Ранним июньским утром 1147 года в любе́кскую гавань медленно входил караван судов новгородского торгового гостя¹ Степана Дормидонтовича Ша́лого. Двадцать лодей, словно утки тяжело переваливаясь с борта на борт, весело бороздили тёмно-зелёные воды Тра́вы². Резвый шело́нник³громко хлопал парусами, гнал упругую волну, осыпая разноцветной водяной пылью затейливо выгнутые носы лодей.

– Глянь-кось, басота́⁴ какая! – сын Шалого Кирилл, теребя отца за локоть, указывал пальцем вперёд, на город. Там, в косых лучах восходящего солнца, влажно блестели крытые черепицей, тёсом, а то и просто соломой, крыши домов и острые шпили кирх⁵. Узкие прямые улочки серебряными змейками разбегались во все стороны и снова сбегались, образуя затейливо сплетённую сеть городских кварталов. Отстроенный на месте Бу́ку – бывшей крепости ободритского⁶ князя Кру́то и неподалёку от сожжённой недавно полабанской⁷ Лю́бицы⁸, город богател за счёт обильной торговли. Чего только не встретишь на любе́кском торгу! Имбирь, перец и корицу из Персии; оливки из Греции; перлы⁹, кору́нды¹⁰, смара́гды¹¹, вени́сы¹² из Индии; тонкие фландрские сукна; све́йское¹³ железо и медь; соль и вина из Франции; серебро из Чехии; мёд, сало, воск, лён и пеньку, а также мечи и боевые топоры из Господина Великого Новгорода. Являясь средоточием торговли на побережье Варяжского¹⁴ моря, Любе́к имел свои фактории в Бе́ргене, Брю́гге, Ло́ндоне и Но́вгороде…

Не первый год ходит в Лю́бку¹⁵ удалой купец Шалый. И всякий раз возвращается с прибы́тком¹⁶. А всё потому, что торгует самым ходовым товаром – ру́хлядью¹⁷, житом¹⁸и бранной кузнью¹⁹.

Вот и на этот раз трюмы лодей заполнены доверху: заботливо укрытые промасленным рядно́м²⁰, лежат в кожаных мешках вороха собольих, бобровых и горностаевых мехов; в сосновых коробах – обильно смазанные бараньим салом (чтобы ржа не поела) – кольчуги и шлемы, секиры и наконечники для протаза́нов²¹, су́лиц²²и, особо ценившиеся у немцев, мечи булатные и связки больших замков хитрой новгородской работы.

Три седми́цы²³ прошло с тех пор, как покинул Шалый свой терем на Данславле-улице. Шли вниз по Волхову, затем – через Ладожское озеро, реку Неву и далее – уже по морю Варя́жкому. Преодолевая штормы, каждый миг рискуя подвергнуться нападению морских та́тей²⁴, вёл купец караван. И вот, наконец, он у цели…

…Несмотря на ранний час на пристани уже вовсю кипела работа: меж больших и малых судов юрко сновали чёлны перевозчиков и рыбаков, деловито скрипели во́роты и жеравцы²⁵, извлекая из объёмистых трюмов бочки и тюки заморского товара. На сотни голосов шумела пёстрая разноязычная толпа. Грузчики, матросы, купцы, мы́тники²⁶, стражники что-то оживлённо сообщали друг другу, куда-то спешили и ударяли по рукам, помогая себе при этом выразительными же́стами и острым словцом. Были здесь свеи²⁷, даны²⁸ и ляхи²⁹, варяжские³⁰, персидские и иные гости.

Уплатив лоде́йное³¹ и ве́счее³², Степан Дормидонтович велел приказчику Про́кше Ло́мову везти товар на скла́ды Русского Торгового Двора. Сам же, с сыном, погрузив на телегу несколько бочек и тюков, двинул на улицу Святого Якова, где жил старинный приятель Шалого, золотых дел мастер Ханс Хо́рнер. Уже выезжая из ворот по́рта, чуть было не задавили какого-то мужика в грязной поско́нине³³. Тот, обернувшись, обвёл гостей мутным взором и, качаясь, направился в сторону трактира «У старого Перевоза».

