Во имя отца и сына

Посвящаю своей покойной жене Заярской Татьяне Андреевне, потомственной кубанской казачке, с которой, благодаря Господу Богу, счастливо прожил 60 лет.

Потребность к состраданию. Поиск основ национального бытия в творчестве В. Н. Заярского^[1]

Не бывает правды, исключающей добро.

Только доброта и сострадание к ближнему спасут этот безумный мир.

«За веру, Кубань и Отечество»

Среди многих других новороссийских писателей оригинальностью тематики выделяется член Союза литераторов Российской Федерации Виктор Никитович Заярский. Своё творчество он посвятил судьбе родной для него Кубани, устоев жизни казачества, а так же воплощению мечты о дальних морских странствиях. При этом многие его произведения обращены, прежде всего, к подрастающему поколению, которое, по мысли автора, обязано сохранить нравственные традиции, сложившиеся на протяжении суровой и героической истории нашего Отечества. Предельная искренность, неприятие фальшивых лозунгов и обмана со стороны власть предержащих, вера в духовные силы народа – характерные черты художественного мировоззрения Виктора Заярского.

Родился Виктор Никитович Заярский 12 декабря 1936 года на Кубани, в хуторе Верёвкин, Тбилисского района.

Его дед, Заярский Дмитрий Григорьевич, Черниговский казак, в 1913 году, вместе с четырьмя родными братьями переселился на Кубань в поисках счастья, да так, здесь все и сгинули во время кровавой смуты в 1917 году.

Детство Виктора Заярского было трудным. Маленьким ребёнком он стал свидетелем страшных событий Великой отечественной войны в 1941–1945 годах, пережил фашистскую оккупацию. Мать получила с фронта похоронку на отца и повторно вышла замуж. С отчимом, человеком неуравновешенным и пьющим у Виктора отношения не заладились. Становление его характера пришлось на полуголодные послевоенные годы. К сталинскому режиму, несмотря на юный возраст, он испытывал непримиримую ненависть, поскольку был свидетелем жесточайших репрессий, когда ни в чём не повинных хуторян – казаков отправляли в Сибирь за опрометчивое слово, сказанное против тогдашней советской власти.

1961 году Виктор Заярский успешно окончил Одесское высшее инженерное морское училище и получил диплом инженера – механика. До выхода на пенсию работал механиком на танкерах загранплавания в Новороссийском морском пароходстве. За время работы посетил очень многие порты мира.

Всё это постепенно находило воплощение в прозаических произведениях, в которых романтическая приподнятость повествования сочетается с добротным реализмом в изображении будней штормовой морской профессии. В такой стилистической манере написаны многочисленные рассказы, которые публиковались в Москве, в журналах «Морской флот», «Юный натуралист», «Вокруг света». Впоследствии многие из этих морских рассказов составили детскую книжку «Первая вахта», которая вышла в Краснодарском книжном издательстве в 1982 году.

Под влиянием приключенческих книг очень рано в душе у Виктора Заярского родилась мечта о море, и в 1953 году он убежал из дома и вместе с приятелем оказался в Новороссийске. Это событие в дальнейшем и послужило ему материалом для издания, отдельного сборника, в Краснодарском книжном издательстве, в 1990 году, в который вошли две повести «Время покажет» и «Голубые мечты». Обе эти повести объединены темой нравственного выбора, поставленного перед молодым поколением эпохой 50–60 годов.

Повесть «Время покажет» написана на реальном материале. Отличается продуманной композицией и тонким пониманием подростковой психологии. Она воссоздаёт образ разрушенного войной Новороссийска и показывает такие черты русского национального характера, как сплочённость в беде, умение преодолевать невзгоды и способность прощать врагам своим.

Вторая повесть – «Голубые мечты» – рассказывает о воспитании характера юноши – моряка и обретении им места в жизни. К лучшим страницам повести относятся романтические сны главного героя, в которых он встречается с персонажами любимых книг.

