Макиавелли

Jean-Yves Boriaud

MACHIAVEL

© PERRIN 2015

© Шумилова Г., перевод на русский язык, 2016

© Шумилова И., перевод на русский язык, 2016

© Троицкая М., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2016

КоЛибри®

Пролог

Макиавелли как исторический персонаж – фигура в высшей степени парадоксальная. Первый из парадоксов Никколо Макиавелли – в явном несоответствии между его политическим статусом и всемирной славой, сопутствовавшей его творчеству: каким образом чиновник средней руки, не занимавший высоких должностей и не облеченный властью, сумел предложить универсальный анализ хаотичной картины мира, в котором он жил, и войти во всемирную историю политической мысли?

Во Флоренции эпохи Возрождения право принятия решений сохранялось за магистратами, избираемыми путем голосования и/или по жребию. Но Макиавелли не принадлежал к касте магистратов и лишь служил ей по дипломатической части, больших чинов не имел и во всех своих многочисленных дипломатических миссиях был на вторых ролях, нередко состоя при особе официального посла Флорентийской республики.

Можно ли его отнести к разряду великих гуманистов, знатоков и страстных поклонников древнеримской и древнегреческой литературы, которых правители того времени призывали к себе на службу в деликатных обстоятельствах? По всей видимости, нет. Макиавелли был человеком просвещенным, имел классическое образование, впрочем весьма ограниченное и не выходившее за рамки того, что надлежало знать флорентийскому буржуа: он читал Тита Ливия, Лукреция, Плутарха в латинском переводе, римских стратегов. Однако его примеры из классических текстов не отличаются большой оригинальностью и порой повторяют расхожие цитаты, которые мы находим у авторов того времени.

Был ли Макиавелли солдатом, стратегом, который лишь распространил анализ военного опыта на сферу политики? К такому выводу можно прийти на том основании, что в каждом из своих произведений он размышляет о путях обновления военного дела. Действительно, уступая его настойчивым просьбам, Флоренция поручила ему набор в флорентийскую армию, которой предстояло сменить наемные отряды кондотьеров, давно отжившие свой век. Однако результат этого начинания не оправдал ожиданий, как стало ясно после осады Прато в августе 1512 г., когда испанское войско вице-короля Неаполя Рамона де Кардоны наголову разбило флорентийцев; поражение вызвало во Флоренции целую бурю насмешек над военными доблестями макиавеллиевских рекрутов.

Как же случилось, что чиновник на вторых ролях благодаря своим политическим произведениям приобрел мгновенно и на века европейскую – и весьма скандальную – славу, а его мысль была обобщена, точнее, заключена в прокрустово ложе прочно устоявшегося термина «макиавеллизм», ставшего синонимом циничного лицемерия? И сразу же, во времена Возрождения, возникли в изобилии антиподы Макиавелли. Само по себе это явление далеко не ново: любые сколько-нибудь оригинальные идеи порождали в ту пору целый шквал злобных пасквилей. Но в случае с Макиавелли реакция была мгновенной и резкой: дело дошло до прямых нападок, начало которым положил вышедший в 1576 г. трактат гугенота Иннокентия Жантийе. Он стоит у истоков долгой традиции заблуждений^[1] относительно политических идей Макиавелли. Но были и другие труды, столь же полемически направленные, но более конструктивные, написанные по образцу «Воспитания христианского государя» (Institutio principis Christiani) Эразма Роттердамского (эта работа была начата в 1516 г. и предназначалась Карлу V). «Воспитание» было задумано как оптимистический трактат о природе человека и, следовательно, по сути своей, было «антимакиавеллистским». Макиавелли действительно не повезло: с самого начала его имя оказалось в центре полемики, развернувшейся в рядах гуманистов между чистыми теоретиками, такими как Эразм – он был смел в вопросах теологии, но до конца оставался кабинетным ученым, – и практиками, такими как автор знаменитых «Шести книг о государстве» (Les six livres de la République) Жан Боден, – им приходилось приспосабливаться к условиям жесточайших военных конфликтов, сопровождавших возрождение наук, литературы и искусств в Европе. Одни, невзирая на суровые времена, оставались неисправимыми оптимистами и при любых обстоятельствах утверждали веру в то, что человек по своей природе добр; другие, от Макиавелли до Гоббса, строили свои системы на идее об изначальной и неизменной порочности человеческой натуры. В конечном счете Макиавелли имел несчастье приобрести весьма необычную посмертную славу; его искаженный в истории образ, своего рода «черная легенда», дал основание последующим поколениям критиков для демонизации (в буквальном смысле слова) этого исторического персонажа вне всякой связи с его произведениями.

