Chikatilo forever!

© Виктор Золотухин, 2018

ISBN 978-5-4493-4318-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все персонажи этого сборника вымышленные, а их возраст изменен. Имена населенных пунктов, пароходов, ансамблей и персонажей изменены. Сюжеты относятся к восьмидесятым годам прошлого века, в нынешней парадигме они невозможны и даже абсурдны.

Возвращение Маленького Принца

В последний четверг накануне Нового года в фойе все кардинально переменилось. Кресла были сдвинуты в угол, местами навалены друг на дружку, оставлено десятка два, так чтобы можно было сидеть. Исчезли и паласы с пола, чтобы дети не вывозили их своими грязными сапогами. На месте остались лишь цветомузыкальная установка и стойка с аппаратурой для диск-жокея.

Зато в центре была установлена огромная нарядная елка. Свет ламп отражался в разноцветных стеклянных шарах, местами висели, разворачиваясь от случайного сквозняка, картонные попугаи и матрешки, с пузом из гофрированной бумаги – непременный атрибут любой коллективной елки. Широкий бумажный серпантин. И, конечно, гирлянды – крупные и грубо сделанные. Но сейчас они были погашены.

И запах! Великолепный запах только что срубленной елки. К Новому 1981-му году он выветрится, а пока…

Так в этот день выглядела резиденция, логово, клуба филофонистов накануне праздника.

Следует отметить, что клубу очень повезло. Директор дворца культуры, где располагался клуб, сам был страстным поклонником музыки, поэтому средств на его благоустройство не жалел. Самая современная звуковая и световая аппаратура всегда были в распоряжении его членов.

Я не без гордости пришел в этот раз на заседание клуба филофонистов. Еще бы, у меня с собой была магнитофонная катушка последнего альбома шотландской группы «Назарет». Записанная прямо с фирменного диска.

Едва дождавшись конца обсуждения текущих вопросов, я достал из тряпичной сумки свою гордость, с намерением поставить ее на магнитофон и выслушать впечатления других членов клуба. Это допускалось. Таким образом все члены клуба могли познакомиться с каким-нибудь новым музыкальным альбомом.

– Что это там у тебя? – донесся до моих ушей знакомый голос.

Это был Мундштук, мужик лет тридцати пяти, прозванный так за свою патологическую привязанность к традиционному джазу. Кроме джаза, он не признавал больше никакой музыки.

– «Назарет», самое новьё! – зарделся я.

– А-а-а… эти, – скривился Мундштук. – Они играть-то толком не умеют и в мире совершенно не популярны. Не знаю, почему у нас так по ним с ума сходят. Ты прививай себе вкус к хорошей музыке…

– К джазу, – подыграл кто-то.

– А что? С этими шотландцами никакого сравнения. Настоящая серьезная музыка.

Я как оплеванный сел обратно в кресло.

– Можно вас на минуточку?

Негромкий голос раздался почти у самого выхода. Я повернул голову.

В кресле у лестницы сидела незнакомая девушка. В клуб вообще девушки редко заглядывали, а эта определенно была здесь впервые.

– Подойдите, не кричать же мне через весь зал.

Я послушно подошел.

Гостья была привлекательной молодой девушкой на вид лет двадцати. Карие глаза на смуглом лице, небольшой прямой носик, маленькие пухлые губы с едва заметным пушком над ними. Черные, как воронье крыло, волосы до плеч. Она была невероятно похожа на Маришку Вереш, солистку группы «Шокин Блю».

– У вас и правда есть последний альбом группы «Назарет»? – спросила она.

– Вот он, – стесняясь, показал я катушку – моральное унижение на глазах общественности еще довлело надо мной.

– А как его можно послушать?

– Не знаю, – растерялся я. – Они вряд ли дадут сейчас включить.

Гостья улыбнулась.

– Может есть другой способ послушать пленку?

– Я могу вам дать катушку. На время, – добавил я.

– У меня, к сожалению, нет магнитофона, – расстроилась моя новая знакомая. – Может как-нибудь можно будет сделать это в другом месте?

Я задумался, перебирая мысленно места, где можно было бы послушать магнитофонную ленту. То, что это можно было сделать у меня дома, как-то в голову не приходило.

