Осокин оглядел спортивный зал. Небольшой павильон с высоким потолком. Под потолком с равным промежутком шли ряды железных ферм, каждая их которых опиралась по бокам на толстенные бетонные колонны. Стены побелены. В центре пол был окрашен в желтый, вдоль стен – в синий, и разделен белыми полосками. Два соревновательных помоста с резиновыми вставками в трех метрах друг от друга, на правом собрана штанга. Рядом с каждым помостом стояло табло. Левое выключено; на правом – ярким зеленоватым светом высвечивалось имя «Алексей Сидоров». А внизу подпись: «Толчок. 2й подход. Вес штанги 225 кг». За табло и помостами – большой тент во всю высоту зала с описанием соревнований. Напротив них – жалкое подобие трибун: несколько рядом обшарпанных скамеек и офисных кресел.

Осокин перевел взгляд на снаряд. Четыре красных диска одинакового размера и толщины, с одной стороны упирались во втулку, с другой – зажимались специальным замком. На диске написано ROGUE 25 кг. Данил стал считать: «Восемь дисков по двадцать пять килограммов. Это ж… двести кило! А почему тогда на табло горит надпись двести двадцать пять?

Не стал вникать в подробности. Да и голова болит, не до школьной арифметики сейчас. «Наверное, у меня давление подскочило…»

Справа от помоста поставили стол – две школьные парты, застеленные какой-то зеленой шторой, или большим зеленым покрывалом. На одном стоит табличка «Жюри». За столом – две небольших скамейки. Справа от стола стоит сигнальное табло с тремя лампочками белого цвета и тремя лампочками красного цвета. Напротив помоста три стула, на которых лежали три пульта. И пустые трибуны позади зала. Соревновательная зона огорожена съемным заборчиком. Каждая секция заборчика была перетянута небольшим тентом с логотипом спортивного комплекса. Наверное, чтобы лишние не мешали, подумалось Осокину.

Вспомнил, зачем его сюда пригласили. Тут парень свалился в обморок, а через несколько минут у него остановилось сердце. И зовут парня Алексей Сидоров. Как раз перед самым подходом. Интересно, отравили его или же сердце просто не выдержало?

Осокин прошелся по помосту. Ничего интересного для него. Куча белых следов, что идут от стойки с круглой чашкой. В чашке валялся белый порошок и большой белый квадратный кусок магнезии.

Подошел, взял щепотку. Потер ее между пальцев. Порошок, как порошок, ничего особенного. Несколько крупинок упали ему на черные туфли. В адекватном состоянии вряд ли будешь жевать или нюхать этот порошок. Отряхнул руки. Крупинки полетели в разные стороны, оседая на чашке, на рукавах и плечах его черной кожаной куртке, падая на пол. Зря это сделал. И, как назло, не взял собой платок.

Осокин посмотрел на стол. Подошел к столу и вытер руки о скатерть. Первое впечатление не обмануло: стол был действительно застелен старой зеленой шторой.

Оглядел соревновательный зал. Большой, ремонт сделан недавно, на потолке еще не было желтых пятен и потеков от дождя, на железных балках отсутствовала ржавчина.

Посмотрел на большой плакат во всю высоту зала. Надпись «Открытый чемпионат Москвы по тяжелой атлетике среди юношей и девушек до 20 лет». И фотографии спортсменов, поднимающих тяжеленные штанги. Даже есть девушки.

Нет, Осокин бы не хотел себе в жены девушку-штангистку. Обидно как-то, когда девушка может поднять больше, чем ты.

Осокин обошел плакат. На столешнице стоял звуковой пульт, рядом болтался одинокий стул, за пультом виднелся ноутбук. Осокин опять выглянул из-за плаката, увидел по разным его сторонам большие колонки. Как их сразу не заметил? Подошел к ноутбуку. Осокин нажал «пробел». Ничего не произошло. Ноутбук оказался выключенным.

Зал, как зал. Большой плакат использовался в качестве ширмы, чтобы спортсменам можно было спокойно настроиться перед подходом.

До Осокина стали доноситься голоса.