После издания сборника «Время покажет» Виктор Заярский все силы отдал работе над романом «Во имя отца и сына».

Работа над произведениями, посвящёнными казачеству, свела Виктора Заярского с видными кубанскими писателями – казаками П.К.Иншаковым и А.Д. Знаменским, которые одобрили его труд, но предупредили его о том, что он взялся за опасную и полузапретную тему. Несмотря на цензурные сложности, повесть Виктора Заярского о кубанских казаках «История одного долгожителя» была опубликована в 1982 году в альманахе «Кубань».

Наследуя традиции М.А. Шолохова, новороссийский писатель Виктор Заярский обратился к изображению, своём романе «Во имя отца и сына», трагического периода истории – революции и гражданской войны. В нём главные герои – отец, матёрый казацюра и его сын, которого разъедает микроб пристрастия к победе мировой революции, расходятся в своём отношении к Советской власти. На этом трагическом раздрае родственных душ и раскрываются их характеры. Роман написан с глубоким знанием жизни, обычаев и языка кубанских казаков. Он проповедует христианские нравственные ценности и драматичен по накалу конфликта. Это произведение проникнуто пафосом искренней любви к родной кубанской земле и повествует о кровавой междоусобной розни, но оставляет читателю надежду на то, что живая жизнь всё равно сильнее взаимного ожесточения близких людей, вызванного расколом общества на красных и белых.

В.Б. Пахомов, член Российского союза профессиональных литераторов. Заслуженный учитель России. Председатель Краснодарской краевой организации РСПЛ.

Глава 1

Не судите, да не судимы будете.

Матф. 7:1

Два гололобых безымянных кургана, которые рядом друг с другом, как близнецы братья, с незапамятных времен по стариковски присели к земле, но все еще возвышались в необозримой кубанской степи за станицей Кавнарской, с восточной ее стороны. Неумолимое время напрочь стерло и выветрило из памяти потомков предание о бесследно ушедшей старине. Никто из станичников ни сном ни духом не знал, откуда взялись эти загадочные гололобые курганы и кто под ними покоится. С наступлением взволнованной весны, когда кубанская степь покрывалась жирующей зеленью травы, и до самой глубокой, унылой от увядания осени на макушке каждого из этих курганов с раннего утра и до позднего вечера сидели гордые степные орлы с рыжеватым отливом перьев. Время от времени они с особой тщательностью чистили свои перья острыми крючковатыми клювами и в то же время настороженно обозревали все вокруг, зорко высматривая в степи среди буйной травы зазевавшуюся добычу.

Майским прохладным утром в 1916 году из-за этих гололобых курганов за станицей Кавнарской показалась лавина лихих всадников в черных бурках и при полном боевом снаряжении. Своим неожиданным появлением они потревожили и вспугнули степных орлов, которые взмыли с насиженного места в небо и парили над просторной степью, с особым любопытством рассматривая нежданных и подозрительных гостей. Как оказалось впоследствии, это был изрядно поредевший Кавнарский казачий кавалерийский полк Кавказского отдела Кубанской области. Если раньше в его составе находилось четыре сотни казаков, то теперь в нем после участия в русско-турецкой войне осталось всего-навсего сотни две казаков. Почти после двух лет разлуки полк возвращался в свою родную станицу Кавнарскую с Кавказского фронта, где принимал самое активное участие в русско-турецкой войне. Удалые служилые казаки радовались, что вовремя подоспели домой к горячим полевым работам. Они с восторгом наблюдали, как высоко в млеющей и томительно – прозрачной голубизне бездонного неба, со своей заливистой и трогательной душу песней, завис до боли знакомый, серенький хохлатый жаворонок, который будоражил души казаков соскучившихся по родному дому.

