Загадки малорусской истории. От Богдана Хмельницкого до Петра Порошенко

До последнего гвоздя

Кто закрепощал малорусских крестьян?

И это событие в отечественной истории немаловажное. 3 мая 1783 года Екатерина II подписала указ, в котором, помимо прочего, повелевала: «Для известного и верного получения казенных доходов в наместничествах Киевском, Черниговском и Новгород-Северском, и в отвращение всяких побегов к отягощению помещиков и остающихся в селениях обитателей, каждому из поселян остаться в своем месте и звании, где он по нынешней последней ревизии написан, кроме отлучившихся до состояния сего указа».

Таким образом, официально запрещался свободный переход сельских жителей с места на место. Крестьяне прикреплялись к земле, юридически устанавливалось крепостное право в левобережной части Малороссии (правобережная ее часть в то время входила в состав Польши, крепостничество там существовало издавна).

Причины для ликования тут, конечно, нет. Хотя – для кого как. Скажем, для современных украинских «национал-патриотов» это, наверное, форменное торжество. Еще бы! Такой повод, чтобы лишний раз пожаловаться на «русский царский режим» и вообще на Россию, закрепостившую, дескать, украинцев!

И ведь жалуются! Рассуждения об «исторической вине» России перед Украиной за крепостное право стали общим местом в писаниях «национально сознательных» авторов, называющих себя «историками».

Между тем не кто иной, как их же соплеменники, жившие в более ранние времена, малорусские историки (только настоящие), ярые украинофилы по убеждениям, утверждали совершенно обратное: не императрица всероссийская ввела в Малороссии крепостнические порядки. Это безусловная «заслуга» местной казацкой старшины. «Заслуга» тех самых гетманов и их приближенных, которых теперь нередко возводят в ранг «национальных героев».

«Быт малороссийского крестьянства со времени отделения Малороссии от Польши так мало выяснен, что до сих пор господствует мнение, будто до конца ХVIII века крестьянство это пользовалось полною гражданскою свободой, которой лишилось по одному лишь указу 3 мая 1783 года, – отмечал, например, Александр Лазаревский. – Между тем ближайшее изучение предмета приводит к результатам противоположным».

Как указывал ученый, «при той обширности власти, которою пользовались казацкие старшины в Малороссии, им не стоило особенного труда подчинить себе крестьян в подданных, а самим – из старшины поделаться панами».

С Лазаревским полностью соглашался другой крупный историк – Николай Василенко, также считавший, что крепостное право на Левобережной Украине «целиком вытекло из украинских общественных отношений, из украинской жизни, и русскому правительству во 2-й половине XVIII столетия приходилось часто только утверждать своими указами то, что на самом деле давным-давно существовало уже в жизни».

О том же писала выдающаяся украинская женщина-историк Александра Ефименко. «Весь этот процесс, – замечала она по поводу установления на Украине крепостного права, – совершился чисто фактическим, а не юридическим путем, без всякого вмешательства государственной власти. Указ 3 мая 1783 г., с которого считают крепостное право в Малороссии, лишь дал санкцию, а вместе с нею, конечно, и устойчивость существующему положению, – не больше».

«Казаччина… так явно вырождалась в барщину, что Екатерине II оставалось только приложить последнюю печать, чтобы утвердить постепенно складывавшееся крепостничество», – констатировал, в свою очередь, Михаил Драгоманов. В другой своей работе этот видный общественный деятель и историк подчеркивал, что «крепостничество 1783 года… народ сначала не очень заметил, так как все уже для него приготовила старшина казацкая». Мало того, Драгоманов признавал, что, несмотря на упомянутый указ, «Екатерина II («великий свгт – мати») очень была популярна среди нашего народа, как и среди интеллигенции». То есть в своем угнетенном положении простые люди винили совсем не императрицу.

Так кто же все-таки закрепощал украинцев?

Как известно, в ходе освободительной войны 1648–1654 годов польские и ополяченные помещики были из Малороссии изгнаны. Немногочисленные православные шляхтичи, перешедшие на сторону Богдана Хмельницкого, сохранили свои усадьбы и земельные владения, но не крестьян. Крепостных в воссоединенной с Великороссией Малой Руси не осталось.

