Женские имена обычно дают яхтам, а не круизным лайнерам. «Мария», «Юля». «Лети, любимая, как чайка над волнами!» Будь у меня яхта, назвал бы «Грета». В память о первой любви.

Сентиментально? «Жизнь – обман с чарующей тоскою»?

Яхтой судьба меня не наградила. Не заслужил. Да и не положено тебе тратить время на развлечения. А лайнер на десять дней – вспомнить юность – по цене, доступной научному работнику и пенсионеру… – вот он!

– Здравствуй, Грета.

– Здравствуй. Только я давно замужем…, – сказала и подбоченилась. Мол, не думай, что сейчас начну кудахтать: «Ах, посмотрите, кто к нам приехал!» Нет, голубчик. Mein herzig. Помнишь песню?

– Знаю:

Кто уплыл по Дунаю,
Никогда не вернётся.
Жду, напрасно гадаю —
Нить любви оборвётся!

Так бы мы поговорили при встрече?

Что молчишь, плавучий небоскрёб, айсберг с дизелем?

Правым бортом прижался к причалу. Ворота нижней палубы распутно распахнуты.

Пёстрая толпа неторопливо всасывается в глухой проём. Присоединяюсь.

И вот я во чреве.

Прямо перед глазами – громадный плакат – мелом по синему:

«ТЫ НЕ ЛИШНИЙ НА ПРАЗДНИКЕ ЖИЗНИ!»

Потные – в костюмах и галстуках; несколько дам в купальниках – не терпится предъявить эффектные достоинства; худой в соломенной шляпе и зеркальных очках; лысый в шортах – правильно поступил, если это весь его багаж… Толчёмся в предбаннике, стадо пингвинов…

Над моей головой – дюжий африканец в тельняшке и бескозырке на английском и русском выкрикивает номера палуб и кают, указывая направления розовыми ладонями.

Опускаюсь по ковровым ступеням. Гостиничный коридор – из одного конца Земли в другой. Вдали копошатся несколько фигур.

На стене стрелки: 4000 – 4177. Кому туда, кому обратно, а посередине – гвоздик: золотом на красном дереве – мой номер – 4071. Палата №6. Приют странника 00. Камера №1. Клетка зверя 666. Жёлтый зверь чуть сдвинут к золотому сечению. Не надо пошлых ассоциаций. Просто каюта №4071. Запомни, пока трезвый, – пригодится!

Вставил карту – дверь подалась. Замок лязгнул мягко, приветливо.

Мой зелёный лягушонок на колёсиках уже здесь: стоит посреди каюты на цыпочках.

Диван застлан карминовым атласом с вышитым золотом солнцем. Оно бросает яичный отсвет иллюминатора на велюровый палас. Собралось опуститься за горизонт? Сейчас сползёт этажом ниже.

Роскошь – товар ХХI века. За небольшие деньги можно пару недель чувствовать себя арабским шейхом, президентом России, канцлером Германии, американским миллиардером в одном стакане. А каюта похожа на стакан. Мои отражения – справа в зеркале, слева – в телеэкране. Какой-то поэт, помню, верно заметил:

Мир стал миллионнокабинным,
и в каждом отсеке
пассажир
со своей дисгармонией
и чемоданами.

В холодильнике – спасибо! – три бутылки минералки. День был жарким, и у халифа в глотке – Сахара. С голубой этикеткой – «natural water». Стаканы идеально прозрачные и гладкие, идеально высокие и узкие. Минералка – без обмана – родниковой свежести.

– Благодарность команде лайнера от бухарского эмира! – я с удовольствием крякнул.

Экран телевизора ожил сам собой. Вероятно, среагировал на мой голос. И тот же негр оскалил завидные зубы, белые как его фуражка.

– Дамы и господа, – проговорил он на русском и затем на английском. – Капитан приглашает всех в кают-компанию в 19:00. Выпьем за встречу и удачу. Отправимся в незабываемое приключение.

Улыбка очаровательная. Ей-богу, это он по телеку всю зиму рекламировал зубную пасту: скалил зубы и выговаривал желудком «Ла-ко-лют».

