект… И сюды, сюды, пожалте, сюды…, – Лопшаков уступил свое место и встал в позе троянского коня, закладывая руки за спиной. у широкого, давно немытого окна.

– …Итак, Вы Спиноза. Или Платон, Диоген Синопский, Парменид… Кто вам больше нравится… Вы – перед аудиторией… На площади разношёрстная публика… Торгующий люд, гончары… Симпатичные и… женщины. Здесь гомон и брань… Здесь поют и пьют… Корякин летописует что-то на английском, а Люся Щеглова, кажется, вяжет нечто под столом на самое себя или чтобы одарить… дремлющего Аполлона. Не вертите головами… Все внимание философу Шкаратину… Коллега Шкаратин накануне публичного заявления. Это его кафедральный час. Что вы скажете нам, вашим согражданам, выйдя из бочки?.. Чем просветите? Гневную филиппику? Общетеоретическую риторику? Может быть, призовете на войну за успеваемость? Ваше право… Перевоплощайтесь, Евгений Борисович. Три минуты вам на подготовку, на вхождение в роль. Прошу три минуты тишины…, – так он сказал, загадочный Лопшаков. Лопаясь от идеи и самодовольства. Сам воплощенный Спиноза и Аполлон. Умница и красавец. Сергей Варламович. Нагуталиненные туфли, галстук в горошек, бардовый костюм-тройка, шарм в виде вузовского значка да брелка на цепочке. Студенты, а более того студентки пребывали в восторге от личности и выходок своего философа. Терпели и философию.

Евгений Борисович пытался думать, заискивающе глядя в глаза однокашников. «Дума» не работала. Однокашники тоскливо ждали конца занятий. Билась муха. Все устали от посредственности событий.

– Ну что, Шкаратин. Прошли три минуты. Заступите на кафедру и… излагайте ваше кредо. О чем бишь оно!.. Пожалуйте. – и сделал жест ручкой, истовый Аполлон Бельведерский…

– Я… это, – начал Шкалик, заступив на кафедру, – про вред курения и пагубные привычки… Я всем советую бросить курить и… эта… пить. И начать жизнь с понедельника. И жить по-новому… Вглядываясь в светлое будущее.

– Браво! Смело и актуально. И довольно-таки близко к общественным проблемам. Но активнее, активнее!

– Товарищи гончары, купцы и… последние нищие, – глубоко вздохнул и выдохнул Шкалик. – Граждане нашего города и из… сельской местности… по имени… Гондурас! Бросайте курить и пить чачу. Это до добра не доведет!.. – Женька воспользовался жестом Аполлона. – От никотина дохнут мухи и лошади… тоже. От алкоголя люди спиваются, – Шкалик вдруг шагнул с кафедры к столу Лопшакова и коротко, эдак иллюстративно шлёпнул ладошкой ползающую муху. Вероятно, вертящуюся от никотина, как кружавая овечка. Аудитория пискнула. Лопшаков предостерегающе вскинул руку. Шкалика понесло.

– Только вонючая… чернь и последние проститутки курят и пьют вино. Они отравляют себя и своих потомков. А также рожают уродов и детей-алкоголиков, – однокашники только прыснули, с трудом сдерживаясь, косясь на предостерегающий жест Лопшакова. Смех давил уши изнутри.

– Господа, – поправился Шкалик, – греки, китайцы и прочий торговый сброд… Эй, вы сидящие в пыли, на голом песке и на «камчатке», посмотрите на меня… снизу-вверх: я курю, – Женька применил жест, – и пью, – И снова жест… – Один грамм никотина убивает лошадь, а одна стопка алкоголя тошнит желудок… Посмотрите на меня, господа хорошие, разве можно держать меня за… за… за…

– Хвост! – подсказал Кеха Егоров, откровенно хохоча.

– … хобот, – блеснул кто-то из «греков» или «китайцев».

– …за здоровую лошадь, – не потерял Шкалик красную нить, – или за…

– …за зайца во хмелю! – сострил Волжанин.

– За зайца пьяного! – обрадовано подхватил оратор. Рухнул потолок. А возможно институт настигла систолическая весна. Аудитория упала на столы и вибрировала в такт систолическим колебаниям. Сергей Варламович оторвался от окна и возмущённо замахал крыльями, точно хотел подняться над аудиторией. Смех слегка угас. Пожар ушел вглубь.

– Продолжайте, Шкаратин. Развивайте тему. Смелее. Следите… за полетом мысли. И за речью. Вы же философ, ораторство – ваш хлеб, ваше море. Купайтесь! Поднимите эти падшие души, ведите их… за собой, спасайте…, – не совсем уверенно закончил он и поправился: К светлому будущему!

Шкалик глубоко вздохнул. Напрягся и… вдруг резко оторвался от кафедры и выбежал в широкий проход перед аудиторными столами. Быстро забегал по нему, углубляясь в тему. Зал замер, напряженно притих…

– Да что курение? И что есть питие? – снова зацепился мыслью за что-то банальное. – Разве у вас нет других пагубных привычек? Например, греки лживы и хитры, как троянские кони, и сверх меры воинственны. Кто спровоцировал падение Афин? Кто затеял войну? Внедрил троянского коня, нафаршированного пьяными греками. Китайцы что ли? А-а-а?.. Китайцы – непорочная нация? Зачем же тогда они воздвигнули великую китайскую стену? Скрытность – вот порок! Глупость – вот причина! А вы, евреи, армяне и чукчи?.. Что притихли? Не про вас ли сочиняют анекдоты на все случаи жизни! У вас вообще нет положительных привычек, только – пагубные. Вы и глупые, и жадные, и алчные, и похотливые. Человеческие подонки!.. – кинул Шкалик в затихший зал где-то недавно прочитанную хлесткую фразу. И это было слишком… Слишком инерционно. Шкалик точно напоролся на копье. И завис. И осекся. Так иногда хлебнёшь не в то горлышко – и не можешь проглотить. Аудитория оглохла. Лопшаков слегка растерялся. Возникла гоголевская театральная пауза…

Мой уважаемый клиент! Отойдите, не скрипнув половицей, слегка в сторону. Не спугните их. Посмотрим на это с расстояния от Москвы до самых до окраин. Помчим мысленно на север и юг сквозь дальний и ближний угол нашего зрения. Призадумаемся. Не кажется ли вам, что петух прокукарекал? Или собака лает? Да и человек – существо слабое и легко возбудимое – не способен ли в состоянии творческой эйфории перепутать нравственные ориентиры? Не так ли, увлекаясь, уклоняются от красной линии гениальные сумасброды – поэты, режиссёры, композиторы… – интригующие, заманивающие и заблуждающие нас, – тьмы и тьмы, и тьмы… еще более неустойчивые и заинтригованные массы? Не в восхищении ли мы от этой одурманивающей игры – до поры, до ошеломительной кульминации, до шока… Как это напоминает историю с рязанской коровой… вы помните? «мочой… в салонный зал»?

Сергей Варламович Лопшаков ушел с половины семинара, оставив Шкалика Шкаратина на площади, наедине с разношёрстной публикой и в недоумении – до конца занятий.

Да и много позднее Шкалик Шкаратин так и не мог взять в толк: а что это было? Куда его понесло? Какой силой?..