Когда солнце уходит за горизонт…

– Значит, – Мики начала злиться, – я школьница? Ты согласен с ним?

– Мики, кончай заводиться. У тебя острое перо и голова работает. Но наивное восприятия жизни. Не хватает здорового цинизма.

– Спасибо, Аллен, – вкрадчиво произнесла Мики. Прищурив глаза, с полной трагизма интонацией как у Вивьен Ли в фильме «Унесённые ветром», произносящую клятву, данной её героиней Скарлетт О’Хара при возвращении в разрушенный дом, добавила: – Я буду циником, но в другой газете.

– Ага, именно в другой. В «Нью-Йорк Таймс», «Вашингтон пост», или сразу давай в спичрайтеры президента.

Неприкрытый сарказм Мики не стерпела. С гордым достоинством, слегка раскачивая бёдрами, пошла по коридору. Резко остановившись, повернулась к Аллену:

– Спасибо за совет, мистер Браун, я обязательно подумаю.

И подумала.

Вечером весь отдел собрался в её любимом итальянском ресторане Angelo’s of Mulberry Street в районе Маленькой Италии, в Манхэттене, и кормящий любителей вкусно поесть почти 80 лет. Мики нравилось здешнее меню, но самое любимое блюдо – скалоппини. Скалоппини от Angelo не просто блюдо, которое готовят практически во всех приличных итальянских ресторанах Америки. Его не грех назвать произведением кулинарного искусства: тонко нарезанные кусочки нежнейшей телятины обволакиваются пшеничной мукой и пассеруются в оливковом масле, и с гарниром по желанию посетителя – спаржа, молодые артишоки, цукини, пармская ветчина. И заливается томатным или винным соусом! А если в руках стаканчик ярко-рубинового кампари, то забываешь и о главреде, и о воскресном выпуске дурацкой газеты, и… желании найти лучшее место талантливому журналисту с острым пером.

Мики громко поздравляли, желали несбыточных успехов в журналистике, целовали. Женщины – нежно в щёчку, а мужики, нацеливаясь в то же место, но точно попадали в губы. Оказалось вовсе не противно. Разошлись около двух ночи, и к сложностям раннего вставания добавились прекрасно проведённый вечер с плотной едой и кампари в количествах, превышающих возможности юного женского организма.

Это Мики и вспоминала, погрузившись в горячую ванну с ароматами Средиземного моря, подаренных ей молодым Анжело, то ли пра-, то ли прапра-, или ещё как-то внуком основателя ресторана.

А думать, ох, нужно. Три года назад закончила Школу журналистики Колумбийского университета. Казалось, открыты двери газет, журналов, радио, телевидения. Осталось выбрать самое интересное место. В жизни получилось труднее. Свободных и к тому же интересных мест не много. Наоборот, мало. Никто из многочисленной родни помочь не спешил. А ведь две мамины кузины работали в крупных газетах, а папин старший брат – дядя Джеймс – много лет трудился редактором программы «Вечерние новости» на Эн-Би-Си.

Но что поделать… родственники. Приходят на дни рождения, дарят подарки и нежно целуют. В детстве дарили куклы. Повзрослев, получала конверты с поздравительной открыткой и некоторой суммой денег, которые по семейной традиции шли на личные расходы. Мики с нетерпением открывала конверт и, мельком прочитав слова поздравления, принималась считать подарочные деньги. Любила когда в конверте лежала не одна банкнота, пусть и приличного номинала, а много мелких, что давало ощущение бо́льшей суммы денег. Мики не жадничала – всегда откладывала небольшую сумму на покупку приятного и полезного на дни рождения родителям и старшему брату. От этого чувствовала себя взрослой.

Удивлял папа. Нет, она не сердилась и, тем более, не обижалась. Именно удивление то слово, выражавшее отношение к его нежеланию помочь Мики в поиске интересной работы. Ведь папа мог легко – Мики уверена – всё решить по телефону. Основания не беспочвенны: папа, Патрик Конвелл, известный журналист, заслуживший за серию аналитических репортажей из Москвы самую престижную профессиональную Пулитцеровскую премию. Но, увы, папина жизненная концепция – всё делать своими руками – сильно усложняла планы Мики стать звездой журналистики.