– Ладно, мне пора идти, – девушка глянула на часы. – Ты меня проводишь?

– Конечно, – торопливо согласился я.

Почему-то мне не верилось, что я могу встречаться запросто с такой интересной девчонкой. Но, кажется, лед тронулся. Она сама дала повод для знакомства. Да, и как плавно и ненавязчиво она перешла на «ты». Конечно, я пошел ее провожать.

Я помог ей надеть пальто. Темно синее, затрапезное, но с необычным для наших мест фасоном. Сам надел пальто в крупную клетку. В таких ходил весь город – результат перевыполнения плана местной швейной фабрикой.

Мы вышли на мороз. Только сейчас я обратил внимание, насколько худа моя новая знакомая. Но эта худоба сочеталась с уникальным изяществом и женственностью фигуры.

– Как тебя зовут? – выдавил я из себя.

– Таней. А тебя?

– Виктор. Витя.

Вести более непринужденную беседу мне мешала стеснительность. А вы бы не были так стеснительны на моем месте? В свои семнадцать лет я все еще был девственником. Периодически кто-нибудь из друзей хвастался, что где-то на квартире по пьянке отымел девчонку из соседнего двора. Может быть врали? Как бы то ни было, а я не хотел выдумывать подобные истории. Вот когда случится, то всем расскажу!

Когда зашли в троллейбус, Таня достала мелочь из кармана.

– Тебе покупать билет?

– Нет, у меня проездной, – облегченно вздохнул я, так как не знал, как поступить лучше. Купить билет ей или нет. Денег жалко не было – всё та же стеснительность.

– Что это за мужик был? – спросила Таня, и я как-то сразу понял о ком идет речь.

– Местный поклонник джаза по кличке Мундштук.

– Козёл.

– В какой-то мере ты права.

– То есть?

– С ним история интересная произошла. Мне рассказывали. У него сын, головорез малолетний, принес домой поджиг. А развитием умственным отпрыск в родителей пошел. Жена такая же. Взяла она этот поджиг и навела Мундштуку в лоб, не догадываясь о последствиях своих действий. Но что-то ее остановило. Тогда она прицелилась ему между ног и выстрелила. Мундштука после этого в больницу отвезли. Долго врачи мучались, но ничего исправить уже было нельзя – ампутировали ему одно яйцо. После этого его иногда за глаза зовут однояйцевым коммунистом.

– А почему коммунистом?

– Он член партии. Причем по убеждению.

– Как-то это с джазом не состыковывается, – засомневалась Татьяна.

– Так это трагедия его жизни. Хотя он выкручивается – говорит, что основателем джаза является Утесов.

Таня засмеялась. Я был благодарен ее смеху. Между нами сразу возникла непринужденность в общении.

– Так он после этого творить начал, – разошелся я. – Стихи пишет. Видимо либидо ему мешало раскрыться как творческой личности.

– И что за стихи?

– Бред всякий, типа «я присягаю с сыном на верность Октябрю».

– Это с тем, который ему мужскую гордость отстрелил? – смеялась Таня.

– Отстрелил не он, а жена его. Так вот он всю свою любовь на сына перенес да на родную партию.

Из троллейбуса мы вышли уже как хорошие знакомые.

– А тебе сколько лет? – спросила Татьяна.

– Восемнадцать, – соврал я. – А тебе, хоть и неприлично у девушки спрашивать?

– Мне двадцать два.

– Я думал тебе от силы двадцать, – сподобился я на банальность.

Татьяна пропустила ее мимо ушей.

– Тебе точно есть восемнадцать?

– Конечно, в августе исполнилось, – как можно беспечнее пролепетал я. – А почему это так важно?

Моя новая знакомая, казалось, вздохнула с облегчением.

– Видишь ли, я здесь «на химии»…

– На какой химии? – улыбался я, думая, что этот разговор – продолжение шутки с Мундштуком.

– Я сидела в тюрьме и отпущена на поселение до конца срока. Это и есть «химия», – совершенно серьезно сказала Таня.

– Так ты не местная?

– Нет, я родом из Кенисберга.

– Из Калининграда что ли?

– Из него самого.