Судьба Кавказской войны между Россией и Турцией уже в начале 1916 года была предрешена в пользу России. А в апреле последовал Высочайший указ царя как главнокомандующего всеми Российскими вооруженными силами, в котором говорилось, что Кавнарский кавалерийский полк за особые заслуги перед Отечеством при взятии турецких крепостей Карс, Баязет и порта Трапезунд должен быть снят с боевых позиций и с надлежащими почестями досрочно отправлен домой на заслуженный отдых.

Впереди Кавнарского кавалерийского полка на холеном коне ахалтекинской породы, красавце гнедой масти, с развернутым полковым знаменем в руке гарцевал полный Георгиевский кавалер, бравый тридцативосьмилетний казак Корней Кононович Богацков. На груди у него красовались все четыре Георгиевских креста всех четырех степеней два из которых он отхватил за боевые заслуги во время только что закончившейся компании. Этот служилый казак приподнялся в седле и посмотрел зачарованным взглядом по сторонам. С замиранием сердца приметил он, что у кубанской раздольной степи, куда ни глянь, нет ни конца, ни края, а казачьей широкой и вольнолюбивой душе во все времена был нужен такой простор.

За выгоном, на отшибе, вокруг станицы Кавнарской притулились пугающие своей убогостью подслеповатые хатенки, сляпанные на скорую руку. Их хозяев станичные казаки называли людьми пришлыми. Они бросили свои насиженные места и потянулись на Кубань из голодной средней полосы России в надежде обрести семейное счастье. Этим пришлым людям на Кубани в соответствии с царским указом земельный надел был не положен. Перебивались они здесь с хлеба на квас, вынуждены были батрачить и довольствоваться случайными заработками и прозябали в беспросветной нищете.

Майский ветерок ласкал трепетный взгляд полного Георгиевского кавалера и гнал от двух гололобых курганов на запад возбужденные волнообразные травяные серебристые валы, и катились они, повинуясь этому шальному ветерку, куда-то за необозримый и призрачный горизонт. Воздух вокруг, пропитанный духмяной смесью разнотравья с горьковатым привкусом белесой полынь-травы, бодрил приморившихся всадников. А когда солнце стало подниматься поближе к зениту, ползучий чабрец, как показалось Корнею Кононовичу, все больше и больше припадал под копытами его коня к кубанской земле, словно изголодавшийся младенец к материнской груди.

Рядом с Корнеем Кононовичем грациозно восседал на своем черном как смоль коне-красавце его кум – командир Кавнарского кавалерийского полка удалой ротмистр Кондратий Акимович Сиротюк. Своего умного, преданного и выносливого коня Кондратий Акимович перед самым уходом на войну с турками присмотрел, выторговал и купил у капризного коннозаводчика в Кабардино-Балкарии и впоследствии нисколько не пожалел, что приобрел его дороговато.

Когда до станицы Кавнарской оставалось рукой подать, вдруг словно гром среди ясного неба грянул полковой оркестр, который по такому торжественному случаю состоял из медных труб, начищенных до умопомрачительного блеска. И тут же удалая песня вырвалась из луженых казачьих глоток и, заглушая в вышине сладостные песни жаворонков, разлилась над кубанской обворожительной степью.

 
Скакал казак через долину,
Через кавказские края,
Скакал он садиком зеленым,
Кольцо блестело на руке.
 
 
Кольцо казачка подарила,
Как уходил казак в поход,
Она дарила, говорила:
"Твоя я буду через год".
 
 
Вот год прошел. Казак стрелою
В село родное поскакал,
Навстречу шла ему старушка,
Шутливо речи говоря:
 
 
"Напрасно ты, казак, стремишься,
Напрасно мучаешь коня,
Тебе казачка изменила,
Другому сердце отдала".
 
 
Казак колечко золотое
В реку бурливую бросал.
Он повернул коня налево
И в чисто поле поскакал.
 

Эта залихватская, все оглушающая вокруг казачья песня взбудоражила и переполошила всех жителей в станице Кавнарской, которые привыкли к ежедневной тихой, спокойной и размеренной жизни.