Горячая вода и ароматы Средиземного моря постепенно делали доброе дело – душа Мики спустилась из-за облачных вершин и, почувствовав готовность тела к воссоединению, незаметно заняла своё законное место. К Мики вернулись спокойствие и умиротворение: захотелось всех любить и жалеть. И воспоминания не заметно унеслись в прошлое. Недалёкое, но уже прошлое.

Мики верила, что люди «входят» в этот мир дважды: первый раз в момент физического появления на свет, и во второй, когда в детской памяти впервые остаётся событие, которое помнят всю жизнь. Именно тогда ребёнок начинает осознавать окружающий мир. Мики помнит себя с трёх лет. Самые первые детские воспоминания связаны с самолётом. Она отчётливо, точно произошло вчера, помнит удивление и восторг от огромного-огромного самолёта, стоящего на бескрайнем поле. Самолётов стояло много, но Мики смотрела именно на него. Мама объяснила – это волшебная машина и она умеет летать как птица. И машина полетит над океаном в далёкую страну, где их ждёт папа.

– Ты хочешь увидеть папу? – спросила мама.

– Конечно, мамочка, – громко крикнула Мики.

Стоящие вокруг пассажиры улыбнулись. Мама, взяв её на руки, поднялась по трапу в самолёт. Там красивая тётя указала их место. Села-то мама, а Мики привычно расположилась на коленях. Неожиданно загудело и сиденье затряслось. Мики испугалась и хотела заплакать, но мама, наклонившись к ней, шепнула прямо в ушко:

– Мики, не бойся. Ты же помнишь, птицы перед полётом машут крыльями. Они проверяют свою силу перед дальнем путешествием. И самолёт готовится.

Мики успокоилась и плакать расхотелось. Посмотрела в окно, но машущих крыльев не увидела. Но мама всегда всё знает – раз просила не бояться, она и не боится. Самолёт ещё больше затрясло, и Мики почувствовала – поехали. Самолёт странно наклонился, и её прижало спиной к маме. Мама крепко обняла и прошептала на ушко: «Мы летим!» Дальнейшие события Мики не помнила. Как любила всем рассказывать мама, Мики вела себя мужественно – не хныкала, не капризничала, а мирно спала. Мики не возражала, но каждый раз, садясь в самолёт, вспоминала свой первый полёт и становилось не по себе.

«Далёкой страной», где ждал папа, оказалась Венгрия. В мае 1956 года информационное агентство Ассошиэйтед Пресс, с кем папа давно сотрудничал, предложило работу в Европе. Папа выбрал Венгрию. Командировка планировалась на три года и было решено: Мики с мамой приедут в конце лета – будет не жарко, – отдохнут на Балатоне, встретят вместе Рождество и вернуться домой. Жить всей семьёй в Венгрии три года не хотели. Для чего имелись веские, по мнению мамы, причины. Во-первых, категорически не хотелось отрывать двенадцатилетнего сына от школы и привычного образа жизни. Оставить же на попечение бабушки и дедушки подростка со сложным характером означало конец безмятежной старости. Да и характер, как деликатно говорила мама, не вполне уравновешенный. Эрик легко мог нагрубить учителям, сбежать на неделю из дома в «ковбойское приключение», подраться из-за пустяка. Но отлично и с удовольствием учился, легко успевая по всем предметам. Всегда заступался за девочек и не обижал детей младше себя. Почти Том Сойер. Во-вторых, у мамы пошёл последний год учёбы в докторантуре. Она вела занятия со студентами, и, в принципе, получила приглашение от университета остаться работать там адъюнкт-профессором. Отказаться мама не могла.

Отдых в Венгрии закончился намного раньше, чем планировали родители.

