Небо нашей любви. Часть первая

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ПЛОХАЯ ВЕСТЬ

Новость об аресте Саши Фирсанова, застала Валерку на летном поле смоленского аэроклуба. Как, только, он спустился по крылу У— 2, и спрыгнул на землю, в этот самый момент он увидел, как через летное поле навстречу ему, стремглав бежит Сашка Синицын. Видавшая виды, залатанная шотландка, словно флаг развевалась по ветру, обнажая напряженные мышцы упругого пресса.

Не добежав до Краснова нескольких метров он, задыхаясь, завопил еще издалека:

– Краснов, Фирсана, легавые повязали вместе с бандой Вани «Шерстяного»! Говорят, что они кассира с авиационного завода завалили, когда тот из банка на завод получку вез…

Отстегнув замки парашюта, Валерка, собрался было бежать, но командирский и властный голос инструктора, лейтенанта Хмелева, остановил его в самый последний момент.

– Курсант Краснов – стоять! Ты куда змееныш, намылился – мать твою, ежики— лысые… Что за посторонние на летном поле во время учебных полетов? – обратился он уже к Синице.

В ту секунду Синицын, стоял в позе «вратаря», упершись руками в колени и глубоко дшал. Он настолько глубоко дышал, что слюна белой пеной произвольно стекала по его подбородку, и у него не было сил ее даже вытереть.

– Он товарищ инструктор, сейчас оклемается, и уйдет, – сказал Валерка, вступившись за друга.

– Пока он оклемается, ему винтом башку в щепки разнесет, – ответил тот, закуривая. – Даю вам пять минут, и чтобы духу его не было! Пусть ждет на краю поля. Мы еще не закончили. По плану разбор полетов…

Синица постепенно пришел в себя. Он рукавом рубахи вытер слюну и сказал:

– Варелик, Фирсана легавые замели! Я почти всю дорогу бежал, чтобы сказать тебе. У нас полный двор НКВДешников и народной уголовной милиции. Черные «воронки». Участковый с «наганом» к вам домой заходил, вместе с чекистами. Что— то они ищут – караул!!! Сплошной кипишь! Баба Фруза в хате закрылась! Собаки лают, коты орут, как ошалелые!

В эту секунду в душе Краснова, что— то странно екнуло. Чувство какой— то опасности, нахлынуло на него, и он ощутил сердцем, что дома произошло, что— то неладное.

Ноги сами по себе подогнулись, и он, расслабившись, плюхнулся на парашют, валявшийся тут же на земле.

– Что, что было дальше!? Давай рассказывай! – спросил Валерка, предчувствуя сердцем беду.

– Тетка Фруза говорила, что легавые якобы тебя ищут, чтобы допросить… Будто они и тебя в чем— то подозревают. – Сказал Синица, придя в себя от марафонского бега.

– А я тут причем? – недоуменно спросил Краснов, делая удивленные глаза.

– А притом, что ты мог знать, когда получку повезут на завод. Участковый дядя Жора знает, что вы с Ферзем… Ну типа раньше, дружили. Это дядя Жора настропалил НКВДешников, что якобы вы с детства были закадычными друзьями.

– Вот же сука! Это он мне простить не может нашу дуэль с Ферзем, где мы его в дураках оставили.

– Да нет же! Дядя Жора просто давно на вашу квартиру глаз положил, – ответил Синица. —Недавно по – пьяни, он говорил, что твой отец эту квартиру получил незаконно. А еще…

Синица подошел к Краснову, и таинственно оглядевшись вокруг, прошептал:

– Участковый говорил, что твой батька немцам продался. А ты за футбольный мячик продался Гитлеру, и теперь вы оба шпионите в его пользу. У вас дома вымпел нашли легиона Кондор. Короче: ходит и распространяет слухи, что якобы ваша семейка, это настоящий шпионский рассадник. Ты меня, Валерка извини, но в такое время говорить о шпионах, это моментом угодить – на «Американку». Вон батьку Левы, два дня назад чекисты замели и тоже уже на киче. Говорят, что тот тоже враг нашего народа. А какой он враг? Он всю жизнь на железной дороге сцепщиком отработал. Говорят, уголь воровал и продавал…

– Я теперь понимаю. Участковый уполномоченный специально хочет моего отца в Магадан отправить без права переписки, чтобы нашей квартирой завладеть. Все же этот Жора, настоящая блин тварь! А я думал он настоящий советский милиционер! А он контра недобитая, – сказал Краснов.