– Так вы ничего не знаете? – спросил Гашаков. Напарник Осокина стоял возле входа в зал и разговаривал с пожилым мужчиной. Старик был одет в спортивный костюм.

– Нет, – ответил тот.

Осокин подошел к ним. Представился по форме. Показал удостоверение старшего лейтенанта МВД.

– Девяткин, Павел Викторович, – кивнул мужчина. – Тренер Алексея Сидорова… Я даже не знаю, что же на самом деле произошло, – продолжил он рассказывать Гашакову. Осокин удивился, на сколько мягким и спокойным был голос старика. «Неужели нисколько не переживает?» – Парень вышел на помост. Вздохнул полной грудью и через пару секунд свалился. Подумали, что обморок, – Девяткин шаркающей походкой на негнущихся ногах пошел к помосту. Шел тренер с ровной спиной, но сильно отклянчив зад. – Вот тут он стоял, а потом свалился, – показал Девяткин.

Осокин с Гашаковым подошли к Девяткину. Осокин еще раз оглядел зал. Просторное помещение. А с места, где лежало тело, было видно все: и судейские стулья, и стол жюри, и трибуны.

– Ну, тут у нас в комплексе носилки есть, на всякий случай, – продолжил тренер. – Парня переложили и понесли в разминочный зал. – Он зашел за плакат и двинулся вглубь зала.

Полицейские шагали следом. При каждом шаге Гашакова по коридору разносилось эхо. Слишком громко цокали каблуки на туфлях, как будто там стояли железные набойки. Осокин морщился, уж очень раздражал этот звук его больную голову. Давление начинало шалить все больше.

– Леша в себя не приходил, – продолжал Девяткин, – мы его перенесли в кабинет медика наверх, – показал на лестницу. – Багров его послушал, не услышал биение сердца и вызвал скорую.

– Он первую помощь пытался оказать? – спросил Гашаков.

– Да, но у него не получилось, – тренер остановился на входе в разминочный зал. – Скорая уже вызвала вас.

Осокин кивнул. Протиснулся между дверным косяком и тренером и зашел в разминочный зал.

Зал представлял собой вытянутое помещение с высоким потолком. Вдоль стен были расположены помосты, точно такие же, как и в соревновательном зале. А еще по углам стояли тренажеры, скамейки, брусья, перекладины для подтягивания. Возле каждого помоста стояли подставки под диски. Каждую секцию занимал какой-то определенный диск своего цвета: зеленые, синие, желтые, красные. Была куча и мелких дисков разного диаметра. Пахло потом, резиной и какими-то ментоловыми мазями. Это запах еще сильнее разбередил и без того пульсирующие виски Осокина.

– Вот тут он разминался, – подошел к третьему помосту Девяткин. – Даже штанга еще не разобрана, – и погладил снаряд по дискам. Тяжело вздохнул и сел на свободную скамейку. – И кто теперь поедет на олимпийские игры?

Осокин и Гашаков переглянулись.

– Так парень претендент на Олимпийские игры? – спросил Гашаков.

– Да, лучший в своей категории, – ответил Девяткин. – Пахал как лошадь, как заведенный. И талантливый. Очень, – тренер посмотрел в глаза Осокину. – Кто, если не он?

Осокин ничего не ответил.

– Где сейчас медик? – спросил Гашаков.

– У себя, наверху, – в сторону лестницы показал Девяткин.

– А… Сидоров не жаловался на здоровье? – спросил Осокин.

– Это спорт, сынок, – ответил Девяткин. – Профессиональный спорт. Травмы есть у всех. Он на плечо жаловался, боли его сильные одолевали. Я же тренер, пристально следить за здоровьем каждого спортсмена не могу, пусть даже парень собрался игры олимпийские выигрывать. У меня их целая команда, двенадцать человек, – с чуть заметной гордостью сказал Девяткин. – Если Алексей жаловался, то я его сразу к Багрову отправлял. Он у нас врач, он же допускает спортсменов до соревнований, он же и назначает лекарства.

Осокин кивнул.

– Пойдем, поговорим с этим Багровым, – сказал Гашаков.