Для того чтобы фигура Макиавелли, освободившись от наслоений мифотворчества и домыслов, заняла достойное его политического гения место, Италии понадобилось обрести собственную государственность. В конце XIX в., после национального объединения, страна в порыве гордости воздавала почести своим героям, о которых редко вспоминала в смутные времена. В городских парках Рима, новоиспеченной столицы Италии, на специально выделенные средства были установлены памятники великим итальянцам. У ведущей на Капитолийский холм лестницы работы Микеланджело была воздвигнута поныне существующая статуя «народного трибуна», злополучного героя римской коммуны 1347 г. Кола ди Риенцо, которому Вагнер посвятил одну из своих опер. Тогда же появились монументальные труды о великих итальянцах, принадлежавшие перу просвещенных политиков, чей авторитет был непогрешим. В то время Италия, утверждая себя в качестве светского государства, стремилась разорвать многовековую связь Рима с Ватиканом. В этих условиях эмблематическая фигура флорентийского секретаря заняла свое место в пантеоне светских героев.^[2] Макиавелли, без сомнения, принадлежал к числу «великих людей», поскольку именно его трактату «Государь» (Il Principe) мы обязаны появлением понятного во всем мире термина «макиавеллизм», ставшего синонимом беспринципности и цинизма. Дополнительным аргументом в пользу Макиавелли было и то, что католическая церковь внесла все его сочинения в список запрещенных книг. Возвеличить его как героя означало возвести на пьедестал жертву клерикализма. Жертвой инквизиции был также Джордано Бруно, сожженный на костре за свои идеи. Его статуя усилиями Итальянского государства, после долгой борьбы, была воздвигнута в 1889 г. в самом центре Рима, на Кампо-деи-Фьори.

Для прославления Макиавелли в качестве героя Италии было необходимо заступничество влиятельных фигур нового светского государства. В этой роли выступили сенатор Итальянского королевства, депутат, позднее министр народного образования Паскуале Виллари, выпустивший внушительный труд «Никколо Макиавелли и его время» (Niccolò Machiavelli e i suoi tempi), и еще один весьма уважаемый итальянский сенатор Оресте Томмазини, автор трактата «Жизнь и сочинения Никколо Макиавелли в их отношении к макиавеллизму» (Niccolò Machiavelli nella loro relazione col machiavellismo).

Собственно говоря, для того чтобы причислить Макиавелли к сонму героев, имелись все основания. В 1559 г., то есть через двадцать семь лет после выхода в свет «Государя», сочинения Макиавелли – к несчастью или к чести его – попали в объемный Индекс запрещенных книг, учрежденный по наущению инквизиции суровым папой Павлом IV (Джанпьетро Карафой). Впрочем, появление Индекса обернулось выгодой для швейцарских издателей, регулярно переиздававших «Государя», датируя издания предшествующими годами, а также его переводы, формально не подпадавшие под папский запрет. После выхода папского указа в Индекс запрещенных книг включались произведения приверженцев самых разных идей и направлений, и в результате со временем сложилось на удивление разношерстное братство, куда вошли и Жантийе, и Фридрих II, и Монтескье, и Вольтер.

