Пагода журавлиного клёкота

Обращение к читателю

Мне кажется, что этот роман получился несколько необычным и, в каком-то смысле, стоит за границами нашего времени и современных понятий. В нём практически нет действия, а происходит некое осмысление человеческой жизни.

Этот роман можно назвать окном из нашего мира в Пустоту, или же окном из Пустоты в наш мир. Но, в общем-то, при ближайшем рассмотрении, как я считаю, выходит, что мы сами со всем нашим миром являемся этой самой Пустой, и можем называть ещё её «Ничем». Ведь всё, что нас окружает, является Ничем, во всяком случае, по отношению ко времени и пространству, и сами мы состоим тоже из Ничего, или иными словами, из Пустоты. Ведь если задуматься, то можно прийти к банальным вопросам: кто мы есть, на самом деле, и что мы собой представляем в этом мире, да и не только в этом мире? Почему у нас происходят несчастья, и можем ли мы предотвратить то, что случается в нашей жизни? Или это и есть наша судьба?

Об этом мало кто мыслит в наш «судорожный» век, который нас, как по наклонной, тащит в какую-то неопределённость. Никто не может предсказать сейчас, что станет с нами и с нашим миром в ближайшем будущем. Со временем мы утратили в себе нечто такое, что наполняло нашу жизнь смыслом и давало нам некий внутренний комфорт, и никак не можем вернуть это, восполнить то, чем одарила нас природа. Мы пытаемся что-то делать, но все наши попытки бесполезны, потому что мы совсем забыли, для чего мы родились на земле, и что нам предстоит сделать. Нет, конечно, кое-что мы всё-таки делаем, благоустраивая свою жизнь. Но потом всё это вдруг в одно мгновение рушится, и мы удивляемся, почему всё так случилось. Многие разочарованные люди, говорят о конце света и об общей гибели. Но если человек заглянет в себя поглубже, то он поймёт, что он – бессмертен, и ни о какой гибели не может идти речи. Но вот только человеку просто не хватает времени заглянуть в себя. Он постоянно остаётся со своими иллюзиями и живёт только внешним миром, держится за него и готов с этим миром даже броситься в бездну, обрекая себя на гибель.

Поэтому этот роман я писал для тех немногих людей, кто найдёт время заглянуть в себя и увидеть, что в мире не так уж всё и плохо, и ничто ещё не потеряно. Но главное, может быть, заглянув в себя, он обретёт своё истинное «я».

И ещё должен заметить, что этот роман я писал тогда, когда с головой погрузился в изучение даосизма. В какой-то степени его можно считать дневником моих духовных исследований. Думаю, что не многим будут интересны те истины, которые я вывел сам для себя, почерпнув их в моих эзотерических погружениях из того материала, который я выуживал из древних свитков и современной исследовательской литературы. Так что, прежде чем начать читать этот роман, советую читателю хорошенько подумать, стоит ли ему углубляться в эти знания, через которые я прошёл и обрёл некое странное видение нашего мира.

Я долго думал, как назвать это произведение, и в конце концов дал ему это название, которое для людей Востока имеет сокровенный смысл, потому что «Пагода журавлиного клёкота» – это не простое место, а некая сфера, где становится понятен птичий язык. Птичий язык вообще многозначен, и внешне, на первый взгляд, похож на ряды или цепочки иероглифов, не подающихся прочтению. И ещё его можно сравнить с нотной грамотой, таящей в себе некий скрытый смысл и некую мелодию, где каждый звук имеет своё значение, которое невозможно выразить словами. К тому же, клёкот – это язык не простых птиц, а журавлей, птиц, самых совершенных по своему строению и похожих на людей, птиц, посещающих Небо и знающих небесные тайны. То, что они говорят, не понятно людям до тех пор, пока они не проникнут в их язык и не поймут сути их небесной тайны. Ведь не даром даосы сделали журавлей символом своих устремлений в обретении бессмертия. Я надеюсь, что найдутся такие, которые поймут их клёкот и сами станут журавлями.