– Во – во, дошло наконец— то до тебя, как до жирафа, – сказал Сашка, постукивая Краснова пальцем по лбу.

– Хватит, свидание окончено! – послышался голос инструктора. – Курсант Краснов, ко мне, мать твою, ежики – лысые…

– Есть! – сказал Валерка, и вскочил с парашюта. Он лениво, без особого желания поднял его с травы и натянул лямки поверх комбинезона. Застегнув ремни, он отряхнул прилипшие к брюкам сухие травинки, и, подняв кожаный шлем с очками, со злостью водрузил себе на голову.

– Ладно Варелик, я тебя там на кромке подожду, – сказал Синица, и уныло побрел на край поля к ангару.

– Повторим! – приказал лейтенант— инструктор. – Взлет— посадка!

– Я готов, товарищ лейтенант, – ответил Краснов, слегка унылым голосом.

– Ты мне тут курсант, не хандри! За полем, или дома за тарелкой с борщом будешь хандрить. Сейчас, курсант, ты, учебно-боевая единица. Если хочешь поступить в военное авиационное училище, то постарайся окончить эти курсы с отличием. Как говорит товарищ Сталин: «Комсомольцы – все на самолет»! Вот! Вперед, к самолету! Комсомолец, мать твою, ежики – лысые!

Валерка влез по фанерному крылу «этажерки» в кабину и устроился там, сев на парашют, который использовался в качестве сиденья. Инструктор расположился во второй кабине, где размещалось дублирующее управление самолетом.

– От винта! – прокричал Краснов, и двигатель У—2 стрекоча, стал раскручивать тяжелый деревянный винт. Мотор стал набирать обороты и когда его звук превратился в монотонное жужжание наподобие звука «мухи», Валерка еще добавил газу и отпустил тормоз. Хвост самолета поднялся, освободив крючок тормоза из зацепления с грунтом. «Этажерка» послушно покатилась по мягкому полю, и уже через несколько секунд оторвалась от земли, и взмыла в небо, оставляя земные проблемы далеко в низу. В этот самый момент, когда колеса отрывались от поля, Валерка отключался от всех мирских проблем, и все его сознание переключалось на полет. Он словно срастался с планером становясь не только его мозгом, но и мускульной силой. Словно «Икар» он всей своей сущностью и телом врастал в самолет, пуская миллиарды нервных клеток, которые пронизав авиационную перкаль, передавали всю информацию ему в голову. В такие секунды Краснов чувствовал, как пушистые шарики катались по его внутренностям от самого горла до пяток и наоборот. Кишки странно приподнимались к диафрагме, вызывая подобным перемещением приятный и блаженный зуд. Валерка потянул ручку штурвала, и У— 2 плавно пошел в набор высоты. Ветер бил в защитный щиток, в очки, обжигая холодом открытые участки кожи.

В этот мгновение, он словно улетал в своем сознании от суровой и трагической реальности. Только здесь он становился не летчиком, а вольной птицей, которая подчиняла своей воли не только воздушные потоки, но и весь этот пронизанный механикой перкалевый фюзеляж.

Земля уходила все дальше и дальше. Взглянув на уменьшающиеся дома, деревья, машины, людей Валерка все сильнее тянул на себя ручку штурвала, в набор высоты.

В эти мгновения, когда он оказывался один на один с небом, Валерка забывал все. Неприятности, оставались там, далеко на земле, а здесь он чувствовал себя недосягаемым и торжественно чистым от шлака бытовой рутины. Чувство свободного полета, чувство независимости, спускались на него с небес какой—то восхитительной неземной благодатью.

«Этажерка», разогнанная силой мотора, падая, входила в вираж. То свечой зависала в воздухе, словно карабкалась на гору, но, не достигнув вершины, тут же срывалась в пропасть, завывая разрезанным плоскостями воздухом. В эти самые минуты, когда кусок фанеры с мотором подчинялся его воле, его разуму, Краснову хотелось просто петь. Он мурлыкал под нос слова популярной песни из кинофильма, заставляя учебный У— 2 выполнять фигуры и виражи учебного пилотажа. Город проплывал то справа, то слева. Знаменитые купола Успенского собора сменялись красным хребтом крепостной стены смоленского Кремля и ртутным блеском, бежавшего на юг великого батюшки Днепра.