1956 год в Европе был политически жарким. В феврале в Москве прошёл ХХ съезд Коммунистический партии Советского Союза, на котором произошли странные события. При открытии Никита Хрущёв попросил почтить память вождя всех народов Сталина вставанием. И весь зал, более полутора тысяч человек, поднялись в едином порыве. Что чувствовали эти люди, отдавая дань памяти своему недавнему вождю? Любовь или ненависть; страх или почитание; облегчение – ушло в прошлое ожидание ночных арестов, или сожаление – не все «враги народа» изобличены и наказаны? Искренние чувства глубоко внутри, а на лицах – выражение скорби. А перед самым закрытием взорвалась мощная антисталинская бомба: секретный доклад «О культе личности и его последствиях». Кто бы мог подумать, бывший вождь был капризный и деспотичный, всё решал сам, не терпел чужой точки зрения и уничтожал всех не согласных с ним. Конечно, у бывшего вождя много заслуг: разгромил оппозицию в партии, создал тяжёлую индустрию и колхозы. А без них страна осталась бы безоружной и бессильной перед капиталистическим окружением. Только методы у него, прямо скажем, не коллективные.

Лукавил Никита Сергеевич. Как ни он, верный соратник «великого вождя», знал, что флагманы тяжёлой индустрии построены в основном руками миллионов заключённых, среди которых идейных оппозиционеров мало. Основная масса заключённых – несвободные граждане «свободной» страны – стали не просто «жертвами деспотизма» Сталина, а жертвами большевистской Системы.

Секретным доклад оставался недолго: в марте о нём заговорила западная пресса, а 4 июня «Нью-Йорк таймс» опубликовала доклад полностью. Реакция разнилась от категорического возмущения до горячей поддержки. У многих в странах «народной демократии» появилась надежда на избавление от сталинизма.

Попытку освободиться от ненавистного режима предприняла Польша. В Познани 28 июня началось восстание, жестоко подавленное за два дня.

Польша, как эстафетную палочку, передала надежду на собственный выбор Венгрии.

События в Венгрии развивались стремительно: выход недовольных студентов из прокоммунистического Союза молодёжи; мирные демонстрации жителей Будапешта с требованиями проведения свободных выборов и вывода советских войск из страны; столкновения повстанцев с правительственными войсками и силами госбезопасности. По городу прокатился антикоммунистический террор. Кровавый и безжалостный.

4 ноября под руководством маршала Жукова началась операция «Вихрь», в результате которой советские войска захватили все важнейшие объекты города. За четыре дня кровопролитных уличных боев все очаги сопротивления уничтожили.

Как же не вспомнить «гуманиста и демократа» Хрущёва. Ссылаясь на нобелевского лауреата писателя Ромена Ролана, он заявил на съезде, что тот прав: «Свободу не привозят, как Бурбонов, из-за границы в фургонах». В Венгрию «свободу» привезли на танках.

ххх

Конечно, трёхлетний ребёнок не мог тогда знать ни о событиях в Польше, ни о подавлении революции в Венгрии, ни об участии папы в спасении тысяч венгров, организовывая лагеря беженцев в соседней Австрии. В памяти остались грустная мама и запрет на гуляние.

Те дни, проведённые в Будапеште в 56-м году, стали заочным «соприкосновением» с Советским Союзом. Реальное, целых пять лет, произошло в год полёта Юрия Гагарина. Папа работал корреспондентом газеты «Нью-Йорк таймс» в Москве. Время для журналиста интересное и напряженное: Карибский кризис, возведение Берлинской стены, первый в СССР правозащитный митинг, забастовка и расстрел рабочих в Новочеркасске, отставка Н. Хрущёва… – требовали непредвзятой оценки. Западный читатель должен знать о жизни закрытого советского общества, чью мечту – коммунизм – партия обещала исполнить через каких-то двадцать лет.

Восьмилетняя Мики тоже не сидела без дела: кроме школы при американском посольстве «засела» – по настоянию папы – за изучение русского языка, а в свободное время мама водила в театры и музеи. С балетом проще – языку танца не нужен перевод, с пьесами – сложнее. Желание понимать увиденное явилось мощным стимулом в изучении русского. Когда к Мики «пришёл» русский, то самым большим наказанием девочки стали мамины слова – «не исправишь оценки по арифметике (английскому, рисованию, музыке…) в театр не пойдёшь». Разве не повод стать отличницей?

