Свой первый роман ужасов я начал писать в сентябре 1997 года, а рассказы сочинял с начала того же десятилетия. Сейчас у меня за спиной уже восемь романов в жанре «хоррор», и, хотя я написал рассказов на три полноценных сборника, этот – мой запоздалый первенец. Я выбрал истории, сочиненные с 1995 по 2011 год (хотя впервые они были опубликованы в середине этого периода и после него). Выбрал потому, что в 2016 году они мне по-прежнему нравятся и через этот сборник я решил дать им вторую жизнь. Все они являются ключевыми с точки зрения их заказчиков и издателей. А также с учетом того, что я пытался достичь посредством голоса, стиля или эффектов. Более подробную информацию на данную тему можно найти в конце книги, в разделе «Об этих ужасах».

В современной издательской среде, которая продолжает существенно меняться, для писателей открывается много новых возможностей. А новые технологии и новая эра независимого издательского дела, наконец, открыли ворота, выпустили моих гончих и вызвали у меня желание опубликовать этот первый сборник самостоятельно, через собственную компанию Ritual Limited. Не последнюю роль сыграл мой одиннадцатилетний опыт работы редактором в традиционных издательствах. Все волнения и муки, радости и разочарования, а также долгие дни моей трудовой жизни в качестве редактора подготовили меня к тому, чтобы попробовать издавать книги по-своему. По сути, сформировали видение того, как мои рассказы должны быть оформлены и представлены читателю.

Работая в столь обширной области, буквально кишащей старыми и новыми авторами, я особенно хотел, чтобы этот сборник олицетворял то, чем я занимаюсь как писатель ужасов. Я чувствовал, что сумею сделать это лишь в одиночку. Если допущу какие-то ошибки, то смогу тут же их исправить. Также я смогу печатать книгу бесконечно. И как автор и издатель никогда не позволю ей «впасть в спячку».

Благодаря ежегодному – начиная с 2010-го – выпуску романов и удачному стечению обстоятельств, лишь в 2016-м году я наконец получил возможность развить мою компанию в нечто большее, расширив ее изначальную административную функцию, и издать дебютную книгу. Предстоит много тяжелой работы. Для создания разных форматов потребуется немало времени. В стремительно меняющейся издательской сфере, возможно, придется чему-то учиться. И издание «Уснут не все» не обошлось без всего этого.

Наконец, название сборника навеяно Первым посланием к Коринфянам (15:5), написанным апостолом Павлом: «Не все мы уснем, но все изменимся». Как и в случае с большей частью Библии, это утверждение имеет несколько интерпретаций. Но есть и несколько интерпретаций названия данной книги. Не спит кто-то из ее героев. Возможно, не спит кто-то из читателей. И тот, кто написал ее, тоже зачастую не спит.

Manes exite paterni^[1]
Адам Л. Дж. Нэвилл
Девон. Июнь 2016 г.

Куда приходят ангелы

Половина тела у меня ноет, как гнилой зуб. Боль проникает до самых костей. Левую руку и ногу колет ледяными иголками. В них уже никогда не вернется тепло. Вот поэтому бабушка Элис и здесь. Сидит на кресле у изножья кровати, ее морщинистое лицо скрыто тенью. И все же молочный свет, проникающий сквозь тюлевые занавески, отражается искорками в юрких глазах, блестит на желтоватых зубах, открытых в улыбке, которая не сходила с ее лица с тех пор, как мать впустила Элис в дом, приготовила ей чашку чая и провела в мою комнату. От бабушки пахнет, как от сливных труб за муниципальными домами.

– По крайней мере, одна половина у тебя здорова, – говорит она. На ее тощую ногу надет металлический ортез, ступня под шарниром обута в детскую туфельку. Я знаю, это невежливо, но не могу оторвать взгляд. Здоровая нога заплыла жиром.

– Они отняли у меня руку и ногу. – Здоровой рукой она вынимает мертвую конечность из кармана своего кардигана, и та падает ей на колени. Маленькая и серая, она напоминает мне кукольную. Я отвожу взгляд.