Эпиграф

Им реять парой в поднебесье вечно

Любовью наслаждаясь в чистой сини,

Где дни проходят их в тиши беспечно,

Зимой их греет даже снег и иней,

А летом им жара несёт прохладу.

Они живут, опасности минуя,

Везде находят для души усладу

И радость, ни минуты не тоскуя.

Они – даосы, речь их – смех и хохот,

А ветер и пространства – их стихия,

И люди, слыша журавлиный клёкот,

Глядят, гадая: «Кто они такие»?

Глава первая

1. День железа

В тот день всё сложилось для меня самым неожиданным образом. С утра, перед тем, как отправиться в университет, я закончил чтение двуязычной буддийской Библии, читая её одновременно на английском и японском языках «The tiching of Budda» и её аналог «ваэйтайсё» – «Буккё сэйдэн», и очень разочаровался. Я надеялся найти в ней некое откровение, которое бы перевернуло моё мировоззрение, но ничего существенного не нашёл. Всё было предельно ясным и простым и только отдаляло меня от тех тайн мироздания, в которые я мечтал проникнуть. В буддизме я не открыл никаких тайн.

Такое чувство разочарования уже посещало меня ранее после чтения Корана, христианской Библии, и вот оно посетило меня в третий раз в моей жизни. Это произошло, когда я дочитал святое писание Будды до последней строчки, на которое возлагал большие надежды. Осталась ещё одна книга на моём письменном столе. Это было сочинение Чжана Бодуаня «У чжэн пянь» – «Главы о прозрении Истины» с комментариями даосского монаха Вэя, которые мне осталось осилить на китайском языке.

По правде говоря, я уже начал разочаровываться и в жизни, и в философии, теряя всякую надежду что-либо понять в этом мире и раскрыть Великую Тайну, в которую была упрятана сама моя жизнь. Когда-то один мой любимый писатель поведал мне в своей книге, что человек постоянно «страдает от мучительного желания с помощью духа остановить чарующий поток бессмысленной жизни и придать ему смысл». Поэтому человек, по его мнению, всегда следует за своей мечтой, своим предчувствием и искушением, мечтой, которая всегда выглядит «золотым мерцанием священной тайны», маячившей перед ним. Он так и написал – «Золотое мерцание священной Тайны». И это мерцание было глубоко запрятано в моём сердце ещё с детства, и оно до сих пор проявляет себя, как бы постоянно подталкивая меня к познанию и пониманию мира, который остаётся для меня всё той же загадкой, в которую я уже отчаялся проникнуть. Может быть, и нет никакой тайны в этом мире, а просто есть внушение, что якобы такая тайна существует. Но если это так, то тогда зачем вообще рождаться в этом мире, где нет ни тайн, ни смысла жизни?  Мне даже думать об этом не хочется. Но я всё же считаю, что тайна есть, и есть это самое «Золотое мерцание священной Тайны». Ведь как красиво и осмысленно сформулирована эта фраза! Если есть тайна, то сразу же появляется смысл во всём, в том числе и в жизни – в проникновении в эту тайну, как и предвещал этот писатель, говоря, что в мире есть цель нашей жизни, которая должна быть нашей путеводной звездой, нашей судьбой.

Лиза уже лежит в постели и спит. Может быть, она и есть эта тайна. Сегодня она пришла домой поздно, и, не говоря ни слова, разделась и легла в постель. Я не стал с ней разговаривать, не стал ни о чём спрашивать. До этого мы с ней поссорились. Я сделал вид, что углублён в чтение. И в самом деле, до неё я пытался дочитать этот даосский трактат до конца. Сегодня днём я уже видел её. Она шла с каким-то незнакомым мне человеком, чуть ли не под руку, оба смеялись. Над кем? Может быть, надо мной?

Я посмотрел в её сторону. Она лежала в тени на боку в углу комнаты, отвернувшись лицом к стене, и отблеск от настольной лампы рельефно выделял её стройную фигуру под простынёй на фоне тёмной шторы занавешенного окна. О, Боже! Как она чудесно слажена и как симпатична! Даже сейчас её фигура напоминала мне скрипку или виолончель, одним словом, какой-то изящный музыкальный инструмент с божественным звуком – её голосом. Правда, когда она сегодня вернулась домой, то не произнесла ни единого слова, и я не слышал от неё этих божественных звуков её речи.