Поэтому и стар и млад в растерянности высыпали на станичные улицы, чтобы поглазеть на приближающуюся лавину казаков. Вскоре кое-кто из растерявшихся встречающих все-таки догадался, что это свои же родные станичные казаки. И все, спотыкаясь, побежали наперегонки за выгон в сторону гололобых курганов, откуда неслась удалая, но щемяще-грустная песня. Впереди всех бежали резвые и неутомимые казачата. Никому из взрослых их было не перегнать. Наконец уже ни у кого из встречающих не осталось сомнений, что лавина всадников – это не кто иные, как свои долгожданные станичные казаки, которые возвращались домой из очередного военного похода.

Каждая молодая нетерпеливыя казачка, подобрав выше колен подол своей длинной цветастой юбки, бежала без остановки навстречу приближавшимся казакам. А те из казачек, которые были постарше, запыхавшись от непривычного бега, приостановились, чтобы перевести сбившееся дыхание и получше разглядеть лица лихих всадников. Тогда они поспешно приставляли ребро ладони к своим дугообразным черным насурьмленным бровям, чтобы солнце не застило глаза, и напряженно рассматривали лавину лихих всадников, пытаясь среди них обнаружить своих долгожданных мужей или признать знакомых. Взволнованному ликованию у всех встречающих не было предела. И слез радости было тоже сполна. Всех молодых и пожилых казачек переполняла гордость за то, что не оплошали их доблестные казаки-станичники и теперь с заслуженной победой возвращались домой. Из газеты, которая издавалась на Кубани в Екатеринодаре, они уже знали, что при взятии вражеских турецких крепостей Карс, Баязет и порта Трапезунд Кавнарский кавалерийский полк приумножил боевую кубанскую казачью славу и был особо и заслуженно отмечен самим царем-батюшкой как Верховным главнокомандующим.

Встречающие пожилые казаки-станичники по усталым лицам воинов-казаков определили и почувствовали, что все они рвались поскорее добраться домой, и в дороге им было явно не до сна. Но несмотря на смертельную усталость, каждый из них изредка посматривал на свою тощенькую походную суму, притороченную сбоку, и выглядел вполне молодцевато.

После долгой разлуки при сдержанном разговоре со встречающими земляками-станичниками тоска по родным и близким сделала этих служилых казаков сухими и замкнутыми. На их обветренных, не в меру посуровевших лицах застыл отпечаток грусти, и какая-то странная отчужденность сквозила в их суровых взглядах. Чувствовалось, что эти с виду одичавшие, с огрубевшими лицами кубанские казаки не один раз безбоязненно смотрели смерти в глаза и отвыкли от человеческой ласки.

Истосковались они на чужбине по родной кубанской сторонушке, да так, что многим казакам, закаленным в жестоких боях, удержать слезы радости стало просто невмоготу.

После возвращения с турецкого фронта, как только ввалился служилый казак Корней Кононович Богацков в свою хату, сразу же развязал на столе свою тощенькую походную суму и с особым шиком преподнес своей Богом данной жене Ефросинье Платоновне ослепительный цветастый кашемировый полушалок. А своего единственного сына Петра, не по годам повзрослевшего за время его вынужденной отлучки, тоже вниманием не обидел и побаловал гостинцем. Тут же Корней Кононович достал из своей походной сумы и, с подчеркнутой щедростью, накинул сыну на плечи отменный бешмет из тонкого черного сукна. Потом он придирчиво, осмотрел свое чадо со всех сторон и следом протянул ему на радость еще и пару армянских черных хромовых, лоснящихся сапог, со скрипом на ходу, тех, что были в то время большой редкостью и к тому же очень модными.

Не забыл Корней Кононович и наказал своему еще ветренному сыну:

– Носи, сынок, свои обновины и помни, што оны мине кровью досталися. Со временем ума набирайся и впредь миня, отца своего, не подкачай.