Время прошло быстро, и в 1966 году семья вернулась домой. Через много лет Мики встретится с Советским Союзом и узнает всю мощь и все слабости державы, занимающей почти шестую часть суши.

ххх

Настойчивые короткие телефонные звонки вернули Мики в сегодняшний день. Скорчив гримасу недовольства, на мгновение задумалась – у кого могло появиться желание беспокоить рано утром? Выскочив из ванны и на ходу набросив халат, стремглав побежала в кухню откуда и раскатывались по всей квартире телефонные трели. Мелькнула мысль – родители. Чуть не поскользнувшись на кафельном полу, схватила трубку:

– Привет, родители, – запыхавшимся от спринтерского забега по маршруту ванная – коридор – кухня голосом прохрипела Мики в трубку.

Не ошиблась. В телефонной трубке зазвучал любимый баритон отца:

– Ты так уверена? Тебе разве никто больше не звонит, кроме престарелых родителей?

Она узнала папину интонацию, в которой удивительным образом смешались ирония, недовольство и любовь к дочери. Мики всегда поражала способность отца выразить одновременно противоречивые чувства.

– Папочка, – ласково начала Мики, – мой телефон имеет привычку звонить весь день, даже при моей физической невозможности быть дома. Но, – Мики сделала паузу и, прокашлявшись, продолжила: – только лучшие родители в мире, прорвавшись сквозь тысячи миль, хотят поздравить всегда голодную, худую, не думающую о своём здоровье и почти пропавшую для счастливой семейной жизни дочь с юбилеем!

Мики, в секунду произнеся длинную тираду, сама удивилась складности. Папа на «текст» не среагировал:

– Что у тебя с голосом? Заболела?

– Нет. Вчера отмечала день рождения у нашего любимого Анжело. Там было шумно и я хотела всех перекричать.

В трубке послышался щелчок – подняли трубку второго телефона, – и раздался взволнованный голос матери:

– Как заболела?

Маме, похоже, важнее знать не сам факт болезни, а как Мики заболела.

Из трубки доносился звук льющейся воды. Мики улыбнулась: мама на своём боевом посту – кухне. Представила: мама моет посуду, и разговаривает с ней, зажав трубку между щекой и плечом. Ей не удобно, но мысль перестать делать два дела одновременно маме в голову не приходила. А прорвавшись, тотчас изгонялась – жизнь коротка и нужно всё успеть. Что значит «всё успеть» мама объяснить не могла. И на всех смотрела, как смотрит психиатр на своих пациентов. Мики, привыкшая к этому, перестала просить при общении с ней сосредоточиться на чём-либо одном.

– Я не заболела, – Мики постаралась произнести бодро. – Ты лучше расскажи о вас, о здоровье?

Попытка сменить тему разговора не удалась.

– Да, конечно хорошо. Я же слышу – бодрость неестественная, размер хорошего преувеличен. Не удивлена. На себя не остаётся времени.

Мамин напор набирал скорость, и Мики начала соглашаться и каяться.

– Мне нечего сказать в своё оправдание. Ты права. Работы много, намотаешься за день, притащишься домой, откроешь холодильник, а там пусто. Но даю честное слово, начну готовить. Я и книги рецептов купила, и на поварские курсы записалась.

– Правда? – в голосе мамы зазвучала надежда на исправление дочери.

– Конечно правда, – Мики отступать не могла.

Папа решил вмешаться:

– Девочки, не ссорьтесь! Мы ведь звоним с огромным желанием поздравить нашу лучшую в мире дочь! Не могу представить – нашей малышке стукнуло 25. Мики! Дорогая Мики, мы с мамой хотим поздравить, пожелать исполнения всех желаний, здоровья, творческого успеха и, главное, баланса между хочу, могу и делаю! Мы тебя очень любим. Джейн, поздравь дочь.

– Ладно, Мики, – миролюбиво согласилась мама, – папа всегда прав. Иногда я даже затрудняюсь, кто у нас в семье профессиональный психолог. Конечно мы тебя любим. Мы желаем счастья, интересной не только работы, но и самой жизни. И любви. Много любви и тепла.

Из далёкой кухни до Мики донеслись всхлипывания.