– Ишь, с зара́нья готов! – улыбнулся Кирилл и стегнул лошадей…

…Ханс Хорнер отложил шти́хель³⁴. Перед ним на крытом синим сукном столе возвышался золотой кубок, усыпанный драгоценными каменьями. Словно капельки росы сверкали на нём крупные диама́нты³⁵, охватывая ободком нижнюю часть кубка. Чуть выше, расположенные в виде цветков, красными, зелёными искрами вспыхивали рубины и изумруды. Пространство между ними занимали сцены охоты. Вот олень, пригнув голову с острыми ветвистыми рогами, мчится на всадника, занёсшего копьё; вот вы́жли³⁶ обложили вставшего на задние ноги медведя и яростно облаивают его. Все фигуры как живые…

Ханс невольно залюбовался своей работой. Настоящий кунстштю́к³⁷! Такую вещь не стыдно поднести самому королю. Недаром Ханс считается в Любе́ке лучшим мастером цеха золотых дел. Жаль, но завтра кубок придётся вручить заказчику – графу Голшти́нскому А́дольфу II. И непременно в срок: граф не терпит проволочек и не любит долго ждать. В прошлом году, когда задержали на один день колье́ для его жены, учинил скандал. Так что лучше от греха подальше, как говорится: «С господами вишен не ешь – косточками забросают!»…

Ханс вздохнул. Всякий раз почему-то грустно расставаться со своими работами. Сколько фантазии, сил и времени вложено в каждую. И всё для того, чтобы не увидеть их больше никогда. Приятно, что твой труд приносит людям радость. Но всё же, отдавая им изделие, Ханс как бы отрывал частицу самого себя. А ведь этот кубок, пожалуй, лучшее, что он создал за последние семь лет…

«Да, быстро мчатся годы… Вот и дочка Сабина подросла. Красавицей стала. В мать. Те же, как утреннее море глаза, те же светло-русые с нежным отливом волосы, гибкий стан, улыбка. Всё то же. Только ещё краси́вее. В самой поре девка-ягодка. Давно ли ребёнком на руках носил? И вот теперь, поди ж ты, невеста. Видела бы её покойница Анна! Как бы порадовалась доченьке!.. Конечно, красота Сабины не осталась незамеченной. Видные женихи просили её руки. Средь них и мастер янтарного цеха О́тто Шля́йхер. Человек почтенный и богатый. Имеет большую мастерскую, дюжину учеников и подмастерьев. У него всегда много заказов и деньги рекой текут в сундуки. Сабина была бы за ним как за каменной стеной. Но не погляну́лся ей Отто. Пришлось отказать ему, как, впрочем, и другим женихам, сославшись на чрезмерную молодость невесты – шла Сабине в ту пору четырнадцатая весна.

Как-то теперь сложится её судьба?..».

…Размышления Ханса неожиданно прервал громкий скрип открывающихся ворот. Хорнер выглянул в окно – во двор въезжал небольшой воз, на котором сидел давнишний приятель Степан Ша́лый а рядом – молодой человек, лицом весьма похожий на него. Был он лет восемнадцати-двадцати, рослый, крепко сбитый. Смуглое от загара лицо с ярко-синими глазами обрамляла шапка тёмно-русых волос. «Сын!» – радостно догадался Ханс.

Дав гостям умыться и переодеться с дороги, Ханс пригласил их отобедать. Стол, накрытый белоснежной кружевной скатертью тонкого голландского полотна, был украшен розами в расписных стеклянных вазах. Вкруг них, в тонких фарфоровых тарелках, лежали закуски: икра белорыбицы с лимонным соком, копчёная и ветряная³⁸осетрина, стерлядь и сёмга, привезённые Шалым из Новгорода. Также местные блюда: приготовленная по-све́йски³⁹(под луком и уксусом с перцем) сельдь, медвежий и свиной окорока; аппетитно дымилось жаркое – индейка, каплуны, гусь в яблоках с гречневой кашей; кровяные, жареные и копчёные колбасы; варёная телятина с тушёной капустой и маслинами; заливные языки; салат зелёный, помидоры, редис и огурцы.

– Видишь, Бинхен, какие гости дорогие к нам пожаловали! – обратился к дочери Ханс, – уважь, сердечко, принеси нам старого рейнского!

Сабина встала из-за стола и легко выпорхнула из комнаты. Кирилл, очарованный красотой девушки, долгим взором проводил её до двери, в которой она исчезла.

