Из Декабря в Антарктику

Редактор Тим Грин

© Виктор Джин, 2020

ISBN 978-5-4490-8129-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА1: ЛЕТО

СЧАСТЬЕ

Лазурный платок идеально сочетался с глазами незнакомки, а также с кувшинками на картине за ее спиной. Потерянные в серости тесного помещения без окон, кувшинки вдруг ожили и заиграли сочными красками.

Сразу вспомнился тот маленький пруд, весь затянутый ядовитой тиной. Вокруг лежали драконьи тела – десяток гамбийских крокодилов грелись на солнце, напоминая пластилиновые статуи.

Ближайший ко мне, самый жирный, распластался на животе, с открытой пастью, словно ловил снежинки. Он обратил голову к водоему, готовый в любой момент сползти в прохладную воду. Засохшие зеленые крошки запятнали рельефный бок и зубастую морду. Пахло гнилыми, нагретыми солнцем водорослями.

Даже спустя годы не забыть, как пересилив себя, дотрагиваюсь до этой жуткой твари. Ощущаю твердую кожу, толстую, как кора столетнего дуба, и шершавую, как корка авокадо. Под моей ладонью спит чешуйчатый демон.

– Ойе, ай мас пальта? Эй, есть ещё авокадо?

Поправив лазурный платок, женщина окликнула сержанта, стоявшего в темном углу. Военный сухо ответил, что нет, закончился, а ресурсы на корабле строго распределены. Оба они использовали слово пальта из языка кечуа и тараторили на испанском так, как это делают чилийцы, проглатывая буквы, что усиливало голод.

Женщина резко повернулась, бросив холодный взгляд на противоположную сторону стола.

– Я вам Моне не загораживаю?

– Да нет же, – мужчина перевел взгляд с кувшинок на нее. – Дополняете.

На блюдце перед ним лежала очищенная четвертинка авокадо. Мужчина пододвинул тарелку к незнакомке:

– Вот, пожалуйста.

– Пфф. Не стоит.

Тонкая рука поставила блюдце обратно.

– Я все равно не буду, – толкает вперед, – наелся.

Чилийка, натянув улыбку:

– Кушай сам, – возвращает авокадо, – а то смотри какой худой!

Мужчина не думал уступать. Он повторил свой ход, гроссмейстерски, будто ведя в атаку ферзя.

Женщина прищурилась, ее спрессованные зрачки сверкнули. Резким взмахом она оттолкнула блюдце. Несчастный кусочек мякоти задрожал на фарфоровой поверхности.

Соперник опустил взгляд, капитулируя; и принялся сгребать ладонью в кучку хлебные крошки. Чилийка, закинув на плечо сползший платок, пронзила взглядом сержанта в углу. Ухмылка на лице военного сразу испарилась.

Закончив возиться с крошками, мужчина легонько подтолкнул тарелку вперед.

– Да что с тобой не так? – выкрикнула женщина. – Ешь сам!

Собеседник поднял взгляд:

– Говорю же, наелся. Раньше вокруг меня росли сотни деревьев авокадо, – он широко раскинул руки. – Плоды размером с кокос и такие сочные, что их по ночам с чавканьем жрали дикие собаки. А я фрукты с веток снимал, вот так, смотри!

Мужчина задвигал руками, жонглируя невидимыми шарами.

Женщина рассмеялась. Глаза ее потемнели.

– Донде фуэ эсо, где, – выдохнули пухлые губы, – где это было?

– Далеко, в авокадовом раю…

* * *

Теплые языки пламени выглядывают из глиняного ведра. Мягкая струя дыма поднимается вверх, рассасывается под потолком и выдувается наружу сквозь щели стен. Ливень барабанит по пальмовой крыше. Ветер танцует с дождем – сцепились и кружатся, путаясь в зарослях. Гром сотрясает бамбуковые стены. Страшно выглянуть наружу. А если выглянуть, то затем еще долго не обсохнуть, как от какого-нибудь прилипшего воспоминания. Поэтому в такую погоду сидишь внутри. Слушаешь шум тропического ливня и пузыри на поверхности луж. А из памяти долетают брызги того времени, когда в этой хижине жили мы вместе с Кру.