В глубине корабля – где-то тоже в желудке – началось урчание, тарахтение, барахтанье механизмов. Наверно, поднимают якоря. Куча разрозненных звуков, будто кто-то встряхивает мешки набитые жестянками, они погромыхивают, каждый мешок сам по себе, неизвестно зачем, просто оживая, как старики после короткого сна, в котором пронеслась яркая картинка молодости, и они зашевелились, словно скелеты в шкафах, застучали суставами в стены, заскрипели ржавыми дверцами, будто прямо здесь, за перегородкой. Но постепенно звуки выравниваются по ранжиру, слабые втянулись более сильными, сгруппировались, так что явственно слышны уже только три голоса, и мелкая дрожь перетекла в биение трёх жил; эти три рокотания, всё усиливаясь, вошли в резонанс, сомкнулись, слились и превратились в единый мощный гул.

Слушаю, придавленный к стулу. Смотрю в иллюминатор: красное мокрое солнце плывёт вправо, и вот исчезло. В каюте сумрачно.

Телеэкран опять зажегся, и уже бледное, круглое, без бровей, в фуражке с эмблемой-крабом лицо представилось:

– Дорогие аргонавты! Я – капитан лайнера. Приглашаю всех в кают-компанию на коктейль в честь отплытия!

Знаю всю эту процедуру – рутинный обряд, но любопытно посмотреть на публику.

Что надеть? Лучше мне выглядеть спортивно. И по-морскому. Жаль нет шлема водолаза. Тряпок в чемодане немного. Сбоку, так чтобы быстро нащупать – в мягком переплёте карманное Евангелие. Оно всегда со мной. И всегда к морю – белые парусиновые клёши.

Телевизор лучше прикрыть мешком… одеялом… Наверняка, есть телеглаз. Полотенцем тёмносиним, непрозрачное…

Нет томографа более проникающего в мои размышления, особенно о самом себе, чем Евангелие. Христос и Его максимы, по которым Он сам жил, – аппликация; сквозь неё видишь отчётливей собственное бытие, со всей его большой ложью и маленькой правдой…

Эти белые клёши, а к ним красную футболку. Она хорошо облегает мою некогда полуспортивную фигуру. И гордая, белая строка над сердцем MOSKAU.

В зеркальном ящике лифта убеждаюсь – вполне моложавый старикан. Останавливается на всех этажах: тесно, душно от дамских духов.

В кают-компании в сумеречно-уютном свете сверкают мрачно бутыли и легкомысленно фужеры. Многие столики уже заняты.

Иду по проходу, по ковровому радиусу прямо к эстраде, к музыкантам, на зов гитары и шорохи щёток юного ударника.

За столиками пары: невежливо – подсесть, нарушить интим.

Уже возле самой эстрады, рискуя задеть головой гитару, глянул вправо-влево: поблизости столик и за ним мужчина – моих лет? нет, пожалуй, помладше, изрядно младше – вытянул ноги поперёк прохода; в белой рубашке; оценивающе меня оглядывает, остановил взгляд на моей футболке, на рекламной надписи на груди; вздёрнул крыльями бровей и глазами указывает на кресло.

– Земляк, присаживайся.

Фамильярно, но в его тоне искренняя приветливость. Нет, не простецкий мужик.

– Если никого не ожидаете…

– Не сомневайтесь. Я сел на белые струны металлического кресла.

– Вы москвич? – кажется, хочет сгладить первую вольность. – Я тоже… Публика – я наблюдаю – отовсюду: Питер, Прибалтика, Минск, Киев… Из Москвы побольше…

– Молодцы, пробивные ребята – везде успели с рекламой. Я позавчера по телевизору услышал – «Гретхен» отплывает, и самолётом – сюда.

Я не очень пытаюсь перекричать гитару, но собеседник меня расслышал:

– Чем она вас соблазнила, Грета?

Смотрит на меня сосредоточено, как будто ему важен мой ответ.

– Трудно сказать, – говорю, когда гитара делает глубокий вдох. – Мистика имени.

Он опустил глаза.

У него своя Грета?

Музыканты смолкли, и мы взглянули на эстраду. Почти над нами стоит морской офицер – в фуражке, кителе, хотя воротничок расстёгнут, на боку – кортик. Круглолицый, с мягкими невыразительными чертами лица.

Мой собеседник дёрнул бровями.

– Капитан, – пояснил он полушёпотом.