– Мама! Да не плачь ты. Всё хорошо, я всеми любима, и люблю всех. Подумаешь, 25 лет! Не повод грустить. Вся жизнь впереди. И спасибо тебе с папой. Вы дали мне огромный шанс. И, поверь, я его не упущу.

– Хорошо, Мики, – спокойно произнесла мама. – Мы бы хотели отметить твой юбилей. И, – мама не могла не сказать, – желательно в твоём присутствии. Когда домой приедешь? Лень взять автобус, то могу за тобой приехать. Кстати, можем вместе сходить в театр на Бродвее. Да и от нового платья ты не откажешься. Хорошая идея?

Родители жили в Принстоне, небольшом городке известным на весь мир своим университетом. В нём и работали: мама преподавала психологию, а папа – политологию. Мамин вопрос звучал с явным намёком: от Нью-Йорка до Принстона немногим больше часа приятной – не в час пик – поездки на машине. Своей машины у Мики нет, а перспектива добираться на автобусе или, ещё хуже, на поезде не устраивала. Но она понимала, что мама права – а мама бывает не права? – и согласилась.

– Ура! Отличная идея. Приезжай, погуляем. Вечером рванём к вам. Там и отметим день рождения. Папу возьмёшь?

– Зачем? Ты же знаешь, он терпеть не может магазины, где не продают книги, – мама сделала паузу. – Сегодня у нас 20-е, четверг. До конца недели занятия. Зато на следующей я свободна. Выбери удобное время и я подстроюсь под тебя. Согласна?

– Да, устраивает. Разберусь с делами в редакции и позвоню в понедельник. Папа, – обратилась Мики к отцу, – ты ещё с нами?

– Я всегда с вами – пропела трубка знаменитым бархатным тембром Фрэнка Синатры в исполнении отца.

– Спасибо вам, родители, за поздравления! Я вас люблю. До встречи. Пока.

Мики медленно положила телефонную трубку на место, но застыла в нерешительности. Она упрямо смотрела на телефонный аппарат, но он не мог объяснить возникшее странное чувство. Не тревога или волнение от закончившегося разговора, но явно связано с ним. Что же произошло? Мгновение и дошло – странное чувство появилось именно от не произошедшего, точнее, двух не произошедших событий: не позвонил брат Эрик и родители не упомянули его имени.

Последний раз брат звонил на двадцатилетие, поздравил и позже пришла посылка из Франции – золотые цепочка и кулон в виде буквы «М» с запиской: «Дорогая сестрёнка, самая умная и красивая на свете! Пусть мой скромный подарок станет счастливым талисманом на долгие-долгие годы. Многие верят, что талисман, подаренный от чистого сердца, предупреждает об опасности, приносит удачу и счастье владельцу. Главное, верить! Почему из золота, хотя помню – ты предпочитаешь серебро? В древних легендах многих народов золото рождается из союза Воды и Солнца. Казалось вода, нагретая солнцем, испаряется. Какой же здесь союз? Но парадокс: кислород – основа жизни на Земле – получается в результате фотосинтеза. Но фотосинтез – реакция воды и углекислого газа – без солнечной энергии невозможен. Извини за химию и биологию. Поэтому золото – частичка Солнца!»

Продолжать нежиться в горячей воде почему-то расхотелось. Мики почувствовала, что замёрзла. Мокрый халат облепил тело. Поёжившись, вернулась в ванную за полотенцем.

Таким начался двадцать шестой год жизни…

СЕРГЕЙ БЕЛОВ

Мельникову не впервой участвовать в работе комиссий. Обычно в институт привозили различные приборы для экспертизы. Но выезд на место происшествия, да ещё в составе комиссии высокого уровня – впервые.