Длинное шёлковое василькового цвета платье, с завязками на небольшом разрезе от ворота до груди, с золотым поясом на талии, подчёркивали изящные линии её фигуры. Волосы, струившиеся на плечи, были схвачены на лбу серебряным обручем. От всей фигурки девушки веяло неповторимой свежестью молодости и чистотой. У Кирилла сладко заныло сердце…

Сабина быстро вернулась, неся большой серебряный кувшин с рейнвейном.

– Налей нам, доченька, выпьем из твоих рук! Попотчуй гостей, подложи им горячего!

Сабина налила золотистого вина в чаши и поставила их перед отцом и гостями. И́скоса поглядывала глазами-озерцами на Кирилла.

– Выпьем за дружбу нашу и Новгород! – произнёс здравицу Хорнер.

Кирилл поднёс чашу к губам, почувствовав на ней тепло Сабининых рук. Сделав глоток-другой ароматного вина, неприметно залюбовался девушкой. Сабина сидела напротив раскрасневшаяся, перебирая пальцами коралловое ожерелье.

– Доброе вино, – сказал Степан Шалый. – Не хуже мёда новгородского. Налей-ка, дочка, ещё. Пусть теперь Кирилл скажет, за что пить будем.

Сабина подошла и взяла у Кирилла чашу, слегка коснувшись кончиками пальцев его руки. Вздрогнув, юноша едва не опрокинул чашу, и не заметил, когда Сабина поставила её перед ним вновь наполненную.

– Выпьем за встречу нашу, которой мы так долго ждали! – сказал Кирилл и глянул на Сабину.

Она смотрела на него с улыбкой. Но, встретившись с Кириллом взглядом, смущённо отвела взор…

По́дали третью перемену блюд. На столе появилось печенье трёх сортов, ше́ффенские пряники, миндаль, лесные и грецкие орехи, жареные каштаны, кизил, финики, корица в палочках и анис, топлёное молоко, сливки и венец всего дыня – свежая и в меду.

После обеда вышли в сад, расположенный позади дома Хорнера. На небольшом участке земли, обрамлённом живой изгородью из персидских⁴⁰кустов, жасмина и лип, росли яблони и груши, черешни и вишни. Меж ними пестрели клумбы цветов – розы, тюльпаны, георгины и нарциссы.

Дальше протянулись аккуратно ухоженные кусты крыжовника и смородины. Несколько поодаль – грядки с дынями.

– О, я вижу, Ханс, ты не только золотых дел мастер, но и садовод отменный! Как растишь ты сии плоды? – спросил Шалый-старший, глядя на лежащие на земле созревающие дыни.

– Не я это, а дочь моя Сабина. Всё здесь возделано её руками. Поведай, Би́нхен, гостям!

– Особого секрета тут нет. Нужны только желание да терпение. Забот, правда, много. Сначала мочим семя в подслащённом молоке, или в настое дождевой воды с овечьим помётом, либо конским навозом. Перед посадкой землю снять на два локтя. Дальше застелить яму навозом и покрыть её землёй. Сделал борозды в пол-ло́ктя глубиной – сади семена. Сверху всё покрой рамами слюдяными. Потом только солнце давай. И урожай будет отменным.

– А ещё, чтобы саженцы дерев и кустов быстрее росли, – добавил Хорнер, – корни их перед посадкой надо погрузить на ночь в ведро с водою, где растворены две ложки мёду.

– Дивно вельми́⁴¹, произнёс Степан, – вернёмся в Новугород – непременно попробуем.

– Отчего не попробовать, – улыбнулся Ханс…

…Степан и Кирилл воротились на гостиный двор поздно вечером. Солнце уже село. Выпала роса. Из соседних переулков пахну́ло крапи́вой, лебедой и полынью. Наскоро умывшись, легли спать. Назавтра предстоял трудный день: с утра начинался рыночный торг.

Глава 2. Лев готовится к прыжку

Было далеко за полдень, но на Любе́кском рынке и в прилегающих к торговой площади улочках, в лавках и ремесленных мастерских, ещё шла бойкая торговля. Словно потревоженный гигантский улей гудела огромная разноязы́кая людская толпа. К неимоверному шуму голосов примешивалось мычание коров, бле́яние овец, ржание коней, визг и хрюканье свиней, кудахтанье кур. В жарком воздухе висел густой дух пряностей и воска, мёда, сена и дёгтя. Временами от лотков пра́солов⁴²доносился аромат пирогов и печёной дичи́ны.