Остальные более скромные трофейные пожитки Георгиевский кавалер вытряхнул из походной сумы и разложил на сундуке, чтобы выбирал каждый его семьянин по своему вкусу. Петро Корнеевич в тот памятный день долго и неотрывно любовался своими подарками.

Корнею Кононовичу показалось, что совсем недавно его сын пешком под стол ходил, а теперь вон как выдурился и уже, видно, во всю парубкует, гарцует по станице и непременно молодым казачкам вовсю головы кружит. В душе сожалел Георгиевский кавалер, что за частыми и долгими военными походами так и не удалось ему свою семью, как многие порядочные казаки, должным образом приумножить.

Петро от отцовских подарков даже обомлел и растерялся. Такое ему и не снилось. Недолго думая он тут же загорелся желанием примерить обновины и показаться в станице.

Душу его распирало от неописуемого сладкого счастья. Второпях, но придирчиво разглядывал он свой отменный бешмет и, не веря глазам своим, то и дело ощупывал его, стараясь определить фасон и качество басурманского сукна. Потом снимал, но тут же снова надевал желанный бешмет и крутился перед осколком зеркала, придирчиво рассматривая себя. При этом Петро успевал искоса поглядывать на отца и его награды. И гордостью переполнялось сердце молодого казака.

– Носи, Петро, носи, сынок и вспоминай добрым словом свово отца! – подбадрил сына Корней Кононович и, с присущей ему грубой строгостью, подзадорил: – Мине сомнение береть, можить, Петро, понаравится мой гостинец, а можить и нет, шут его знаить. Но запомни, сынок, что дареному коню у нас, у казаков, в зубы не глидять. Дорожи и блюди кровью моей добытые тибе обновины.

Глава 2

Встречу своих доблестных казаков, возвратившихся с кавказского фронта, станичники решили организовать достойно и с почестями. На следующий день праздник в станице Кавнарской устроили с большим размахом. В этот праздничный день кубанская казачья щедрость так и выпирала через край. Дым на станичной площади, как вспоминали потом сами станичники, стоял коромыслом, и жареного и пареного хватило на всех приглашенных сполна и даже с лихвой. Расчетливой скупостью здесь и не пахло, а хлебосольное казачье гостеприимство и радость светились на лицах проворных казачек. Они не ради показухи постарались достойно накрыть столы. Каждый из кожи лез для того, чтобы угодить возвратившимся героям.

При этом встречающие считали, что чем они богаты, тому должны быть и рады долгожданные и дорогие гостечки, которых уже заждались.

Наспех сколоченные столы из неотесанных досок, установленные на станичной просторной площади, были накрыты по такому случаю цветастыми домотканными скатертями, а сверху для каждого гостя лежали расшитые рушники для утирки. К обеду столы уже ломились от всякого рода съестного и спиртного. У любителей выпить и хорошо закусить глаза разбегались.

Один из бойких, недавно возвратившихся с турецкого фронта казаков по поводу накрытых столов не преминул во всеуслышание заметить и откровенно пошутить:

– Господа казаки, вот глядю я на все ети яства на столах, и глаза мои дюжить завидушшые хотять насытиться, и слюня должно быть скоро потечет чрез губу. В таком случае глазам моим становится стыдно за мою жадность к еде и кубанской водочке, а душа, преставьте, дюже радуется, што она скоро разгуляется и побалуется домашними харчами вдоволь! Отвык я от такой еды.

Другой, сидевший рядом с ним более осмотрительный казак, тут же его предостерег, заметив:

– У кажного из нас душа прежди всиво должна меру знать! Иначе можно так хватануть лишку водочки, што тут жа скопытишьси и под столом, как пить дать, невидя, очутишси!

