Недо

своих зубов – вставные? Не противно разве самому будет чувствовать, как юная и свежая влага ее рта, пусть даже с привкусом никотина, смешивается с желтой и гнилостной слюной твоей дряхлой пасти? Пиздец

Сразу стало легче. Но тут же и тревожно: он напрочь не помнит, как клал сюда градусник. Не помнит от слова «совсем», как шутят сейчас молодые люди и продвинутые старцы. Выпить еще «Фервекса»? Нет, подряд нельзя, его принимают, кажется, часов через пять-шесть. Да и не останется больше, а вдруг

Из-за этих мысленных маятников Грошеву показалось, что его бросает то в жар, то в холод. Пощупал ладонью лоб, показалось горячо. Или ладонь холодная? И щеки, кажется, горят. И шея. В одном из кухонных ящиков были всяческие лекарства и вроде бы градусник.

Никто не ругает. Даже милиция в понимание входит. – Полиция. – Ну да. Сколько лет, а никак не привыкну. Зачем поменяли? Чужое слово, буржуазное. – Согласен. – Бывает иногда, делают замечание, у них такая

А еще он не любил этих выражений – «на Брод», «прошвырнемся», в нем рано было развито чувство слова и отторжение скоропортящегося сленга, в том числе попыток русифицировать английское просторечие. Когда занялся переводами, думал об этом всерьез. Помнится, поучаствовал в споре о новом переводе книги «Над пропастью во ржи». У него было четкое мнение: да, перевод Райт-Ковалевой неточен, он не адекватен стилистике авторской речи, более грубой и жаргонной, зато передано самое важное – образ мыслей героя. Новый же перевод выглядит пародийным из-за слов типа «погань», «всяко-разно», «херня», «не в жилу», «трындеть», и все это – в первом же предложении. Такое ощущение, что переводчик русифицировал не только речь, он самого этого американского подростка сделал реальным русским пацаном, каким-нибудь Коляном или Вованом из хрущевок, и это, конечно, дико. Переводить надо так, был убежден Грошев, чтобы легкий прив

знаю, Есенина не модно сейчас любить, сейчас модно – Бродского, Пастернака, кто там еще? Пробовал, читал – ничего не запоминается! У Есенина все влет с первого раза. Что стоишь, согнувшись, клен заледенелый! Ты жива еще, моя старушка! Шаганэ ты моя, Шаганэ! Прочитал – и все, само в память вошло. Ведь так? – Мнемоническое качество для стихов не самое главное. – Мнемоническое? То есть что они запоминаются? Не скажи. Стихи должны звучать, они ведь сначала устные были, когда бумаги еще не было? Гомер там и… кто еще? – Много кого.

В очередь, сукины дети, в очередь! Юна, не обижайтесь, это цитата. Мем. – Из «Собачьего сердца», мать часто смотрела, я тоже. – Прямо маслом по сердцу. Тогда курите оба!

потом попугай меряет, получается целых тридцать

– Себя. Ведь это неправда, жизнь не пошлая и не гнусная. Она интересная. Я ее люблю. Зачем сказал?

в этом власть припишет, конечно, себе. Но ручки вымойте все-таки, вот сюда, будьте любезны, дама вперед! – командовал Леня.  – Ибо нечистым трубочистам стыд и срам! Я одной из дочек читал «Мойдодыра», а она: какой такой умывальник? Как он отдельно, без ванной живет? Почему мыть до дыр? Если мыть до дыр, человек прохудится! Дети, дети, скучно без вас на свете! Вымыли? Теперь, Миша, давай, рассказывай, что случилось.