Ну да, полчаса тому я его видел на телеэкране. В белом фраке с чёрной пуговкой на сра… сразу видно – капитан подводной лодки. Детсадовский фольклор стреляет со дна прошлого. Хочешь-не хочешь. Пенсионеры – жертвы памяти.

Капитан взглядом обвёл зал и сделал кому-то отмашку рукой.

Тотчас между столиков появились девушки в тельняшках и синих юбочках, едва прикрывающих задницы. Ловко откупоривают бутылки и разливают шипучку по фужерам.

Над нашим столом блондинка навесила аккуратные грудки, обтянутые сине-белым прибоем, и подарив нам мимолётную, как морская пена, улыбку, заполнила такой же пеной бокалы.

– За удачу в конце пути! – проворковала она.

– Три ярда под килем, – мой собутыльник проводил цепким взглядом её юные груди, переместившиеся за соседний столик. – Или под кормой.

Пробочная стрельба затихла. Капитан снял фуражку, обнажив лысеющую луну, поправил на груди микрофончик.

– Дамы и господа! – проговорил он, форсируя голос и набирая громкость, но ласково.

Мой сосед нацелился орлиным носом в сторону капитана. Я повращал бокал над столом, надеясь обменяться с ним тостами, но он уже отхлёбывал из фужера, не сводя глаз с капитана. Пробормотав «Ваше здоровье», я набрал полный рот пузырьков, они ударили мне в нос так, что показалось: я – воздушный шар.

– Дамы и господа! – повторил капитан громче, мечтательно глядя куда-то выше нас. – Я приветствую вас на борту этого замечательного лайнера. Наш корабль уже совершил 36 круизов по Черному, Эгейскому и Средиземному морям. Все, кому посчастливилось путешествовать с нами, до конца жизни будут наслаждаться полученными впечатлениями.

«Мучительно наслаждаться» – хочется съязвить, но мой собеседник, вытянув шею, слушает капитана, словно боится пропустить важное сообщение.

– Вы тоже будете беззаботно отдыхать, сытно питаться и любоваться редкими морскими видами, а ещё разнообразно развлекаться, испытаете на себе эксклюзивные приключения, какие только может дать свободное плавание по морским далям к острову Счастья. Гарантом вашей безопасности являюсь я, – он опустил руку на рукоять кортика. Я – ваш капитан Алексей Васильевич Чайкин.

За спиной капитана собрались человек десять. Оборачиваясь к ним, он приглашает и представляет:

– Боцман нашего лайнера. Моя правая рука.

На авансцену выдвинулся статный курчавый блондин: фуражка торжественно лежит на руке; тонкая нижняя губа играет не то улыбкой, не то насмешливой гримасой.

– Прошу любить – Константин Филаретович, – выговаривает капитан отчётливо.

Боцман надел фуражку и взял под козырёк.

– Он будет заботиться о вас, как родной отец.

Они обменялись братскими улыбками.

– Все проблемы вашего быта он решит быстро и только к вашему удовольствию.

Мой собутыльник вспомнил обо мне, протянул бокал, чтобы чокнуться.

– Вот кто тут заправляет, – он сверкнул глазами в сторону боцмана. – Это ещё та команда!

Команда – всегда сила. И я хотел бы оказаться в команде. Но в какой? Лаборатория, которой я руководил, это был оркестр без дирижёра. Каждый играл, что мог, и я никому не навязывал свою волю. Джаз. Получилось много шума, мало эффектов. Сколотить команду и открыть своё дело – это что-то иное, совсем далёкое от меня. «Чтобы создать братство, нужны братья» – сказал классик. А изобразил братьев Карамазовых, чтобы убедить, что братства всё равно не получается.

– А капитан на самом деле никакой не Чайкин. Его настоящая фамилия Перевозчиков. А кличка этого самого Филаретовича, боцмана, – Джонсон.

Мой застольник сообщил мне об этом с возмущённым видом, даже покраснел, и, кажется, только теперь опять меня заметил. Глянул на свой бокал, на мой – пустой, схватился за бутылку, наполнил ёмкости.

– Позвольте! Мы ещё не знакомы. Валерий Павлович Гребенков.

Боцман, казалось, услышал его слова – смотрит на нас, словно фотографирует.