Поднялись на третий этаж. Багров сидел у себя в кабинете и что-то записывал. Врач отоврался от своего занятия, когда полицейские зашли. Осокин показал удостоверение.

– По делу Сидорова? – догадался врач.

Багров был одет в медицинский халат с эмблемой на нагрудном кармане неизвестного Осокину препарата. Название было вышито красными нитями, но трудно читаемое, так что Осокин не пытался его запомнить. Возраст Багрова тоже не поддавался определению, то ли врач выглядел старше своих лет, то ли, наоборот прожил уже много, но хорошо сохранился. На указательном и среднем пальце правой руки были въевшиеся желтые пятна, что сразу выдавали в человеке заядлого курильщика. В остальном же Багров не отличался от среднестатистического мужика, что пять дней в неделю просиживает штаны, сидя в кабинете. По распухшему носу Багрова Данил не смог понять, увлекается ли этот человек спортом или прикладывается периодически к бутылке.

Осокин кивнул, а сам стал изучать кабинет врача. В воздухе витал запах медикаментов. Кабинет был разбит на две части: приемную и процедурную, разделенные ширмой. В «приемной» стояли рабочий стол, заваленный бумагой и канцелярскими принадлежностями. Рядом со столом стояла табуретка. Слева от стола, в углу, разместился шкаф с медицинскими документами, справочниками, книгами. Рядом со шкафом на стене висели различные грамоты, подтверждающие квалификацию Багрова. Напротив стола возвышалась линейка для измерения роста, рядом – старые весы, с бегающими по шкале гирьками. Желтая краска на весах отслаивалась, отчего видна была ржавчина. На платформе были протертые следы от ног. В процедурной части была кушетка, затянутая прозрачной клеенкой, и стеклянный шкафчик, полный всякими таблетками, бутыльками, склянками, тарелочками-фасолинами, шприцами и кучей всяких непонятных медицинских инструментов. На отдельной полке лежала открытая упаковка ваты. В углу на стене висел открытый умывальник. Оба шкафа, и с документами, и с препаратами закрывались на маленькие навесные замки.

– Да, я вызвал «скорую», – отвечал на вопросы Гашакова врач. Голос его был прокуренный. – Парню реанимация нужна была, а у меня, сами видите, – он развел руками, – специальных приборов нет. Только витамины да шприцы.

– Это что? – Осокин показал пальцем на открытую пачку с препаратами.

– Диклофенак, – ответил Багров. – Обезболивающее.

– Тут одной ампулы не хватает, – Осокин подошел к шкафчику.

Багров встал со своего места. Осокин заметил, что в левом кармане халата у Багрова лежала пачка сигарет, в правом – связка ключей. Врач вытащил из шкафа пачку и стал вертеть ее в руках.

– Странно, – сказал он. – Я перед соревнованиями никому не ставил уколы, – и посмотрел на Осокина.

– Тренер Сидорова говорит, что парень на боли в плече жаловался, – заметил Гашаков.

– Да, обычное дело у штангистов, – Багров убрал пачку обратно в шкафчик. – У них либо спины, либо локти, либо плечи. Еще колени. Нагрузка большая ведь, – он сел обратно за стол. – по пять-семь тонн за тренировку поднимают. А ведь в период подготовки к соревнованиям, они по две, а то и по три тренировки в день делают.

– Так про обезболивающее что скажете? – спросил Осокин. – Мог его кто-нибудь сам взять?

– Вряд ли, – ответил Багров. – Меня перед соревнованиями не было. Меня в бухгалтерию в тот момент вызвали, у них какие-то нестыковки были в отчетности по закупкам…

– То есть, – перебил Гашаков, – соревнования проходили без присмотра медика?

– Да нет же, – ответил Багров. – В зале обязательно присутствует медсестра, она следит за общим состоянием спортсменов. А допуск к соревнованиям я даю накануне. Все спортсмены были в норме. Даже Сидоров.

– Сюда зайти кто-нибудь мог? – спросил Осокин.