Третий служилый казак, тоже любитель и выпить и пошутить, не утерпел, привстал из-за стола и поторопил всех присутствующих по поводу начала застолья:

– Господа казаки, штойся в горли дырынчить, мабуть треба горло хучь трохи промочить, чи шо?

По всему чувствовалось, что гостеприимные станичники явно не поскупились по такому торжественному случаю. Их казачья щедрость не знала границ и вызывала восхищение у долгожданных гостей, которые соскучились по домашней пище.

На радостях от всей души раскошелились хлебосольные станичники и на славу закатили пир, как они говорили, на весь мир. Тем самым доказали, что все станичные казаки, без всякого сомнения, умеют и сеять, и пахать, и выпить, и закусить.

Даже единственный в станице успешный, но не в меру скуповатый, богач Степан Андреевич Кривохижа, который имел и держал в станице два магазина и два амбара под зерно и тот, хотя и с большим трудом, но, как от своего сердца, вместе с мясом, оторвал, и целый ящик водки – монополки пожаловал на развеселую компанию по такому торжественному случаю. Сам Степан Андреевич даже на действительной слубе никогда не служил, поэтому пороху не нюхал. С молоду этот казак был избалован своим отцом, который в нем души не чаял и до призыва на службу заставлял его прикидываться хворым. Со временем этот заботливый батюшка, понятным образом, выправил своему отпрыску такую бумагу, что его сынок к строевой службе оказался совсем негодный. Вот так Степан Андреевич, благодаря своему покойному отцу, сумел отбояриться от службы.

Приглашенные станичные казаки, сидя за праздничным столом, до безобразия хорохорились друг перед другом. И рады были тому, что подвернулся подходящий случай, чтобы выпить за своих односельчан, достойных героев, которые после головокружительной победы над турецкими басурманами вернулись домой целыми, а некоторые даже абсолютно невредимыми.

На этот раз хлебосольные станичные казачки, которые прислуживали так расщедрились, как они умели и привыкли делать своё дело. С присущей им сноровкой, они из кожи лезли и, с большим казачьим размахом, старались угодить каждому долгожданному гостёчку.

Казаки-победители то и дело поднимали свои стаканы с водкой и предлагали выпить за всех своих гостеприимных станичников. То есть те и другие отвечали друг другу взаимностью.

Одни пили монопольную казённую водочку, а другие больше предпочитали привычную и добротную домашнюю самогоночку.

Слабоватых казаков выпивка быстро разморила и, в конец, развезла до неузнаваемости. Другие казаки более стойкие достойно держались на своих ногах, и казалось, что у таких даже проблесков от выпитого спиртного не было замечено ни в одном глазу.

На все лады изощрялась то визгливая, то басовитая гармошка. В захлеб заливались в руках искусных дударей игривые и разноголосые дудочки, которых поддерживали старательные балалаечники. Чубатый барабанщик, с серьёзным видом на лице, отбивал свою чёткую дробь в такт увлечённым танцорам.

Заядлые плясуны-жизнелюбы взвились и лихо пошли по кругу, выделывая друг пред другом замысловатые коленца. Они отличались тем, что своею удалью заражали взгрустнувших за столами. Все казаки, сидевшие за столами в полном здравии, напротив, подзадоривали плясунов своим лихим свистом, гиканьем и горячими аплодисментами. Женщины визжали от восторга, а некоторые из них, подхватились с места, и, боясь не отстать от мужчин и не уступить им, кинулись тоже в пляс.

Во время всеобщего застолья на станичной площади присутствовал один из приглашенных – Сазонов Артем Силантьевич, заслуженный и всеми в станице уважаемый казак преклонных лет. Этот старый казак, по случаю такого праздника, принарядился так, как и положено. На груди у него, не без гордости, красовались два георгиевских креста. Без него праздник никак не мог обойтись. Он тоже участвовал в другой русско-турецкой войне, которая случилась гораздо раньше, а именно в 1877–1878 годах.