Дождь выключился как по щелчку. В возникшую тишину проникает стрекот цикад. Они всегда появляются первыми – вестники перемен. Затем в шумный оркестр насекомых вклинивается кваканье лягушек. С приходом дождливого сезона их развелось целое полчище.

Ливень оставляет после себя беспорядок и сломанные деревья. Поэтому каждый новый день начинается с уборки лагеря и чистки тропинок. Растительность напирает, окружая со всех сторон – то, что прорубил вчера, снова заросло, превратившись в непроходимую паутину.

Война с мышами отодвинулась на второй план. Долгое время те не давали покоя. Ловушки не помогали. А когда я подвешивал еду под потолок, грызуны жестоко мстили, обгладывая вещи и лямки рюкзака. Ушастые дикари! Так я и не нашел способа с ними совладать и смирился. Все равно запасы риса и сои истощились.

Зато появилось множество фруктов. Июньский дождь украсил ветви деревьев яркими гирляндами. Поспели манго и папайя, набухли фиолетовые шарики инжира. Тут и там повисли исполинские фугасы джекфрута. Глубже в зарослях, то и дело, натыкаешься на остролистный ананас, напоминающий дикобраза.

А авокадо, ох, зеленые и увесистые ядра – каждое с килограмм! Сорванные ветром плоды я складываю в хижине, им еще дозревать. Если же не собрать, оставив на земле, за ночь уже все – обглоданы до косточки сворой одичалых собак, что с высунутыми языками носятся по джунглям.

Неподалеку с хижиной раскинулись пышные деревья личи. Их ветки усыпаны пупырчатыми шариками размером с пинг-понг. Красная кожица легко вскрывается, и освежающая мякоть скользит виноградным ароматом по языку. И этих сладких шариков – как звезд. Так много, что ни в какой рюкзак не поместится.

Не успев отойти от дерева личи, замечаю шевеление в траве.

Замираю.

Гуляющий зигзагами ветер причесал узкие травинки и затих. Топаю ногой – из зеленой гущи с кваканьем выпрыгивает жирное тело.

Чертовы лягушки, никак не привыкнуть. Раньше их тут не было. Не сказать, что я их боюсь. Некоторые меня даже забавляют, особенно те, что с присосками и карабкаются по стволам. Но вот эти, которые прячутся в траве и целуются с тенями… Мерзкие твари – привлекают змей; подглядывают, трясут траву, заставляют всякий раз оборачиваться.

Если отбросить лягушек, все в лагере на своих местах. Сложно сказать сколько времени прошло, но достаточно, чтобы джунгли стали родным домом. В этой сказочной реальности времени нет, как и беспокойства. Некуда торопиться, гнаться, сломя голову. Счастье – здесь и сейчас, в полной доступности.

Джунгли живые, и когда начинаешь их чувствовать, все вокруг пропитывается волшебством: дышит, ласково шепчет на ухо, прикасается к коже. Нет больше нужды прятаться и прикрываться. Мы как двое подростков, завороженных собственной наготой!

* * *

В этот момент сбоку возник сержант, повесив паузу. Его рука потянулась к столу, щетинистое запястье вылезло из-под черного рукава. Крупные пальцы, сжимающие ручку термоса, с черепашьим спокойствием наполнили чашки. На плече военного блеснула золотая эмблема – шлем древнегреческого воина и надпись «Акилес». Закончив манипуляции с кипятком, сержант поставил на белую скатерть тарелку и удалился. В глубоком блюде лежал манхар – липкая масса наподобие вареной сгущенки.

Накручивая на палец тугую прядь волос, женщина страдальчески осмотрела стол, круглый и практически пустой: хлеб, чайные пакетики, манхар и растворимый кофе, гадко пахнущий безысходностью.

Она окинула взглядом небольшую комнату, с грубыми металлическими стенами и низким потолком. Вздохнула. Потянулась к авокадо и отсекла блестящим ножом кусочек. Сталь звонко ударила по фарфору.

