Антиутопия „Правдивая история Страны хламов” („Праўдзівая гісторыя Краіны хлудаў”) была написана во времена так назаваемой „перестройки”, когда вместо „тюрьмы народов” – Союза совецких социалистических республик – на карте мира появилось пятнадцать независимых государств. Впервые русскоязычный вариант антиутопии увидел свет в 1991 г. в Кишинёве (малая родина Виктора Голкова, сейчас известного русского поэта). В 1994 г. в Минске был напечатан белорускоязычный вариант книги „Праўдзівая гісторыя Краіны хлудаў”. Творческое сотрудничество литераторов позволило на основе небольшого „местечка” создать целый мир: напреодолимо отмежёванную от окружаещего мира Высоким квадратным забором Страну Хламов.

Квадратность строя жизни хламов и бессмысленные стройки столетия, „декадентская” неприземленость богемы и беспощадность восстания пролетариата, цепкие пальцы правителя, которыми он держится за трон до последнего мгновения своей жизни, контролируемое, карманное подполье-оппозиция, руководитель которой – зеркальное отражение диктатора, призрачная притягательность Зазаборья, – всё это актуализирует написанное и для современного читателя.

В разное время жанр антиутопии „Правдивая история Страны хламов” определяли по-разному: и притча, и роман-игра, и фентези. Согласно «демиургов» Хламии, это произведение написано в жанре социальной фантастики. Впрочем, извилистые судьбы героев антиутопии и трагическая хламская история, словно сложенная из мрачных мгновений беларусского прошлого, настоящего и вероятного будущего, – делают произведение Олега Минкина и Виктора Голкова всё более социальным и всё менее фантастическим.

Сергей Гавриленко

Рисунок О. Аблажея

Коротко об истории и географии Страны Хламов

Есть на свете такая Страна Хламов, или же, как её чаще называют сами хламы, Хламия. Точнее, это даже никакая не страна, а всего лишь небольшое местечко, где теснятся одноэтажные деревянные и каменные домишки, окружённые со всех сторон Высоким квадратным забором. Тому, кто впервые попадает сюда, кажется, будто он оказался на дне глубокого сумрачного колодца, выбраться из которого невозможно, – настолько высок этот забор. Сами же хламы, родившиеся и выросшие здесь, к подобным сравнениям, разумеется, не прибегают.

В ста шагах от Высокого квадратного забора параллельно ему располагаются четыре улицы, также образующие квадрат. Это улица Верности, улица Тонких-до-невидимости намёков, улица Цветных мыслей и улица Туманного парадокса. На углу улицы Верности и улицы Тонких-до-невидимости намёков размещается кабачок «Сердцебиение», где жители местечка любят проводить время за приятными беседами и распитием «Горькой полыни», любимого напитка хламов. На углу улицы Тонких-до-невидимости намёков и улицы Цветных мыслей возвышается громада Фабрики-кухни парадоксальных идей – хламской академии. На углу улицы Цветных мыслей и улицы Туманного парадокса – Семейное общежитие мусорщиков. И, наконец, на углу улицы Туманного парадокса и улицы Верности находится Пруд.

Пространство между Высоким квадратным забором и вышеозначенными четырьмя улицами покрыто деревьями и кустарником. Это Нескучный сад – остатки древней Пущи, на месте которой возникла Хламия.

Кабачок «Сердцебиение» и Семейное общежитие мусорщиков сообщаются между собой широким бульваром Обещаний. Другая диагональная улица, соединяющая ФКПИ (Фабрику-кухню парадоксальных идей) с Прудом, носит имя Моралистов-эквилибристов. На пересечении бульвара Обещаний и проспекта Моралистов-эквилибристов лежит небольшая Площадь с Дворцом правителей с одной стороны и особняком иностранца Шампанского – с другой.

Кроме уже перечисленных улиц имеется ещё одна, берущая начало от улицы Верности и упирающаяся в единственные в Высоком квадратном заборе Ворота. Эти Ворота постоянно заперты, и, возможно, поэтому жители местечка упомянутой улицей почти не пользуются и называют её улицей Заросшей сорняками.

Флора страны состоит из Нескучного сада, Пруда, деревьев, высаженных вдоль бульвара Обещаний, а также кустов и цветов под окнами домиков.