Валерка был патриот, и до боли в сердце обожал город, в котором ему довелось родиться, и вырасти. Здесь он познал школьную науку, здесь познал любовь и страсть к небу. В такие минуты полета он забывался, и только крики инструктора, прорывающиеся сквозь треск мотора и вой винта, заставляли его возвращаться в мир реальности.

Лейтенант— инструктор, перепуганный смелостью пилотирования Краснова, словно сапожник ругался матом. После того, как самолет благополучно садился на посадочную полосу, он глубоко выдыхал воздух и, прощал все Валеркины вольности. Лейтенант хоть и был ненамного старше Краснова, но он чувствовал и видел в нем рождение нового летчика— аса, искренне завидуя, его умению сливаться воедино с самолетом.

– Курсант Краснов, за пилотирование учебного У— 2, объявляю Вам, благодарность и ставлю оценку отлично. Следующие занятия, согласно учебного плана. На сегодня вы, можете быть свободны, – сказал лейтенант, и пожал Валерке руку. – А теперь, теперь паря я скажу тебе без всякого официоза. Знаешь Краснов, у меня было десятки групп и десятки курсантов. Они все летают. Я научил их. Взлететь и посадить машину сможет даже обезьяна, но не каждый человек, может, так как ты чувствовать самолет. Ты один из самых лучших курсантов во всем Смоленске. В тебе есть что—то такое, чего нет больше ни у кого. Мне кажется, ты срастаешься с машиной каждой клеткой. Береги себя, ты брат родился под счастливой звездой. Без всяких сомнений, я буду рекомендовать тебя к поступлению в летную школу имени Полины Осипенко, – сказал лейтенант.

– Ну что, спросил Синица, видя довольную улыбку Краснова.

– Есть! Михалыч, сказал, что будет рекомендовать меня в летную школу.

– Ты Краснов, настоящий ас, – восхищенно сказал Сашка. – Я пока тут на поле валялся и смотрел в небо, я чуть с ума не сошел. Как ловко у тебя получается так рулить.

– Не рулить, а пилотировать, – ответил Краснов, и щелкнул Синицу по козырьку.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

АРЕСТ

– Боже! Еже еси на небеси… Да святится имя твое! Да придет воля твоя! Сохрани раба божьего и моего милого и любимого Валерку! Не дай дурачку убиться, – молилась Ленка, вдали от посторонних глаз, наблюдая в отцовский бинокль за учебными полетами У—2, над северным аэродромом.

Краснов даже не догадывался, что каждый раз, отправляясь на учебу на аэродром авиазавода, белокурая девчонка, Лена Лунева, с замиранием сердца отслеживает все его виражи. Каждый раз, поднявшись на крепостную стену, она за несколько километров, словно невидимыми нитями связывалась, с душой Краснова, и как ни странно чувствовала все то, что происходит в те минуты.

В минуты первых полетов, ей было за него жутко страшно. Девичий мозг отказывался воспринимать законы физики и она не могла поверить в то, что так просто, распластав крылья, можно опереться на воздух и парить – парить подобно птице. От этих мыслей ее охватывало оцепенение. Мозг рисовал жуткие картины и она, как наяву видела, как ее мальчишка, падает и разбивается. Только в его лице Ленка видела того единственного, и того желанного мужчину, с которым мечтала прожить всю жизнь под одной крышей. В своих девичьих мечтаниях, навеянных романтическим образами, она представляла его отцом своих детей, и только с ним мечтала умереть в один день, как когда – то умерли святые Петр и Февронья, так и не познав горечь разлуки.

Сегодня для всех был день особый. Каким то седьмым чувством Ленка почувствовала, что грядут какие— то ужасные перемены, которые заставят взглянуть ее на весь этот мир совсем под другим ракурсом и другими глазами.

Офицерская слобода гудела, словно разоренный улей. Старухи на лавочках, мужики за кружкой пива, и даже пацаны на поляне, обсуждали арест Саши Фирсанова. Все строили свои догадки, и всевозможные версии. Старушки, из «надзорного коммитета» сидящие на лавочках у подъездов, давно пророчили Фирсанову карьеру уголовного арестанта.

– «По тебе Сашка, давно тюрьма плачет»!