– Ну же, продолжай, – сказала она, намазывая зеленый слой на хлеб.

* * *

Лучи солнца, падая по диагонали, расчертили темноту зарослей яркими полосами. Гладкие копья бамбука взлетают высоко в небо. В воздухе блестят пылинки. Медленно покачиваясь, беспорядочный и косо насаженный бамбук издает то стоны, то суховатый скрип – как от натяжения канатов.

Сталь методично разъедает бамбуковую плоть. Мачете жадно вгрызается в ствол. Каждый удар сопровождается стуком, глухим и звонким. Несмотря на внутреннюю пустоту, бамбук – непримиримый соперник.

Взмах, новый взмах, на выдохе ударяю. Айяя! Гроздями наливаются капельки пота. Взмах. Удар. Ищщь! К липкой коже слетаются пчелы. Вязнут слабыми кривыми ножками, пытаются взлететь, а никак. Жалят. Стряхиваю жужжащих инвалидов.

Что касается друзей, у меня их в джунглях достаточно. Возьмем, к примеру, того же Штурмовика. Мы видимся практически каждый день. Его можно узнать по резкому инопланетному стрекоту, когда он кружит в зарослях миниатюрным вертолетом. Иногда среди опавшей листвы я натыкаюсь на мертвого Штурмовика. Лежит на спине, подогнув шесть корявых лапок. Вот дурачина! Опять не рассчитал скорость и разбился о ствол. Погребаю несуразное жирное тело. И следующим днем, как ни в чем не бывало, натыкаюсь снова на живого.

Казалось бы, это не тот же самый Штурмовик, а очередной представитель своего рода. Но не все так просто – здешний мир полон загадочных явлений. Сознание рисует сцены и само участвует в магическом театре. Поэтому мертвый Штурмовик или живой – это не более, чем играемые роли. Сам же актер постоянен.

Слышится победный треск – ломаются кости динозавра. Бамбуковый ствол падает и, не достигнув земли, виснет в переплетении сородичей. Из полости ствола врассыпную хлынули муравьи. Бесчисленные черные точки пришли в хаотичное движение.

Муравьи – хозяева джунглей. Их воспринимаешь не столько количеством, сколько давящей многотонной массой. Даже эти малыши – грозная сила. Их бесчисленные орды разрушают колонии жуков. Попадаются разные муравьи: и крупные, и круглые, и с удлиненной задницей – кусаются больнее пчел.

Однажды, не помню каким бесом, занесло меня на территорию рыжих. Страшно вспомнить! Изверги не медля ринулись в атаку. Окружили со всех сторон, нападая как обезумевшие псы. И, готов поклясться, это не было бездумным навалом – их маневрами руководил некий интеллект. Ух, давно так не бегал – расшиб костяшки и пятки ободрал в кровь.

С тех пор обхожу рыжих муравьев за версту.

Двигаюсь вдоль упавшего бамбука, отсекая редкие сучки. Отлетают узкие листики. Стучу по стволу, вытряхивая остатки муравьев. Отлично! Мне таких стволов нужно еще два, чтобы укрепить хижину. Тащу добычу в лагерь.

В глазах странным образом темнеет, несмотря на самый разгар дня.

Ускоряю шаг.

В тело бьет озноб: хватает за плечи и трясет как копилку. Пот разъедает глаза, руки обмякли – бросаю бамбук. Быстрее, в лагерь!

Если не добраться до хижины, то пиши пропало – падай лицом вниз и подбери под бока ладони. Не имеет значения, умер ты или просто в отключке. За ночь неизвестно какая тварь может тебя обнаружить.

Опускается свинцовый туман, тяжестью давит на спину. Шаг, еще мучительный шаг. Ноги немеют, словно скованы цепью. Ну же, ты справишься!

А если не доберешься, помни – лицом вниз. Те же собаки не брезгают падалью и сбегаются быстрее птиц. Взрослое тело джунгли переварят за два-три дня, а ошметки разнесут муравьи. Если лежишь на спине, лицом вверх, то зверью проще и быстрее тебя обглодать.