И фауна Хламии весьма небогата: в заросшем тиною Пруду не водится никакая рыба – живут здесь лишь несколько сотен лягушек, а в прибрежных кустах порхают золотистые бабочки да стрекозы изумрудной окраски; в Нескучном саду обитает довольно большое количество зелёных кузнечиков; в кронах деревьев на бульваре Обещаний распевают по ночам какие-то хохлатые с пёстрым оперением птицы.

Коренное население Хламии – хламы и иностранец Шампанский, который, хотя и родился в Стране Хламов, является, однако, владельцем заграничного паспорта.

О том, что происходило в стране начиная от первого легендарного государя Висуса Пропащего до нынешнего правителя Верени Водаёта, можно узнать из шестнадцатитомной «Истории Государства Хламского», выпущенной недавно историческим факультетом ФКПИ. (Государство Хламское – древнее название Страны Хламов.) Но, к сожалению, многие исторические события в этой «Истории» изображены не так, как это было в действительности, а некоторые из них так и совсем остались в безызвестности: каждый новый правитель переписывает историю хламов заново, в зависимости от своих привязанностей и вкусов.

Вот, пожалуй, и всё, что можно сказать о хламской истории и географии. Добавим только, что из-за непомерной высоты Высокого квадратного забора солнце никогда не заглядывает в Хламию и, случается, днём на квадрате хламского неба можно различить бледные лампочки звёзд. По этой же причине летом здесь весьма сыро, а зимой местечко по самые крыши заносит снегом, и оттого-то хламы вынуждены регулярно впадать в долгую зимнюю спячку.

Незнакомец в полувоенном френче

Разумеется, поскольку существуют Ворота в какую-либо страну, то в эти, пускай и постоянно запертые, ворота обязательно кто-нибудь да войдёт. Поэтому не исключено, что Смок Калывок проник в Хламию через Ворота в Высоком квадратном заборе. Впрочем, есть и другие версии: а) Смок Калывок попал в страну через лично им прорытый подкоп; б) просочился сквозь неразличимые глазом трещины в Высоком квадратном заборе; в) он вообще ниоткуда не проникал, а родился и вырос в Хламии. Доподлинно же известно только то, что первым его увидел иностранец Шампанский, который вечером прогуливался, как обычно, по безлюдной улице Заросшей сорняками. Было уже довольно темно, и иностранец заметил Смока Калывока только тогда, когда лоб в лоб столкнулся с ним. «Sorry», – сквозь зубы процедил Шампанский, потирая ушибленное место, и пристально посмотрел в лицо незнакомцу в наглухо застёгнутом полувоенном френче. Незнакомец ничего не ответил, и Шампанский в который раз подумал, что было бы нелишне использовать наконец свой заграничный паспорт и навсегда покинуть опостылевшую Страну Хламов.

Несколько позднее на улице Верности загадочный незнакомец до полусмерти избил профессора ФКПИ Уха Перекидника. Репортёру газеты «Правдивый хлам», взявшему интервью на месте происшествия, Смок Калывок заявил: «Я лишний раз хотел убедиться, чего стоят пресловутые хламы с их бесконечными разглагольствованиями про свободу воли, парапсихологию, демократию, искусство, свободную любовь и права личности!»

Следующим местом, где объявился незнакомец, был кабачок «Сердцебиение» – приземистое строение с красным, пробитым чёрной стрелой сердцем вместо вывески. В тот вечер в кабачке собралась практически вся местная богема. В сизых кольцах сигаретного дыма столики, за которыми сидели богемовцы, казались маленькими подводными лодками. Закуренный сводчатый зал был заполнен густым однообразным гулом. Со стороны могло показаться, что завсегдатаи кабачка, не слушая и перебивая один другого, высказывают самые невероятные противоречивые мысли и суждения, давно уже не понимая, о чём, собственно, идёт речь. Богемовцы называли это творческим контактом.