Торг – нутро города. Все сословия, все ремёсла, всякий его житель идут сюда в надежде приобрести нужную вещь или продукты, а то и просто поглазеть на живописную картину. Да, здесь есть на что посмотреть и что купить! Глаза разбегаются от обилия товаров, выставленных на прилавках. Вот горы сушёных фруктов: яблок и слив, груш и прозрачного, как слеза, изюма. А рядом – столы, заваленные финиками, мускатным и грецким орехом. Дальше – благовония, духи и ароматическая вода в серебряных флакончиках. А вот лавка суконщика. Зазывно ма́нят покупателей поста́вы⁴³тончайшего фла́ндрского⁴⁴ сукна «брюкиш» и лёгкие кашеми́ровые⁴⁵материи, воздушные фря́жские⁴⁶кружева и тяжёлый олови́р⁴⁷. Сам хозяин быстро разворачивает полупрозрачные полотнища китайского шёлка ярких расцветок, которые с прохладным шелестом скользят меж его ловких рук. Ближе к ва́жне⁴⁸ расположились вперемежку ли́хвари⁴⁹ и щепети́льники⁵⁰, мясной, медный, серебряный и янтарный ряды. Напротив стоял балаган шпильманов – бродячих музыкантов и артистов. За плотным по́логом их шатра слышалось пение, грохот бубнов, звон гу́слей, то и дело прерываемые громким хохотом зрителей.

Степан Шалый давно уже всё про́дал и теперь ходил между рядов, прицениваясь к заморскому товару. Остановился у железного ряда. Сбавляя це́ну, долго спорил со свейским торговым гостем Бе́ргом Ю́ханссоном. Тот сначала упирался быко́м, но под конец сдался. Согласились на шести марках за пуд⁵¹. Ударили по рукам. Взял семьдесят пудов отличного све́йского железа. Напоследки у суконщика из Кёльна Пауля Руфа обменял полпуда рыбьего зуба⁵²на три девятнадцатима́рковых поста́ва шёлка и семь восьмима́рковых поста́вов сукна. Да ещё и пополо́нок⁵³выручил – бе́рковец⁵⁴ соли по две марки за пуд. Поспел в самый раз: ровно в шесть вечера ударили в било, что означало конец торга. Потом с Кириллом, Прокшей и Онуфрием возили товар на гостиный двор. А покончив с делами, прихватили Ханса Хорнера и вместе с ватагой других новгородских купцов двинули в трактир «Медведь», расположенный на улице Роз…

…Славное пиво у Иога́нна Ку́мпа. Духови́тое, на хмелю. Выпьешь пару кружек – закачаются вдруг стены, поплывут мимо дубовые лавки и столы, веселее затрещат поленья в огромном камине. Ну, а если тебе прислуживают дочки Кумпа – Эрика и Лотта, тогда напиток и вовсе покажется божественным и ты не замечаешь уже ни закопчённого потолка, ни едкого дыма от вставленных в железные светцы́⁵⁵ еловых лучин.

Всё есть у ста́рого Кумпа: и мёды⁵⁶, и наливки, и вина. Высятся по углам высокие пирамиды буковых и дубовых бочек, обитых медными обручами, с винами: не́ккарским⁵⁷, мо́зельским⁵⁸, ре́йнским⁵⁹ и мускате́лем⁶⁰, также с бархатным и имби́рным пивом. В глубоком каменном подвале для самых дорогих гостей стоят запотевшие глиняные корчаги с романе́ей⁶¹ и мальва́зией⁶². Счастлив здесь тот, кому нужны вкусная и сытная пища, хорошее вино и весёлые, но не строгие женщины…

Трактир был переполнен. Купцы и горожане, ремесленники и мы́тники⁶³пришли сюда пропустить стаканчик-другой, отдохнуть, обсудить дела. Степан Шалый и его друзья едва отыскали свободный стол. Сели напротив шумной, уже изрядно подгулявшей компании бременских и гамбургских купцов.