Однако не успели на Переяславской Раде стихнуть восторги по поводу объединения Руси, как представители казацкой старшины принялись слать в Москву, к своему новому государю прошения о пожаловании их землями. Прошения эти, как правило, удовлетворялись.

Также и гетманы воссоединенной Малороссии начинают издавать универсалы, подтверждающие право казацкой старшины на владение имениями. Первоначально речь там шла только о землях. Но начиная с 1660-х годов в гетманских универсалах появляются формулировки об «обычном послушании», то есть о различных повинностях, которые жители дарованных старшине владений должны были исполнять.

В гетманство Ивана Мазепы «обычное послушание» было уточнено и детализировано. Крестьяне обязывались два дня в неделю работать на новоявленных помещиков. Тут следует отметить, что нынешний кумир украинской «национально сознательной» общественности Иван Мазепа очень много сделал для утверждения в Малороссии крепостничества. Причем обращать в подданство при нем стали уже не только посполитых (крестьян и вообще простонародье), но и казаков.

«Мазепа был человек для своего времени очень образованный, – пояснял известный украинский историк Владимир Антонович. – Но он получил свое образование в Польше. В душе бывшего королевского пажа и придворного сложились прочно известные государственные и общественные идеалы, первообразом которых была шляхетская Речь Посполитая… Все его усилия направлялись на то, чтобы создать в Малороссии шляхетское сословие и поставить к этому сословию поспольство и чернь казацкую в отношения подобные тем, какие существовали в Польше между шляхтою и поспольством».

Именно при Мазепе в Малороссии наблюдается массовая раздача сел во владение казацкой старшине. Жителей этих населенных пунктов, не желавших работать на владельцев и пытавшихся уйти жить в другие места, гетман приказывал «переймать, грабить, забирать, вязаньем мордовать, киями бить, без пощаженья вешать». Нередки были и случаи, когда у крестьян и простых казаков отнимали земельные участки, силой принуждая людей подписывать документы об их продаже. При этом бывшим хозяевам разрешалось и дальше жить и работать на прежнем месте, но уже в положении подданных.

«Мало-помалу на Гетманщине установились порядки, которые очень напоминали собой Польшу, – описывал времена Мазепы крупный специалист по истории Украины Дмитрий Дорошенко. – Место прежней шляхты заняло казацкое общество, из которого выделилось свое панство или старшина. Это панство обратило свободных сначала крестьян в своих подданных, и чем дальше, тем все больше это подданство приближалось к настоящему крепостничеству».

Примечательно, что даже идеолог украинского движения Вацлав Липинский, при всем сочувствии к попытке Мазепы и мазепинцев «освободить» Украину в 1708–1709 годах, считал постигшую их под Полтавой катастрофу возмездием «за прежние грехи, за продажность, за закрепощение казачества».

С крахом мазепинщины процесс закрепощения несколько затормозился. Петр I приказывал новому гетману Ивану Скоропадскому «смотреть прилежно и накрепко, дабы от полковников и полковой старшины и от сотников казакам и посполитому народу отнюдь ни в чем никакой тягости и обид не было». Но постепенно раздача казацкой старшине во владение сел и обращение тамошних жителей в подданство возобновилось в прежних масштабах. Особо усердствовал черниговский полковник Павел Полуботок (еще один нынешний «национальный герой»), умудрившийся переписать на себя многие из конфискованных владений Мазепы.

Для пресечения злоупотреблений старшины император своим указом учредил Малороссийскую коллегию, в задачу которой входило управление краем (поначалу – совместно с гетманом). Началось расследование. По-луботок оказался за решеткой. По крайней мере части незаконно обращенных в подданство казаков вернули прежние права. Процесс раздачи имений вновь замедлился, но не остановился совсем.

Генеральное следствие о маетностях, проведенное в 1729–1730 годах (уже при новом гетмане – Данииле Апостоле), установило, что во всей Малороссии на то время оставались свободными лишь немногим более трети крестьянских дворов. Остальные (почти две трети!) попали в подданство к казацкой старшине. И прошло ведь всего восемьдесят лет со времени освободительной войны, полностью такое подданство ликвидировавшей.