– Любой желающий. Кабинет я закрываю только в конце рабочего дня, когда ухожу домой. А так взять-то все равно не смогут ничего, у меня все шкафчики на замок закрыты, – и достал из кармана связку ключей. – И когда в бухгалтерию уходил, ключи с собой были.

– Предварительное заключение о состоянии Сидорова? – спросил Осокин.

– Остановка сердца… Даже если бы парень и зашел ко мне кабинет, то вряд ли бы открыл шкафчик, не повредив замок…

– А вы когда вернулись, шкаф закрыт был? – перебил Осокин.

Багров задумался.

– Честно, я сейчас уже не вспомню, было не до этого, – наконец ответил врач. – Тут такое произошло…

– Понимаю, – кивнул Осокин и пошел к выходу.

Гашаков пошел следом. Багров решил проводить их до двери.

В коридоре полицейские увидели какого-то мужчину в коричневом пиджаке и серых брюках, что выходил из туалета. На глазах у него были очки. Шел быстро, в их сторону не смотрел. До полицейских послышался шум воды.

– Это судья соревнований, он же первый подскочил к Сидорову, когда тот свалился на помосте, – сказал Багров. – Хороший мужик, Семеном зовут, – судья тем временем свернул на лестницу.

Полицейские поблагодарили Багрова за информацию. На лестнице попытались окликнуть судью. Им никто не ответил. Да и в спортивном зале было пусто.

Вернулись обратно в разминочный зал. Там тоже никого не было. Не сговариваясь, подошли к помосту Сидорова.

– И что ты думаешь? – спросил Гашаков, толкнув собранную штангу ногой. Снаряд плавно откатился на несколько сантиметров и замер.

– Пока не знаю, – Осокин наблюдал за напарником. Потом стал оглядывать зал. – Не похоже, что парня убили. Просто сердце не выдержало таких нагрузок, и… не знаю, может, разрыв случился. Может, – он подошел к помосту Сидорова. Посмотрел на штангу, на ряд дисков, на пустые лавочки. Ничего, за что можно было бы зацепиться. Склонился к штанге и попытался ее поднять. Снаряд не поддался. – Слушай, Саня, – Осокин повернулся к Гашакову, – ты видел, сколько Сидоров собрался поднять? – Гашаков кивнул. – Я там двести кило насчитал. На табло написано двести двадцать пять. Почему?

– Понятия не имею, – пожал плечами Гашаков. – Я как-то не особо со спортом дружу.

– Два с половиной кило, – Осокин в задумчивости глядел на диск, что лежал рядом со штангой. Еще раз посмотрен на снаряд. Вспомнил разговор с Багровым. Потом всплыла в памяти распечатанная пачка диклофенака. Одной ампулы там не было. И это странно, с учетом того, что медик запирает шкафчик с препаратами на ключ. Или он забыл его закрыть? – Поехали в участок, что нам эксперты скажут, – и вышел из разминочного зала.

– Давай для начал в морг скатаемся, – Гашаков пошел следом, громкая цокая каблуками. – Хоть на жертву посмотрим.

Осокин лишь поморщился на это и ничего не стал говорить. В висках продолжало стучать.

2

В морг Осокин не поехал. Не хотелось смотреть на труп. К тому же потом эксперты сами пришлют отчет, где будут сделаны фотографии жертвы. Еще будут утешительно-подозрительные разговоры с родителями, после которых у полицейских появиться нормальная фотография Сидорова. Так что, лишний раз по собственному желанию спускаться в подвальное холодное помещение ему не хотелось. Осокин вернулся в участок.

В кабинете было свежо. Несколько минут назад техничка закончила делать влажную уборку. Осокин видел ее, как она с ведром и шваброй мыла полы в коридоре. За время службы в Томском отделении он привык, что полы там мыли раз в неделю. Тут же влажную уборку делали каждый день, а порой было и дважды на дню. Это было одно из откровений для Осокина. Оказывается, в Москве ценился труд уборщиков.