Подошли Эрика и Лотта с большим подносом, на котором стояли высокие кру́жки с холодным пивом, аппетитно дымилась жареная колбаса и ветчина в горошке, тушёная зайчатина в лапше с чесночным соусом, печёные на вертеле перепела и куропатки с луком и шафраном. Особо по́дали копчёную и сушёную рыбу, чёрную и красную икру свежего посола.

Короткие юбки и блузы со смелым вырезом давали возможность присутствующим по-достоинству оценить прелести девушек. Степан крякнул, с довольством и озорством потирая усы. Несмотря на свои пятьдесят четыре года чувствовал себя по-юношески молодым.

Шестое лето пошло, как схоронил он жену Настасью. А уж как любила его и… ревновала тож! Оставаясь верным памяти её, второй раз не женился. Но по девкам да по чужим жонкам нет-нет да и похаживал. Наверное, в деда пошёл, в Ондрея. Тот, сколь помнится, до женского полу дюже ярови́т был. Вот и Степан тоже своего не упустит. Недаром товарищи прозвали его «Шалый – ходок по бабам бывалый».

– Что, хороши девахи-то? – хитро подмигнув, спросил у Степана вощи́нник⁶⁴Кондрат, дородный мужчина с ямочками на пухлых розовых щеках.

– А ничего, хотя наши-то, новгородские, стройней и те́льней будут!

– Ну и с этими уряди́ться можно, – откликнулся седой как лунь⁶⁵ лодейный староста Павли́ний. – Я, бывалоча, и с троимя́ управлялси.

– Вот жеребец, ему об домови́не⁶⁶мыслить надо, а он всё туда же! Силён однако ж!

– Да и ты не промах, – ткнул в бок Кондрата Власт. – Ко вдовице-то Перфильевой, как ночь, так наведываешься!

– Дак в чужую бабу чёрт мёду положил!..

Дружный мужской хохот потряс стены трактира. Немецкие купцы за соседним столом обернулись и о чём-то зашептались между собой.

Выпили по второй, и по третьей. Сразу живее пошёл душевный разговор о торговых и житьи́х делах.

В самый разгар весёлого бражничанья Кирилл, попрощавшись с купцами, вышел из трактира.

– Никак занеду́жил сынок-то? – спросил Шалого Хорнер.

– Тут другое: пиво не пиво и мёд не хвала, а всему голова, что любовь дорога. Наверное, к дочке твоей, Ханс, пошёл свидаться. Их дело молодое.

– Видно, по́ сердцу пришлась. Ну, что ж, коли так – отдам за него Сабину.

– Гобино́⁶⁷ и гри́вны⁶⁸у него есть. Остальное наживут. Кирилл летами молод, но в делах разбирается изрядно. Так что с доста́тком всегда будут.

– Вот только разной они веры. А попам это не нравится.

– Да, попам не нравится. Но мы-то с тобой, Ханс, знаем: Бог един и вездесущ. Хотя каждый народ его по-своему зовёт. А с епископом договоримся. Перекрестит Сабину в православие – и вся недолга́⁶⁹.

– Быть посему!..

Хмельные голоса за соседним столом становились всё громче. Знатно подгуляли немецкие купцы – выпит был уже не один бочонок пива и густой мальва́зии. Степан, сидевший к немцам ближе всех, невольно прислушался к их разговору.

– Скоро обо́дритским⁷⁰ и лю́тичским⁷¹ не́христям конец! – прорычал густым басом огромного роста купчи́на, и стукнул оловянной кружкой по столу. – Герцог Генрих III Лев⁷², маркграф Альбрехт I Медведь⁷³, датские конунги Ка́нут⁷⁴, Све́йн⁷⁵ и бургундцы идут на них. Сам папа Римский Евгений III благословил крестовый поход против язычников.