До меня постепенно стал доходить смысл ее слов. Но умом понять ситуацию я пока не мог.

Зечки в моем понимании были матерыми бабами с хриплым голосом и огромными сиськами. Сидели они широко расставив ноги покрытые венозными узлами. В одной руке стакан, в другой «Портвейн», в зубах «Беломорканал», сквозь зубы доносятся непристойности. В Татьяне ничего подобного и близко не было. Более того, моя новая знакомая была привлекательна особой красотой, обаятельна, тактична и, что очень немаловажно и уникально в наших краях, музыкально образована.

– Ты что, пионера топором зарубила? Статья-то какая?

– Двести двадцать четвертая.

– Что это? Браконьерство?

– Ты тоже знаешь этот анекдот, про бабку, которая в речке подмылась и всю рыбу отравила, – улыбнулась Таня. – Нет, осудили меня по статье за наркотики.

«Вот оно! – подумал я. – То-то на зечку она не похожа. Не воровка, не убийца. А наркотики – это даже интересно.»

О наркотиках я не знал ничего, кроме того, что отец как-то говорил, что у него друг детства «колёса» глотал, да так и умер. Да еще мой знакомый один девушкам в вино что-то подмешивал, чтобы меньше сопротивлялись. Хотя и безуспешно, потому что сам очень любил вино и надирался первее всех.

– Без десяти десять мне надо быть в общежитии на проверке. Иначе мне запишут побег. Потому я и торопилась.

– И долго тебе еще так проверяться? Когда освободишься?

– Через десять месяцев.

Мы шли меж старинных домов. Их строили еще пленные немцы. Внезапно вышли к снежному городку. Типичный набор: ледяная горка, Дед Мороз со Снегуркой, снеговик, что-то типа лабиринта. Вокруг снег убран. В разные стороны от городка тянулись узкие тропинки.

– Мы пойдем по этой, – показала Татьяна на самую извилистую.

Видимо, она любила необычные пути.

Женское общежитие «химиков» было грязно-серым пятиэтажным зданием с одним центральным входом. Недалеко от входа крутились, отчаянно матерясь, двое пьяных уголовников.

– Ты меня до дверей не провожай, дойду сама, – сказала Татьяна.

Мне и самому не хотелось, пьяная шпана внушала страх. Но если бы попросила, дошел бы до двери, смело подставив свое лицо под кулак. Но почему-то я был уверен, что она им не интересна, не в их вкусе. Ее одну они не тронут.

– Когда встретимся? – спросил я.

– Как тебе будет удобнее.

Я на секунду задумался.

– Праздники будут, суета… Давай, когда все пройдет, через восемь дней в пятницу.

– Давай. Во сколько придешь?

– Могу в четыре.

– Я еще буду работать. Давай в шесть.

– Хорошо.

– Вон мое окно на четвертом этаже, – Татьяна показала. – Крикнешь меня, я и выйду.

Возвращался я домой пешком, это было недалеко, и в приподнятом настроении. У меня была девушка, которая сразу очень понравилась мне. С ней легко было общаться. Она привлекала сексуально.

«И кто знает, – думал я, – может это тот самый случай, когда я, наконец, стану мужчиной? А что касается моей маленькой лжи насчет возраста, так ли это важно?»

Дома я был в десять вечера.

Когда лег спать, то долго еще не мог заснуть. Все думал о своей новой знакомой. И она мне все больше нравилась. Наверное, я влюбился.

Любимым своим праздником я всегда считал Новый год. Еще в детстве я любил залазить в угол квартиры под елку, обозревать оттуда окрестности, грызть конфеты из новогодних подарков и вдыхать аромат хвои.

Став взрослее я задолго готовился к празднованию: искалась свободная от чьих либо родителей квартира, велись переговоры со знакомыми девушками, закупалось небольшое количество спиртного – все для того, чтобы в один прекрасный момент я мог остаться наедине с понравившейся девушкой, целоваться и залазить рукой в ее разные места. Однако, в этом деле меня всегда преследовала фатальная неудача. То квартира сорвется, то надо ехать куда-нибудь с «черепами», а чаще просто девчонки не являлись в последний момент. Праздник портился стабильно каждый год. Странно, но любить меньше Новый год из-за этого я не стал.