– Вы уже плавали с этой командой? – я поднял бокал. Пожалуй, в нём есть от гребенского казака: нос с горбинкой, карие глаза с искоркой. – Эдуард, – назвался я.

Мы сдвинули бокалы. Приятный звук. Где-то я его уже слышал!

– За знакомство! – Он повёл чёрной бровью и одним махом опростал бокал. – Вы что же, без семьи путешествуете? Холостякуете?

– Да, неприкаянная единица, – подтвердил я.

– Страховой случай. Как же так?

– Судьба такая, – это мой любимый ход конём. Тут я могу отвести собеседника в дебри разглагольствования на тему, что такое судьба.

Валерий клюнул:

– Это что выпало на долю. Хочешь или нет. Тебя не спросили. Родился в России. Рыжим или пегим. У бедных или богатых. Жена раскусила или терпит. Дети требуют миллион в наследство или удовлетворились наркотиками.

– Вот-вот, – поддерживаю поворот его мысли. – Судьба никем не играет. Она терпеливо сидит на тебе.

Валерий взглянул на меня орлино.

– Если папа распоряжался общественной собственностью, то сын её приватизировал. Это и есть удачная судьба в России. А вот и российская элита, – он указал рукой на эстраду, и капитан тотчас взглянул на нас. – И судьба – не только родиться в золотой колыбели, но и не выпасть из неё. Не вытряхнули бы.

– Лучше родиться в яслях, – возразил я. – За удачу!

– За успех, общий и окончательный! – он, кажется, доволен своим тостом. Вкусом вина тоже. Глаза его засверкали, и он снова устремил их на эстраду: в эту минуту выступает боцман.

– Со стороны моря всё выглядит по-другому, – выкрикнул боцман, глядя на нас. – Остров Счастья ожидает всех нас. Вы получите возможность в этом убедиться.

Женская грудь в бело-синие полоски заслонила от меня эстраду. Ещё одна бутылка выстрелила под ухом. Быстрые пальцы с фиолетовыми ногтями сдвинули бокалы вместе. Бутылка, захлёбываясь, выплёвывает золотистую шипучку. Я оторвал глаза от сосков, обтянутых трикотажем: глубокие ямки на щеках, пустые весёлые глаза и белые барашки парика. Игриво-доступный вид поощрял потрогать её. Перехватив взгляд, она улыбнулась понимающе.

– Только для настоящих мужчин, – приятный голос, ласковый. Поставив бутыль на стол, наградила каждого из нас стандартно-приветливой улыбкой.

Валерий, вздрогнув бровями, кивнул вслед удаляющейся попки:

– Здесь профи. Не тётки, а телокатессы.

– Тело…? И дело. Делокатессы, – поддержал я. Красотка нам понравилась: если не пощупал, то хоть поостришь на её счёт.

Игристое подступило к переносице, к глазам: эстрада отплыла в туман. Голоса, музыка… Мой сосед говорил ещё что-то о соблазнительной морячке. И всё это колебалось облаком, и оно то отодвигалось, то наплывало. Из глубины этого облака пришло ощущение сдвига, и мой собутыльник потянулся ко мне с бокалом.

– Отчалили, – крикнул он, и мы чокнулись. Жидкое золото кипело и не могло утолить жажды.

Голос, если он как бокал пузырьками, наполнен по-женски ласковыми обертонами, облепляет мой ум, я перестаю различать подробности – дама может быть крупней меня, но девичье-высокий звук ослепляет меня и электризует. Можно не знать кто с тобой, достаточно голоса… И ещё – первое прикосновение. Не дай бог хоть одно её грубое движение… Разве можно не ощутить любви, если руки, пальцы трепещут, только призывают, а не требуют или, что ещё как холодный душ – наиграно сопротивляются?!

Когда в доме Симона Христос пировал с учениками, Мария приблизилась к Нему, и дорогим миром, чистым нардом помазала Ему голову, – не говорите мне ничего, лицемеры, я знаю: они любили друг друга… Мария из Его окружения… Евангелие называет рядом с ней Марфу и Лазаря, которого Он воскресил, и как бы представляется, что Мария, которая помазала Его, это – их сестра. Но в доме, надо думать, собралась вся община. Значит Мария Магдалина тоже была здесь. Она и помазала… Хотя и неохотно, евангелисты все свидетельствуют, что Магдалина была к Нему особенно близка.