Мы живём с ней вместе уже семь лет. К тому же она младше меня на семь лет. Разница в возрасте вроде бы небольшая, но она всегда оставалась для меня ребёнком, маленькой девочкой. Когда мы познакомились, ей было всего семнадцать. Я даже тогда подумать не мог, что она станет моей женой. Целый год я за ней нежно ухаживал и даже не допускал мысли овладеть ею. Когда мы поженились, она как-то даже сказала мне: «Мы целый год гуляли вместе, и ты даже не пытался взять меня за руку. А я всё думала, что же ему от меня надо»? Она была моей студенткой, а я читал курс лекций по философии в университете и консультировал её. Однажды я привёл её в мою однокомнатную квартиру, и с того времени она осталась жить у меня. Эти семь лет, а с началом знакомства с ней – почти восемь, были самыми лучшими годами в моей жизни. Я жил как в сказке, купался в своём счастье, и не видел ничего вокруг себя, кроме неё и её красоты. Я ею любовался, и до сих пор, можно сказать, любуюсь и ношу её на руках. Но последнее время, что-то изменилось в наших отношениях. Три года назад она окончила университет и сейчас преподаёт естествознание в школе. За семь лет нашей совместной жизни у нас ничего не изменилось, может быть, её не устраивает такая жизнь? Правда, у нас несколько тесновато, и хотелось бы переехать в новую более просторную квартиру, но денег пока для этого не хватает. К тому же, она уже хотела бы завести ребёнка, но как-то у нас это не получается. Вначале она училась, и мы предохранялись, чтобы она успела закончить университет без академического отпуска, потом она стала преподавать в школе и опять у нас не оставалось времени для ребёнка. И вот, когда мы, наконец, решились, у нас это не получилось. Все претензии были предъявлены мне, она так и сказала: «Я вполне здоровая женщина, и знаю свой организм. Стоит мне только постоять рядом с мужчиной, я тут же могу забеременеть от одного его взгляда, если ты не веришь, мы можем это проверить. Всё дело – в тебе, и тебе бы следовало обследоваться у врача и узнать, способна ли я иметь от тебе детей». Но, конечно же, я верил ей, такой симпатичной и притягательной девушке, которая до сих пор ещё не походила на женщину и выглядела подростком. Я замечал, что многие мужчины всё ещё пожирают её взглядом, и не прочь были бы с ней переспать. И уж совсем не входило в мои планы, проверять эту гипотезу беременности от одного взгляда. Я даже в страшном сне не мог допустить мысли, что у неё может появиться другой мужчина – любовник.

Я очень люблю её, и просто не мыслю без неё своей жизни. И вот сегодня я увидел её с другим мужчиной. Может быть, ей надоело ждать от меня ребёнка, и она решила позаботиться о его появлении на свет таким способом? Я ещё раз мысленно вспомнил все подробности моего почти столкновения с ними, и у меня опять защемило сердце.

После обеда оставалось два часа времени до консультации студентов перед экзаменами, и я решил прогуляться по городу. Выйдя на перекрёсток, там, где начиналась пешеходная улица, я сразу же их заметил. Мою жену всегда видно издалека. Она очень яркая. И не только мужчины, но и женщины часто обращают на неё внимание. Они шли по пешеходной улице к перекрёстку. Инстинктивно я спрятался за тумбу объявлений и стал следить за ними. Они весело переговаривались, но из-за шума проезжающих машин я не слышал их голосов. Перейдя улицу на светофоре, они прошли ещё некоторое время мимо витрин магазинов, а затем вошли в небольшую гостиницу. У меня от боли сжалось сердце. Мне хотелось войти туда, но я подумал о том, что я скажу ей? Если это адюльтер, то он может стать концом наших отношений, а терять её я не хотел ни при каких обстоятельствах. Я очень люблю её, и если даже я допускаю мысль, что она переспала с тем мужиком в отеле, то что я могу поделать? Мне нужно всеми силами удержать её возле себя, что бы мне это не стоило.