Решив, что я – хронический неудачник в деле организации новогоднего празднования, я решил эти обязанности взвалить на своего дружка Леву Голдмана.

Лева заверил, что на Новый год он раздобудет несколько классных девчонок. Кроме того, у него уезжают родители, и двухкомнатная квартира будет в полном распоряжении подрастающей общественности.

Так оно и вышло. Только с одной маленькой поправкой. В роли подружек выступили две его двоюродные сестры. Обе здоровые, носатые, с большими острыми подбородками.

Но и это обстоятельство еще не было фатальным. Гораздо хуже было то, что девушки, как бы помягче выразиться, противоположным полом совсем не интересовались. Либо еще не думали об этом, а, может, и поставили крест на взаимоотношениях между полами после того как посмотрели в зеркало. В любом случае, при брате они бы себе «этого» не позволили.

Другой бы хоть надрался «в соплю», благо спиртного навалом, но я пил тогда очень мало и без удовольствия. Так что подобная перспектива меня так же не прельщала.

В полночь по традиции бокалы с шампанским звякнули об экран телевизора, где совершенно трезвый Брежнев нетрезво поздравлял страну с очередными свершениями в области построения развитого социалистического общества. Потом все пошли танцевать, что мне довольно быстро надоело.

Я заглянул в маленькую комнату. Кровать, укрытая голубым пледом – спальное ложе голдмановских «черепов», шифоньер, тумбочка со старинным радиоприемником «Балтика».

«На такую бы кровать, да мою новую знакомую», – с грустью вспомнил я про Татьяну.

Но это, по моему глубочайшему убеждению, было нереально. Только познакомиться с девушкой и сразу звать ее в гости с ночевкой.

«Она бы не пошла», – подумал я.

Вдруг мне икнулось. Не так, как обычно считают многие: пить хотелось, открылась громкая глубинная икота – значит, вспоминает кто. А так, чуть-чуть. «Ик» и всё.

«Неужели Татьяна?» – удивился я.

Я почему-то не особо верил, что у нас будет еще хотя бы одна встреча. Слишком все было хорошо. Слишком она мне нравилась.

Вечер выдался не самым теплым. Трико под полосатыми расклешенными брюками и свитер под клетчатым пальто не гарантировали защиту от холода.

Я подошел к общежитию «химиков». Вот оно – знакомое окно. Осталось только крикнуть. Но внезапно меня поселила стеснительность. Как это я буду стоять и драть глотку на виду у всей улицы? А ведь другого способа вызвать Татьяну нет.

Справившись с застенчивостью, я открыл рот и прокричал знакомое имя. Крик вышел сдавленный, неуверенный. «Та» прозвучало громко, а на слоге «ня» голос подсел, «пустил петуха». Смущенно, я огляделся по сторонам. Кажется, мои голосовые изыски никого не тронули. Я набрал в легкие воздуха и повторил.

– Таня!!!

За стеклом показалось знакомое лицо. Татьяна жестами показала, что сейчас спустится. Облегчение для скромного юноши.

Через десять минут она бодро вышла из дверей общежития.

– Привет! Как провел Новый год?

– Так себе. У приятеля был.

– Небось, девчонки у вас на празднике красивые были?

– Нет, я был один.

Подозрения я отверг с излишней поспешностью.

– Куда пойдем? – спросила Татьяна.

– Не знаю. Можно на снежный городок.

– Там я уже провела весь праздник.

– С кем?

Теперь уже Таня поспешила заверить меня в своей искренности.

– Одна. Тоскливо что-то стало. Кругом празднуют Новый год, а я сижу одна. Даже телевизора в общежитии нет. Вышла на улицу, да пошла на снежный городок. Так и прогуляла половину ночи возле горки. Пальто испачкала.

– А я не заметил.

– Вот здесь, – Татьяна показала бледную оранжевую полосу на пальто в районе бедра. – Ходила по лабиринту, а снег, из которого его сделали, краской был покрашен.

– Вся наша жизнь – сплошной лабиринт, – невпопад бросил я.

Бродили мы в основном по дворам микрорайона. Разговаривали о музыке. И лишь часам к девяти забрели к зданию профтехучилища, расположенному через дорогу.