Фирсан, делал ужасную гримасу, и каждый раз передразнивая сквалыжных старух, отвечал им резко, и по существу:

– Не построили еще ту тюрьму, которая по мне зальется горькими слезами!

Как Фирсанов не старался обойти закон, как не играл с судьбой в орлянку, а время отвечать за свои поступки неудержимо двигалось к развязки и трагическому финалу.

Пророчество тетки Фрузы, неожиданно сбылось, и в один из прекрасных летних дней наручники, захлопнулись на его руках. Два мильтона завернув ему руки за спину вывели Фирсана из дома, в стоящий рядом «воронок». Бабки, сидящие на лавке, от умиления, даже захлопали в ладоши, приветствуя местного хулигана, словно артиста смоленской филармонии. Тот зло косился на старух, и, как змея сквозь зубы шипел:

– Я баба Фруза, еще вернусь! И тогда на моей улице обернется машина с тульскими пряниками! А вам, старые клюшки, за мои страдания и за ваше злорадство, воздастся сполна, – говорил он, зыркая исподлобья глазами.

– Давай – давай! Вали на свою «Американку»! Пряник ты тульский! – отвечала тетка Фруза, держа руки на своей широкой талии.

Корпус смоленской тюрьмы под названием «Американка», был построен еще в 1933 году по американскому проекту. Два здания из красного каленого кирпича в три этажа, высились за высоким пятиметровым забором. Своими коваными, железными решетками на следственных камерах она наводила ужас на простого обывателя, который порой останавливался, и даже видел лица выглядывающих из— за решетки арестантов. В ту пору о смоленской тюрьме, слагались настоящие легенды. Ходил слух, что якобы в ее глубоких и сырых подвалах, ежедневно приводятся расстрельные приговоры «тройки», а по ночам якобы НКВДешники, в крытых полуторках, вывозит в Красный бор и под Катынь, трупы расстрелянных. Там в охранной зоне отдыха санатория НКВД, многие убитые, как и сотни польских офицеров, вроде бы нашли свое последнее пристанище.

За арестом Ферзя, тут же последовал арест отца Краснова. Странное совпадение абсолютно разных событий, людской молвой было мгновенно перекручено и объединено в одно целое.

По слободе, поползли слухи, что отец Краснова, майор РККА, как— то связан с со смоленскими бандитами и, что это якобы он убил из своего нагана заводского кассира, чтобы завладеть деньгами рабочих.

Ленка, вернувшись, домой, была в прямом смысле слова, ошарашена событиями, произошедшими в Офицерской слободе, которые произошли, пока она любовалась полетами. Стоя около парадной, в толпе местных зевак, с ужасом и негодованием она наблюдала за происходящими событиями. Ленка подошла к дому Краснова в тот момент, когда двое чекистов в цивильной одежде, вывели из дома ее будущего свекра. Лунева остановилась и прикрыв рот ладонью заплакала. Она поняла сразу, что отец Валерки стал жертвой каких – то политических интриг. Участковый дядя Жора стоял невдалеке, и что – то писал чернильной ручкой на листе бумаги, подсунув под листок кожаную планшетку.

Под конвоем двух чекистов Леонид Петрович, гордо вышел из парадной. В руках он держал небольшой кожаный портфель. Молча, он осмотрел собравшихся соседей, как бы выискивая, знакомые лица, и увидел среди зевак свою будущую невестку. Она промелькнула перед его глазами, как искра последней надежды. Все что накипело в тот миг в его душе, он тут же адресовал ей.

– Лена! Леночка, дочка, передай Валерке, что я ни в чем не виноват. Это какое— то недоразумение… Я думаю, суд разберется, и уже скоро я вернусь домой. Если сможешь, помоги ему справиться с этим…

В этот момент, стоявший рядом с машиной мужчина, в костюме при галстуке, ударил Леонида Петровича кулаком в лицо. Отец Валерки лишь пошатнулся, но не упал. Сплюнув сгусток крови из рассеченной губы, он вытер лицо рукавом военного френча, и, прищурив глаза, сказал:

– А зря ты мужик, так, на людях! Тут же дети…

– Закройте рот арестованный, – грубо ответил чекист. – Это не ваше дело – контра, – ответил мужчина и открыв двери в машину толкнул в спину Краснова.