Работы Виллари и Томмазини, замечательным образом дополнявшие друг друга, стали литературным памятником Макиавелли. Они показали, как благодаря документам эпохи можно преодолеть устоявшиеся за три века гонений стереотипы и восстановить исторический контекст, в котором родилась его политическая мысль. И кроме того, понять, каким образом рассуждения скромного дипломата на вторых ролях, жившего в республике с населением в пятьдесят тысяч жителей, обрели универсальность и возродили многовековую политическую науку, а бурные события, сотрясавшие Северную Италию, столь мучительно расстававшуюся со Средневековьем и вступавшую в эпоху Возрождения, дали повод к анализу и умозаключениям, воспринятым последующими поколениями как безоговорочно пагубные. Сочинения Макиавелли символизировали недопустимый для общественного сознания разрыв с политическими схемами, возникшими еще в Античности и переосмысленными в Средние века, обновленная версия которых была предложена учеными-эрудитами Возрождения. Очевидно, для того чтобы понять истоки и глубину пропасти, отделявшей идеи Макиавелли от этих классических схем, необходимо остановиться на обстоятельствах личного и исторического характера, в которых расцвел «гений Макиавелли».

1
Род Макиавелли

Консортерия^[3]

Никколó ди Бернардо деи Макиавелли родился 12 мая 1469 г. во Флоренции, в приходе Санта-Феличита. Он появился на свет в фамильном гнезде Макиавелли, расположенном на юге города в Ольтрарно, то есть «за рекою Арно». Родовое палаццо состояло из группы строений в несколько этажей, окружавших двор (Корте-ди-Макиавелли) с крытой галереей. Дом Макиавелли стоял на виа Романа (современное название виа Гвиччардини). Эта улица, где селились зажиточные горожане, вела от Понте-Веккьо до городских ворот Сан-Пьетро-Гатталино (ныне Порта-Романа). Административно она принадлежала кварталу Санто-Спирито и находилась на территории гонфалоне Никкио. В палаццо жили отец Никколо Бернардо, его мать Бартоломея, а также представители другой ветви рода Макиавелли – родня кузена Никколо д’Алессандро Макиавелли: его братья и сестры, жена и трое детей.

Откуда вела свое происхождение вся эта многочисленная братия? Из ближайших окрестностей, так называемого контадо. Семейство переселилось в город самое позднее в первые годы XIII в. из сельской местности, точнее, из городка Валь-ди-Пеза, расположенного в пятнадцати километрах от Флоренции. Еще при жизни Никколо семья сохраняла в этих землях владения, доставшиеся от далеких дворянских предков, и пользовалась наследственными правами в местных приходах. Так, брат Никколо Тотто получил бенефицию в приходе Сант-Андреа в Перкуссине. Кроме того, род Макиавелли владел двумя имениями (poderi) и домом, прозванным соседями «Альбергаччо», в деревне Сант-Андреа, унаследованными от богатого дядюшки, которого тоже звали Тотто. Следовательно, вопреки долго бытовавшему мнению Макиавелли не были людьми «недостаточными» и, хотя никогда и не поднимались до высших должностей, уже с XIII в. имели во Флоренции определенный вес, о чем свидетельствуют трагические обстоятельства, оставившие глубокий след в средневековой истории Флорентийской республики. Так, в «Новой хронике» (Cronica Nuova) Джованни Виллани,^[4] ценном источнике сведений о жизни флорентийцев, Макиавелли упоминаются наряду с такими знаменитыми родами, как Содерини и Каниджани в числе гвельфов из квартала Ольтрарно, изгнанных в 1260 г. из города. В тот год гвельфы, сторонники папы римского, враждовавшие с гибеллинами, которые поддерживали императора Священной Римской империи, потерпели сокрушительное поражение в битве при Монтаперти (неподалеку от городка Кастельнуово-Берарденга, принадлежавшего Сиене). Флорентийские гвельфы, потеряв десять тысяч убитыми, были наголову разбиты сиенскими гибеллинами под началом короля Манфреда Сицилийского. Последствия этого поражения для Флоренции были катастрофическими: город едва не был стерт с лица земли. В конце концов гибеллины «ограничились» тем, что разрушили башни флорентийских консортерий и выдворили гвельфов из города. Изгнание продолжалось девять лет, по прошествии которых гвельфы вернулись во Флоренцию и со временем восстановили свои палаццо.