За углом учебного центра, возле ящиков с мерзлыми пищевыми отходами, мы остановились. Обнялись. Холод пронизывал до костей. Умом я понимал, что должен сейчас поцеловать Таню. Но смелости не доставало. Вдруг она воспротивится этому, скажет что-нибудь резкое и неприятное.

А целоваться я умел. Во всяком случае так думал. Научился еще за пару лет до этого. И считал, что делаю это совсем неплохо.

– Ты читал сказку «Маленький принц»? – вдруг спросила Татьяна.

– Да, очень давно.

– Помнишь в ней Лиса?

– Помню. Но мне почему-то всегда казалось, что Лис – это девушка.

– Так оно и есть. Знаешь, я сейчас себя чувствую тем Лисом. Мне кажется, что скоро я буду скучать когда тебя не будет рядом. А твой приход узнавать по звуку шагов.

– Это же хорошо, – воспрянул духом я.

– Хорошо-то, хорошо, да ничего хорошего. Я ведь буду скучать в твое отсутствие. Я уже скучала. А что, если мы вдруг расстанемся? Мне ведь будет больно!

– Мы никогда не расстанемся.

– Всякое в жизни бывает.

Татьяна немного помолчала и продолжила.

– Я себе еще давно звездочку на небе выбрала, как Маленький Принц. Вон ту, – Таня показала на кончик хвоста Большой Медведицы. – Запомни ее. Если у нас будет длительная разлука, ты посмотришь на небо, увидишь мою звездочку и вспомнишь про меня.

Небо этим вечером было, как никогда, ясным и звездным.

– Тогда и я выберу себе звездочку, а ты ее запомни, – сказал я.

– Хорошо.

– Моя звездочка вон та, рядом с твоей. Я хочу, чтобы моя была совсем рядом.

– Но ведь на самом деле эти звезды очень далеко друг от друга находятся.

– Зато на небе они рядом, – возразил я. – Я хочу ухаживать за тобой, как Маленький Принц ухаживал за своей Розой.

– Согласна.

И тогда я решился поцеловать ее. Татьяна не противилась. Губы ее были мягкими и теплыми, язык – влажным и обжигающим, с каким-то неуловимым терпким привкусом. Мне нравился этот вкус.

Внезапно я почувствовал, как восстает моя юношеская плоть. Сначала я испугался реакции своего организма. А вдруг напряжение в брюках почувствует Таня? Но потом вспомнил своего друга Сергея.

Сергей работал на заводе в бригаде моего отца и был старше меня на одиннадцать лет. Я часто приходил к нему в гости, а он считал своим долгом обучать меня обращению с женщинами. Какими бы разносторонними не были его советы, сводились они всегда к одному.

«Когда танцуешь с бабой, погладь ее в районе копчика. Они тащатся от этого.»

Или:

«Ты в нее не кончай, а то забрюхатит еще. Лучше ей на пузо.»

Или еще:

«Будет рассказывать, как ее парень обманул – переведи разговор на другую тему. Иначе она потом будет стесняться своей откровенности. А это может отразиться на ваших отношениях.»

Или совсем уж не в какие ворота:

«Если девственницу уговариваешь, скажи что сунешь лишь на „пол карасика“, целку не сломаешь. А когда даст, воткни ей по самые яйца.»

Однажды он сказал:

«Если твоя юношеская писька встала, не стесняйся этого, а прямо через одежду води ей по бедрам женщины. Если она его держала в руках, то обязательно возбудится от этого.»

Я так и поступил. Прижался всем, чем мог, к Татьяниным узким бедрам. Она почувствовала это и, казалось, слегка возбудилась. А что толку? Зима, холод.

Через полчаса, когда моя плоть совсем онемела от возбуждения, Татьяна посмотрела на часы.

– Мне пора.

– Я тебя провожу.

Мы направились к общежитию «химиков».

– Тань, а ведь я даже не сообразил тебя на Новый год позвать.

– А я так ждала, когда ты меня позовешь.

– Вот ведь дурак я!

– Не дурак, а дурачок. Мой единственный дурачок.

– Встретимся завтра? Я пораньше постараюсь прийти.