Глядя на танцоров Артем Силантьевич тоже не удержался и подхватился с места, но жена его вовремя одернула за руку и напомнила:

– Ты уже давно, мой милай, свое оттанцевал! Сиди и не рыпайси, тожить плясун нашелси. Ишь ты раздухарилси, и свои цветастаи перья так распустил, как тот павлин, аж жуть миня береть.

Возбужденные глаза у Артема Силантьевича еще долго не могли остыть от восхищения. Он сразу облюбовал себе удобное место и поторопился усесться за столом, на массивной деревянной скамейке, по левую руку от Корнея Кононовича Богацкова, которого, по давно укоренившейся станичной кличке частенько называли просто – Корень. Этот бравый казак недавно, вместе с Кавнарским кавнарским кавалерийским полком, возвратился в свою родную станицу с турецкого фронта, полным Георгиевским кавалером.

Свою моложавую жену Агафью Антоновну, которая была лет на двадцать помоложе Артема Силантьевича, он усадил по правую руку от себя.

Корней Кононович Богацков, после окончания войны с турками возвратился в свою родную станицу Кавнарскую, на удивление одним и на зависть другим станичникам, полным Георгиевским кавалером. Слава Богу, пришел домой на радость родным и близким здоровым и невредимым, не считая нескольких плевых сабельных шрамов на правом плече. Перед станичниками предстал этот безумно везучий тридцативосьмилетний красавец-казак во всем казачьем умопомрачительном военном великолепии. И получилось так, что одним на зависть, а другим – на загляденье, потому что переплюнул он и превзошел по наградам некоторых станичных казаков-неудачников. Такие награды кое-кому в станице и не снились и вызывали у обделенных наградами казаков потаенную зависть.

В то время головокружительную удачу Корнея Кононовича на Кавказском фронте каждый станичник воспринимал по-своему. Одни смотрели на него с ревностью и нескрываемой завистью, другие с удивлением, что такой везучий оказался их стничный казак, который, считай, всего за каких-то два года войны сумел отхватить сразу еще два Георгиевских креста всех четырех степеней. Но явно равнодушных казаков не было. Зато разных слухов было предостаточно – и хороших, и плохих. В станице Кавнарской этот из ряда вон выходящий случай считался исключением, поэтому вызывал в большинстве своем неподдельное восхищение. Таких быстро преуспевших казаков, как Корней Кононович Богацков, в станице Кавнарской еще не было со дня ее основания.

Артем Силантьевич, после того, как жена перебила ему аппетит с танцами некоторое время сидел молча, но вскоре с нескрываемым любопытством окинул с ног до головы восхищенным взглядом рядом сидевшего полного Георгиевского кавалера корнея Кононовича и сразу завел с ним непринужденный разговор.

– Вот глядю я на твои награды и думаю, што теперича, ты можешь смело любому нашаму казаку можешь смело нос утереть, – с особой гордостью сказал Артем Силантьевич и тут же поспешил добавить, – Скоро, Корень, тибе денег привалит за твои царские награды столько, что и куры клевать не будуть!

Корней Кононович счел неприличным отмахиваться от обескураживающей заинтересованности Артема Силантьевича и постарался перевести разговор в шутку:

– Слепой сказал – побачим. Цыплят, говорять, што по осени буду считать!

Но Артем Силантьевич не отставал и поспешил спросить:

– А куды ты, Корень, теперича будишь девать такия большия деньжищы?

Корней Кононович пожал плечами, развел руками и, как само собой разумеющееся, с удивлением ответил:

– Загадывать, я считаю, что грешно, но пусть Господь наш миня простить. Постараюсь по уму тратить, зря транжирить не буду! Сперьва дом построю такой, штоба он был не хуже, чем у наших станишных богачей-толстосумов. Куплю хороший инвентарь для работы в поле. А ежели трохи денег будить оставаться, то нищым и калекам, што возли нашей церкви сидять с протянутой рукой. В чулок, избави мине бог, складывать не собираюсь.