Еще до рождения Никколо из семьи Макиавелли вышли двенадцать гонфалоньеров,^[5] а также несколько приоров (членов Синьории, высшего органа выборной власти во Флоренции). Этот факт явно свидетельствует об их принадлежности к числу влиятельных флорентийских родов, хотя они и не оставили сколько-нибудь заметного следа в истории города. Впрочем, было одно исключение из этого правила: адвокат Джироламо д’Аньоло Макиавелли, ярый противник клана Медичи. Он был арестован, подвергся пыткам, затем был выслан из города и закончил свои дни в тюрьме. Иными словами, Макиавелли были частью городской верхушки, то есть popolo grasso (ит. «жирный народ»); ей противостоял класс мелких ремесленников и торговцев, popolo minuto (ит. «тощий народ»). В описываемую эпоху в флорентийском обществе наблюдалась тенденция к смешению popolo grasso с обедневшей аристократией, которая, породнившись с зажиточными пополанами, стремилась вернуть блеск своим дворянским гербам. В отличие от других итальянских городов, например Венеции, где аристократия становилась все более закрытой социальной группой, во Флоренции «жирный народ», то есть богатые купцы и видные судейские, поддерживал более или менее официальные связи с потомственным дворянством. Большинство «жирных» пополанов составляли гвельфы; они стремились к власти и состояли во всех органах городского управления и многочисленных «Советах», куда получали доступ по праву рождения или благодаря нажитому состоянию.

Отец

Итак, наше повествование дошло до Бернардо ди Никколо ди Буонинсенья Макиавелли, отца Никколо. Он родился во Флоренции в 1428 г. в семье Никколо ди Буонинсенья. События его жизни дошли до нас благодаря рукописи, которая была найдена незадолго до Второй мировой войны и ныне хранится в Библиотеке Рикордиана во Флоренции. Эта рукопись – книга записей (ит. Ricordanze), хроника периода 1474–1487 гг., написанная рукой самого Бернардо. Эти своего рода автобиографические записки относятся к жанру, широко распространенному в те времена (существует более 330 подобных записок, большинство которых появились после 1350 г.). Их авторы – люди из купеческой среды. Они описывали материальную сторону своей жизни во всех повседневных подробностях, а сам жанр возник в ту пору Возрождения, когда в сознании западной буржуазии утверждалась мысль о ценности индивида, и вырос из другого типично флорентийского жанра, более близкого к книге учета («амбарной книге»). В такие книги, помимо совершенных сделок, купец заносил и все важные события семейной истории, подчас сопровождая их комментариями, которые придавали запискам более «литературный» характер. Эти «литературные зарисовки» в чем-то сродни живописным портретам; их писали в тот же период по заказу зажиточных купцов великие фламандские мастера. В то время во Флоренции подобных весьма основательных сочинений под названием Ricordi, Ricordanze или Libri della famiglia существовало великое множество, и, к большой радости современных историков, они содержали подробно составленные родословные, ничего общего не имевшие с вымышленными генеалогиями дворянских родов, в создании которых упражнялась, изыскивая себе мифических предков, аристократия. Впрочем, в среде гуманистов вопросы ведения домашнего хозяйства были в моде. Достаточно вспомнить по этому поводу сочинение великого итальянского архитектора Альберти «Книги о семье» (Libri della famiglia), посвященное воспитанию детей, браку, управлению имуществом и дружбе, а также высказывания Монтеня («Опыты» (Essais), I, 39) о благородстве домашнего труда. Воспоминания Бернардо Макиавелли содержат триста записей и, по словам самого автора, представляют собой трактат о buon governo (ит. «правильное ведение») домашних дел. Примечательно, что сорок лет спустя Никколо Макиавелли употребит это словосочетание для обозначения темы своих собственных размышлений в трактате «Государь»… Большинство записей содержат сведения о состоянии дел в сельских владениях семьи, но пять из них, как мы увидим дальше, касаются воспитания Никколо.