Но еще большее удивление Осокину принес сам кабинет. Большая по площади квадратура, высокий потолок. Никакой старой мебели, пыльных полок, доверху забитых нераскрытыми делами. Нормальные большие кресла с удобными подлокотниками. Покрыты, правда, не кожей, а дерматином. У каждого следователя собственный компьютер, рабочий мобильник – обычная кнопочная китайская пищалка, а не крутой смартфон.

Отдельно в углу, закрытый от посторонних глаз шкафом для одежды, стоял обеденный стол. На столе – микроволновка и электрический чайник, под столом – маленький холодильник, который Гашаков в шутку называл минибаром. В другом углу стоял кулер с водой.

Евроремонт.

Пластиковое окно в три створки шириной, завешанное жалюзи. Светодиодные лампочки, отчего в кабинете всегда было светло. Поначалу Осокин не мог никак привыкнуть к такому яркому освещению. На входной двери висит зеркало во весь рост. Вот оно, столичное отделение полиции.

Осокин откинулся на спинку кресла и задумался. Что ж, первое серьезное дело за последние три месяца. До этого все время уходило на поиски квартиры, вечные скитания по хостелам и споры с наглыми риэлторами. С ФСБ вообще ничего не вышло.

Тогда ведь, в Томске, позвонил он агенту, что арестовал Калинина, представился по форме, изъявил желание принять предложение. Тот лишь сухо попросил прислать резюме ему на электронную почту. Адрес скинул смс. Казалось бы, ну кто в ФСБ присылает резюме? Осокин тогда этого не понял, составил через сервис HeadHunter шаблон, приврал немного о своих заслугах и послал резюме.

Ответа ждал три дня. В конце концов, позвонил этому агенту, тот ему сказал, что начальство хочет с ним лично встретиться и больше на связь не выходил.

Осокин сгребся и полетел. Оставил мать одну в Томске. Лиля тоже не изъявила желание ехать, чему он по большей части был рад. Сидя в самолете, наблюдая за медленно плывущими облаками из окна, Осокин для себя понял, что их с Лилей отношения всего лишь небольшая интрижка, мелкое развлечение, чтобы снять стресс и дать выход накатившим эмоциям.

А эмоций было в избытке! Постоянное движение, суматоха в полицейских кругах, ведь поймали просто звезду Томской прокурату, лучшего сотрудника, достойнейшего человека! Тогда газеты и местные новостные каналы только и делали, что обсуждали арест Савинова. Каким чудом Калинин избежал огласки в этом деле – Осокин не понял. Видимо, высшее руководство решило, что для журналистов достаточно одного генеральского сынка, и очернять федералов в их планы не входило.

Что было бы, просочись по какой-нибудь нелепой случайности информация о Калинине. Элементарно, во время ареста на борту самолета мог бы оказаться какой-нибудь журналист, или более-менее известный блогер. Федералам бы прибавилась головная боль. Хотя, Осокин был уверен, решили бы этот вопрос очень быстро – упекли бы несчастного свидетеля в тюрьму по статье «экстремизм», подключили бы полицию, которая с превеликим удовольствием повесила бы на него еще пару-тройку «висяков». Вот тебе и свобода слова!

А потом Осокин вспомнил, что самолету взлететь в положенный срок не дали. Всех пассажиров вернули обратно в терминал и стали проводить разъяснительные беседы. Особо горластых уводили в отдельные комнаты. У всех, кто был на самолете, включая стюардесс и пилотов, изъяли мобильные телефоны и стерли все мало-мальски фотографии и видеозаписи, удалили все переписки, не вникая в их содержание, и предупредили, чтобы в ближайший месяц люди особо не распространялись об этом, иначе…

«Да, наша система, когда действительно захочет, работает идеально», – Осокин смотрел в заиндевевший иллюминатор. А потом закрыл глаза и попытался уснуть.

Без приключений прилетел в Москву. Часть толпы спешила на паспортный контроль, другая, чуть бойчее и ловчее первой – получить багаж, третья, что летела чартером – пройти в зал ожидания. Шагая по указателям, отмахиваясь от назойливых таксистов, Осокин пришел к электропоездам. С двух сторон стояли автоматы по выдачи билетов, а дальше шли турникеты. Пошел к правым. Удивился, увидев цену за билет. Но еще больше удивился, когда он первый раз увидел красный двухэтажный электропоезд, двери которого открывались от нажатия кнопки. Аэроэкспресс домчал его за сорок пять минут до Павелецкого вокзала.

