Первые из индиго

© Вероника Тутенко, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПЕДАГОГ О РОМАНЕ

Для меня как для педагога эта книга представляет большой интерес. Я прочитала её на одном дыхании. То, над чем я задумывалась раньше, я нашла в ней в утончённой, интересной интерпретации. То, что я ещё не успела объяснить своим ученикам, я непременно объясню, пользуясь текстом книги, её неповторимым, красивым языком. Например, как можно бережнее относиться к миру мыслей, уметь желать блага своим обидчикам, понимать, сколь дорого стоит обман, учиться у дельфинов доброте, тонко чувствовать грань между добром и злом, осознавать, что притворство и несправедливость – главные враги не только людей-индиго, а всех людей вообще, что белой зависти быть не может, что, мстя другим, мстишь себе, что необходимо учиться отличать истинную радость от наслаждения и так далее.

Очень глубоко и тонко раскрыта психология детей – индиго, которые не принадлежат только этому миру. Они своими корнями погружены в иные миры и являются камертоном, по которому все другие люди могут сверять частоты своих помыслов.

А о школе, в которой живут и учатся эти дети, мечтали и мечтают многие лучшие учителя мира; о школе, в которой царят Любовь, Талант, Добро, Чуткость, Отзывчивость, Равенство в отношениях детей и взрослых: грань Учитель-Ученик полностью стёрта, нет возрастных рамок, нет намёка на психологическое давление. Главный обучающий принцип этой школы «Я люблю». Что может быть прекраснее?

Елена Дмитриевна Иванникова, учитель иностранного языка, отличник народного просвещения

«Кентавры бежали по мокрому лугу и издалека показались мне несимпатичными, но с этим надлежало мириться: всё-таки они были проводниками между мирами.

Нет, обычных лошадей я, конечно же, люблю, но никогда не думал, что мне придётся иметь дело с их человекообразным подобием, а тут ещё этот дождь.

Я сначала смотрел на него из окна и не помню, как вышел на улицу, хотя вроде бы был и не в том состоянии, когда наутро вместо «доброе утро» бормочут коллегам «утро туманное».

Туман, кстати, был, и довольно густой, а дождь уже кончился, НО повторяю: я был абсолютно трезв, когда оказался на том лугу недалеко от моего дома. И я уже знал, кто откроет мне истину…

Каково же было моё удивление, когда я узнал, что Великий Гуру сам хочет познакомиться со мной, и спросил у нашего общего знакомого господина И., не устроит ли он нам встречу в его доме.

Можно только представить себе, какие я испытывал чувства накануне этого знаменательного дня, сколько переволновался и передумал, не разочаруется ли Гуру. Мысль об обратном не приходила мне в голову.

Собственно говоря, я вообще никогда не разочаровываюсь в людях по одной простой причине – я принимаю их априори, не ожидая ничего сверх.

Представлять заранее людей – одно из самых глупых занятий, которые только можно себе представить, потому что сто и один процент – они окажутся хотя бы чуть-чуть не такими.

Однако одно я знал наверняка: Гуру известно то, что скрыто от других.

Вот тогда-то я и поинтересовался у господина И., кто были те кентавры, и, загадочно помолчав, он ответил: «Проводники».

Чуть позже выяснилось, проводники между мирами – такова суть кентавров».

Ещё пару месяцев назад, увидев эти дневниковые записи, сделанные рукой одного весьма уважаемого мною человека, я и сама решила бы, что это полный бред, ведь тогда я даже не подозревала, что… Впрочем, меньше всего на свете я думала тогда о кентаврах…

Глава 1
О чём не скажет Эхо?

В среду после обеда Чевычелов, как обычно, пришёл некстати.

Приходить некстати – его особый поистине феноменальный дар. Хотя сам Чевычелов считает, что у него масса других феноменальных способностей. Писать гениальные репортажи, например.

Чаще всего Чевычелов наведывается в редакцию «Криминальной хроники» в понедельник вечером, то есть в самое неудобное время, какое только можно придумать – разгар «газетного дня». Но на прошлой неделе, как раз в понедельник вечером, главный редактор Константин Балоцкий весьма недвусмысленно дал Чевычелову понять, что будет гораздо лучше, если он выберет какой-нибудь другой день для визитов. Чевычелов выбрал среду. Если верить статистике, именно в этот день люди чаще всего ссорятся. Вот и сейчас по телефону один ненормальный директор филиала компании сотовой связи заявил, что не будет давать «жёлтой прессе» никаких комментариев, тем более, по телефону, но потом всё-таки милостиво разрешил «подъехать в течение получаса, если интервью не отнимет много времени». Так что имело смысл поторопиться.

Но Чевычелову, по всей видимости, спешить некуда, и он, явно, был настроен на долгую беседу. С отсутствующим видом зачем-то схватил с моего стола мой же блокнот и, повертев его в руках, положил обратно.

– Трудно сегодня журналистам, – вздохнул Чевычелов и уселся напротив. – В «Регионе» триста рублей за материал заплатили.