Бернардо учился юриспруденции и даже был доктором права, однако доподлинно неизвестно, сумел ли он извлечь выгоду из своего диплома, хотя некоторые утверждают – пусть и не имея на то оснований, – что он состоял юрисконсультом при казначействе. В 1458 г. Бернардо женился на молодой вдове Бартоломее ди Стефано (ди Алессандро Нелли). Она умерла предположительно в 1496 г. Был ли этот союз браком по расчету? Первый муж Бартоломеи аптекарь Никколо Беници принадлежал к роду, состоявшему в открытой оппозиции к Медичи, которые находились у власти с 1434 г. Однако сам он, в отличие от многих своих сородичей, не участвовал ни в одном заговоре. Беници и Макиавелли жили по соседству, и, верно, именно благодаря этому обстоятельству и был заключен брак Бернардо с Бартоломеей. По некоторым сведениям, у Бартоломеи была дочь от первого брака Лионарда, однако нам о ней ничего не известно. Бернардо часто упоминает о жене в своих записках («la mia donna», «la Bartolomea»), но лишь одна деталь говорит о том, что она была в семье чем-то большим, чем классическая домохозяйка: для своего сына Никколо она сочиняла стихи религиозного содержания, что указывает на серьезное воспитание и «культуру», явно превосходившую требования, которые предъявлялись к молодой женщине в те времена… От этого брака родились две дочери, получившие цветочные имена: в 1465 г. на свет появилась Примавера (примула), а в 1468 г. Маргарита; затем 3 мая 1469 г. родился Никколо (его крестили на следующий день после рождения в церкви Санта-Мария-дель-Фьоре) и в 1475 г. Тотто, названный так в честь щедрого дядюшки, который, как уже говорилось, оставил Бернардо, помимо кое-каких долгов, имение Альбергаччо, расположенное в приходе Сант-Андреа в Перкуссине, где после возвращения Медичи во Флоренцию в 1512 г. Никколо провел часть своей многолетней ссылки.

Ricordi Бернардо Макиавелли, которые открываются записью от 30 сентября 1474 г. и заканчиваются 19 августа 1487 г., рисуют нам, с одной стороны, образ землевладельца средней руки, хозяйственные амбиции которого не идут дальше выращивания традиционных культур, а с другой – деревенского нотабля, который вершит третейский суд в банальных, но при этом весьма затруднительных ситуациях. Назовем для примера дело служанки Лоренцы, которая попала в «историю» – впрочем, далеко не оригинальную, – на радость социологам, изучающим Флоренцию эпохи кватроченто. Несчастная служила в семье Макиавелли и жила в доме самого Бернардо. Она совсем некстати «понесла», и с просьбой рассудить это дело и определить вред, который был причинен Лоренце, обратились… к мессеру Бернардо. Убоявшись пятна, которое может лечь на доброе имя Макиавелли из-за этой досадной истории, он, оценив ущерб, в наказание за настойчивые домогательства присудил своему соседу и кузену Никколо д’Алессандро Макиавелли возместить его жертве.