Может, оно и к лучшему, когда быстрее. Чтобы не разлагаться на солнце червивым фаршем. Хотя мертвому, какая уж разница.

Но что, если ты обездвижен и с остатками сознания? Представь этот момент, когда над твоим лицом склонится вонючая пасть с капающими слюнями. И примется обгладывать губы, затем нос на десерт. А ты ведь еще в сознании. Молишься, чтоб скорее уже эта гадина напала на горло и выгрызла адамово яблоко, как они это делают по ночам с авокадо. Жаждешь захлебнуться собственной кровью и обрести долгожданный покой.

Брось, ты выкарабкаешься! Что ж тебя так подкосило, неужели укусил паук? Может, ядовитое растение или пчелы? Добраться бы до хижины.

Песья морда, скорее всего, глаза не выест, но их первым делом выклюют птицы, если доберутся раньше собак. Так что лучше собаки. И лишь бы не забыли про кадык. Тогда уже пусть резвятся в свое удовольствие: рвут живот, выдергивают кишки, пробираясь к самому лакомому. Рычат, дерутся меж собой, перетягивая скользкий канат с венами, покуда не вспомнят о печени или легких; и бросят кровавую кишку висеть запутанную в ветках чайного куста.

Помни, кисти рук под себя, пальцы оберегать до последнего. Если с кадыком не свезет, то сделать решающее усилие – подтянуть к себе мачете. Без пальцев-то как? И надавить венами, прокатиться горлом по лезвию.

Вот, наконец-то хижина! Осталось чуть-чуть.

Ноги липнут. Вязнут в жиже, словно пчелиные. Гребу руками. Болото засасывает, проглотило уже по самую грудь. Доносится кваканье лягушек. Стараюсь расслышать цикад, но их нет! Жижа твердеет, цементируя конечности – не пошевелиться.

Перед глазами появляется огромная лягушка. Противная. Самая гадкая из всех. Шея, покрытая язвами, выпячивается и сдувается. По склизкой коже перетекают черные узоры. Разум туманится. Грудь разъедает изнутри.

Проклятая жаба запрыгивает на макушку. Глаза окончательно уходят под землю. Лицо немеет, покрывшись твердой чешуей. Кричу, но рот забит корнями и торфом.

Давящая невесомость. Удушье.

В аспидной черноте висят звезды – наклеены на школьную доску. Дует ветер, и звезды тихонько покачиваются. Разбалтываются и отпадают, одна за одной. Блестящими перышками сыпятся из бездны. Тишина падающего снега. Ловлю ртом, на вкус – снежинки. Стою, словно ящерица, прибивая языком ледяных мух.

Чувствую приветливый луч смеха. Оборачиваюсь. Кто-то тянется ко мне: размытый силуэт, наполненный светом. Сияющий женский образ – такой родной, любящий, материнский. Пытаюсь дотянуться, всеми силами дотянуться. Не выдерживаю нахлынувшую печаль и плачу.

Трясущееся веко поднимается. Перед глазами рваная циновка. Струи света, просочившись сквозь стену, набросали на грубый пол белые пятна. Свет падает на лицо. Поднимаю растопыренную пятерню, загораживаясь. На кончики пальцев ложатся пылинки.

Кое-как дотягиваюсь до фляги, и жадно глотаю теплую воду. Собираюсь с силами, выползаю из хижины.

Солнце катится за соседнюю гору, знаменуя окончание неизвестно какого дня. Глубоко вдыхаю запахи, вдыхаю шелест деревьев и магию оранжевого неба. Вслушиваюсь в сумрак зарослей. Кусаю ветер – тот весело побежал, запутавшись в ветках; сорвал сухой лист папайи и скрылся за склоном.

Развожу огонь, кипячу чай.

Осматриваю правую лодыжку: раздута, но здоровый цвет возвращается. На внешней стороне голени две затянувшиеся багровые точки, в сантиметре друг от друга – змеиная отметина.

Темнота сгустилась, будто в воздух насыпали заварку.

Шумят насекомые. То там, то сям повизгивают птицы.