Коренастая фигура, обтянутая полувоенным френчем, выросла как бы из-под земли. Суровый и незнакомый богемовцам хлам остановился посреди зала и застыл в самой угрожающей, на какую только был способен, позе. На его лице зловеще блестели чёрные очки, а по губам гуляла жестокая улыбка. «Смирно, интеллигенты!» – заверещал он. В этот момент всем известный художник Крутель Мантель оперся, как на колонну, на плечо Смока Калывока, стряхнул с сигареты столбик пепла на его полувоенный френч и с задумчивой улыбкой обратился к аристократке Гортензии Набиванке: «Ужас вечера в том, что вслед за вечером неизбежно наступает утро. А что может быть хуже неизбежности?» Зловеще блеснув на Крутеля Мантеля чёрными очками, Смок Калывок круто повернулся и направился к выходу.

Круг замкнулся!

В прихожей кабачка незнакомец в полувоенном френче лёгким движением вскинул на спину бочку «Горькой полыни» и, оттолкнув к стене ошеломлённого кабатчика Лажбеля, вышел вон. На улице он согнал с губ жестокую улыбку, пригасил угрожающий блеск своих непроницаемо-чёрных очков и, немилосердно толкая встречных хламов и хламок, строевым шагом двинулся к Семейному общежитию мусорщиков.

Мусорщиками назывались хламы весьма далёкие от парапсихологии и других утончённых наук, буйно процветающих на границе разума и таинственных глубин подсознания. Возможно, поэтому они занимались самой простой физической работой: прибирали захламлённые за день улицы, ремонтировали старые постройки, варили «Горькую полынь», а также чеканили осьмаки – монеты с изображением нынешнего правителя Хламии Верени Водаёта на одной стороне и Высокого квадратного забора на обороте. И хотя эти осьмаки согласно закону должны были распределяться между хламами в зависимости от направления ветра и цвета глаз, большая часть их оседала почему-то в карманах профессоров ФКПИ, богемовцев, хламов, близких по духу к богемовцам, и других аристократов. Поэтому ясно, как обрадовались мусорщики, когда незнакомый хлам, одетый в простой полувоенный френч, выкатил им дармовую бочку «Горькой полыни». Такое случалось нечасто, а возможно, и впервые в истории Государства Хламского.

Вскоре в Семейном общежитии мусорщиков раздались крики и застольные песни. А ещё через некоторое время Смок Калывок был признан «своим в доску» и большинство мусорщиков поклялось ему в вечной дружбе. После клятвы все до одного, кто ещё держался на ногах, причесались одной расчёской, что символизировало у мусорщиков единство взглядов и полное взаимопонимание…

На следующее утро иностранец Шампанский проснулся от непривычных возгласов: «Направо! Налево! В две шеренги становись!» С удивлением прислушавшись к неприятному, как скрипящая пружина, голосу, Шампанский тем не менее от души себя поздравил, ибо он вообще любил себя поздравлять. «Никто этого не сделает лучше меня», – справедливо полагал он. Затем Шампанский заглянул себе под подушку, чтобы убедиться, что его заграничный паспорт находится на своём обычном месте, ласково погладил аксамитовую, с гербом какой-то страны обложку бесценного документа и выглянул в окно. Он был весьма удивлён, увидев мусорщиков, которые короткими перебежками, согнувшись, как бы прячась от неизвестного врага, со всех сторон приближались к Дворцу правителей. По характерному блеску в кустарнике, растущем перед окном особняка, Шампанский узнал вчерашнего незнакомца в полувоенном френче – так могли блестеть только его чёрные очки. И тут иностранец вспомнил, что Дворец испокон веков никем не охраняется… Он ещё немного понаблюдал за взбесившимися мусорщиками и направился на кухню, ибо жизнь его была расписана по минутам и завтрак был для Шампанского важнее самых извилистых зигзагов хламской истории.

Тем временем под звон оконного стекла, разбиваемого мусорщиками, Смок Калывок ворвался в Тронный зал. Повелитель Страны Хламов Вереня Водаёт как ни в чём не бывало тихо посапывал, откинувшись на бархатную спинку своего уютного трона-качалки.

– А ну, слазь! – выдохнул прямо ему в ухо Смок Калывок.

Вереня Водаёт заспанно глянул на приземистую, туго обтянутую полувоенным френчем фигуру, тряхнул головой и собрался было снова уснуть, но претендент на трон грубо пнул его в плечо и как можно более грозно приказал:

– Слазь, тебе говорят!

После этого повелитель хламов окончательно проснулся. Он с тоской оглядел широкие плечи и увесистые кулаки нового претендента и покрепче ухватился за подлокотники трона-качалки.