Мужчина был года на три меня моложе, и ростом выше. Но что это было за свидание: случайная встреча или влюблённость, а может быть, её временное безумие? С ней иногда такое случалось, когда она вдруг ни с того ни с чего совершала странные поступки

Я посмотрел на неё, тихо спящую. Ничто в ней не говорило о том, что она ещё недавно лежала с каким-то мужиком в постели в номере гостиницы. Да и могут ли оставаться следы чужого мужчины на женщине. Как там говорится в Библии по поводу того, что невозможно увидеть след летящей птицы в небе, лодки, плывущей по воде, и мужчины после любовного проникновения в женщину. Лиза была чистой. Даже мысль, что она когда-нибудь могла бы стать проституткой, не укладывалась в моей голове. К такой, как она, грязь не прилипает.

Весь день я провёл в мучительном страдании, но так ничего и не смог придумать. У меня было большое желания дождаться, когда они выйдут из гостиницы, и устроить им скандал, но я себя пересилил, и ушёл побитым, весь день слонялся по городу и даже не пошёл на консультацию. Я просто о ней забыл, да и что мне могло прийти в голову после такого потрясения. Когда я пришёл домой, её не было. Я сел за письменный стол, и так просидел весь вечер, глядя перед собой. Когда стало совсем темно, я включил настольную лампу. А когда она пришла, сделал вид, что читаю книгу.

Я опять заглянул в эту книгу, и ничего не понял. «Главы о прозрении Истины» оказались для меня дремучим лесом. Я ни только не мог вникнуть в то, о чём идёт речь, но и многие сочетания иероглифов были мне совсем не знакомы.

Я всегда ценил наследие предком, то есть, те знание, которые передавались из поколения в поколение, и которые содержали в себе неоспоримую мудрость. Но вот незадача, эти знания не всегда проникают в наше сознания в своём очищенном виде, для этого нужно созреть, а именно вступить в ту пору, или тот возраст, когда эти знания нам открываются сами собой и становятся понятными.

Я попытался взять себя в руки и сосредоточиться, чтобы вникнуть в содержание этого философского трактата. Мне сложно было понять те мысли, которыми они жили.

Да, древние китайцы, мудрость которых я всегда выделял среди других народов из-за их необычной, можно сказать, неземной цивилизации, уходила так далеко в глубокую древность, что европейская наука отказывалась верить в китайскую версию историографии. Древние китайцы верили в бога Ао и считали, что бог знаний и мудрости, этот самый дух Ао, прибыл к ним из созвездия Хуагай. Китайцы представляли его существом в человеческом облике с копьём в руках, восседавшим на морском чудовище. О нём также описывалось в некоторых сочинениях народного буддизма в так называемых «драгоценных свитках» – баоцзюанях.

По своему опыту я считал, что во всех древних легендах звучат отголоски истинных событий, происходивших в истории. Конечно же, можно допустить некоторые искажения, но всё же неправдивых легенд не бывает, потому что все легенды – это цепочки памяти и свидетельства той действительности, которая когда-то держала наших праотцов в своих объятиях. Как говорят, дыма без огня не бывает. Все мы состоим из тех воспоминаний, которые пережили наши предки в прошлом. Может быть этот бог Ао и явился первым богом на земле, подчинивший себе рассудок землян.

Обычно, как говорили древние, бог Ао приходит к человеку во снах, как бы в пучине вод бессознательного космоса и внушает ему знания и идеи, о которых он раньше не думал. Они сравнивали этого бога с большой черепахой, живущей тысячи лет, принимая его за бога мудрости, знаний и письменности. Эта черепаха с помощью своих рисунков на панцире научила людей письменности – иероглифам и гектограммам. Ей даже вменялось в обязанность ответственная роль хранения знаний. Так, например, китайцы, склонные к систематизации всего сущего в мире, считали, что в китайской мифологии черепаха Ао несёт по морю три священные горы: Инчжоу, Пэнлай и Фанчжан, – на которых живут бессмертные.