Она наклоняется ко мне со своего кресла; ее дыхание пахнет чаем.

– Покажи, где они до тебя дотронулись, малыш.

Я расстегиваю ворот пижамы и переворачиваюсь на здоровый бок. Увидев мой шрам, бабушка Элис не теряет зря времени, и ее короткие толстые пальцы начинают ощупывать сморщенную кожу плеча, но не касаются тех полупрозрачных мест, где меня хватала рука. Глаза у бабушки Элис округляются, губы растягиваются в стороны, обнажая десны, скорее черные, чем розовые. Кукольная рука на бедре подрагивает. Бережно прижимая ее к груди и гладя заботливыми пальцами, бабушка Элис кашляет и садится обратно в кресло. Когда я прячу плечо под пижамой, она продолжает смотреть на него немигающими глазами и, похоже, разочарована тем, что я не дал ей насмотреться вдоволь. Она облизывает губы.

– Расскажи, что случилось, малыш.

Я откидываюсь на подушки, смотрю в окно и сглатываю подступивший к горлу ком. Меня слегка мутит, и я не хочу вспоминать, что случилось. Ни за что.

В парке через улицу, за металлическим забором, я вижу обычный круг мамаш. Закутанные в пальто, они сидят на скамейках возле детских колясок либо прогуливаются, удерживая на поводке рвущихся бегать собак, и следят за игрой детей. Те карабкаются по «лазалкам», носятся по сырой траве, визжат, смеются, падают и плачут. Замотанные в шарфы, одетые в теплые куртки, они снуют среди голодных голубей и чаек. Тысячи белых и серых птичьих фигурок что-то выискивают в земле у них под ногами. Наконец птицы испуганно взлетают дугой, поднимают свои пухлые тельца в воздух, громко хлопая крыльями. И дети на мгновенье слепнут от страха и возбуждения, вызванных секундным ураганом из пыльных крыльев, красных лапок, острых клювов и испуганных глаз. Но они – дети и птицы – здесь, за частоколом железной ограды, в безопасности. За ними пристально следят внимательные мамаши. Только здесь детям позволено играть после того, как я вернулся домой. Один. В нашем городе много кто пропадает: кошки, собаки, дети. И никто не возвращается. Кроме меня и бабушки Элис. Мы вернулись, хотя и наполовину живые.

Сейчас я целыми днями лежу в кровати, с бледным лицом и слабым сердцем, пью лекарства, читаю книжки и слежу из окна спальни за игрой детей. Иногда сплю, но лишь когда это необходимо. Когда бодрствую, то могу хотя бы читать, смотреть телевизор, слушать разговоры матери с сестрами. Но во снах я возвращаюсь в большой белый дом на холме, где старые юркие существа окружают меня, а затем кидаются ко мне, и я вижу их лица.

Что касается бабушки Элис, то она считает тот день, когда она маленькой девочкой вошла в большой белый дом, торжественной датой. И по-прежнему благодарна, что ее пустили внутрь. Наш папа называет ее старой дурой и не любит, когда она появляется у нас. Он не знает, что она сегодня здесь. Но когда исчезает ребенок или кто-то умирает, родственники зовут бабушку Элис к себе домой. «Она видит и чувствует то, чего никто из нас не видит и не чувствует», – говорит мама. Она просто хочет знать, что со мной случилось. Как и те две женщины-полицейские, как и матери двух пропавших прошлой зимой девочек, как и родители Пикеринга.

– Расскажи нам, малыш. Расскажи нам про дом, – просит бабушка Элис, улыбаясь. Никто из взрослых не любит говорить о красивом, высоком доме на холме. Даже наши папы, которые возвращаются с фабрики домой, пахнущие пластмассой и пивом, смущаются, когда их дети говорят, что снова слышали женский плач. Плач, который раздавался откуда-то сверху и у нас в голове одновременно. Шел издали, с того холма, и в то же время у нас из груди. Наши родители уже больше не слышат этот плач, но помнят его с детства. Плач людей, запертых в том доме на холме и молящих о спасении. А когда никто не приходит на помощь, в их голосах начинает слышаться злость. «Чушь», – говорят родители, стараясь при этом не смотреть нам в глаза.