А раздача имений продолжалась. Она снова замедлилась лишь после смерти Апостола в 1734 году и временной ликвидации гетманства. В 1742 году даже была создана специальная Комиссия экономии, в обязанность которой входила защита свободных крестьян и их имущества.

Для казацкой старшины это был тяжелый удар. Находившиеся в ведении государственного учреждения земли нельзя было захватывать безнаказанно. Под угрозой оказались «права и вольности казацкие», под которыми старшина понимала исключительно собственное право бесконтрольно грабить свой же народ. Но так продолжалось недолго.

В 1750 году Комиссия экономии была ликвидирована. Восстановилось гетманство. И очередной гетман – Кирилл Разумовский – тут же возобновил практику раздачи имений (прежде всего, разумеется, своим родственникам). Раздавались уже не только села, но и городки, из-за чего в число подданных вместе с крестьянами стали попадать и мещане, что считалось явным беззаконием. Так, например, в январе 1752 года гетман пожаловал «в вечное владение» своему шурину Ефиму Дарагану Бо-рисполь «со всеми к тому местечку надлежащими посполитыми людьми».

После таких «пожалований» тогдашняя императрица Елизавета сочла необходимым вмешаться. «Понеже небезызвестно, – заявила она, – что гетман целые города, также и деревни в вечное и потомственное владение собою без указу раздает, отчего уменьшается число казаков, для лучшего смотрения и пресечения всех таких непорядков определить при гетмане министром из генералитета, с ведома и совету которого б гетман во всех тамошних делах поступал».

Аппетиты старшины были несколько поумерены. Впрочем, не намного. И когда после отставки Разумовского в 1764 году подвели итог его хозяйствованию, оказалось, что свободных дворов в Малороссии осталось мизерное количество.

Правда, попавшие в подданство крестьяне по закону все еще имели право переселяться из захваченных старшиной имений. Свободные переходы были запрещены по инициативе казацкой старшины Генеральной войсковой канцелярией в 1739 году. Но центральная власть в 1742 году этот запрет отменила (кстати, в том же 1742 году указом императрицы Елизаветы великороссийским чиновникам в Малороссии было запрещено закрепощать малороссийских крестьян). Тогда старшина сделала все возможное, чтобы право на свободный переход превратилось в пустую формальность.

Был установлен порядок, по которому желающие перейти на другое место жители обязывались оставить владельцу прежнего имения все свое имущество. Чтобы крестьяне не уходили тайно, им запрещался переход без письменного разрешения такого владельца. Фактически это и являлось уже крепостным правом. И хотя в случае необоснованного отказа помещика дать разрешение на переход крестьяне могли жаловаться властям, само собой разумелось, что богатый владелец имел гораздо больше способов прийти к согласию с местными чиновниками, чем обобранные им же крестьяне.

Как видим, крепостничество оставалось только закрепить законодательно. И, издавая в 1783 году по настоятельным просьбам казацкой старшины свой указ, Екатерина II действительно лишь прилагала последнюю печать к тому, что уже и так существовало.

Стоит отметить, что, выпрашивая у государыни этот указ, новоявленные помещики мотивировали свое желание экономическими соображениями. Они заявляли, что, покуда у крестьян сохраняется хоть призрачная надежда на свободный переход, те будут лениться, уповая не на свой труд, а на поиск лучшего места, где можно было бы не платить подати и не отбывать повинности.

Наверное, леность некоторых крестьян в самом деле имела место. Однако несомненно и то, что свободный переход давал возможность сельским труженикам уклоняться от помещичьих злоупотреблений. Теперь такой возможности не было. Впрочем, нужно повторить: ее не стало задолго до 1783 года.

И еще одно. Указ императрицы прикреплял крестьян к земле, но еще не означал полного рабства. Все ужасы крепостничества, известные нам сегодня из литературы, лежат на совести самих помещиков. А в Малороссии большинство помещиков были местного, малороссийского происхождения. И тысячу раз прав известный украинский историк из Галиции Степан Томашивский, еще в начале ХХ века подчеркивавший: «Напрасно закрепощение крестьян 1783 года называют кандалами, в которые заковала нас Москва. Эти кандалы были сделаны до последнего гвоздика самими таки сынами Украины».