Именно поэтому я с большой надеждой изучаю древние книги, вычерпывая из них знания, которые в них ещё сохранились как в золотоносной руде частички драгоценного металла. К такому роду литературы, вероятно, и принадлежало сочинение даосского мыслителя, лежащее на моём столе.

Впрочем, эта книга была очень старая и больше походила на древнекитайский свиток, чем на книгу, в нашем понимании этого слова. Она складывалась как гармошка, и в некоторых местах страницы пришли почти в негодность, текст было трудно различать. Ни даты её оттиска, ни названия типографии или издательства не было на её титульном листе. После самого текста шёл комментарий монаха Вэя, который объяснял, как нужно подходить к пониманию этого текста. Язык его изложения был достаточно понятным. Я прочитал несколько страниц и незаметно для себя углубился в чтение, да так, что вдруг весь окружающий меня мир преобразился. В первых строчка монах очень просто излагал мысль о том, что при чтении книги нужно обязательно погрузится в медитацию, что я, вероятно, и сделал в своей задумчивости. И неожиданно для меня мир вдруг изменил свои очертания.

Я увидел, что нахожусь под огромным деревом, по виду листьев напоминающим рябину. Вокруг меня была лесная чаща, над вершиной которой проступали горы, внизу за скальными террасами открывалась долина. Я как будто попал в неведомую мне страну. Не знаю, может быть во время медитации я заснул, а может быть, нашёл каким-то образом вход в сказочную страну, одну из тех, о который древние китайцы оставили свои свидетельства.

Я огляделся еще раз и понял, что нахожусь как бы в каменном мешке где-то в горах. С трёх сторон меня обступали высокие скалы, создавая дно поляны этого мешка, сквозь зелёные кроны деревьев проступало синими пятнами небо. Было очень тепло, но не жарко, лёгкий ветерок обдувал тело и трепетал в листьях деревьев, раскачивая их ветви. На поляне было ещё несколько высоких деревьев, породу которых я не мог определить. В самой северной части поляны между камней скалы росла извивающаяся сосна. Юго-восточная часть мешка была открытой, но за густыми зарослями понижающего на уступах леса ничего не было видно. Всё скрывалось в облаках или в тумане. Это была, как будто, небесная страна – место даосских отшельников. Недалеко по западному склону скалы стекал горный ручей, и на выбоине от падения образовывал мини-озерцо с чистой прохладной водой.

Так как было очень тепло, я искупался.

Когда я погрузился в воду, в моё тело словно вонзилось тысячи иголок, до того вода была холодной и чистой. Горный ручей походил на серебряный поток, а небольшое озерцо – на блестящее блюдо из серебра, окаймлённое золотым песком. Холодная вода проняла меня до костей. Я выскочил из озера и тут же увидел монаха, направляющегося ко мне. Я быстро оделся и, поклонившись ему, спросил:

– Имею честь видеть почтеннейшего монаха Вэя?

– Совершенно верно, – улыбнувшись, ответил он мне, – вы сообразительны, впрочем, сюда могут попасть только те люди, в душах которых я нашёл отклик на мои комментарии.

– Но это удивительно! – воскликнул я. – Ни разу в жизни мне ещё не удавалось через чей-то труд познакомиться лично с его автором.

– Здесь всё дело в умении очаровать читателя, – скромно ответил монах, – я же пользуюсь своей собственной системой вхождение в сознание читателя на основе мистических знаний Дао. Ведь если автор хочет донести до желающего знать Истину что-то существенное, а не напустить туману и завести его в какие-нибудь дебри, то нужно очень просто изложить ему эту истину. Умный человек её поймёт, а глупому человеку её совсем не нужно знать, потому что он не сможет ею распорядиться. Ведь это так?

Я кивнул головой вместо ответа.

– Поэтому, – продолжал монах, – человек, следующий за «золотым мерцанием священной тайны», рано или поздно проникнет в эту тайну, самостоятельно.

Он сказал о «золотом мерцании священной тайны». Я ушам своим не верил. Значит, подумал я, он и в самом деле может проникать в мысли человека.