– Ну, а нам оно на́ руку. Заработаем немало, – довольно молвил, почёсывая пышную рыжую бороду, его сосед и добавил: – Кно́блаух, Фу́ггер и Та́леман уже пригнали в порт семьдесят ко́ггов⁷⁶ с оружием из Гамбурга и Бремена. Да наших двадцать сочти, и ещё пятьдесят обозов, что на подходе. Припасов и оружия хватит надолго. Здесь, в Любе́ке, велено ждать отряды воинов Христа. Они прибудут через пять дней. Граф А́дольф II Голшти́нский помогает нам. Вчера он сам был в гавани…

Речи купцов не на шутку встревожили Шалого. Страшная беда грозит обо́дритам, среди которых у него было немало друзей и знакомцев. Один из них – кузнец Му́жко, жил на самой окраине Любе́ка – в мы́зе⁷⁷ улицы Святого Ви́ккерта. Мужко наверняка связан с обо́дритским князем Никло́том и найдёт способ передать ему важную весть. «Скорее к Мужко! – лихорадочно билось в мозгу. – Иначе будет поздно!»…

Хорнер заметил беспокойство друга. И когда Степан, сославшись на усталость, направился к выходу из трактира, поспешил за ним. Через час они оба-друг⁷⁸уже стучались в калитку дома Мужко…

…Сразу за городской стеной начинались луга. Кирилл и Сабина брели по тропинке, ведущей к лесу. Только что прошёл дождь и на влажных травах самоцветами сверкали крупные капли. В прогретом дрожащем воздухе пахло васильками, ромашкой и мятой. Порхали над цветками бабочки, жужжали трудолюбивые пчёлы. Повсюду аккуратными рядами стояли ко́пны свежескошенного сена, в котором нарядным узором пестрели матово-бледный белозор и серебристо-синие бессмертники, ярко-красный воронец и лазоревый цикорий.

Вышли к реке. Кирилл собрал большой букет полевых цветов и протянул его Сабине.

– Ты это мне? – удивилась девушка.

– Да, тебе, береги́ня.

– А кто это?

– Так у нас в Новгороде русалок зовут.

Она и впрямь была похожа на русалку. Задира-весе́нник⁷⁹ разметал по плечам волосы, спутал их с венком из ромашек на голове.

– Мне ещё никто и никогда не дарил цветов, – смущённо, и в то же время радостно призналась Сабина.

Радость светилась в её глазах, сложила в улыбку губы. Сабина раздумчиво посмотрела на Кирилла и вдруг уронила букет. Оба бросились собирать рассыпавшиеся цветы. Склонившись над букетом, Кирилл слегка коснулся руки девушки. Горячая волна обожгла обоих. Обоим стало почему-то страшно и то́мно. Громко забились сердца. Разом и слитно. Кирилл видел её глаза, её губы, раскрасневшиеся от разли́того по телу сладостного жара, ощущал тонкий аромат её волос… Слившись в долгом поцелуе, они растворились в бурном потоке нежности и любви…

…Хорнер и Шалый возвращались от Му́жко. Густели сумерки. На небе зажигались первые звёзды. Город готовился ко сну. Улицы были пустынны. Лишь изредка навстречу попадались одинокие прохожие да сторожа, расставлявшие рогатки и цепи, дабы защитить Любе́к от разбойников и ночных та́тей-воро́в.

Погружённые в мысли о только что состоявшейся беседе с Му́жко, друзья не сразу заметили, что за ними по пятам неотступно следует какой-то человек в чёрном плаще и шляпе, низко надвинутой на глаза.

Дойдя до угла Английской улицы, незнакомец тихо свистнул. То́тчас из темноты вынырнули три мужских фигуры и окружили путников.

– В чём дело? – спросил Шалый.

– Деньги, да поживее, коли жизнь дорога! – раздался грубый голос стоявшего в центре верзилы, по всему – главаря шайки. В руке его холодно блеснул кинжал.

– Прочь с дороги, лиходе́й! – осерчал Степан и шагнул вперёд, увлекая за собой Хорнера.

– Ах так! – прорычал грабитель. – Ну, получай же!

Верзила замахнулся кинжалом, но Шалый перехватил руку бандита своей железной ладонью и круто повернул её. Раздался сухой хруст и кинжал со звоном упал на землю. Нечеловеческий вопль взорвал тишину квартала: держась за сломанную кисть здоровой рукой, верзила катался по земле.