Он вышел с вокзала.

Непривычно большие улицы, высоченные дома, автомобильный гул, чернокожие парни и лица кавказкой национальности, что продавали по дешевке телефонные сим-карты, мужик, что кричал «Автобус до Воронежа!» Осокин остановился посредине тротуара. Ему первые секунды было тяжело дышать. Огляделся по сторонам, увидел громыхающий по рельсам раритетный трамвай.

С третьего раза сумел дозвониться до ФСБшника, тот ему объяснил, как добраться до отделения. Осокин с минуту подумал, и решил поехать на такси. Залез на заднее сидении и всю дорогу пялился в окно, изучая причудливую архитектуру высоченных домов, широкие улицы, и удивляясь, как могут люди жить в таком огромном городе, пробкам и тому времени, что они ехали до места назначения. Но еще больше удивился цене за проезд, пусть он и ехал в машине эконом-класса.

В здании ФСБ Осокина еще минут двадцать мурыжили на проходной, проверяли документы и дежурный никак не хотел верить в то, что Данил собственноручно отправил резюме одному их агенту. Потом его провели к какому-то инспектору по кадрам. Им оказалась молодая девушка с накладными ногтями и ресницами. В ушах болтались большие круглые серьги. Она с еле скрываемой брезгливостью осмотрела Осокина, нехотя приняла его документы и попросила подождать в коридоре. Через час похвала его обратно в кабинет и сказала, что принять в ряды федеральных агентов его не могут. Показала характеристику из кадетского корпуса, приплела к этому увольнение из органов Томского отделения, и попросила в ближайшие пять минут покинуть здание.

Осокин минут десять стоял на крыльце и не мог понять, зачем он ввязался в эту авантюру. И потом стало доходить, что в ФСБ вряд ли присылают резюме, тем более агенту по электронной почте. Его просто развели, как обычного провинциального лоха. И устроили эту показуху с предполагаемым наймом.

А ведь мечты были высокими. Думал, что примут сразу, заслуги перед отечеством были серьезные, умудрился вычислить плохого агента и поймал одного из главных коррупционеров в Москве. Был убежден, что получит отдельный кабинет, будет ловить шпионов и террористов, обрастет привилегиями и государство поможет ему в покупке жилья в центре столицы. И не сомневался, что обязательно будет присутствовать на суде и посмотрит в глаза Савинову.

А все оказалось не так красиво. Помотросили и бросили.

Он спустился с крыльца и медленно пошагал в неопределенном для себя направлении. Отойти не успел, как Осокина окликнули. Это оказался тот ФСБшник, что в Томске визитку ему оставил.

– Слушай, – подошел он к Осокину, – резюме твое я перенаправили в московский отдел МВД. Туда же приложил собственную характеристику, дело, что было заведено на тебя в Томске, дал рекомендации и обозначил, что ты сделал непосредственно для нашей службы. Вот, позвони сюда, – и протянул ему визитку.

Осокин недоверчиво ее взял. Алексей Никитович Федотов, полковник МВД, и два номера – мобильный и городской.

– Позвони, – сказал ФСБшник, – они ждут твоего звонка.

И ушел, не извинившись за напыщенную девку и не попрощавшись.

Осокин смотрел ему вслед, смотрел, как агент поднимается по ступенькам, как заходит в здание, как за ним закрывается дверь. Вот тебе и Москва! Ехал в одну контору устраиваться, а получилось абсолютно другое.

«Они ждут твоего звонка, – все вертелось в голове у Осокина. – А кто – они? Или тут даже за глаза к вышестоящим обращаются на „вы“? Они – полковник МВД… Мы – Николай второй».

Пошел в ближайшую гостиницу. Снял на трое суток номер эконом класса. Заглянул в кошелек, и так не смог понять, куда уже улетела часть денег. Просто вытекли, как вода сквозь решето.