Загадка «миссии Капниста»

Личность Василия Капниста долгое время не привлекала пристального внимания историков. Кем он являлся в их представлении? Писателем, выделившимся не какими-то особыми дарованиями, а благодаря тому, что сама русская литература в то время была еще бедна талантами и творчество любого мало-мальски способного сочинителя становилось заметным явлением. Чиновником, предводителем дворянства сначала в Миргородском уезде, затем в Киевском наместничестве – таких предводителей было много. Не интересовал он и деятелей украинского движения, поскольку произведения свои писал на русском языке и, следовательно, вносил вклад в развитие культуры, по мнению ярых украинофилов, чужой украинскому народу. Но так было до поры до времени.

Таинственный посланец

Все изменилось в 1895 году, когда польский историк Бронислав Дембинский объявил, что обнаружил в берлинском архиве довольно интересные документы, связанные с деятельностью прусского канцлера Эвальда Фридриха Герцберга. 24 апреля 1791 года канцлер направил рапорт королю Пруссии Фридриху-Вильгельму II. Герцберг сообщал, что к нему явился некий посланец «из Малороссии или Русской Украины, который называет себя Капнистом и который о себе говорит, что он владетельный дворянин в этом же крае». От имени жителей Малороссии посланец просил прусское правительство помочь им «сбросить русское ярмо». «Этот эмиссар, – писал канцлер, – имеет достаточно хороший вид и разговаривает со мной довольно приязненно. Все-таки я ему сказал, что я не могу вмешиваться в предложения такого рода; что Ваша Милость также не захочет об этом слышать, пока Вы придерживаетесь мира с Россией; что если вспыхнет война, тогда им придется думать, что нужно сделать, чтобы искать и получить поддержку Вашего Величества».

Вместе с тем Герцберг отмечал, что визитер вызвал у него некоторые сомнения: «Нужно остерегаться, не был ли эмиссар подослан русским двором и послан для зондирования тут почвы, хотя по нему этого не видно». Канцлер просил у короля указаний – следует ли продолжать переговоры?

Ответ монарха последовал на следующий день. «Я полностью разделяю Ваше мнение, – писал Фридрих-Вильгельм, – что не нужно доверять первому встречному, который приходит с планами, подобными тем, о которых Вы упоминаете, – какому-то дворянину из Русской Украины по имени Капнист. Вы, очевидно, ответили ему очень хорошо, что в случае объявления войны надо будет посмотреть, будут ли его соотечественники иметь такие же намерения действовать, как они об этом говорят».

Получив такое распоряжение, Герцберг отказался от дальнейших контактов с «представителем Малороссии» и даже потрудился составить специальный комментарий на сей счет. «Король одобрил ответ, который я дал этому казацкому эмиссару Капнисту, – подчеркивал он. – Я сказал ему, что я не принимаю никакого участия в этом деле и не хочу в него впутываться; что только тогда, когда будет война между Пруссией и Россией, тогда казаки должны будут смотреть, хотят ли они обращаться к королю, но что мне было бы приятнее, если бы ко мне не обращались, так как я не люблю подстрекать недовольных».

Стоит заметить, что ранее канцлер ничего не сообщал о своей нелюбви к подстрекательству и вообще в комментарии его отповедь «Капнисту» представлена в форме категорического отказа, хотя, изложенная в рапорте королю, она больше напоминает уклончивый ответ. Как бы там ни было, на том дело и кончилось. Переговоры не возобновлялись.

Суррогат «доказательств»

Сообщение Дембинского вызвало неуемный восторг у украинских «национально сознательных» деятелей. Особенно у Михаила Грушевского. Хотя имя человека, назвавшегося Капнистом, нигде в документах не фигурировало, а носителей этой фамилии в период, о котором шла речь, насчитывалось несколько (кроме Василия, его старшие братья – Петр и Николай), Михаил Сергеевич ничтоже сумняшеся заявил, что в Берлин ездил «бесспорно не кто иной», как известный писатель Василий Капнист. «Правда, – признавал Грушевский, – с той стороны – каких-то политических протестов – он нам до сих пор неизвестен, но и вообще его роль в обществе тех времен известна нам очень мало».