– Не могу, я всегда здесь сижу.

– Посидел, теперь дай посидеть другому, – злобно прошипел Смок и обеими руками ухватил Вереню Водаёта за грудки, пытаясь оторвать его от трона. Однако, хотя трон вместе с повелителем и поднялся над полом, тот не отпускал его.

– Всё равно не слезу, – прохрипел повелитель и, набрав воздуха, добавил: – Воротник оторвёшь, болван!

– Я тебе покажу болвана! – взревел Смок Калывок и лбом огрел своего врага по лысому блестящему затылку.

Пальцы повелителя разомкнулись, и трон-качалка шлёпнулся на своё обычное место. «Круг замкнулся!» – прошептал Вереня Водаёт. Это были его последние слова.

Я завидую мусорщикам!

Очень хочется описать настоящие, живые чувства. Но поскольку существует страна, обнесённая Высоким квадратным забором, приходится примириться с тем грустным фактом, что никаких настоящих чувств в этой стране нет и быть не может. И хотя художник Крутель Мантель и аристократка Гортензия Набиванка охотно и много рассуждают про искусство и вечную любовь, но совершенно очевидно, что каждый из них попросту практикуется в красноречии и одновременно любуется самим собою.

– Да, – говорит Гортензия Набиванка, – неплохо было бы поговорить о смерти в её философском аспекте.

– Мне не страшно умереть – мне страшно умереть, – отвечает ей на это Крутель Мантель.

– Почему?

– Потому что моё сердце разбито и мне вовсе не до игры.

– Ну и что? Души хламов – это беспомощные бабочки в синей пустоте одиночества. И каждый из нас – беззащитная бабочка, заблудившаяся во мгле… Но всё же какое это счастье – жить и любить!

– А мне дурно от оптимистов, которые всю жизнь только и делают, что притворно улыбаются. Я знаю: под упругой оболочкой их жизнерадостных улыбок прячется та же бездна взаимной чёрствости и равнодушия. Я завидую мусорщикам: как это чудесно – делать что-то своими руками, чувствовать, что ты живёшь на свете не зря, а приносишь пользу, вместо того, чтобы долдонить с утра до вечера о вечной любви, искусстве, парапсихологии и всяких там «взрывах трансцендентального сознания».

– Вот и я хотела бы стать такой, как они, упроститься, что ли? Но боюсь, что с нашим багажом обратного пути уже нет.

Раздаётся грохот. Двери слетают с петель, и два пьяных мусорщика, радостно гогоча, хватают влюблённых и, невзирая на их протесты, волокут на улицу.

Последний романтик

Последний романтик и гений страдания Гицаль Волонтай с огромным рюкзаком за плечами брёл наугад по застланной плотным предрассветным туманом улице Тонких-до-невидимости намёков и напряжённо вслушивался в то, как скорбно стучит об днище его походного котелка альпеншток, рукоятка которого высовывалась из огромного коричневого рюкзака последнего романтика. Он казался себе призраком, случайно угодившим в сырой и мрачный колодец Страны Хламов, прилетевшим из какой-то далёкой загадочной вселенной и тщетно ищущим выхода из молочно-белого месива, замкнутого со всех сторон неприступным Высоким квадратным забором. Он казался себе одиноким духом, обречённым познать тоску и боль всех времён и всех поколений, и единственным настоящим выходом, единственным спасением было оказаться там, за недоступными стенами Высокого квадратного забора…

Однако на самом дне сознания Гицаля шевелилось коварное сомнение: а что если и там, в таком желанном Зазаборье, не вечная музыка, а небытие, безрадостное и безысходное? Вот он – тот самый мучительный вопрос всех бывших и будущих поколений! И что в сравнении с этим вопросом и эта мостовая, и он сам, и вся Хламия, и это существо, которое приближается к нему, Гицалю Волонтаю, этот бедный мусорщик – мираж, видимость, фантом – и ничего более. Так-то, брат мой, мы с тобой оба лишь скитальцы на этой пустынной земле…

С глубокой всепрощающей скорбью глаза гения страдания остановились на плотно сбитой фигуре дюжего мусорщика, а тот без лишних слов схватил Гицаля Волонтая за ворот, скорее всего, случайно защемив при этом прядь длинных белёсых волос, и куда-то поволок его. О чём в этот момент размышлял последний романтик, навсегда осталось тайной.