Артем Силантьевич сразу оживился и глаза у него опять загорелись добрым, восхитительным светом. Ему приятно и лестно было услышать такой ответ.

– Ето ты, казак, по-нашаму мыслишь и правильно рассуждаишь! – сдержанно одобрил он намерение Корнея Кононовича, хотя заранее знал, что по-другому этот полный Георгиевский кавалер поступить и не мог.

При взгляде на Корнея Кононовича со стороны первое впечатление он производил как человек спокойный, вполне рассудительный и довольно внимательный. Хотя первое впечатление, как говорили станичники, всегда обманчивое. Этот казак на самом деле был в жизни грубый, вспыльчивый и несдержанный. Если случай сводил Корнея Кононовича с мягкотелым и сюсюкающим собеседником, то он его сразу же грубо обрывал и говорил, что смерть не любит телячьих нежностей. Станичники особо подчеркивали, что характером он весь пошел в своего покойного деда.

Покойный дед Корнея Кононовича, Тарас Григорьевич Богацков, бывший уроженец станицы Кавнарской, поговаривали, тоже был не подарок.

Когда Тарас Григорьевич служил хорунжим в лейб-гвардии 1-й кубанской сотне Собственного Его Императорского Величества конвоя, царь до неузнаваемости разбаловал его своими безмерными поблажками. Возвратившись на побывку домой, в станицу, Тарас Григорьевич сатанел от гордости и по пьяной лавочке становился весьма буйным и не упраляемым, терял контроль над своими действиями и вытворял такое, что не приведи Господи. Бог его силой не обидел. Бывало возьмет оглоблю в свои ручищи и замахнется ею, то подходить к нему поближе, чтобы разоружить, никто не рисковал. Был этот избранный любимец царя гроза и гордость не только в станице Кавнарской, но и в соседних станицах его знали, как облупленного.

В такой момент, если ему попадались под горячую руку те его неугодные казаки – одногодки, с которыми он парубковал в свое время и частенько конфликтовал в беззаботной молодости, которых и теперь не долюбливал, по старой памяти, потому, что они приходились ему не по нутру и относился он к таким с нескрываемой неприязнью. При встрече с ними устраивал им такую несусветную бучу, что только держись. Всем им становилось и тошно и горько и места мало. Разбегались они с перепугу, как мыши в шуршу. Каждый из них бежал туда куда попало, не зная куда себя деть, и где найти ближайшее надежное убежище (укрытие), для того, чтобы, как можно подальше, держаться от буяна. На следующий день приходилось страдальцам волей или неволей, а идти к бабке Чижихи на поклон, чтобы она молитвой от испуга избавила. После этого они еще долго помнили эту встречу. Всё-таки нечасто бывает подобное…

В станице давно и не зря поговаривали, что у Богацковых вся порода такая бусорноватая.

Артем Силантьевич ерзал на лавке возле своего стола. Ему не терпелось показать всем казакам, приглашенным к столу, что он тоже не лыком шит. После второй выпитой чарки долгожитель немного захмелел. Важничая, он расправил у себя на груди свои кровные два Георгиевских креста – четвертой и третьей степени и протер сухоньким кулачком слезящиеся и глубоко ввалившиеся от старости глаза. Старый казак, растроганный до слез праздничным присутствием собравшихся станичников, закашлялся от волнения. Не без умиления и гордости с почтительным восхищением посмотрел он на Корнея Кононовича, как на удачливого земляка-станичника и прошамкал беззубым ртом:

– Господа казаки, я хочу вам сказать, что у настоящего кубанского казака, такого, как наш станишник Корень, завсегда тольки так и должно быть – или грудь в крестах, или голова в кустах.

Смутившийся Корней Кононович привстал с места, поднял голову и осмотрел присутствующих. Не спеша он расправил свои могучие плечи и только потом с достоинством раскланялся на все четыре стороны.