– Так, что за сборище? Расходимся по домам – чего собрались? Что не видели врага народа, – крикнул человек в штацком.

Чтобы подчеркнуть свою власть, он громко с какой— то ненавистью хлопнул дверкой, и легковушка, заурчав мотором, выплюнула из выхлопной трубы небольшое облачко сизого дыма.

Еще несколько минут после отъезда чекистов, народ молча стоял и глядел в след, навсегда исчезающему командиру ВВС РККА майору Краснову. Непонимание, шок и жуткий нечеловеческий страх, печатью отразился на лицах его соседей. Возможно, в ту самую секунду, каждый на своей «шкуре» ощутил какую-то непонятную ущербность и незащищенность перед этим страшным молохом воскресших репрессий.

Как только машина скрылась за углом дома, Лунева, рванулась в квартиру Красновых. Леночка тихо вошла в открытую дверь. Осмотрела квартиру. Будущая свекровь сидела на кухне, подперев голову руками. Ее красные от слез глаза, смотрели на бронзовый кран рукомойника, из которого капля за каплей падала вода в стоящую в мойке алюминиевую миску. В ее руке дымился зажатый между пальцами окурок папиросы. По отрешенному взгляду, по растрепанным волосам и тлеющему окурку, было понятно, что она находится в каком— то непонятном шоке из которого она не может выйти.

Все вещи в доме были разбросаны. Шкафы раскрыты, а книги, ранее стоявшие на полках, кучей валялись по всему полу.

Лена бережно приподняла томик стихов Пушкина, и прижав к своей груди, вспомнила те минуты когда Валерка наизусть читал ей «Евгения Онегина».

Лена тихо поздоровалась, но к своему удивлению заметила, что ее будущая свекровь, даже не пошевелилась. Комок горечи подступил к горлу Луневой при виде подобной картины. Мать Краснова ничего не ответила. Она отключившись от всего мира продолжала сидеть, ни на кого не обращая никакого внимания. Ее тело странным образом раскачивалось на табурете подобно метроному.

Лунева увидев ступор, в котором пребывает ее будущая свекровь, схватила миску с водой и плеснула ей в лицо. Краснова, словно очнулась. Она, сделав глубокий вздох, сопряженный с внутренним, грудным хрипом, тут же заплакала.

Нет, она не плакала! Она просто выла – выла, словно собака над телом умершего хозяина. Ее зубы отбивали чечетку, словно бил ее сильнейший озноб. Сквозь этот жуткий стук зубов, из ее груди вырывался истошный вой, который можно было сравнить с волчьим. Слезы сплошным потоком катились по щекам.

– Светлана Владимировна, что случилось, – спросила Лунева, подав ей полотенце. Краснова перестала выть, она взглянула на Ленку глазами человека прибывающего в горе и тихо сказала:

– Леню арестовали…

Ленка теряя равновесие, как-то умудрилась, ногой подвинуть табуретку, и присела на нее переводя дух. Ей очень хотелось обнять Светлану Владимировну, и как-то утешить, но у Ленки кружилась голова, и она на какой-то миг впала в ступор. В ту секунду Краснова почувствовала, что рядом присела невестка, облегченно вздохнула и обняла девушку за плечи. Лунева прижалась к ней, словно к матери. А уже через секунду слезы покатились по девичьим щекам. Только сейчас Лунева поняла, что в ее семье произошла страшная трагедия. Возможно, что Валеркин отец больше никогда не вернется в этот дом и только эта мысль вызывала внутреннюю панику. Она не хотела думать об этом, и старалась гнать эту мысль прочь, как только она зарождалась в ее голове.

Краснов младший еще не знал, что отца арестовали. Он ехал на задней площадке трамвая от авиационного завода, и, глядя в окно, проигрывал в своей голове свой прошедший полет. Сегодня он впервые летал без инструктора, и он даже не мог предположить, что это настолько приятное чувство, когда за спиной нет «ворчащего дядьки», который только мешает делать то, что хочет душа.

Когда Краснов появился во дворе, все находящиеся в тот момент на улице как-то смолкли, и уставились на Валерку, словно, он был испачкан с головы до ног белилами. Соседи по дому и дворовые пацаны, молча, смотрели ему вслед. Лишь странный, предательский шепот нарастал за его спиной и он внутренним чутьем почувствовал, что произошло, что—то непоправимое. Создавалось такое ощущение, что народ принимает его за больного заразной болезнью, сторонясь, словно прокаженного.