В чайном воздухе вспыхивают огоньки, заполняя пространство перед хижиной магическим мерцанием. Мне никогда не доводилось видеть светлячков, но я в точности знал, что подобная сцена уже происходила. Неизвестно где, с кем и когда. Каждая клеточка во мне понимала это.

Желтым персиком набухла луна. Волнисто отражается в бамбуковой чашке, согревающей ладони.

Осторожно касаюсь губами, целуя луну. Глубоко и смачно вдыхаю. Во рту горячо и свежо, на языке подрагивает единственное слово: «Благодарю».

Долго-долго я сидел на пороге хижины, среди толпы светлячков.

Затем собрал вещи и до рассвета отправился в путь. Изъеденные мышами лямки рюкзака легкой тяжестью давили на плечи.

ПРОШЛОЕ

Мне не вспомнить кувшинки на поверхности пруда, может, их не было. Но отчетливо помню повсюду ту болотную тину.

В воздухе мерцал пух. Неспешно сыпался с деревьев, переливаясь на жарком солнце. Падающий пух покрывал тонким слоем полоску берега и длинные спины крокодилов, залезая в их открытые пасти. Из-за пуха берег казался обледеневшим.

Кладу ладонь на грубую кожу. Тащу онемевшие пальцы вдоль спины, по шершавым зазубринам, растянувшимся горным хребтом. Мимо чешуйчатой задней лапы. Вот уже и бочковидная шея, из которой клином расходится волнистая пасть. Крокодил лежит, сощурив глаза, будто пухленький китайский ребенок.

Подул легкий ветерок, и деревья зашелестели. Посыпались сухие листья. Пролетела, каркая, ворона. Быстрая тень птицы скользнула по спящей морде. Вдруг.

Веки открылись, сдвинулась мутная пленка глаза. Набух яркий желток с черной прорезью. Жуткая тварь ожила.

Кх-рх-кх-р-х.

Оторвав взгляд от картины, мужчина взглянул на сержанта. Тот со скрипом двигал стулья, закрепляя их петлями к стене – на случай шторма. Стулья повиновались беспомощно, напоминая овец для жертвоприношения.

– Так это, получается, тебя ужалила змея? – сказала женщина.

– Да… и нет, – мужчина осторожно взглянул на военного, затем наклонился вперед. – Змеи просто так не жалят.

– Тогда что, если не змея?

– Что-то еще.

– Не понимаю, что еще?

– Не важно. Всегда есть что-то еще.

Чилийка откинулась на спинку стула, скрестив руки.

– У каждого в жизни происходит свой укус, – сказал мужчина. – Когда понимаешь, что не можешь больше жить, как прежде – невозможно! Ты либо умираешь, либо встаешь на новый путь. При этом ты в обоих случаях умираешь, ясно?

Кх-рх-кх-р-х.

Закончив со стульями, сержант встал в темноту угла. Стрелка на часах медленно-медленно пересекла очередную отметку. В статической обстановке воздух потрескивает. Сквозь металлические балки и сварочные швы волнами бегает вибрация.

Женщина, освещаемая тусклой лампой:

– Как-то не по себе, – поднимает взгляд на давящий потолок, – будто мы заперты в тюрьме.

– Наш ум, вот настоящая тюрьма. Так говорит Кру.

Мужчина отпил из чашки, продолжив:

– Чистое сознание не ограничить стенами. Даже такими прочными, как эти.

– А что если оно нечистое, сознание?

– Тогда мы действительно в клетке.

Взяв салфетку, он вытер уголок губ.

– Да кто это, – спросила женщина, – Кру?

– Забудь, – быстро скомкав бумажку.

Оба замолчали, допивая остывающий чай.

* * *

Мы познакомились с Кру, когда я скитался по грязным улицам Бангкока. Та встреча на мосту перевернула все, подарив спасительную надежду.

В сущности, Кру не является именем, и дословно обозначает «мастер». Внешность Кру не укладывается в представление о том, как должен выглядеть гуру: мотоциклетный шлем, мороженое в руке и юное лицо. Личность Кру моментально очаровала меня.