Что-то внутри Осокина не давало ему позвонить. Боязнь, что опять получит отказ. Или переживал, что не сможет начать жить в большом городе…

В гостинице долго сидел на кровати и смотрел на визитку. Белый картон. Надписи сделаны черным цветом. Рядом с фамилией владельца визитки блестел золотистый двуглавый орел.

Осокин посмотрел на время. Мобильник показывал пятый час дня.

Решился.

На третьем гудке ответили.

Опять представился по всей форме, и уже собрался продолжить, как полковник его перебил:

– Если вы тот Осокин, что Савинова вычислил, то жду вас завтра у себя в кабинете в десять утра. Дежурному на входе скажете, что у вас назначено, – из трубки пошли короткие гудки.

– И чего боялся? – глядя на мобильник, спросил себя Осокин.

Оставшееся время просто провалялся в гостинице. Идти никуда не хотелось. Город давил вечным шумом, толпами людей, большими улицами.

Спустился в семь вечера на ужин, и до самого утра больше не выходил из номера.

Ночь провел без сна. Все размышлял о предстоящем собеседовании, как примет его полковник. Удастся ли Осокину произвести хорошее впечатление, возьмут ли его без всяких проверок. Ведь он хороший сотрудник, толковый, грамотный, знающий. Разве обычный рядовой мент смог бы вычислить слежку крутого агента ФСБ, опознать в нем подозреваемого через мутные записи камер наблюдения?

Тут не каждый опер со стажем такое сможет сделать, а он, молодой парень, даже будучи уволенным из органов, справился с поставленной задачей.

Уснул ближе к пяти часам утрам. Проснулся по будильнику в семь.

Сел на кровати и думал, что он делает и для чего все это? Для чего? Разве в Томске нормально не жилось? Мог ведь направить прошение в органы, Котов бы подсуетился, глядишь, восстановили бы в должности. Так нет же, сорвался, полетел на заработки в столицу. Все в столицу едут. Хоть и пытаются доказать, что Москва не резиновая, но с удовольствием принимает новоприбывших.

Он подошел к окошку. Люди, машины, шум. Это так обыденно для Москвы, но так не привычно для него. Никогда он не видел столько людей и столько машин. Людские и автомобильные пробки. Раньше ему казалось это удачной шуткой. Теперь же понял, что автор-то нисколько не шутил.

Завтракать не стал, кусок не лез в горло. Выпил крепкого кофе и стал собираться.

Оценил собственный бюджет: сможет или нет потянуть еще одну поездку на такси. Далеко ему до отделения или нет? Блуждать по крупному городу не хотелось, боялся опоздать. Да и какой мелочиться, если город толком не знаешь.

На рецепшене ему посоветовали вызвать такси «прямо сейчас».

– Город большой, сами видели, – говорила администратор. – В Москве только метро быстро ходит, с остальным транспортом порой возникают проблемы.

Осокин послушался.

Таксист попался толковый, знал все закоулки, объезжал пробки, петлял дворами и доставил его на двадцать минут раньше оговоренного срока. И лишнюю плату не стал брать.

У кабинета полковника Осокин стоял в нерешительности. Казалось бы, столько раз в Томске заходил к начальнику в кабинет, а последнее время даже не пытался соблюдать формальность, кивал дежурному и шагал прямиком к Котову или Куцему. А тут мандраж напал.

Стукнул дважды в дверь и потянул за ручку.

Федотов оказался высоким худым мужиком, одетым в повседневную офицерскую форму. Его подборок чуть выпирал, на переносице у него болтались очки. Он протянул Осокину руку и предложил сесть на свободное кресло рядом.

Кабинет был под стать полковнику. Высокий, вытянутый, с длинным переговорным столом, ряд шкафов вдоль стенки. Три пластиковых окна. Дневной свет пробивался сквозь щели белых жалюзей.

– Хорошую службу ты сослужил, – начал Федотов, – смог поймать таких людей.

Осокин лишь кивнул. Что тут сказать.