– Я буду ждать тебя.

На следующий день погода преподнесла горожанам подарок. Ветки деревьев были покрыты пушистым инеем. Город казался сказочным.

Уже на подходе к общежитию, я почувствовал дрожь в теле. Мозг усиленно качал в кровь адреналин. Вызвав Татьяну, я гордо объявил ей, что несмотря на такую красоту, мы не будет слоняться по улицам, а пойдем ко мне в гости.

Собственно, звать подругу мне было некуда. Своей комнаты я не имел, а ночевал в проходной с телевизором. Но телевизионщики в этот день показывали какую-то оперетту, а моя бабушка была большой любительницей оперетты. Так что на время трансляции, я мог привести Таню в комнату бабушки. Громко музыку слушать не дадут, а в наушниках – пожалуйста.

Нахлобучив ей на голову наушники, я включил свой любимый альбом группы «Назарет» «Разаманаз». Таня погрузилась в мир музыки, а я воспользовался случаем и стал ее целовать. На этот раз я был смелее, одной рукой позволил себе гладить ее грудь. Благо, пальто было снято, и лишь кофточка была преградой. Но снимать ее было нельзя – в комнату в любую секунду могли зайти «черепа» или бабушка.

Через некоторое время Татьяна сняла наушники.

– Ты знаешь, когда я училась в школе, то грудь у меня начала расти чуть раньше, чем у одноклассниц. Помню, я тогда так стеснялась этого. Ходить на занятия для меня было пыткой. Казалось, что все смотрят только на мою грудь. Я буквально сгорала со стыда. Перетягивала их тканью, прижимала всячески. А потом формы начали вырисовываться у всех девочек в классе. У многих выросли очень даже приличные груди. А мои сейчас не сильно маленькие?

– В самый раз, – хрипло сказал я.

– У тебя нет альбома «Лауд Ин Прауд»?

– Нет.

– Там в конце такая длинная композиция, минут на десять-пятнадцать. Она мне на всю жизнь запомнилась.

Я ведь по дурости жадной к наркотикам была. Однажды пришли компанией к другу на квартиру. А у него много марихуаны оказалось в тот день. Забили косяк. Папироску по кругу пустили. Пацаны по короткой затяжке сделают и дальше передают. А когда до меня очередь доходит, то отворачиваются, по сторонам глядят. Я и воспользовалась – по четыре-пять затяжек делала. Потом вторую папиросу по кругу пустили. Третью.

Короче, покурила я и пошла в маленькую комнату. Включила там «Лауд Ин Прауд» по-громче и кайф ловлю. Вдруг, когда пошла последняя длинная композиция, вижу, что комната сжиматься начинает. Потолок опускается, а стены сдвигаются. Я сжалась в комок, а потолок все равно давит на затылок, да и стены руки сдавливают. Внезапно, начинаю задыхаться. Комнатка уменьшилась, стала размером с коробку, воздуха не хватает. Хочу крикнуть, но не могу вздохнуть. Не знаю, как живой осталась.

А потом друг сказал, что меня наказали за жадность. Они специально давали мне возможность накуриться, делали вид что не замечают, как много я выкуриваю. Я благодарна им за урок. После этого перестала с жадностью кидаться на наркотики. Хотя эту гадость лучше вообще никогда не пробовать. Ты не пробовал?

– Нет.

– Правильно. Когда наркотиков нет, а организм требует, можно пойти на любую подлость.

У меня знакомая наркоманка была, ей всего четырнадцать лет было. Пришла я к ней в гости, а она хвастается мне, фотографии показывает.

К нам в Калининград группа «Интеграл» приезжала на гастроли. Не знаю, что они там отмочили, но теперь город для них закрыт. Прямо так и объявили, что «Интегралу» въезд в Калининград запрещен.

Помимо всего прочего, они у этой малолетки зависли. Устроили там секс с ней и ее подругами, да на фотоаппарат все это запечатлели. Она мне показывает фотографии и поясняет, вот этот здоровенный – Юра – самый наглый у них, вон в каких позах. Зато классно под гитару поет, есть у него песня такая – «Плот». А этот татарин – Бари – главный у них. Драчун страшный, но в сексе скромнее. Видишь, даже не раздет.