После «моего случая» я долго лежал в больнице без сознания. А когда очнулся, был настолько слаб, что оставался там еще три месяца. Постепенно правая сторона моего тела пришла в норму, и меня отпустили домой. Тогда и начались расспросы насчет моего приятеля, Пикеринга, которого так и не нашли. А теперь еще бабушка Элис хочет знать все, что я помню, и все о моих снах. Только я не знаю, что случилось по-настоящему, а что привиделось мне, когда я находился в коме.

* * *

Мы давно обсуждали наш поход. Мы с Пикерингом и Ричи, как и все мальчишки, хотели быть самыми смелыми в школе. Хотели забраться туда и утащить какое-нибудь сокровище, в доказательство тому, что побывали внутри, а не просто посмотрели сквозь ворота, как другие. Некоторые говорят, что белый дом на холме когда-то был тем местом, куда уходили на покой старые богатые люди, владевшие фабрикой, землей, нашими домами, нашим городом и нами. Другие говорят, что здание построили на месте старой нефтяной скважины и что почва там загрязнена. Учитель в школе рассказывал, что в особняке раньше располагался госпиталь и там все еще полно микробов. Наш папа говорил, что более ста лет назад в доме был приют для умалишенных и с тех пор он пустует, потому что разрушается, а на ремонт нет средств. Вот почему детям нельзя туда ходить: может завалить кирпичами или пол провалится под ногами. Бабушка Элис говорит, что это место, «куда приходят ангелы». Но все мы знаем, что это место, где можно пропасть без следа. На каждой улице города есть семьи, у которых пропали дети или домашние животные. И каждый раз полиция, обыскивавшая дом, ничего не находила. Никто не помнит, чтобы большие ворота перед домом были открыты.

Поэтому в пятницу утром, когда все дети пошли в школу, мы с Ричи и Пикерингом отправились в совсем другую сторону. Сначала пробирались огородами, где однажды нас с Пикерингом поймали за то, что мы сломали лежаки и опоры для вьющейся фасоли. Потом через лесок, где было полно битого стекла и собачьего дерьма. Переправились по мосту через канал, пересекли картофельное поле, пригнувшись, чтобы фермер не заметил. Перебрались через железнодорожные пути и шли, пока город совсем не скрылся из виду. Болтая про спрятанные сокровища, мы остановились возле старого фургона мороженщика со спущенными шинами. Побросали в него камни, почитали выцветшее меню на маленьком прилавке. И, истекая слюной, принялись делать воображаемые заказы. Из-за деревьев окружавшего поместье леса выглядывали трубы большого белого особняка.

Хотя Пикеринг все время шел впереди и хвастался, что не боится ни охранников, ни сторожевых собак, ни даже призраков – «Потому что их можно просто проткнуть рукой», – когда мы подошли к подножию лесистого холма, никто не произнес ни слова и все прятали друг от друга глаза. В глубине души я не переставал верить, что у черных ворот мы повернем назад, поскольку травить байки про дом, планировать экспедицию и представлять себе всякие ужасы – это одно. А забраться внутрь – совершенно другое, потому что многие из пропавших детей говорили про этот дом накануне своего исчезновения. И некоторые взрослые парни, которые забирались туда смеха ради, возвращались немного не в себе. Наш папа говорил, что это из-за наркотиков.

Даже деревья там были какими-то другими – неподвижными и молчаливыми, а воздух – очень холодным. Мы поднялись по склону к высокой кирпичной стене, огораживавшей поместье. Ее верх был усыпан битым стеклом и затянут колючей проволокой. Мы шли вдоль стены, пока не оказались у черных железных ворот. Высотой они превосходили дом, а их изогнутый верх заканчивался железными шипами. Две удерживающие их колонны венчали большие каменные шары. При виде таблички с надписью «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН» по спине у меня пробежал холодок.

– Я слышал, эти шары падают на головы тех, кто пытается проникнуть в поместье, – сказал Ричи. Я слышал то же самое. Но когда Ричи произнес это, я понял, что он не пойдет с нами в дом.