И никакая я не богема!

При первом же известии о смене государственной власти народный писатель Хламии Свинтарей кинулся на поиски наиболее надёжного убежища. Прекрасно зная, что за долгие годы его неутомимой писательской деятельности ни одной его книги так никто ни разу и не прочёл, Свинтарей решил спрятаться под грудой своих собственных произведений. Сообразительный от природы, знаменитый писатель, кроме ручки и чернил, прихватил с собой в укрытие ещё и бутылку «Горькой полыни».

Во время обыска никто из мусорщиков, естественно, не догадался бы искать писателя в куче книг, беспорядочно сваленных в одной из комнат его просторного особняка. И, скорее всего, его так бы и не нашли, если бы одному из мусорщиков не захотелось покурить. Он вытащил из груды книг, под которой спрятался знаменитый писатель, один из его романов, выдернул страницу, свернул козью ножку и, прикурив, по слогам прочитал: «Смешно только мне» – заглавие объёмистого романа, который держал в руках. Затем перевёл заинтересованный взгляд на высившуюся перед ним груду.

– Просто не верится, – обратился мусорщик к напарнику, – что такую прорву книжек мог написать один хлам. Наверное, только считалось, что всё это написал он один, а на деле ему помогала целая уйма народу: сын, дочь, тёща да ещё и свояки.

– Ясно, помогала, – убеждённо отвечал ему второй мусорщик. – Знаю я эту богему!

При этих словах книжная гора зашевелилась, и оттуда, как из подземелья, донёсся глухой голос:

– Враньё! Писал я и больше никто! И никакая я не богема – мой отец был такой же мусорщик, как и вы.

После чего Свинтарей вылез из-под книг, стряхнул пыль с постоянно надетой на него национальной хлам-ской свитки и принял тот самый торжественный вид, какой он принимал всегда при вручении ему очередной награды. Судя по этому виду, ему много чего ещё хотелось высказать, но, к сожалению, эта возможность не была ему предоставлена, и то, о чём он собирался сообщить, так и не стало достоянием истории.

Иностранец Шампанский читает манифест

Иностранец Шампанский не был арестован только потому, что он был владельцем заграничного паспорта и числился персоной грата. Мстя ему за это, толпа разъярённых мусорщиков неоднократно выбивала стёкла его особняка. Причём та же самая толпа всякий раз вставляла стёкла на место, разумеется, за особую плату.

Всё это тем не менее не мешало Шампанскому регулярно прогуливаться по улице Верности, по бульвару Обещаний и по улице Заросшей сорняками. Купив во время одной из прогулок газету «Правдивый хлам», Шампанский прочёл там набранное жирным шрифтом объявление: «Ненавистный тиран свергнут и уничтожен! В честь победы новый правитель Смок Калывок приглашает всех на праздник. Явка обязательна. Форма одежды – сиреневые шаровары».

Далее в манифесте излагались мероприятия, составляющие основу программы нового правительства:

1. Перекрасить Высокий квадратный забор в сиреневый цвет и срочно заделать все щели в нём.

2. Объявить непримиримую войну всему, что находится за Высоким квадратным забором, ибо если всё, что находится за ним, не будет вовремя уничтожено, то оно само уничтожит Страну Хламов.

3. Национализировать и выкорчевать Нескучный сад – место, где праздно шатаются всякие лентяи и бездельники, а затем силами лентяев и бездельников прокопать канал, который соединит Пруд с самим собой.

(Здесь же уведомлялось, что бывший художник Крутель Мантель, бывший романтик Гицаль Волонтай, бывший народный писатель Свинтарей, бывшая аристократка Гортензия Набиванка и ещё некоторые недоноски уже трудятся на строительстве этого канала.)

4. Переименовать проспект Моралистов-эквилибристов в проспект имени Смока Калывока.

5. Выселить из страны всех до единого иностранца.

Из всех пунктов программы нового руководства Шампанскому меньше всего понравился последний. Сложив газету и не теряя чувства собственного достоинства, он медленным шагом вернулся домой и начал упаковывать чемоданы с модными иностранными наклейками.

12 След.

Правдивая история Страны Хламов

Предисловие