Вместе мы отправились в горы. Долгое время пробирались сквозь джунгли, огибая кудрявые склоны и острые бивни обрывов, пока не встретили скривившуюся хижину. Заросли сожрали и наполовину переварили бамбуковую лачугу. Внутри обжились мохнатые пауки, развесив липкие прозрачные тюли.

Хижина опиралась на столбы, застыв горбатой многоножкой. В дюжине шагов от задней стены располагался небольшой утес, а дальше склон нырял резко в пропасть, открывая вид на шершавые горы, зелеными волнами убегающие к горизонту. Небольшой пятачок вокруг хижины казался горизонтальным, но стоило приглядеться, дух перехватило от осознания, что это – лишь точка на гигантской кривой. А мы – два муравья, букашки, ползающие по исполинской волосатой спине.

Четыре полных дня взмахами мачете мы высекали из зеленой бесформенности четкие очертания, пробивали тропинки. Укрепили хижину свежим бамбуком и веревками.

Мышцы налились пульсирующей болью, на плечах повисли чугунные доспехи. Ноги ныли от постоянного движения вверх-вниз.

Я с трудом поспевал за темпом Кру. Несмотря на маленький рост и габариты, Кру демонстрирует выносливость слона: будто невидимая сила управляет каждым совершенным взмахом.

Ночью на горы опускается морозное дыхание. Тягучий воздух обжигает легкие, вызывая кашель. Холод проникает в спальный мешок, ложится рядом, притворно и гадко, как склизкая рептилия. С приходом темноты джунгли меняются: сбрасывают дряхлую кожу, превращаясь в какую-то жуть. Отовсюду доносятся шорохи. Ветер разъяренной макакой прыгает со склона на склон, срывая ветки и листья. Орут насекомые и птицы, разбросанные по камерам пыток. А отдельные звуки, механические и барабанящие – не с этой планеты! Разум не в силах объяснить их природу, подолгу лежу с открытыми глазами. Чувство, что тебя, совершенно нормального, заперли в психушке.

Тяжело осознать, в какой реальности я оказался. Изо дня в день захлебываюсь в болоте переживаний. Сны настолько живые, что просыпаюсь со слезами. Дрожа, выбираюсь из хижины, облитый, насквозь испачканный воспоминаниями. После чашки крепкого чая эмоциональный озноб высыхает, но что-то неизлечимое продолжает зудеть весь остаток дня.

Интенсивность снов я связывал с отсутствием электричества и магнитного излучения. Затем стало ясно, что само место здесь кишит пугающими явлениями. Поэтому я бросил попытки что-либо объяснять, ведь джунгли не взаимодействуют на языке логики.

Кру говорит, что джунгли – это лужа, в которую я встал, вызвав возмущение. Потребуется время, чтобы отражение пришло в соответствие. Это место примет, но только через принятие самого себя.

Я безоговорочно доверял Кру, следуя указаниям очень добросовестно – сомнений не возникало. Как и у Кру никогда не было сомнений в своем учителе, который передавал знания подобным образом, у этой же хижины.

Утро начиналось с уборки лагеря от ржавеющих листьев. Просто невообразимо, какое количество листвы опадает за сутки. Несколько дней, и на земле стелется пышный оранжевый ковер, под которым прячутся скорпионы. В земле, в норах и под валунами обитают тысяченожки. Привычка не поднимать бесхозные камни и ветки вырабатывается очень быстро.

Первые недели я ходил в сапогах, старательно всматриваясь под ноги. Но позже понял, что пытаясь разглядеть опасность, делаю только хуже. В сумерках всегда прячется что-то, шевелятся и сгущаются тени. А кусок лианы – разве отличишь от змеи? Воображение всякий раз играло злую шутку, оживляя худшие страхи. Пришлось признать, что самым опасным существом здесь являюсь я сам.

Кру говорит, что доверие к миру начинается с доверия к себе. Теперь вот хожу босиком, и будь, что будет. Кроме того, не приходится вытряхивать обувь по утрам, проверяя, чтобы внутри не затаился тарантул. В джунглях ведь – чем проще, тем лучше. Чем меньше держишь вещей в голове, тем безопаснее.