Я незаметно стащила у нее часть фотографий и ушла. Запрятала их на нейтральной территории и опять звоню в дверь. Так и так, говорю подруге, у тебя «стекло» есть, ампулы с морфием, значит, а у меня фотографии, где ты четырнадцатилетняя, от горшка два вершка, со взрослыми мужиками сексом занимаешься. Меняю фотки на ампулы. Откажешься, фотографии в ментовку сдам. Ей деваться некуда – согласилась.

– Расскажи, как в тюрьму попала, – попросил я.

– Это совершенно неинтересная история. У нас в Калининграде сквер есть, где наркоманы собираются. Там можно купить или продать наркотики. Или скинуться на дозу и пойти куда-нибудь. Например, на квартиру. Менты облаву сделали, а у меня в сумочке несколько ампул лежало. Вот и дали срок.

Мне было неприятно слышать отдельные фразы из уст Татьяны. Как это она пошла к кому-то на квартиру? А, может, сексом там занималась? А как же я? Ведь я люблю ее? Это я знал уже совершенно точно.

В то же время слушать истории было интересно.

– Расскажи про тюрьму, – заинтересовался я.

– Скучно там и тяжело. Любая приятная мелочь огромную радость приносит. Бывает лежишь на нарах, да через стенку перестукиваешься. Но это не так интересно, как по параше переговариваться.

– Как это?

– Ну, обычный туалетный телефон. Берешь рубашку, наматываешь на кулак, так чтобы как раз по отверстию унитаза размер получился. Затем этой рукой резко пробиваешь воду в трубу, как пандусом. Тоже самое делают в камере выше или ниже этажом. В итоге между отверстиями унитазов появляется воздушное сообщение, воды-то нет. Кричишь в парашу, а на том конце ухо прикладывают. И все слышно. Потом наоборот. Мы с одной девкой длительные беседы устраивали. Даже подружились.

– А на «химию» тебя почему перевели?

– Сначала я всячески режим нарушала, мне сказали, что от звонка до звонка сидеть буду. Я одумалась, стала себя хорошо вести, вот и перевели за год до конца срока.

– Послушай, ампулы-то ты где брала? Их что – в аптеке можно купить?

– Вообще-то можно, но маловероятно. Выдают только по особому желтому рецепту. И проверяют очень тщательно. А тебе зачем? Не советую я тебе связываться с наркотиками. Да и не достать их. Одна ампула морфия на черном рынке до ста пятидесяти рублей доходит. Я и сама категорически решила завязать с этим. Сама бы, может, и не остановилась, но тюрьма вынудила.

– Мне просто интересно. Я никогда с этим не сталкивался.

– Ладно, расскажу.

Татьяна повертела в руках наушники.

– Лучшее – это морфий и промедол. И то и другое бывает в ампулах по одному миллилитру. Промедол – двухпроцентный и однопроцентный, а морфий – только однопроцентный. Морфий дает резкий толчок, волну кайфа, которая проходит от головы до самого кончика ног, а промедол – ровный кайф где-то в течении часа. Я их перемешиваю: два куба морфия и три однопроцентного промедола. Причем промедол такой маслянистый. Как перемешал, сразу в вену загонять надо. Бывает еще промедол в таблетках, он даже лучше. Его в воде надо разводить.

– А таблетки какие бывают?

– Ну, это низший пилотаж. Я никогда ими не пользовалась. Правда, есть такой препарат «Ноксирон», его легко узнать – насечка на таблетке делит ее на три части. Сам «Ноксирон» кайфа не дает, но если употребить после дозы, то на часа полтора продляет эффект. Можно еще кодеин с сахаром употреблять, есть такие таблетки от кашля, но их сразу десяток глотать надо. Вообще, лекарства с кодеином в составе наркотическими считаются.

– А «Циклодол», – я вспомнил, как один знакомый рассказывал, что подругам в водку подмешивает этот препарат.

– Это психотропное лекарство. К наркотикам оно отношения не имеет. Только мозг разрушает.

– Понятно.

– Мне пора идти. Проводишь меня?