– Но если он найдёт своего поводыря, – продолжал тем временем монах, – то он сделает это намного быстрее, сумеет прозреть и уже без посторонней помощи продолжить свой путь в вечности.

– Вы говорите о бессмертии? – спросил я его.

– В том числе и о ней, – ответил он, – но бессмертие – это не самоцель, ведь Истина намного ценнее бессмертия, потому что она, и только она, открывает тайну. Она объясняет многое и саму жизнь в том числе. Зачем человеку бессмертие, если он будет отделён от Истины? Истина похожа на этот серебряный источник и на это серебряное озерцо, лежащее среди золотого песка. Это очень хорошо, что вы искупались в этой чистой воде и смыли с себя всю пыль бренного мира. Если бы вы не искупались, то вряд ли я бы к вам подошёл. Вы бы меня просто не увидели.

– А что это за место? – спросил я его.

– Я могу сказать вам его название, – ответил он, – но что значат слова, имена и названия? Всё это – иллюзия. Никакое пространство не носит никаких названий, потому что в этом мире всё текуче. Пространство – это пустота, оно существует только в нашем сознании. Вот, например, когда вы спите, в какое пространство вы попадаете?

Я покачал головой, не находя слов, чтобы ему ответить.

– Вот видите, – сказал он, – с пространством всегда бывает затруднительно, мы никогда не знаем, где мы находимся, потому что сама наша жизнь похожа на сон. А может быть, сон и есть наше настоящее просыпание?!

Я опять не знал, что ему ответить.

Видя моё смущение, монах спросил:

– Вы не хотите осмотреться в этом месте? Если уж вы прибыли сюда, то вам, наверное, стоит изучить эту местность, чтобы не плутать. Здесь вы уже искупались в серебряном источнике, и каждый человек, который погружается в его воды, должен сочинить стихи. У нас такое правило.

Я с удивлением вытаращил глаза.

– Но я никогда в жизни не писал стихов, – признался я.

– Это не важно, – ответил он, – постарайтесь что-либо сочинить.

Я напряг всю силу воли, и слова сами стали складываться в четверостишия:

Я иду дорогой в неизвестность,

И не ведаю, что ждёт меня в пути,

Что мне даст открывшаяся местность?

Сможет ли душа покой там обрести?

Я себя пылинкой ощущаю,

Сном иль явью, жизнь волнуется во мне,

Мир хочу от края и до края

Весь обнять и уместить в себе.

Где б я ни был, мир весь одинаков,

Всё мне ясно, кроме разве что небес,

И душа в нас ищет тайных знаков,

Что приводят к проявлению чудес.

Был ли кто здесь до меня – не знаю,

Может быть, я пузырёк лишь на воде,

Или мотылёк в движенье к раю,

Что знал всё, был всюду, но не жил нигде.

– Странные стихи, – сказал монах, – но они, видимо, в какой-то степени отражают вашу сущность и настроение вашей души.

– Не знаю, – сказал я смущённо, – эти стихи как-то родились в моей голове сами собой.

– Это очень важно, – сказал монах, – когда что-то рождается само собой.

– У вас странное имя, – заметил я, – иероглиф Вэй переводится как «для», а дальше следует полное имя Лаоцзы – как «старый ребёнок», а всё вместе получается, как «для ребёнка-старика». В этом кроется какая-то антиномия, к тому же в анналах истории я ни разу и нигде не встречал вашего имени.

– Но имя Лаоцзы вы, наверное, встречали?

– Разумеется, – ответил я, – кто не знает основоположника даосизма? Но меня всегда забавляло его имя, может быть, все мы одновременно являемся детьми и стариками, в нас самой природой заложены эти два начала. Знаете стишок: «Будьте как дети, нам библия твердит, а я душой ребёнок, хотя и стар на вид».

– Не плохие стихи, – похвалил монах.

– Это не мои стихи, а Курта Воннегута, – заметил я, – они очень хорошо передают суть нашего стремления оставаться в жизни самим собой.