С тех пор Михаил Грушевский стал именовать Василия Капниста «одним из выдающихся представителей украинской интеллигенции», а историки принялись тщательно изучать его жизнедеятельность. Но…

Но никаких следов пребывания писателя в Пруссии не обнаружилось. Не нашлось таких следов и в Польше, через которую Капнист неминуемо должен бы был проезжать. Не оказалось упоминаний о путешествии в Берлин также в семейных архивах Капнистов, как и в семейных преданиях. Потомки дворянского (к тому времени уже графского) рода только пожимали плечами. Мало того, позднее исследователи установили, что весной 1791 года Василий Капнист вообще не покидал пределов Малороссии. Это заставило некоторых историков предположить, что к Герцбергу обращался Петр Капнист, пребывавший в указанное время во Франции и оттуда, возможно (никаких доказательств тому опять же не было), съездивший в прусскую столицу. Однако и данная версия выглядела очень сомнительной.

«Источник, из которого почерпнуто г. Грушевским это сведение (о «миссии Капниста». – Авт.) – довольно мутный, – констатировали видные малорусские историки братья Андрей и Николай Стороженко. – И вряд ли оно может выдержать строгую историческую критику; скорее в нем следует видеть чью-то досужую сплетню».

Впрочем, отсутствие доказательств, настораживая настоящих ученых, никогда не служило препятствием для «национально сознательных» авторов, сочиняющих опусы на псевдоисторическую тему. Поэтому о «поездке в Берлин Василия Капниста» и его «переговорах с представителями прусских правительственных кругов о помощи украинскому национально-освободительному движению» уверенно повествуют сегодня многие издания, в том числе учебники и различного рода справочники по истории Украины. Само собой разумеется, что подается все это как очередное подтверждение «вековечных стремлений украинцев к освобождению от российского ига». Не смущает «национально сознательных» даже тот факт, что дворянский род Капнистов вовсе не украинского происхождения. Его основатель (отец Петра, Николая и Василия) – купец-грек, поступивший на русскую службу, успешно сделавший военную карьеру и погибший в одном из сражений именно с пруссаками (во время Семилетней войны).

Конечно, не все доморощенные «кторики» ограничиваются голословными заявлениями. Некоторые из них все же тужатся доказать достоверность «миссии Капниста», но делают это неуклюже. Так, например, как профессор Ярослав Дашкевич из Львова, взявшийся проводить «графологический анализ» записки, написанной таинственным посланцем к Герцбергу с просьбой об аудиенции. Сей эксперт-самоучка (насколько известно, профессиональным экспертом-графологом Дашкевич не является) как мог сопоставил почерк записки с почерком одного из писем Василия Капниста жене и пришел к заключению, что оба текста «писал один и тот же человек». При этом профессор вынужден был признать, что почерки письма и записки «не полностью идентичны» (что, кстати сказать, видно невооруженным глазом из опубликованных фотокопий), но объяснил это тем, что, дескать, к Герцбергу Капнист старался писать каллиграфически, а к жене писал небрежно. Тем не менее изображение некоторых букв в обоих текстах (они на французском языке) похоже, чего для Дашкевича оказалось достаточно.

Почему способ написания этих букв – «особенный, индивидуализированный», присущий исключительно Василию Капнисту? Неужели никто другой так не писал? Как быть с другими буквами, написание которых в письме и записке не схоже? На эти вопросы профессор ответа не дал. Между тем Бронислав Дембинский, первым обнаруживший в архиве указанную записку, отмечал, что это не подлинник, а всего лишь копия, текст, точно переписанный с оригинала неизвестным немецким канцеляристом. Если это действительно так, то потуги львовского «графолога» выглядят просто комично.

Но и без того курьезов и изъянов в «системе доказательств» г-на Дашкевича предостаточно. К примеру, ему необходимо было пояснить, каким образом в короткой (всего четыре предложения) записке к канцлеру оказалось множество (около десяти) грамматических ошибок. Трудно представить, чтобы их допустил Василий Капнист, человек хорошо образованный, для которого к тому же французский был языком постоянного общения (в том числе переписки) с близкими людьми.