Обмываю миром из ведёрка
Я стопы пречистые Твои.

Это она, не таясь, при всей общине, ухаживает за Ним. А почему евангелисты умалчивают, что Он её любил? Не её ли Он избавил от толпы, когда собирались забить её камнями за измену мужу? Не с Ним ли она изменила?

И вот она мерещится в тельняшке… Погрузиться в прошлое и смешать с ним своё настоящее. На то и шампанское… На то и Евангелие… Золотые атомы кипят в хрустальном бокале, словно чьи-то лица, или мои юные мечты, вырываются из зеленоватой прохлады, из Иордана, и улетают в былое или будущее – мне всё равно куда лететь на воздушном шаре по имени «GRETCHEN».

2

На верхней палубе после завтрака на солнышке… Мужики в шортах, плавках. Я в клетчатых штанишках. Полторы тысячи пассажиров… Как мы здесь помещаемся? Женщины заполнили шезлонги как тающее мороженое кремарки.

Бассейн кипит; дети визжат; над синей водой – хлорная дымка. На корме – красное сооружение с трубами. По периметру – перила из труб и каната. Под ногами – скользкий пластик.

У решётчатого борта – лежаки из синей сетки. Свободные ещё есть.

– Можно? – спрашиваю женщину, полногрудую, в тёмно-синем купальнике с крупными маками. Она смотрит на меня, прищурив один глаз – солнце ей мешает. Ну что, берёшь? Соображает. Рядом с ней мужчина – поднял лысоватую голову. Муж.

– Да, свободно, – разрешил он.

Я устроился на лежаке, подставил спину горячему солнцу. За решёткой панели – блестящая синяя пустыня моря.

Закрыв глаза, не чувствую движения корабля. Только ветерок, ещё не утомительный.

Что вчера я надумал о Марии Магдалине? Ах, да! Они любили друг друга… Иисус в 30 лет не женатый, и Мария, бросившая ради Него мужа, а может быть и детей. Что думали те, кто симпатизировал Ему как претенденту на место царя Израиля? Иисус из рода Давида. Кому пришла идея противопоставить потомков Давида идумею Ироду, чужаку, сидящему на троне по воле римских окупантов? Скорей всего ситуация сложилась благодаря инициативе Его кузина – Иоанна Крестителя, а народ подхватил идею. И вот Сын Давидов оказался в паре с отверженной. Он не оправдал их надежд. Они ошиблись в Нём. Он добавил остроты в ситуацию – стал учить: «Суббота для человека, а не человек для субботы». Их пути разошлись: Он – на крест, а народ, ходивший за Ним толпой, рассеялся.

Поднимаю голову: за бортом синяя пустыня ослепительным солнечным хребтом упирается в лайнер.

Закрыл глаза, опустил лицо в ладони, и на этот раз передо мной из глубины – Грета.

Женщины на нашей улице сплетничали о её матери. Завистницы не могли простить ей счастья. «Немецкая подстилка!» Что муж у неё немец – не замечали. Миллеров. Всегда вся улица называла Миллерами. Забрали на фронт, оставил ей дочку – Нору. Что, разве русское имя? И дураку понятно было, кто они. А теперь немцы захватили город, офицер поселился в её доме, потому – «немецкая подстилка».

Дом был самым богатым на улице. Кирпичный. Палисадник полный махровой сирени, белой, такой ни у кого не было. В те годы сад – легко представить – ещё молодой.

Помню, Грета говорила, что отец Норы только-только получил диплом агронома, и в тот год среди яблонь устроил розовую аллею – привёз из Москвы необыкновенные сорта. Когда немцы оккупировали город, он в Москве защищал кандидатскую диссертацию. И оттуда добровольцем ушёл на фронт… А у жены на постое – офицер вражеских войск. Какая изюминка для сплетниц всей улицы!

Миллеры, они из тех, кто ещё в царские времена тут, в пригороде Харькова, построили пивоварню. Потому и район называется Новая Бавария.

Нора утверждала, что её отец Николай и Гюнтер, отец Греты, двоюродные братья.

Солнце разогрело мои чресла, и Грета и Нора стоят перед глазами, за кустом шиповника, голые, загорелые. улыбаются мне.