Вы вышли из каменного мешка на скальную террасу, по краю которой росло длинное насаждение бамбука, в одном месте прерванное красивой пальмой. На всём протяжении этой террасы скала стеной поднималась вверх и уходила высоко в небеса. На этой стене были видны отверстия, напоминающие норы, в них, как объяснил мне монах, располагались кельи бессмертных, а на самом верху, почти касаясь крышей неба, стояло ажурное и почти воздушное сооружение, названное даосами Пагодой журавлиного клёкота.

– Сюда слетаются даосы со всего мира, – сказал монах, – а это – место для их медитации.

И он указал на небольшую возвышенную площадку напротив пальмы, где, в разрыве между зарослями бамбукового насаждения разворачивалась панорама долины.

Мы оба устроились на площадке для медитаций напротив пальмы.

– Что это за страна? – спросил я монаха.

– Это – страна даосов, – ответил он, – вернее, это – прихожая страны даосов, сюда попадают те, кто ищет Дао-путь и никак не может его найти, потому что очень часто бывает, что истинный путь у них превращается в ложный. И тогда из этой прихожей человек может вернуться в свою прежнюю жизнь, и только те, кто взбирается по скале до вершины горы и посещают ту пагоду наверху, могут продолжить свой путь в небеса, научившись летать. А для того, чтобы придерживаться этого истинного пути, необходимо всегда держать себя в форме, иными словами, используя свои таланты и мудрость, стремиться к самосовершенствованию. Движение сохраняет путь и жизнь. Как только человек начинает лениться и успокаивается, он тут же встаёт на ложный путь, его время исчезает, ибо время и есть движение, а остановка равнозначна смерти. Как говорят даосы: «Столетие, проведённое в праздности, подобно искре, высеченной из камня, а тело в продолжении одной жизни, подобно пузырю плывущему по воде. Самым главным двигателем человека в жизни, к сожалению, являются жадность и стремление к выгоде и счастью. Этот рычаг заставляет человека искать славы. Не сознавая того, что телесный облик зачахнет и сгинет во тьме, все стремятся накопить кучи добра, но приобретают лишь непостоянное. Им не понятно слово «отсутствие», а в нём таится весь смысл человеческой жизни нашего существования. Хоть мы можем дожить и до ста лет, но никто не знает о часе нашей кончины. Долголетие – это ведь дар Неба. Вчера ты ещё ходил по земле, а сегодня ты уже лежишь, упокоенный в ней. Оставлены жена, богатства и весь этот мир, а если ты ещё и совершал дурные поступки, то и память о тебе будет соответствующая, хотя тебе будет уже всё равно, что думают о тебе другие. Но ведь в мире можно и продлиться, сохранить себя, обрести долголетие, а затем и бессмертие. Эту страну можно считать страной грёз, но это также самая настоящая страна, где всё имеет своё место и предназначение.