Сны обрушились камнепадом, пробудив ударами в грудь. Приподнимаюсь, глотая воздух, вслушиваюсь в черноту ночи. Резкие порывы ветра носятся вдоль обрыва. С высоких деревьев сыпятся сухие листья, постукивая по стенам, словно коготками.

Сквозь шелест листьев послышались шаги. Кто-то бродил у хижины, приближаясь, всматриваясь в щели. И это точно не заблудшая собака, а что-то другое. Голодное, упрямо ищущее проем, чтобы просочиться внутрь.

Вздрагиваю от хруста ветки, затяжного, будто выдирают зуб. Поворачиваю голову вслед за мелькнувшей тенью. Существо замерло в тот же миг, как мои глаза устремились к нему.

На секунду появилась бредовая, но способная объяснить все мысль. Наверное, это Кру! Бродит тайком, испытывая меня. Но я так и не решился повернуть голову, чтобы убедиться, что Кру спит на своем месте.

Мысли лопнули от скрипа входной ступеньки. Что-то грузное заползло на ступеньку и надавило на дверь; до треска, пробежавшего током сквозь сухожилия.

Все снаружи затихло, и даже ветер.

Какое-то время ничего не происходило, но я чувствовал, нескончаемо долго, как что-то нечеловеческое смотрит на меня. Затем оно удалилось, оставив душу покрытую инеем.

Последующие дни меня не покидала мысль о побеге. Не проходило и часа, чтобы я не планировал удрать. Но всякий раз приходил к выводу, что не смогу предать Кру. Разве бросают того, кто поверил в тебя? Кроме того, спасаться-то некуда – джунгли и были местом, куда я убежал.

Давление прошлого испытывает тот, кто слишком серьезно себя воспринимает. Фразы Кру были окутаны дымкой и с трудом влезали в мою треугольную голову. Между тем, внутренний посыл всегда чувствовался, вдохновляя меня.

Время от времени я задавался вопросом, что привело меня в этот ад.

Еще недавно я стоял на маленькой, но оживленной улице Бангкока. Смотрел с моста на коричневую воду, дурно пахнущую, и, наверняка, полную пиявок. Вдоль берега скопился слой мусора. В душе сосало – я был обескровлен и мертв.

Вдруг из воды вынырнула узкая чешуйчатая морда. Она двинулась к берегу, при этом тела не было видно, и казалось, что морда плавает сама по себе. Вскоре на сушу выползло хвостатое существо, перебирая мокрыми лапами. Размером оно было с крокодила, только шея узкая, а морда вытянутая, как у муравьеда. Рептилия повернула голову боком, глядя на меня одним глазом. Из закрытой пасти выскользнул узкий язык – черный и раздвоенный на конце. Стало не по себе. Я перегнулся через перила, и меня стошнило. Воздуха не хватало. Слезы обволокли глаза, а из открытого рта тянулись слюни.

В этот момент тонкая рука протянула салфетку. Подняв глаза, я увидел размытый силуэт в белом.

– В тебе плачет маленький мальчик, – послышался голос.

Я разозлился и не взял салфетку. Между тем, слова про мальчика затронули что-то внутри меня.

– Я потерял все, – говорю.

– Еще нет, – прозвучал ответ. – Ведь ты по-прежнему цепляешься за что-то.

Мне захотелось возразить, но язык не слушался. Окончательно расклеившись, я мямлил словно беззубый. Пока снова не поймал на себе тот глубокий взгляд – азиатские глаза терпеливо изучали дурачка-иностранца. Мне стало стыдно за свое поведение, я выхватил салфетку и отвернулся, судорожно обтирая горящие щеки.

– Ты запутан, – мягко коснувшись моего плеча. – Тебя надо распутать.

Я стоял, не решаясь повернуться, уставившись на мутную жижу цвета гнилой древесины.

– Помоги, – сказал я, не в состоянии поверить, что произношу это.

Ящерица на другом берегу рванулась с места и, заскользив брюхом, скрылась в воде. Тогда я еще не знал, что в канавах и канализации Бангкока обитают сотни гигантских варанов.