Схватившись за холодные черные прутья ворот, мы разглядывали мощенную плитами дорожку, поднимающуюся по холму между деревьев, и старые статуи, полускрытые ветвями и сорняками. Некошеная трава на лужайках была мне по пояс, а цветочные клумбы разрослись буйным цветом. На вершине холма стоял высокий белый дом с большими окнами, в стеклах которых отражался солнечный свет. Небо над трубами было ярко-голубым.

– Там жили принцессы, – прошептал Пикеринг.

– Ты видишь кого-нибудь? – спросил Ричи. Он весь дрожал от возбуждения, и ему захотелось по-маленькому. Он попытался пописать на кусты крапивы – тем летом мы объявили осам и крапиве войну, – но в результате обмочил себе штаны.

– Нет там ничего, – прошептал Пикеринг, – кроме спрятанных сокровищ. Брат Даррена приволок оттуда сову в стеклянном футляре. Я сам видел. Как живая. По ночам крутит головой.

Мы с Ричи переглянулись. Каждый из нас слышал о животных и птицах в стеклянных футлярах, которых находили в этом доме. Рассказывали, что дядя кого-то из детей, когда был маленьким, нашел там ягненка без шерсти, заключенного в контейнер с зеленой водой. Он все еще мигает своими маленькими черными глазами. А кто-то будто бы нашел детские скелеты в старомодной одежде, и они держались за руки.

Ерунда все это; я знаю, что там на самом деле внутри. Пикеринг ничего не видел, но если бы мы возразили ему, он бы стал орать: «Нет, видел! Нет, видел!», а мы с Ричи не обрадовались бы крикам у ворот.

– Давайте просто постоим и посмотрим. А в дом можем пойти и в другой день, – предложил Ричи.

– Да ты просто сдрейфил! – Пикеринг пнул его по ноге. – Всем расскажу, что Ричи обмочил штаны.

Ричи побледнел, его нижняя губа задрожала. Как и я, он представил себе толпы налетевших детей, кричащих «Зассыха! Зассыха!». Тру́сов отовсюду гонят, трусов не зовут играть, и им приходится наблюдать со стороны, как последним неудачникам. Каждый ребенок в городе знает, что дом забирает братьев, сестер, кошек и собак. Но когда с холма доносится плач, мы считаем своим долгом заставить друг друга пойти туда. Так уж повелось. Пикеринг принадлежал к числу самых отчаянных ребят и не мог не пойти.

Отступив назад и смерив взглядом ворота, он произнес:

– Я полезу первым. А вы смотрите, где я хватаюсь руками и куда ставлю ноги.

Перебрался он через ворота довольно быстро. Немного замешкался наверху, когда нога попала между двух шипов, но вскоре уже стоял на другой стороне, ухмыляясь нам. Теперь я видел, что в ворота как будто была встроена маленькая лесенка. Металлические стебли обвивали длинные стержни, образуя ступени для маленьких рук и ног. Я слышал, что маленькие девочки всегда находили в кирпичной стене тайную деревянную дверцу, которую потом никто не мог отыскать. Но это могли быть просто очередные байки.

Если б я не полез, а поход увенчался успехом, я до конца жизни был бы «зассыхой» и жалел, что не пошел с Пикерингом. Мы могли бы стать героями. Меня переполняло то же самое сумасшедшее чувство, которое заставляло забираться на самую вершину дуба, смотреть на звезды и на несколько секунд разжимать руки, зная, что если упаду, то разобьюсь насмерть.

Когда я карабкался вверх, оставив позади что-то шепчущего Ричи, ворота подо мной скрипели и стонали так громко, что наверняка слышно было и на холме, и в самом доме. Когда я добрался до верха и приготовился перекинуть ногу на другую сторону, Пикеринг пошутил:

– Смотри не оторви себе яйца этими шипами.