О, Боже! Эта неодолимая сила гормонов! Как легко и бесцеремонно она ставит себе на службу наши мозги! Память – в их власти.

Я не могу повернуться на спину – мои плавки как парус на мачте.

Нужно прогнать эти образы. Прочь наваждения! Подумать о чём-нибудь неприятном, чтобы сбросить эрекцию. Хотя бы о чём-то постороннем. Например: а где мой вчерашний знакомый?

Поднимаю голову, оглядываюсь. Вокруг всё плотно упаковано разогретыми телами.

Сажусь на лежаке, спустил ноги в проход. Передо мной мужчина, лысый и седобородый; на нём не шорты – просто обернулся мешком из-под картошки. Уставился в упор линялыми глазами; протягивает ко мне замызганную морскую фуражку.

– Окажите содействие одной загадочной русской душе, – говорит с энтузиазмом.

– Полное отсутствие ликвидности, – показываю, что всё моё состояние – только плавки. – В связи с крахом Международного валютного фонда.

Моя шутка ему понравилась: подмигнул, весело и понимающе, и двигается дальше по проходу, держа перед собой фуражку за козырёк.

Замечаю: впритык к корпусу с трубами появился подиум. Двое матросов застилают его зелёным ковралом. Некто в водорослях до пояса, в короне, с трезубцем в руке легко вспрыгнул на эту сцену.

– Дорогие аргонавты! – голос несильный, внутренний, и я сразу узнал капитана: при бабском лице и фигура у него мешковатая. – Кто из вас мечтает вернуться домой с золотым руно? Поднимите руки.

Пассажиры оглядываются, замолкают. Моя соседка отложила толстую книгу, её муж снял тёмные очки и прилип взглядом к девушкам: они украсили собой эстраду – уселись по краю все в тельняшках и синих шортиках, выставили загорелые коленки.

– Вы самые смелые туристы, – Нептун прибавил голоса. – Я уверен, каждый из вас в душе настоящий пират, – он потряс трезубцем и постучал древком об пол. – Вы поступили правильно, выбрав этот круиз. Мы не заходим на экскурсии в порт Европы, где вы целый день бегали бы, потные, в поисках туалета. Вы дружно сказали: «Нет – одичавшей Европе!» Вы поступили как настоящие моряки. Мы не будем вас отравлять дымом и копотью труб. Мы заглушим дизели, бросив якорь возле Острова Счастья. Вы будете наслаждаться чистейшим морским воздухом. Вас увлекут охота и рыбалка, поиски затонувших сокровищ, шоу «Звезда эстрады рядом с тобой», танцы в кабаре, азартные игры. Короче, мы дадим каждому из вас то, о чём он мечтал. Каждый почувствует – он не лишний на празднике жизни!

Ах, капитан! Как прав ты. Жизнь – это праздник. Если ты выбрался из-под бомбардировки, из тюрьмы, из клинике, где тебе отрезали «чёрную ногу» или дырявую половину желудка… Выбрался живым на майскую площадь, которая ещё не попала под прицел идиотов или под волну новой эпидемии.

– А сейчас, – возгласил Нептун, махнув трезубцем вправо-влево, – мы принесём жертву морскому богу, чтобы он защитил наш корабль от штормов. Мы приготовили ему в подарок десяток красавиц. Все они – дочери царей с местных островов. Наша пиратская команда похитила их вчера и доставила на корабль. А теперь мы бросим одну из них кипящие волны.

После этих слов девицы, болтавшие ногами сидя на рампе, с пронзительным визгом бросились в рассыпную, лавируя между шезлонгами и пассажирами.

С громкими воплями отовсюду выскочили ряженые пираты с перьями в волосах. Они гоняются за девками по всей палубе. Волокут одну из них к Нептуну.

– Я, хозяин моря, беру к себе в подводное царство эту прекрасную царевну, – объявляет Нептун. Двое дюжих парней держат девку за руки, она делает вид, что вырывается. – Я сделаю её русалкой.

– Главной русалкой! – кричит кто-то из толпы, обступившей плотно сцену.

– Наложницей!

– Русалка по вызову!

Выкрики смешались – ничего не разобрать.