Пришлось посочувствовать, хотя и вышло не вполне искренне. Учитель биологии по образованию, а по статусу вот уже почти год безработный, Чевычелов зачем-то вдруг ударился в журналистику, ходит по всем редакциям, приносит какие-то заметки, из которых публикуют в лучшем случае только пятую часть и то в урезанном виде.

– Инга Николаевна, как там мой материал? – высокий голос Чевычелова стал вдруг капризным и даже обиженным.

По возможности коротко я объяснила, что материал, который он громко заявил как «компромат на Колесниковых», не подходит нам по формату. «Компроматом» оказались пространные рассуждения о том, что раньше служить в армии было почётной обязанностью, а сейчас такие молодые люди, как сын директора макаронной фабрики, который вот уже семь лет успешно «косит» от армии, напрочь забыли о своём гражданском долге.

Чевычелов, однако, не собирался так быстро сдаваться.

– Может быть, мне подать фактуру в другом ракурсе? Надо же поднимать в прессе проблемы нашей армии!

В итоге ещё пять минут пришлось объяснять, что история сама по себе мало интересна для того, чтобы быть опубликованной отдельной статьёй. Разобиженный, Чевычелов тут же извлёк из старомодного саквояжа и положил передо мной кипу бумаг, перехваченных скрепкой внушительных размеров.

– Вот тут у меня в запасе есть ещё кое-что…

Выяснять, что это, о чём и зачем, времени уже не было, и, торопливо кивнув, я стрелой вылетела из редакции, мысленно ругая сорокалетнего внештатного автора за занудство. Как бы то ни было, именно от Чевычелова я впервые услышала о Генерале…

В компании сотовой связи меня разозлили ещё больше. Вместо комментариев по существу занятой директор, не особенно стараясь быть тактичным, объяснил мне, что, в сущности, проблема, которую мне вздумалось поднимать, вовсе не проблема, а истерика сумасбродного абонента. Но на самом деле, проблема, конечно, есть, а сумасбродная клиентка – моя хорошая знакомая, если не сказать больше – друг семьи. Инночка, конечно, дама весьма сумасбродная. Кто бы в этом сомневался! Пожалуй, только сама Инночка, которая добрых четыре десятка лет ищет гармонию, и всё никак не найдёт. А вот с дистрибуцией у неё получается гораздо лучше. Инночка весьма успешно реализует среди своих знакомых помаду, духи и т. д. и т. п., а параллельно ещё проводит какие-то соцопросы, типа: «Какие сорта кошачьего корма предпочитает ваш любимец?». Имеется в виду, конечно, четвероногий.

Суть конфликта заключалось в следующем. Инна заплатила три тысячи сразу, с тем, чтобы целый месяц звонить по мобильнику сколько угодно, то есть проводить соцопросы. Но неожиданно её отключили. Как оказалось, причём совершенно неожиданно для Инны, трепаться по мобильнику в течение месяца можно было сколько душе угодно, но только… не вести деловые переговоры. И самое интересное, Инна ведь сразу по-честному сказала, с какой целью хочет воспользоваться этой услугой. В общем, беспредел. А тут ещё Чевычелов, терпеливо ожидавший меня в редакции…

– Инна Николаевна, я вот тут подумал… – (Оказывается, всё это время он что-то замышлял). – Не написать ли мне о жизни в деревнях?

…И странно, как они узнали, что Инна, действительно, ведёт деловые разговоры, если соцопросы вообще можно отнести к таковым. Неужели прослушивают?..

– Нет, это не в нашу газету. Вы же знаете, наша специфика – криминал.

Отвязаться от Чевычелова не так-то просто. У Светки, бывшего замредактора, получилось бы в два счёта. Но Светка в декрете. Две недели назад родила мальчика – три восемьсот. Богатырь! И вот теперь, пока она не выйдет из декрета, мне приходится подписывать разные бумаги и вести деловые переговоры, причем, не по мобильнику, а tet – a – tet, что напрягает ещё больше, с такими вот занудами! Наш ответственный секретарь Новиков, конечно, умирает от зависти, такой уж у него характер. Пообщался бы денёк с Чевычеловым, стал бы реальнее смотреть на вещи. А так бесполезно доказывать, да и не надо.

– Сразу видно, вы родились в городе… – с сожалением произнес Чевычелов. – А я, знаете ли, в деревне…

– Я тоже в деревне…

Светка бы, точно, не допустила подобной глупости. Завязать разговор с Чевычеловым, значит, можно даже не надеться, что удастся развязать его в ближайшие, в лучшем случае, полчаса.

– Все великие люди родились в деревне, Ломоносов, Есенин… – глубокомысленно продолжал Чевычелов.

За нависшим многоточием, по всей видимости, должны были следовать наши с ним имена, пока ещё, правда, не вписанные в историю крупными золотыми буквами.

– Да… – с этим трудно было не согласиться.

А родилась я в деревне, можно сказать, по чистой случайности. Папа, инженер по образованию, после института попал по распределению (была тогда такая напасть) в Воркуту. А зимой там такой мороз, что беременная мама осталась пережидать холода в Брянской области. Там-то я и родилась.