Я не то что не улыбнулся, я не мог даже дышать. Ворота были выше, чем казалось с земли. Ноги и руки у меня дрожали. Я перенес одну ногу через шипы, и к горлу вдруг подступила паника. Я представил, что, если сейчас сорвусь, шип проткнет мне бедро и я буду висеть на воротах, истекая кровью. Я посмотрел на дом и почувствовал, что за каждым окном скрывается наблюдающее за мной лицо.

Мне сразу вспомнились все те истории про белый дом на холме: что видишь только красные глаза твари, которая высасывает из тебя кровь, что там прячутся педофилы и мучают пленников по нескольку дней, прежде чем закопать заживо, и поэтому детей никогда не находят; и что существо, плач которого мы слышим, только сначала выглядит как прекрасная женщина, но как только оно обнимет тебя, тут же меняет свой облик.

– Давай быстрее. Это легко, – поторопил меня Пикеринг.

Я медленно перенес вторую ногу через шипы и спустился вниз. Пикеринг был прав. Перелезть через ворота оказалось совсем не сложно. Даже маленьким детям под силу.

Я стоял под палящими лучами с другой стороны ворот и улыбался. Здесь солнечный свет был ярче, поскольку отражался от белой кладки и окон дома. А воздух – каким-то странным, очень густым и теплым. Когда я посмотрел сквозь ворота на Ричи, мир вокруг него казался серым и мрачным, словно с той стороны наступила осень. Ричи стоял и покусывал нижнюю губу. Трава под моими ногами так блестела на солнце, что на нее было больно смотреть. Алые, желтые, лиловые, оранжевые и лимонные вспышки цветов плыли перед глазами, и лето ощущалось на языке. Вокруг деревьев, статуй и подъездной дорожки висело марево. Было так тепло, что по телу у меня прошла легкая дрожь. Закрыв глаза, я произнес:

– Как красиво.

Это слово я обычно не произносил при Пикеринге.

– Хотел бы я здесь жить, – сказал он и широко улыбнулся.

Мы оба рассмеялись и обнялись, чего никогда раньше не делали. Все мои прежние тревоги казались ничтожными. Я почувствовал, будто стал выше и могу идти куда угодно и делать все, что захочу. Знаю, Пикеринг почувствовал то же самое. Ричи что-то сказал, но что бы это ни было, его слова показались нам глупыми, и сейчас я их даже не помню.

Защищенные нависающими ветвями деревьев и высокой травой, мы стали подниматься к дому, держась края дорожки. Но спустя какое-то время я начал немного нервничать. Дом оказался больше, чем мне представлялось раньше. И хотя мы никого не видели и ничего не слышали, я чувствовал, будто мы попали в тихое, но многолюдное место, и на нас смотрит множество глаз. Следит за нами.

Мы остановились возле первой статуи, не полностью скрытой зеленым мхом и мертвыми листьями. Сквозь ветви дерева сумели разглядеть двух каменных детей, стоящих обнаженными на мраморном постаменте. Мальчика и девочку. Они улыбались, но как-то не по-доброму; их улыбки больше напоминали оскал.

– У них вскрыта грудь, – сказал Пикеринг. И оказался прав. Каменная кожа на груди у каждой статуи была оттянута в стороны, а в вытянутых, сложенных лодочкой руках лежали комочки с прорезанными в мраморе кровеносными сосудами – их маленькие сердца. Хорошее настроение, посетившее меня у ворот, куда-то улетучилось.

Солнечный свет, проникавший сквозь деревья, ронял на нас полоски света и тени. С выпученными глазами и пересохшими ртами мы двинулись дальше, осматривая некоторые статуи, встречавшиеся на пути. Мы не могли удержаться. Статуи будто притягивали взгляды, заставляли догадываться, что за фигуры выглядывают из-за листвы, веток и плюща. Там было какое-то жуткое, закутанное в ткань существо, выглядевшее слишком реалистично для каменного изваяния. Его лицо было настолько отвратительным, что я не смог долго на него смотреть. Когда я стоял под этим существом, мне почудилось, что оно раскачивается из стороны в сторону, готовясь прыгнуть на нас с постамента.