Профессор попытался объяснить лишь один случай – с обращением Votre Excellence (Ваше Превосходительство). В записке стоит Votre Exelence (две ошибки в одном слове и это не описка – словосочетание встречается в тексте четыре раза и всюду написано неправильно). Указанный факт Дашкевич деликатно именует «индивидуальным написанием» и глубокомысленно заключает: «Индивидуальное написание Exelence (вместо правильного Excellence) мы склонны считать фонетическим украинизмом. Украинский язык не любит сочетания нескольких (в данном случае – трех) согласных. Латинское слово excellentia трансформировалось в украинском языке в слово екселенцiя (которое вошло в таком виде в начале ХIХ в. в орфографическую практику, особенно в Западной Украине), в котором сочетание трех согласных заменено сочетанием двух».

О какой «орфографической практике украинского язика» можно говорить применительно ко времени Василия Капниста? Какое влияние она могла бы иметь (даже если б в реальности и существовала «в Западной

Украине» в начале ХIХ века) на текст, написанный в XVIII веке по-французски неукраиноязычным жителем Левобережья? Вряд ли на это можно ответить внятно. Думается, уровень «аргументации» г-на профессора проявился тут в полной мере.

Происки кривого дипломата

Но кто же все-таки явился с визитом к высокопоставленному прусскому чиновнику? Некоторые историки склонялись к выводу, что никакого визита не было. Герцберг сам его выдумал. Стремясь к обострению русско-прусских отношений, канцлер в осторожной форме попытался увлечь своего короля перспективой ослабления Российской империи путем организации в ней восстания. И тут же подстраховался: дескать, доверять таинственному эмиссару следует с оглядкой, мало ли кем он может оказаться на самом деле. Но поскольку заинтересовать Фридриха-Вильгельма не удалось, Герцберг поторопился отказаться (и сразу же отмежевался) от этой идеи.

Такая версия имеет право на существование. Нельзя исключать и сознательную фабрикацию документов Брониславом Дембинским (это предположение тоже высказывалось). Но вероятнее всего другое.

Инициатором ухудшения отношений с Россией мог быть вовсе не Герцберг. В то время на королевской службе состоял некий итальянец, маркиз Джеронимо Луккензи-ни, которого историки характеризуют как авантюриста. Ему удалось войти в доверие к Фридриху-Вильгельму II и получить назначение послом в Варшаву. Этот-то кривой (неосторожно забавляясь химическими опытами, маркиз потерял глаз) дипломат исходя из каких-то своих соображений делал все, чтобы спровоцировать конфликт с русскими. К этому же он всячески подталкивал Герцберга. «У меня здесь заготовлено несколько агитаторов, которые ждут только приказания, чтобы броситься на границы и, напав на русские войска, вызвать волнение, – писал Луккензини канцлеру. – Они желают только получить ручательство в том, что Пруссия им поможет».

По-видимому, маркиз и подослал к Герцбергу одного из своих подручных. А фамилию Капниста и прочие сведения, нужные для того, чтобы правдоподобно изображать эмиссара из Малороссии, Луккензини мог узнать из донесений другого авантюриста – Антона Заблоцкого, польского консула, резиденция которого в 1789–1791 годах находилась в Миргороде. Консул буквально бомбардировал свое правительство депешами, уверяя, что малорусы мечтают о том, чтобы вернуть свою родину под господство Польши, готовы с этой целью устроить восстание и поддержать вторжение польских войск в Левобережную Малороссию. Сообщения Заблоцкого в Варшаве не принимали всерьез даже заядлые русофобы. Слишком уж очевидным было, что консул несет полную чушь. А вот пронырливый маркиз, наверняка имевший возможность ознакомиться с докладами из Миргорода, мог заинтересоваться содержавшейся там информацией и использовать ее для реализации собственных планов.

Что ж, в то время Европу во множестве наводняли различные авантюристы, составлявшие самые разнообразные прожекты. Только вековечные устремления украинцев тут ни при чем.