– Слышь Синица, а чего это они, – спросил он своего друга.

Тот крутил своей головой и ничего не понимал, что происходит вообще.

– Да хрен их знает, – отвечал тот, удивляясь происходящему. – Может, помер кто? Я страсть, как боюсь покойников…

– Да ну ты! Тоже скажешь, – сказал Краснов. – Дурень Ты Сашка, бояться нужно живых, а покойники – покойники брат, самые смирные. Они лежат себе в гробу и им ничего от тебя не надо.

– Нет, все равно боюсь! Я читал, что на Земле есть какая—то Дракула, которая тоже была покойником. А потом вдруг она ожила и давай из людей пить живую кровушку. Своя—то уже была холодная, а ему горяченькой хотелось!

– Дракула Саня, мужик! Он графом был румынским. Он то и пил кровь людскую…

В какой— то миг Краснов остановился. Он увидел, как тетка Фруза при виде его, отвернула взгляд. Что – то острое кольнуло в его сердце и Валерка, словно пуля влетел на второй этаж. Дверь в квартиру была открыта настежь. Краснов – младший, осторожно переступил порог. На кухне сидела заплаканная мать и зареванная Леночка Лунева.

– Что случилось, мам? – спросил он, пройдя на кухню.

При виде сына из глаз матери вновь хлынули потоки слез. Следом за свекровью заскулила и Ленка.

– Да что же тут произошло, скажет мне кто или нет!? – вновь спросил Краснов, уже выходя из себя и срываясь на крик.

– Отца! Отца арестовали! Батьку твоего арестовали, – сказала мать, вытирая слезы краем фартука. – его чекисты забрали.

Тут до Валерки дошло то, что говорил ему Синица. В этот момент к его горлу подкатил какой—то колючий и отвратительный ком. Он, словно плотина перекрыл глотку и стал душить Краснова, подобно пеньковой петле. После недолгой борьбы с недугом он вдохнул полной грудью и с хрипом в голосе еле вымолвил:

– Когда!?

– Два часа назад, когда ты в клубе на полетах был.

– А Фирсанов!? – спросил Краснов.

– А что Фирсанов?

– Ну, ведь Синица, сказал, что арестовали Фирсанова.

– Ферзь, бандит! Он никакого отношения к отцу не имеет, – сказала мать, привстав из— за стола.

– Ничего не понимаю. Синица говорил, что арестовали Фирсанова. Причем тут отец!?

– Фирсанова арестовала милиция из отдела по борьбе с бандитизмом, а за отцом приезжали чекисты.

Тут до Валерки дошло, что его отец стал жертвой какого – то злого навета. Не зря Синица говорил, что дядя Жора, местный участковый, как—то по пьянке, выказывал свое недовольство. Якобы, родина и сам товарищ Сталин обделили его, и что он, как милиционер и бывший красноармеец—буденовец, достоин лучшей доли в социалистической стране, за которую он в гражданскую, проливал свою кровь. А этот выскочка, военпред Краснов, занимает трехкомнатные апартаменты да еще на работу на казенной машине ездит. С немцами шашни какие—то заводит, видно им частями продает Родину.

Белая пелена в тот миг накрыла сознание Валерки. Схватившись за дверной косяк, он присел в дверном проеме на корточки. Что— то непонятное и неопределенное крутилось в те секунды в его мозге. Картины ареста отца поплыли перед глазами, словно миражи в жаркой пустыне. Не удержавшись на ногах, Валерка упал. В тот миг он вообще не контролировал своих действий. Всем своим нутром, всей своей душой он ощутил ту боль, которая теперь гложет его сердце в минуты скорби по родному человеку. Словно через толщу воды до его слуха докатился истошный вопль матери. Уже ничего не осознавая, Валерка упал навзничь и «покатился» в черную пропасть, инстинктивно хватая воздух широко открытым ртом.

Увидев состояние сына, мать и Ленка бросились к нему, желая помочь. Но тело Краснова— младшего обмякло, распластавшись на полу.

Очнулся Валерка от странного холода, лежавшего на его лбу.

«Тряпка мокрая», – подумал он, сквозь пелену накрывающую его сознание.