Пикеринг, идущий впереди, остановился и посмотрел на следующую статую. Помню, он съежился в тени фигуры и уставился себе под ноги, будто боялся поднять глаза. Я встал рядом с ним, но тоже не смог долго смотреть на статую. Рядом с уродливым типом в накидке и большой шляпе стояла маленькая фигурка в рясе с капюшоном, из рукавов у которой торчали какие-то похожие на змей отростки.

Идти дальше мне уже не хотелось; я знал, что эти статуи еще долго будут мне сниться в кошмарах. Оглянувшись на ворота, я удивился тому, насколько сильно мы от них отдалились.

– Я, наверное, пойду назад, – сказал я Пикерингу.

Тот даже не стал называть меня трусом. Не хотел ссориться и оставаться один.

– Давай просто заглянем в дом по-быстрому, – предложил он. – Стащим оттуда что-нибудь. Иначе никто не поверит.

Одна мысль о приближении к белому особняку с его зрячими окнами заставила меня занервничать. Дом был четырехэтажным, и в нем, похоже, были сотни комнат. Окна верхних этажей были темными, поэтому за ними ничего не было видно. Нижние кто-то заколотил досками от посторонних.

– Нет там никого, зуб даю, – сказал Пикеринг, пытаясь подбодрить нас. Но на меня это не подействовало. Он уже не казался таким смышленым и крутым, как раньше. Просто глупый мальчишка, который не понимает, что творит.

– Не-а, – сказал я.

Он отошел от меня.

– Ладно, я пойду один. А потом расскажу всем, как ты остался ждать снаружи.

Его голос звучал слишком мягко для обычной угрозы. И все же я представил его ликующую рожу, когда нас с Ричи назовут зассыхами. Несмотря на то что я перелез через ворота и зашел так далеко, моя роль будет ничтожной, если Пикеринг дальше пойдет один.

На статуи мы больше не смотрели. В противном случае вряд ли дошли бы до ступеней, ведущих к огромным железным дверям особняка. Впрочем, дорога не заняла много времени. Мы шли медленно и неохотно, но все равно преодолели весь путь очень быстро. На ватных ногах я проследовал за Пикерингом.

– Зачем двери сделаны из металла? – спросил он.

Ответа у меня не было.

Пикеринг надавил обеими руками на ручки. Одна из них скрипнула, но не открылась.

– Заперто, – констатировал Пикеринг.

Но когда он снова толкнул дверь, на этот раз навалившись всем телом, я заметил, что в окне второго этажа что-то мелькнуло. Какая-то бледная фигура. Как будто она появилась из темноты и нырнула обратно, быстро, но грациозно. Словно всплывающий на поверхность темного пруда карп, который тут же исчезает, едва блеснув белой спиной.

– Пик! – прошептал я.

Тут в двери, на которую навалился Пикеринг, что-то лязгнуло.

– Открыто, – воскликнул он, уставившись в узкую щель между железных створок.

Я не мог отделаться от мысли, что дверь открыли изнутри.

– Я бы не ходил, – сказал я. Он улыбнулся и махнул мне, чтобы я подошел и помог ему. Я остался стоять на месте, глядя на окна верхних этажей. Открывающаяся дверь издала скрежещущий звук. Не говоря ни слова, Пикеринг вошел в дом.

Тишина была такая, что в ушах у меня гудело. По лицу стекали струйки пота. Хотелось убежать к воротам.

Лицо Пикеринга вновь появилось в дверном проеме.

– Давай быстрее. Посмотри, сколько тут птиц, – произнес он, задыхаясь от возбуждения, и снова исчез.

Я заглянул в дом и увидел огромный пустой холл с лестницей, ведущей на второй этаж. Пикеринг стоял посреди помещения и смотрел на пол. Деревянные половицы были устланы высохшими трупиками птиц. Сотнями мертвых голубей. Я зашел внутрь.

В холле не было ни ковров, ни штор, ни ламп – лишь белые стены и две закрытые двери напротив друг друга. Птицы были очень тощими, у большинства сохранились перья, от других остались только кости. Некоторые уже превратились в прах.

– Залетают сюда и не могут найти еду, – объяснил Пикеринг. – Нужно будет собрать черепа.