Однако настоящей страстью Бернардо были, по счастью, книги. В те времена это разорительное увлечение было доступно только богатым семьям, увлеченным идеями гуманизма. Макиавелли не принадлежали к этому кругу, и потому Бернардо пришлось прибегать к различным малоприятным уловкам, чтобы заполучить издания, необходимые для домашней библиотеки во Флоренции конца XV в. Известно, что по заказу флорентийского издателя немецкого происхождения Никколо ди Лоренцо делла Манья он составлял перечень географических названий (городов, поселений, рек и гор) к изданию произведений Тита Ливия и в качестве платы за свой тяжкий кропотливый труд получил это самое издание. Обладая обширными познаниями, он, вследствие своего юридического образования, в основе которого в те времена лежало прежде всего изучение позднего римского права – Пандектов и Кодекса Юстиниана, – имел особый вкус к трудам по истории. В своих записках Бернардо довольно точно описывает книги, составлявшие его библиотеку или проходившие через его руки. Это была библиотека, достойная подлинного гуманиста. Здесь был, конечно, Цицерон. Его извлекло на свет божий и издало предыдущее поколение – поколение искателей рукописей, таких как Поджо Браччолини или Бьондо. Сам владелец библиотеки обращался к этим томам, стремясь обнаружить в них тайные пружины политики и принципы политической морали. И Никколо в свое время найдет случай вспомнить о них. В своих записках Бернардо «заимствовал» мысли и рассуждения из цицероновых «Филиппик», опасного политического памфлета, направленного против его врага Антония, который так и не смог простить их Цицерону… В 1480 г. Бернардо читал диалог «Об ораторе» (De oratore), ставший библией гуманистов эпохи Возрождения, настоящим учебником риторики для современников, полагавших, что в нем содержатся все секреты искусства убеждения… Читая «Записки» Бернардо, мы узнаем, что в 1470-х гг. он не раз обращался к трактату De officiis («Об обязанностях»), который рисует образ идеального политика в условиях республики. В библиотеке Бернардо хранилась также работа гуманиста Флавио Бьондо «Декады истории начиная от упадка Римской империи» (Historiarum ab inclinatione Romani imperii). Сочинение представляло собой масштабный проект, охватывающий период с конца Римской империи до второй половины XV в. До конца жизни он успел завершить только три «декады», дойдя до 1440-х гг. В своих книгах Флавио Бьондо, которому приписывают термин «Media Aetas» (Средние века), подробно осветил этот, по всеобщему признанию, «темный» период истории. Успех его труда был велик, а сам труд оставил глубокий след в историографии.

Юрист по образованию, Бернардо Макиавелли сам стал героем сочинения известного юриста своего времени, первого консула Флоренции Бартоломео Скала «О законах и юриспруденции» (De legibus et iudiciis, 1483). Это трактат в форме диалога между автором и Бернардо Макиавелли, который назван «его близким другом» (лат. «amicus et familiaris meus»). В воображаемом диалоге Бернардо отводится роль ярого приверженца буквы закона. Для Бернардо было честью выступить в роли участника столь важного ученого спора. Позднее Никколо Макиавелли позаимствует эту вольную технику представления разных точек зрения, намеренно свободную от жестких рамок. Примером таких заимствований станет его сочинение «О военном искусстве» (Dell’arte della guerra)… И в целом у нас есть все основания полагать, что Бернардо, несмотря на скудные денежные средства, сумел сохранить и даже приумножить и финансовый, и интеллектуальный потенциал семейства Макиавелли (экономист Мило причисляет его к одному из пятисот богатейших родов Флоренции своего времени, хотя и помещая Макиавелли в конце списка). Никколо редко упоминает отца в своих произведениях, явно не располагавших к автобиографическим экскурсам, но как не признать черты Бернардо в описании старого Никомако из пьесы «Клиция» (Clizia), каким он был до того, как влюбился в свою юную воспитанницу. Рассудительная Софрония рисует нам портрет gentleman farmer^[6] эпохи гуманизма:

…он был сама рассудительность и спокойствие. Время свое проводил он в неустанных трудах: вставал спозаранку, шел в церковь, распоряжался по дому; затем – если бывала нужда – отправлялся на площадь, на рынок, в присутственные места; если нужды в том не было – уединялся с кем-нибудь из сограждан для степенного разговора или шел к себе и погружался в деловые бумаги и счетные книги; после чего приятственно обедал в кругу семьи, а отобедав – занимался с сыном, наставлял его, рассказывал назидательные истории о доблестных мужах и при помощи многоразличных примеров из античной и современной истории обучал его жизни; затем снова выходил из дома либо по делам, либо для честного и серьезного времяпрепровождения. Возвращался же всегда до вечерней молитвы. Немного посидев с нами возле камелька – если дело было зимой, – он направлялся в свою комнату и работал. А около девяти вечера все весело садились за ужин. Таковой его образ жизни являлся примером для всех домашних, и всякий устыдился бы не следовать его примеру. Так размеренно и приятно текла наша жизнь.^[7]

Бернардо тяжело болел во время эпидемии чумы, которая свирепствовала в этих краях в 1479 г. Он выжил, но с этого времени его имя все реже упоминалось в флорентийских хрониках, и так продолжалось вплоть до его смерти 10 мая 1500 г.