– Что стоите, болваны! Кончайте с ними! – злобно провизжал главарь банды. В тот же миг Степан почувствовал острую боль под левой лопаткой. В глазах поплыли огненно-жёлтые круги. Ноги враз отяжелели, словно были из свинца. Усилием воли Шалый обернулся к бандиту в чёрной шляпе, и, уже падая, вонзил ему в горло свой кинжал. Последнее, что увидел Степан – это бездыха́нное тело друга, рядом с которым кто-то лежал, и стражников, выбегающих из-за угла. Потом наступила темнота…

…Кирилл проснулся от холода. Открыв глаза, увидел низкий, в паутине потолок и сырые, обомшелые стены. Сквозь узкое зарешечённое оконце пробивался тусклый свет. Пахло плесенью и мышами. Едва Кирилл поднялся с кучи соломы, заменявшей ему постель, как послышалось звяканье ключей. Со ржавым скрипом отворилась окованная железом дверь и в подвал вошёл тюремщик. Молча поставил на шаткий стол горшок с бобовой похлёбкой, ломо́ть чёрствого хлеба и кружку кислого пива. Так же молча повернул к двери. Уже на пороге тюремщик остановился и, словно о чём-то вспомнив, полез рукой за пазуху. На его сытой и красной от беспробудного пьянства роже мелькнула довольная улыбка. Достав небольшой узелок, бросил его Кириллу.

– Держи. От твоей сучки! Только зря она носит, парень, скоро болтаться тебе в петле! Тюремщик басовито захохотал и шагнул за порог. Снова щёлкнул замок и всё стихло.

Кирилл развернул узелок. Там лежали: половина жареного гуся, дюжина яблок и кусок ещё тёплого пирога с грибами. На чистой белой тряпице виднелись пятна пролитого вина.

«Опять жрал, скотина, и вино уволок! – выругался Кирилл. – И сколько же в тебя влезает, живогло́т?!».

Каждый раз, когда у́зникам приносили еду, тюремщик оставлял бо́льшую часть себе, издевательски приговаривая при этом: «Всё равно вам подыхать, а мне жить долго. Поэтому я должен хорошо есть».

Вот уже пятый день сидит Кирилл в тюрьме. Кто-то заколол начальника городской стражи Брю́кнера, который часто незаслуженными штрафами досаждал горожанам, и особенно заморским купцам. Убийство произошло на Английской улице, неподалёку от места трагической гибели Степана Шалого и Ханса Хорнера. В груди у Брюкнера торчал кривой кинжал. На рыбьего зуба рукояти была выбита моногра́мма – русские буквы «К. Ш.». Стали искать убийцу среди русских торговых людей. Купцы, жившие на Торговом Дворе, сразу признали оружие Шалого-младшего: видели не раз у него на поясе дорогую вещь старой индийской работы.

Сам Кирилл не отрицал, что кинжал его. Но как он оказался в груди у Брюкнера – понятия не имел! Да, он был на Английской улице в тот злополучный вечер, провожал Сабину домой. Однако Брюкнера не убивал. Кинжал же потерял накануне, в порту, когда с Про́кшей Ло́мовым грузили товар. Но судья и слушать ничего не хотел. Куда там – все улики налицо! Поди докажи, что ты чист пред Богом и людьми.

Кирилла взяли под стражу в день похорон Шалого и Хорнера. Н́е дали даже по-человечески с ними проститься. И с Сабиной тоже. Теперь ему грозит смертная казнь. Хорошенькое дельце – умереть ни за что ни про что в неполные девятнадцать лет!..

…Взяв пирог, Кирилл принялся машинально жевать. Кусну́л раз, другой. Неожиданно зуб попал на что-то твёрдое. Кирилл разломил пирог и увидел небольшую железную пилку. «Сабина! – осенила догадка. – Это она, лю́ба моя единственная. Кто же ещё мог придумать такое кроме неё. Умница!». Кирилл вдруг вспомнил, как смотрела на него девушка на кладбище. В безутешном горе она выплакала все слёзы. В сухих с покрасневшими веками глазах залегла глубокая печаль. Но взгляд их говорил: «Чтобы ни случилось, я всегда с тобой, милый!». А когда стража уводила Кирилла в городскую любе́кскую тюрьму, Сабина обняла его и, поцеловав, шепнула: «Сеющий слёзы радость познает. Жди – и спасенье придёт!»…

…Покончив с ужином, Кирилл подошёл к двери и прислушался. Ни звука. Быстро вернувшись, придвинул к окну стол и, взобравшись на него, начал подпиливать решётку…

1. Торговый гость – купец. Объяснение последующих слов – в Словаре старинных слов и выражений в Оглавлении.