Монах Вэй долго говорил мне об этой стране, но я слушал его невнимательно. Мои мысли переключились на Лизу. Я одновременно думал о ней и о том, что он говорит. Я знал, что в мире ни один человек не похож на другого, и каждый живёт только своим умом. Конечно, какие-то идеи могут влиять на человека, но всё равно, даже эти чужие идеи каждый человек воспринимает по-своему, и пропуская их через себя, выводит свою собственную истину. Я всегда удивлялся тому, что Лиза ещё в её студенческие годы, слушая меня и мои лекции, часто делала совсем не такие выводы, к каким я подводил своих слушателей. Я знал, что есть люди, живущие духовной жизнью и обладающие тягой к возвышенному. Все они отличались от практичных людей, которые, даже проникая в сферы духовной жизни, старались в них выудить утилитарный смысл, чтобы затем применять его в своей жизни. Возможно, к таким людям Лиза и относилась. Нет, хаос жизни её не мог запачкать, в ней всегда было это особое свойство самоочищения, приводящее её к независимости суждения и совершению поступков, которые подчинялись её собственной логике. На неё было очень трудно повлиять. Мы с ней были разными людьми. Это, в общем-то, вполне обычно и объяснимо, потому что она была женщиной, а я – мужчиной, но я часто приходил к мысли, что, всё же, мы с ней настолько разные, что могли бы принадлежать в природе к абсолютно разным видам животных: я, например, мог быть бы собакой, а она – кошкой. Такое разделение, думаю, можно распространить на всё человечество. И мужчины, и женщины имеют в себе нечто божественное, но это божественное живёт в них по-разному. В одних оно прорывается творческим светом и поражает всех своей креативной силой, в других же наблюдается блуждание в потёмках, и только в редких случаях происходит их соприкосновение с божественным, в следствие чего рождается озарение их душ. Но в нашем случае, всё, что делала Лиза, было прекрасным и ясным, а всё, что делал я, казалось мне мутным и непонятным даже для меня самого. Мы с ней пили воду из разных источников. Позднее, я заметил, что её совсем не интересовала философия. Она жила всегда свои умом, и поступала так, как считала нужным. Я, вообще, был удивлён, что она свою жизнь связала со мной, философом. До сих пор я никак не мог найти точек соприкосновения с ней, поэтому, вероятно, каждый из нас жил своей жизнью. И не удивительно, что она могла завести любовника. Как мне не хотелось, чтобы у неё был где-то на стороне друг, с которым она делилась бы своими мыслями, и уж тем более отдавала ему своё тело. Я понимаю, что ревность – это самая ужасная и отвратительная черта человека, когда он относится к любящему существу как к своей собственности. Ведь мужчина, думает, что он обладает женщиной, если овладевает её телом. Но у каждого человека есть своё святилище души, куда обычно закрыт вход посторонним. Можно, конечно, узнать, что там твориться, но понять, что там происходит, чаще всего, невозможно.

Я подумал, что после того, как Лиза изменила мне, моя любовь к ней нисколько не стала меньше, а наоборот, я начинал её любить до безумия, и почувствовал, что всеми силами хочу вернуть её себе, потому что расставаться с таким цветком в своей жизни равносильно тому, как потерять саму жизнь. Зачем мне нужно бессмертие, если я буду несчастным? Моя память вырывала картинки из прошлого, когда я был наиболее счастлив с ней, это – когда я лишил её девственности. Тогда я уложил её в свою постель девушкой, из которой она встала моей женщиной. Её красота, её удивительно грациозное тело принадлежали мне, её плавные движения, её улыбка, наполняли меня таким счастье, что порой мне казалось, что я взорвусь изнутри от избытка переполнявших меня чувств. Да, она походила на цветок, на самый красивый цветок в мире. И этот цветок наполнял мою жизнь смыслом, заполняя моё время определённым порядком семейных отношений, в которых я был неописуемо счастлив. Но соответствовал ли я этим отношениям, и отвечал ли я её требованиям? Может быть, мне нужно было обратить внимание не на её измену, а на моё отношение к ней? В разговоре с ней я всегда чувствовал своё превосходство над ней, противопоставляя её чувственному восприятию мира свою самодисциплину и упорядоченность мысли. Возможно, я этим подавлял её, даже не замечая этого. Я вёл себя как железный топор, подрубая корни живому дереву. Я старался не видеть той тени, мелькнувшей в её глазах, когда высказывал свои идеи, идущие вразрез с её убеждениями или мыслями. Мне казалось, что так я как бы сохраняю своё доминирующее положение в семье, что я направляю её в жизни и продолжаю чему-то учить, как это делает преподаватель в обучении студента. Но она уже давно перестала быть моей студенткой, и всё, что она могла взять от меня, как преподавателя, она уже взяла. После её окончания университета, я заметил, как у неё резко пропал интерес к философии. Когда однажды я стал углубляться в какую-то философему, она меня неожиданно перебила и сказала, что ей это не интересно. Помню, что тогда я очень удивился. Я спросил её, почему ей это не интересно, и она призналась мне, что за пять лет обучения философия ей так надоела, что она не желает больше о ней слушать. "Но ты вышла замуж за философа", – возмутился я. Она рассмеялась и ответила, что, да, она вышла замуж за философа, но не за философию. Я тогда тоже рассеялся и не придал этому особого значения, но, вероятно, это было знаком предупреждения, чтобы я как-то поменял к ней своё отношение, и переходил из умозрительной сферы в сферу чувств, где она была как рыбка в своей воде.