– Еще и скромный, – заметил полковник, – это хорошо. Так, я тут твое дело почитал, характеристику от ФСБ получил… Тебе бы научиться немного себя сдерживать. Нехорошо ведь человеку в морду без разговоров бить, даже если этот человек подозреваемый.

Федотов откинулся на спинку.

– С жильем думал как быть? – спросил он.

– Пока нет, – сознался Осокин.

– Помочь можем, – продолжил Федотов. – Либо общежитие, либо же часть денег давать будем за аренду платить. Только искать квартиру сам будешь.

Он взял папку с делом Осокина.

– Что ж, тебя в органы берут, – развернул ее Федотов, – даже больше скажу, тебе звание внеочередное присваивают. Старлеем теперь будешь. – Осокин удивился. – Это хорошо, что ты сюда решил приехать, – Федотов папку закрыл, – толковые сотрудники везде нужны, – он пристально посмотрел на Осокина. – Так что давай, оформляйся. Как устроишься, так сразу получишь табельное оружие, – и потом еще минут тридцать рассказывал Осокину о прелестях работы в Москве. Данил понял, что полковник втирался в доверие и одновременно прощупывал его, но делал все так чисто, грамотно, что у него не возникло желание что-то утаить.

И дальше все пошло по накатанной. К Осокину каждый сотрудник проявлял живое участие, хотя, по факту, это просто была обычная человеческая вежливость. Да, ему отказывали в некоторых вопросах, но делали это мягко, стараясь человека не обидеть. И тогда Осокин понял, что все эти байки про зажратость Москвичей – преувеличены.

Но потом его познакомили с капитаном Александром Гашаковым. И тогда-то все стереотипы о коренных жителях вылезли наружу. Гашаков не протянул ему руку для знакомства, а когда полковник оставил их, нисколько не стеснялся подколоть Осокина, указав ему на его сибирское происхождение. Напомнил ему, что Москва – это не Томская глухомань, тут цивилизация. А потом в открытую сказал, чтобы Осокин ни на какие привилегии больше не рассчитывал.

– Досталось тебе на халяву звание один раз, – чуть заметно гнусавил Гашаков, – второго раза уже не будет. Я тут семь лет пашу, и только-только получил звание капитана. Так что ты давай тут не выделяйся, а сиди тихо.

Осокин с удивлением посмотрел на капитана. И ведь он ничего плохого Гашакову не сделал, а тот позволяет себе такие высказывания.

Осокин с минуту помолчал, обдумывая все сказанное, и потом сказал:

– Слушай, товарищ капитан, меня сюда пригласили. И кто там решил мне дать сверху звание, это меня не касается. А тебя не должно касаться то, что кто-то захотел меня поощрить…

– Ты тут не ерепенься! – Гашаков выпятил грудь, отчего стал похож на задиристого петуха.

– Да я не ерепенюсь, – подавляя в себе смех, ответил Осокин. Эта поза и этот деланный пафос, что показывал Гашаков, стали забавлять Осокина. – Раз уж мы с тобой напарники, так давай работать вместе, а не выяснять отношения, кто кому и чего должен, – Осокин отступил на пару шагов назад. – Мир? – и протянул капитану руку.

Тот хмыкнул и с видом победителя вяло протянул ладонь. И тут Гашаков просчитался.

Осокин всегда удивлялся человеческой глупости и наивности. Особенно этим страдали мужики, которые по комплекции были чуть больше его. Да, Осокин не обладал спортивным телосложением, не выделялся огромной мускулатурой, всю жизнь был худой, как щепка. Но вот силы в руках было, что в гидравлических тисках.

Гашаков от рукопожатия крякнул. И с каждой секундой его лицо становилось пунцовее.

– Надеюсь, мы с тобой договорились, – говорил Осокин, продолжая сжимать руку капитану.

Гашаков раскраснелся. Ладонь начала похрустывать. Попытался перехватить инициативу, да Осокин сильнее сжал.

– Да, договорились, – через натугу отозвался Гашаков.

– Вот и славно, – Осокин отпустил его руку.

Гашаков потом еще неделю косился на Осокина и с опаской протягивал ему руку.