Полотенце, пропитанное водой, неприятной холодной влагой касалось лица, подбородка и шеи и это холодное и мерзкое неудобство, привело его в чувство.

Он, скинув полотенце, приподнялся. Мать, сидевшая рядом, схватила его за плечи и уложила вновь на подушку.

– Лежи сынок! Не стоит подниматься. Тебе нужно спать.

– Что со мной? – спросил Валерка, касаясь рукой материнской щеки, по которой текла крупная слеза.

– Ты просто был в обмороке, – ответила мать и, перехватив руку сына, нежно ее поцеловала. Она прижала ладонь к своей щеке и с глазами полными слез, посмотрела на него. – Отца арестовали по подозрению в шпионаже.

Тут Краснов вспомнил – вспомнил версию Синицы, что вся это кутерьма замешана на неудовольствии местного участкового дяди Жоры. В эту секунду, в его душе, словно что— то взорвалось.

– Я убью эту сволочь! Контра белогвардейская! Я знаю, кто написал на него донос. Подонок! – стал выкрикивать Валерка и, вскочив с дивана, бросил мокрое полотенце на спинку стула. – Я знал, знал, что он настоящая тварь! Прикрывается сука, удостоверением сотрудника народной милиции, а сам хуже того же вора «Шерстяного»! Но тот— то хоть вор в законе, а этот? Это настоящий гад, оборотень! Днем служит Родине, а по ночам приворовывает из товарных пакгаузов на товарной.

– Тихо, тихо не кричи, соседи услышат и донесут участковому. Будет он, потом и на тебя доносы строчить. А я, я же не могу потерять двух мужиков, – сказала мать, держа сына за руку.

Краснов – младший был в гневе. Он ходил по комнате взад и вперед и на ходу хватал какие— то вещи. Подержав, он тут же с остервенением бросал на место и вновь продолжал свои непонятные телодвижения.

Все эти трагические для семьи Красновых минуты Леночка сидела молча. Она с сочувствием и жутким страхом наблюдала за своим кавалером и нервно руками теребила носовой платок. Ей показалось, что Краснов как— то изменился и даже повзрослел. Из веселого и беззаботного семнадцатилетнего юнца, он в этот миг превратился в настоящего мужика наделенного силой волей и непоколебимостью духа. Его лицо стало суровым, а глаза как— то сузились, словно у хищника в момент охоты. Все в его поведении говорило, что теперь он как мужчина является для матери опорой и надеждой.

Впервые в жизни Валерка, в присутствии матери, достал из кармана пачку папирос, дунул в гильзу, и с силой сдавив ее своими зубами, закурил. Раньше побаиваясь отца он никогда этого не делал, но сегодня был тот день когда он окончательно превратился из юноши в настоящего мужчину.

Сидевшая на диване мать, увидев сына курящим, даже не удивилась и ничего не сказала. Смолчав, она в ту самую секунду поняла, что ее сын Валерочка, как она его называла уже не тот мальчик, которого она нежно целовала в родильном доме и кормила своей грудью. Он вырос, и теперь он вполне может сам решать, что ему делать.

– Давно куришь? – спросила она.

– Скоро уже год, – ответил Валерка.

– А если узнает… – хотела вдруг сказать мать, но осеклась на последнем слове, вспоминая кошмар сегодняшнего утра.

– Я, наверное, пойду домой? – спросила Леночка.

– Сиди! – властно сказал Краснов—младший, и, тронув ее за плечо, усадил на место. – Пойми Леночка, ты сейчас нужна мне и матери. Ты, словно бальзам на наши растерзанные души и сердца.

Лунева махнула головой в знак согласия и смиренным голосом, сказала.

– Хорошо, я побуду у вас еще немного.

– Так девушки… Слезами горю не поможешь! Кушать надо. Давай мать, накрывай стол, будем питаться и думать, как нам дальше существовать. На сытый желудок оно ведь лучше всего думается, – сказал Валерка, словами отца, показывая, таким образом, что теперь ему предстоит стать во главе семьи Красновых.

В эту самую минуту мать окончательно убедилась, что сын стал главой семьи и теперь только он в состоянии принимать твердые мужские решения. Приподнявшись с дивана, мать глубоко вздохнула, и, поправив фартук, впервые за целый день улыбнулась молодым. Подойдя к ним, она поцеловала Валерку и Луневу, и сказала:

– А в ребята, уже взрослые…