Пару недель спустя, произошло очень важное для меня событие. Другая бабушка, которая жила в отдельной квартире, собралась ехать в Казахстан в гости к старой подруге. «Черепа» нагрузили ее поручениями – купить там дешевых продуктов, а главное – мяса. У нас магазинах давно уже хорошей еды не продавалось. Уезжая, ключ от своей квартиры бабушка оставила моим родителям. Это и было главным событием.

Недолго думая, я стащил ключ. Днем отнес в квартиру магнитофон с катушками группы «Назарет», купил бутылку марочного вина, а вечером отправился к Тане.

Ехали мы на квартиру практически молча. Каждый думал о своем. Я задавался мучавшим меня вопросом: «Получится или нет? Стану ли я, наконец, мужчиной?»

Когда были на месте, я включил «Назарет» и открыл бутылку вина. Выпили по паре рюмок. Я начал «приставать» к Татьяне. Она была не против приставаний. Набравшись наглости, я сунул руку Тане под кофточку и нащупал грудь, ту самую, которой она когда-то в детстве стеснялась. Потом рука моя пошла ниже, наткнувшись на резинку трусиков.

– Чего мы мучаемся, – вдруг воскликнула Татьяна, и мы стали сбрасывать с себя одежду.

Оставшись голяком, мы продолжали целоваться. Я неловко повалил Танечку на диван, не забыв взгромоздиться сверху.

Это было не вполне удобно, так как я забыл впопыхах разложить узкий полутораспальный диван. Да и до того ли мне было? Адреналин до предела заполнил мой мозг, глаза я прикрыл, оставив узкие щелочки – так меньше стыда. Теперь можно и…

«А получится?» – мелькнула ужасающая мысль.

Полтора года назад я привел одноклассницу-второгодницу на деревенский сеновал, сунул ей меж ног указательный палец, но дальше дело не пошло. Я просто не знал, как это делается.

«Зато теперь знаю, все свидетели и участники подобного мероприятия опрошены,» – подумал я. – «Главное все сделать как можно быстрее. Пока она не передумала.»

Говорят, что человек видит Рай три раза в жизни: при рождении, во время первой близости и перед самой смертью. Не знаю, я ничего не видел. У меня были прикрыты глаза. А разве увидишь Рай через узкие щелочки?

– Не траться, – попросила Таня.

Я догадался, что слишком уж рьяно взялся за дело. Но в ту же секунду она переместила меня в нижнее положение, а сама уселась сверху, взяв инициативу в свои руки. Пауза в несколько секунд вкупе с большим нервным напряжением сделали свое дело. Я облажался.

До общежития мы добрались молча. Лишь прощаясь, она сказала:

– Давай останемся друзьями.

– Давай! – охотно согласился я, хотя совершенно не понял, какой смысл она вкладывала в свои слова. Спрашивать было неудобно после всего.

«Интересно! Считается, что я стал мужчиной или нет, учитывая все обстоятельства?» – думал я, возвращаясь домой.

– Давай, я буду называть тебя братишкой, – предложила в одну из встреч Таня.

– А я тебя сестренкой, – охотно согласился я.

После неудачного пикника на бабушкиной квартире, наши отношения практически не изменились. Мы также регулярно встречались, бродили среди унылых зданий и разговаривали. Иногда ходили в кино. Один раз даже зашли в алкогольный бар, платила Татьяна – отмечала свою зарплату.

И все-таки что-то произошло. Поцелуи стали менее долгими, объятья – менее жаркими. Уединиться на какой-нибудь квартирке мы не предпринимали попыток. Впрочем, и возможности такой не было.

Клуб филофонистов я забросил – ходить туда теперь мне было совсем неинтересно.

Однажды утром ко мне подошел отец.

– Тетя Катя умерла. На похороны пойдешь?

Тетка была моей дальней родственницей. Я и видел-то ее несколько раз всего, но делать было нечего, к тому же, говорили, что она меня когда-то немного нянчила, поэтому я согласился.

Атмосфера на похоронах была… Впрочем, об этом можно догадаться.

Скорбно постояв у гроба, я двинулся в другую комнату. Здесь последнее время жила покойная. Запах умирающего человека уже выветрился, видимо комнату тщательно проветривали.