Конечно, самолёт с членами комиссии улетел без Мельникова. Пока Егоров приехал, пока получил инструкции от начальства, пока доехали до аэродрома, пока долго и нудно получали разрешение на вылет – комиссия прибыла на место. Они вообще могли бы не улететь, но помог звонок генерала. Им достался старенький транспортный военный «дед», который наверняка участвовал ещё в спасении папанинцев. Старые кадры не подведут! Самолёт, стараясь поддержать генеральскую веру в «старые кадры», натужно взлетев и набрав положенную высоту, не торопясь, явно опасаясь развалиться на части прямо в воздухе, повёз своих немногочисленных пассажиров на встречу с корейским «гостем». Кроме Мельникова с Егоровым летели три лётчика, возвращающиеся с учёбы, где переучивались на новую модель самолёта и с большой пользой провели время с местными девушками. До Мельникова сквозь шум работающих двигателей доносились обрывки разговора и смех. Судя по отдельным репликам, лётчики добились высоких оценок у инструкторов и у девушек. Именно женскую составляющую успеха обсуждали весь полёт, делясь интимными деталями «земных» побед. Под шум двигателей и разговора Мельников, не выспавшийся и усталый от решения предполётных забот, задремал.

Самолёт приземлился на военном аэродроме Африканда в Мурманской области недалеко от городка с красивым названием Полярные зори.

Выйдя из самолёта, Мельников почувствовал: весенне-тёплая Москва осталось далеко-далеко. В полночной темноте яркие прожекторы высвечивали аэродромное поле, окружённое метровыми сугробами снега. Ветер стих, но минусовая температура, пока он добежал до ближайшего здания, «прошла» насквозь его московской одежды.

Мельникова и Егорова встретили с удивлением: московских «товарищей» никто не ждал. Дежурный, молоденький лейтенант, которому Мельников доложил о прибытии, пожал плечами и позвонил начальству. Повесив трубку, почесал затылок и сообщил, что вся комиссия находится в городе Кемь и москвичам надлежало быть там.

– И далеко до Кеми? – поинтересовался Мельников.

– Да нет, – спокойно ответил дежурный, – на истребителе – взлетел и сразу сел.

– Нам истребитель дадут? Или пешком добираться? – недовольно спросил Мельников.

«Идиот, – подумал Мельников. – Ещё шутит, время нашёл». И не дожидаясь ответа дежурного, спокойно попросил: «Соедините с генералом Дмитриевым».

Дежурный, услышав фамилию командующего армией, растерялся.

– Подождите, пожалуйста, – вежливо попросил он и опять взялся за телефон. – Товарищ подполковник, он требует соединить с командующим… Я не знаю, фамилию назвал… Хорошо, спрошу, – дежурный, оторвав трубку от рта, обратился к Мельникову: – Зачем вам товарищ генерал? Вы его лично знаете?

– Знаю конечно, – ответил Мельников и решительно добавил: – Он в курсе нашего прилёта сюда. Если вы не в состоянии решить вопрос с Кемью, пусть тогда командующий поможет.

Услышав ответ Мельникова, дежурный, почему-то покраснев, продолжил разговор по телефону:

– Товарищ подполковник, – но его судя по всему перебили, – … а, вы слышали… Понял.

Положив трубку, дежурный сообщил:

– Мы вас отправим в Кемь. Сегодня поздно, да и вы устали с дороги, – к дежурному вернулась прежняя уверенность. – Мы вас сейчас покормим, переночуете в комнате дежурного экипажа, а завтра в 9 утра полетите в Кемь. И утеплим вас, а то замёрзнете и командующий не поможет. Согласны?

– Хорошо, согласен, – ответил Мельников. – Где у вас кормят?

Оставшись одни, Егоров спросил:

– Послушай, я не усёк насчёт генерала. Ты его действительно знаешь?

– Откуда? Просто слышал, лётчики в самолёте называли фамилию.

– Ну ты и даешь! – засмеялся Егоров. – Тебе в кино нужно сниматься. Прямо артист!

Наутро Мельников проснулся бодрым и отдохнувшим, будто и не устал от вчерашнего суматошного дня. Ровно в 8:45 к ним зашёл сержант и проводил на лётное поле. Там их ждали вчерашний лейтенант и хмурого вида капитан. Мельников с интересом посмотрел вокруг, пытаясь определить на чём же они полетят в Кемь. В метрах пятидесяти стоял «под парами» учебно-тренировочный истребитель Су-15. «Странно, – подумал Мельников. – Двухместный, а нас двое плюс лётчик. Или думают, мы сами на нём полетим». Но промолчал и спокойно пошёл к истребителю.