Он по очереди подошел к каждой двери и подергал ручки.

– Заперто, – сказал он. – Обе заперты. Давай поднимемся по лестнице. Посмотрим, нет ли чего в комнатах.

Я вздрагивал при каждом скрипе ступеней, поэтому попросил Пикеринга идти с краю, как я. Но он меня не послушал и побежал вверх, топая как слон. Когда я догнал его на первом повороте, меня снова посетило странное чувство. Стало душно и жарко, словно мы оказались в каком-то тесном пространстве. Преодолев всего один пролет, мы оба буквально взмокли от пота. Мне пришлось прислониться к стене.

Пикеринг посветил фонариком на второй этаж. Мы увидели лишь голые стены пыльного коридора. Откуда-то сверху проникал слабый солнечный свет, но его было недостаточно.

– Идем, – сказал Пикеринг, не оборачиваясь.

– Я на улицу, – сказал я. – Мне нечем дышать. – Но, начав спускаться, я услышал, как где-то внизу что-то со скрипом открылось и закрылось. Я замер и услышал, как в ушах стучит кровь. Меня прошиб ледяной пот. Что-то очень быстро наискось пересекло столб света, падающий сквозь открытую входную дверь.

В глазах у меня закололо, голова закружилась. Боковым зрением я видел лицо Пикеринга, глядящего на меня сверху, со следующего лестничного пролета. Он с громким щелчком выключил фонарик.

Существо в холле двинулось снова, в обратном направлении, но задержалось у края полосы света. И принялось нюхать грязный пол. От одной его манеры двигаться мне стало дурно, и я готов был упасть в обморок. Мне показалось, что это женщина, хотя у людей в таком преклонном возрасте сложно определить пол. Голова была почти лысой, а кожа – желтого цвета. Существо больше походило на куклу, сделанную из костей и облаченную в грязную ночную рубашку, чем на пожилую даму. Да и как пожилые дамы могут двигаться так быстро? Оно перемещалось боком, как краб, все время глядя на дверь, поэтому лица я разглядеть не мог. Что, впрочем, к лучшему.

Я был уверен, что если побегу, существо непременно посмотрит наверх и увидит меня. Поэтому я сделал два осторожных шага и зашел за угол следующего лестничного пролета, где уже прятался Пикеринг. У него был вид, будто он изо всех сил пытается не расплакаться. Я вспомнил о каменных статуях детей на улице и о том, что́ они сжимали в своих маленьких ручках, и тоже едва сдержал слезы.

Потом мы услышали, как внизу открылась другая дверь. Прижавшись друг к другу и дрожа от страха, мы заглянули за угол пролета, хотели убедиться, что существо не идет за нами. Но внизу была уже другая тварь. Я увидел, как она суетится возле двери, словно курица-наседка, и закричал бы, если б у меня не перехватило дыхание.

Эта тварь двигалась быстрее, чем первая, с помощью двух черных палок. Скрюченная и горбатая, облаченная в пыльное черное платье, подол которого волочился по полу. Проглядывающее сквозь вуаль лицо было худым и болезненно бледным, как личинки жуков, которых мы находили под отсыревшей корой деревьев. А когда она издала свистящий звук, мои уши пронзила боль и кровь застыла в жилах.

Лицо у Пикеринга перекосило от страха, оно так побледнело, что было видно одни глаза.

– Это же старушки? – спросил он надломленным голосом.

Я схватил его за руку.

– Нужно выбираться отсюда. Может, с другой стороны есть окно или еще одна дверь?

Если это так, мы должны подняться по лестнице, пробежать через все здание и найти другой путь на первый этаж, и только тогда сможем выбраться.

Я снова посмотрел вниз, чтобы проверить, что они делают, и тут же пожалел об этом. Теперь там было еще двое. Высокий человек с похожими на ходули ногами поднял на нас неподвижное лицо. У него не было ни губ, ни носа, ни век. Он был одет в мятый костюм, на поясе висела золотая цепочка для часов. Перед ним стояло плетеное кресло на колесах, в котором лежал сверток, завернутый в клетчатые одеяла. Из-под одеял выглядывала маленькая голова в кепке с лицом желтым, как консервированная кукуруза. Первые двое стояли возле открытой двери, так что путь к отступлению был отрезан.