Пираты волокут кандидатку в ундины к ограждению палубы – как раз возле меня, поднимают её над собой и… красиво летит в небо.

Девка, наверняка, мастер спорта по прыжкам в воду. Делает двойное сальто, расправляется и уходит в густую синьку.

С нижней палубы полетели и плюхнулись спасательные круги. Она вынырнула прямо в один из кругов.

Мы все, приникшие к борту, грянули аплодисментами.

– А вам царь моря тоже дарит дорогой подарок!

Толпа снова прихлынула к эстраде.

С другого борта на стреле подъёмника в чёрной большой авоське над сценой парит громадная рыбина. Насколько догадываюсь, тунец. Была царевной – стала рыбой. Пираты высвобождают её из сети. Рыба вдруг шевельнула чёрным хвостом, мокрым, блестящим на солнце. Ближние с визгом отпрянули, но толпа их придавила к эстраде крепче. Всеобщий смех.

Расталкивая пассажиров, на эстраду выбираются четверо в поварских колпаках, с малыми трезубцами в руках.

– Нептун преподносит вам на съедение редкий экземпляр из личной коллекции, – объявляет капитан. Он бы мог прибавить: «Сам бы съел, да не одолею». – Вас ждёт праздничный обед. Не забудьте поднять бокал вина в честь хозяина моря.

Повара воткнули в рыбину – в упругие бока – трезубцы, ловко подняли её над собой и понесли со сцены.

Надо же где-то трудоустраивать профессиональных спортсменов и актёров!

Я оглянулся, смотрю вниз: прыгуньи уже нет на воду. Море – до горизонта – играет солнечными осколками, а прямо подо мной – они похожи на булыжную мостовую.

Наверняка, чемпионка Европы или мира. Сигануть с высоты десятиэтажного дома… Раза два в месяц… Даже раз, если по очереди… Это должно оплачиваться по сверхтарифу. А дальше что? Капитан наймёт новенькую…

Я поворачиваюсь, чтобы вернуться к своему лежаку. Рядом – девица в тельняшке, из тех, что сидели на авансцене. Кажется, та самая, что вчера разливала нам шампанское. Улыбается мне.

– А вас не бросают с корабля? – и я ей.

– Боже упаси, – она смеётся, и в щеках у неё не то ямочки, не то морщинки. – У меня другие обязанности.

По возрасту она мне дочь.

– И в чём ваши обязанности? – да, она: эта юная грудь в синюю полоску мелькала вчера у меня перед носом.

– Не спрашивайте. У меня тысяча задач.

– А что эта прыгунья… хороший у неё заработок? Или они не всегда выныривают?

– Об этом не положено говорить, – по её лицу пробегает тень беспокойства, но она снова улыбается приветливо. – Вам нравится на корабле?

– Нормально. Я, честно говоря, не нуждаюсь в таких развлечениях.

– Вы не любите развлечения?

В её голосе улавливаю иронию. Она вкладывает иной смысл в это слово? И права: Бог нам дал секс, чтобы скрасить скуку будней.

– Я имею в виду – сигать с крыши.

– Ах, с крыши… А я подумала, вообще не любите развлечений.

Она развернулась ко мне так, чтобы я полюбовался её грудью.

– Как вас звать? – я поддаюсь её очарованию и это мне нравится.

– Руса. Можно Руся.

– Редкое имя. А меня Эд.

Звучит на 20 лет! Ну, на 30. Почти её ровесник.

– Человека нужно развлекать, чтобы он не успел задуматься, – а глазки так и шарят, оценивая меня.

– Это кто придумал?

– Это такое правило у нас на лайнере.

– А о чём у вас не велят задумываться?

Она смущённо передёрнула плечами и засмеялась:

– О чём, о чём… О деньгах!

Стоит передо мной, смотрит в глаза, касается грудью.

– Хорошо, мы не будем ни о чём задумываться, – обнимаю её за плечи и хочу прижать к себе, но она упирается руками мне в грудь.

– Не здесь и не сейчас.

Размыкаю объятья.

– А когда?

– Я приду поздно вечером. После концерта.

– Моя каюта 4071. Запомнишь?

– Я знаю.

– Знаешь?

Она смущённо отводит глаза.

– До встречи!

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?

Обол. Селфи

1

2

С этой книгой читают