– Товарищ старший лейтенант, – послышался крик дежурного, – подождите, вам не туда.

Мельников остановился и вопросительно посмотрел на кричавшего.

– Двухместная учебка. На другом полетите, – лейтенант указал на стоящий метрах в ста от них… вертолёт.

– Мы на нём полетим? – с удивлением спросил Мельников.

– Да, а вы против? – с некоторой иронией спросил хмурый капитан, видимо вертолётчик.

Мельников терпеть не мог летать на вертолётах. Особенность взлёта «большой стрекозы» – немного подняться в воздух, на мгновения зависнуть, и, изменив угол наклона лопастей винта, набрать нужную высоту – всегда доставляла Мельникову неприятное чувство. Каждый раз казалось, вертолёт обязательно «зацепит» носом что-нибудь на земле, или он сам вывалится из кресла. И, по возможности, Мельников старался избежать общение с вертолётами. Но не сегодня: до места падения «корейца» другого варианта добраться просто нет.

Мельников вздохнул и пошёл к вертолёту. К большой его радости путешествие продолжалось не долго. Лётчик, хмурый весь полёт, уверенно управлял машиной. Через час вертолёт приземлился не в Кеми, куда обещали доставить их с Егоровым, а на озере Корпиярви, где вынужденно очутился корейский самолёт. Вертолёт сел не на лёд, а на небольшую поляну.

– Большое спасибо, товарищ капитан, за мягкую посадку.

– Иначе не бывает, – ответил тот.

На секунду его лицо улыбнулось и вновь приняло привычное хмурое выражение.

Мельников и Егоров, выйдя из вертолёта, разглядели сквозь редкий кустарник в метрах ста большую группу военных. Подойдя ближе и увидев среди них двух маршалов, Мельников растерялся – как доложить о прибытии, не помешав высокому начальству, которому не до них. Их появление заметили: навстречу, с трудом преодолевая глубокий снег, пробирался полковник. Подойдя, тихо спросил:

– Кто такие?

– Товарищ полковник, – также тихо начал Мельников, – разрешите доложить. Старший лейтенант Мельников и лейтенант Егоров прибыли для участия в работе комиссии.

Полковник задумался, должно быть вспоминая список членов комиссии.

– Да, помню. Напомните, по какой линии работаете?

– Поиск нештатного оборудования.

– Значит по нашей. Я вам сейчас нашего особиста дам. С ним пойдёте в самолёт, поможет в поисках.

Особист – сотрудник особого отдела – крупный мужчина около сорока, слегка перешагнувший своё капитанство, но не получивший очередное воинское звание. Внимательно посмотрев на Мельникова и Егорова, пробормотал что-то похожее на приветствие. Потом махнул рукой, показывая куда нужно идти, повернулся и молча, не обращая внимания идут за ним или нет, направился в сторону «корейца». Мельников и Егоров с удивлением переглянулись и пошли за ним.

На небольшой поляне члены комиссии плотным кольцом обступили лётчика в чине капитана, который волнуясь и жестикулируя, докладывал о происшедшем:

– …КП ставит задачу: следуя курсом 140 со снижением до 500 метров, обнаружить цель. Выполняю команду и осматриваюсь. Но темно вокруг, ничего не вижу. Минут через 10 начинаю различать самолёт с выключенными огнями. Он на подходе к Лоухи и шёл курсом 270 в сторону финской границы. Доложил на КП и получил приказ подойти поближе к цели и распознать. Снизился, пытаюсь определить тип самолёта. По очертаниям – семьсот седьмой «Боинг». Военный или гражданский – не разобрать. Знаю, что на их базе делают самолёты-разведчики…

– Постой, капитан, – прервал лётчика один из маршалов. – Все подробности ты в рапорте изложи. Сейчас расскажи, как заставил его сесть.

– Есть, товарищ маршал, – выпалил капитан. – Я снизился до 500 и понял: не рискну, он уйдёт в Финляндию. Тогда я приблизился, как можно ближе, и попытался накрыть его левое крыло своим правым. Вот так.