Мы бросились вверх по лестнице в еще более жаркую тьму. Тело у меня стало каким-то тяжелым и неловким, ноги подгибались. Пикеринг с фонариком бежал впереди и локтями не давал мне обогнать его. Я натыкался на его спину, запинался об его лодыжки и сквозь его учащенное дыхание слышал, как он давится слезами.

– Они гонятся за нами? – спрашивал он не переставая. У меня не хватало воздуха в легких, чтобы ответить ему. Мы бежали по длинному коридору мимо десятков закрытых дверей. Я старался смотреть только вперед и знал, что окаменею от ужаса, если одна из дверей откроется. Мы с Пикерингом топали так громко, что я совсем не удивился, когда услышал за спиной щелчок открывшегося замка. Мы обернулись на звук – и это было нашей ошибкой.

Сперва нам показалось, что существо нам машет. Но потом поняли, что костлявая дама в грязной ночной рубашке двигает своими длинными руками, чтобы привлечь внимание других тварей, поднимающихся по лестнице вслед за нами. Мы услышали доносящееся из темноты суетливое шарканье ног. Я удивился, как эта тварь сумела разглядеть нас сквозь грязные бинты, которыми была замотана ее голова. Снова раздался жуткий свист, и тут же стали открываться другие двери, будто выпуская спешащих из комнат тварей.

В конце коридора виднелась еще одна лестница, освещенная чуть больше благодаря свету, проникавшему сквозь окно тремя этажами выше. Но стекло, похоже, было грязным, потому что на лестнице меня посетило чувство, будто мы оказались под водой. Когда Пикеринг повернулся, перед тем как броситься вниз по лестнице, я увидел, что лицо у него блестит от слез, а по одной штанине расползается темное пятно.

Спускаться вниз оказалось невероятно тяжело. Будто у нас совсем не осталось сил, будто страх высосал их подчистую. Но не только он мешал бежать. Воздух казался настолько сухим и спертым, что было тяжело дышать. Рубашка у меня прилипла к спине, подмышки взмокли. Волосы у Пикеринга были влажными, он сильно сбавил скорость, и я обогнал его.

Спустившись с лестницы, я вбежал в другой длинный пустой коридор с закрытыми дверями, из конца которого шел сероватый свет. Решив немного передохнуть, я согнулся пополам и уперся руками в колени. Но бежавший сзади Пикеринг врезался в меня и сбил с ног. Он перепрыгнул через меня, при этом наступив мне на руку.

– Они идут, – в слезах проскулил он и поковылял дальше по коридору.

Поднявшись на ноги, я последовал за ним. Хотя эта идея мне не нравилась, поскольку, если некоторые из них остались ждать нас в холле у входных дверей, а другие зайдут к нам с тыла, мы окажемся в ловушке. Я даже подумал о том, чтобы открыть дверь в одну из комнат и выбить доски на окне. Когда мы бежали по коридору, из них выходили словно разбуженные шумом твари. Из некоторых, но не из всех. Так что, возможно, стоило попытать счастья за одной из дверей.

Я окликнул Пикеринга. Вместо оклика у меня получился какой-то сип, как у школьного астматика Билли Скида. Поэтому, видимо, Пикеринг меня не услышал, поскольку продолжал бежать. Когда я гадал, какую дверь выбрать, раздался тоненький голосок:

– Можешь спрятаться здесь, если хочешь.

От неожиданности я подпрыгнул с криком, словно наступил на змею, и уставился туда, откуда донесся голос. Из щели между дверью и рамой выглядывало лицо маленькой девочки. Она улыбнулась и открыла дверь шире.

1. Духи предков, изыдьте! (Лат.) – Здесь и далее прим. пер.

12 3 4 След.

Уснут не все

* * *

Предисловие автора

Куда приходят ангелы

* * *

С этой книгой читают

Другие книги автора