Лётчик, положив свою правую ладонь на внешнюю сторону левой, слегка надавил правую ладонь на левую. От желания точнее представить вспотел – капли пота выступили на лбу, потекли в глаза. Лётчик, не разжимая ладони, смахнул пот и продолжил:

– Начал давить его и сразу включил посадочные огни. Кореец увидел – тоже включил и стал снижаться. Если бы не начал снижаться, то мы оба загремели бы вниз. Я успел на высотометр посмотреть – 200 метров до земли. Почти у самой земли я вышел из снижения и пошёл параллельным курсом. А ему деваться уже некуда – пошёл на посадку. Сел мастерски, ничего не скажешь. Шасси выпустил, а там снега покалено. И «брюхом» покатил по снегу. Вон, – лётчик показал на два глубоких следа, тянущихся за самолётом, – сколько пропахал. Перед самым берегом развернуло на 60 градусов.

Мельников почувствовал, что кто-то дотронулся до его плеча. Обернулся – особист. Тот опять махнул рукой и тихо позвал:

– Пошли старшой, самолёт посмотрим.

Мельников хотел дослушать лётчика, но не спорить же с особистом.

Дорога до озера заняла всего пять минут. Картина, открывшаяся Мельникову, напомнила виденные им учебные фильмы об авиакатастрофах. Но то фильмы – зафиксированные на киноплёнке трагедии. А здесь реальный самолёт, реальные жертвы.

На берегу озера, уткнувшись носом в низкорослые деревья и наклонившись на повреждённое при ударе о деревья правое крыло, лежал огромный – длиною в пол футбольного поля и высотой в четырёхэтажный дом – самолёт. Консоль левого крыла оторвана. В фюзеляже видны пробоины от осколков.

Первым поднялся в самолёт особист, за ним Мельников и Егоров. Весь салон залит кровью; над каждым сиденьем висели кислородные маски; на полу разбитое бутылочное стекло.

– Товарищ капитан, – обратился Мельников к особисту, – лётчик, что комиссии докладывает, сбил «Боинг»?

– Нет, сбил его другой, из 365-го полка, в Африканде стоит. Босов фамилия. Командующий дал команду на уничтожение, он по корейцу ракетой «воздух-воздух» и жахнул. Но не сбил, а полкрыла оторвал. Вы же видели.

– А кто тогда лётчик? – спросил Егоров.

– Лётчик? – переспросил особист. – Анатолий Керефов. Он «усадил» корейца. Местный, подужьемский. Отличный лётчик, говорят.

– А что произошло с «Боингом» и почему вообще объявился у нас в Карелии? – спросил Мельников.

– Почему залетел к нам – комиссия решит. Но я знаю. Я ведь первым поднялся на борт. По-ихнему не соображаю, но хорошо один негр – закончил наш институт Лумумбы – переводил. Лётчик объяснил, что испортилось навигационное оборудование. Врёт, сволочь. Неужели летел и не видел, что солнце находится с другой стороны. Ему ведь надо в Америку лететь, на Аляске дозаправиться и на юг до своего Сеула. Темнит, кореец.

Особист задумался. На лбу появились морщины. Мельникову даже почудилось, он видит попытку особиста разложить в голове по полочкам все перепитии странного полёта «Боинга» из Парижа до озера Корпиярви.

– Ладно, кому надо, разберутся, – особист, похоже, ответил сам своим мыслям. – Ну чем, старшой, займёшься?

– Искать, – ответил Мельников.

– Вы тут не первые. Мои ребята поработали, перешерстили каждый закуток. Маршал Савицкий даже лично пилотскую кабину обшарил. Ничего не нашли.

– Может ничего и нет, – согласился Мельников. – Но раз прилетели, значит искать дальше. Я пойду вдоль правого борта, а Егоров – навстречу, но вдоль левого.

– Правый борт по ходу самолёта смотреть или как? – наморщил лоб особист.

– Нет, наоборот. Встать спиной к пилотской кабине, а я пойду по правой стороне.

– Ясно, вы ищите, я здесь постою, покурю, – особист достал папиросу и закурил.