Маму спросили в роддоме: «Что писать? Воркута или Волжино?». Мама подумала и решила: «Пусть будет всё по – честному. Волжино значит Волжино».

Но это так, небольшое лирическое отступление, которое к Генералу прямого отношения не имеет.

Чевычелов же родился в деревне вполне закономерно. Там жили его родители, его бабушки и дедушки.

– У нас вот деревня была – сорок домов, – вздохнул Чевычелов. – Теперь только один дом остался, с огородом и садом. Какой там сейчас белый налив!

При всей моей любви к белому наливу меня гораздо больше интересовала компания сотовой связи, кинувшая Инночку. Поэтому я принялась ритмично стучать по клавишам.

Однако Чевычелов не понимает таких тонких намёков.

– Хотите, напишем о заброшенных деревнях в соавторстве? – предложил Чевычелов воодушевлённо и неожиданно таинственно.

Ничего не скажешь, приятная перспектива – день в заброшенной деревне с занудой, да еще и страдающим манией величия! Если бы хотя бы он не проявлял ко мне интерес, как к женщине. И ему совершенно плевать на непробиваемую невидимую стену, которую, высокопарно выражаясь, я возвела между нами.

– Нас не интересует эта тема, – повторила я, на этот раз подчёркнуто холодно, но Чевычелов посмотрел на меня так, как будто я нанесла ему смертельный удар в спину, так что, тяжко вздохнув, мне пришлось добавить. – Но если только вы напишите о самогонщиках… Ну там, может быть, привлекли кого-то к ответственности. Или, наоборот, в деревне в каждом доме самогонный аппарат, и никому дела до этого нет.

– У нас и гнать самогон некому, – задумался Чевычелов. Видимо, под словом, «деревни» он понимал одну-единственную, ту, в которой родился. – Один Генерал в деревне остался…

– Генерал? – слово «генерал» прозвучало так неожиданно, что я оторвалась от компьютера. – Это прозвище?

Моя реакция подействовала на Чевычелова ободряюще.

– Прозвище, – закивал он головой, и прежде, чем я успела спросить, почему его так прозвали, предупредил мой вопрос. – Не знаю даже, почему его так прозвали. Сколько помню, «генерал» да «генерал».

– Интересно… – Чевычелову всё-таки удалось разбудить моё профессиональное любопытство… – А почему он остался в деревне?

– Этого я не знаю… Деревня тем и известна, что живёт в ней испокон веков генерал, не то настоящий, не то какой-то преступник… А кто, зачем, откуда – Чевычелов развёл руками.

Непостижимым образом старые деревни всегда влекли меня, как будто здесь и только здесь можно было ухватить за хвост комету-прошлое, чтобы все убедились, она хорошее предзнаменование уже хотя бы потому, что, высоко летая, стремится к земле и безудержно, бесстыдно красива.

Наверное, поэтому мне нравится бывать в гостях у Леночки – Елены Дмитриевны Иваненко, нашего бывшего штатного переводчика. Да-да! У нас была и такая должность!

Говорят, вещи, всё, что нас окружает – продолжение нас самих.

Поэтому я люблю бывать у Леночки в гостях. Нет, «люблю» не значит «часто бываю». Наоборот. Если бы я была у неё часто, это как пить каждый день розовое шампанское. Надоест или просто сопьёшься.

Праздник каждый день – уже не праздник, а «день сурка». А будни в таком случае становятся чем-то необычным, а значит, желанным, Праздником.

Точно также и с Леночкой.

Она – уникальный человек и даже явление. И особая гордость Балоцкого. Колонка «В мире» была у нас, что называется, из первых уст, – с зарубежных сайтов и блогов. Лена знает английский, немецкий и французский, а в молодости работала переводчицей в Германии, вернее, правильнее будет сказать так «в пору первой молодости», потому что в пятьдесят четыре задора у Леночки, как у двадцати четырёхлетней.

Странное слово «задор», но выражает почему-то больше, чем просто «энергия». Энергия и что-то ещё.

В Берлине Лена вышла замуж за немца, а через год развелась, но вскоре в её честь снова звучал Мендельсон. Её новый супруг был также арийских кровей. И также их семейная лодка обо что-то разбилась.

Но к тому времени развёлся директор того самого издательства, где Лена работала переводчицей, и сделал ей предложение, но она отказала и неожиданно для всех своих коллег вместе со своими двумя дочерьми вернулась в Россию, в родное село Малые Зори.

Чем был вызван тот порыв, она и сама до сих пор не может понять.

Впрочем, ни о чём не жалеет. А вот мне, признаться, жаль, что Лена забросила в последнее время нашу колонку, тем более, что Балоцкий говорит, это потому, что я не умею про-дук-тив-но работать с людьми. А уж что он сказал о нашем с Чевычеловым будущем сенсационном журналистском расследовании, не хочется лишний раз вспоминать…

Да, если где-то есть двумерный мир, то я знаю, где он встречается с нашим. Я видела его застывший полёт.

«Как же там летать, если есть только плоскость, и нет высоты?» – спросите вы, и были бы правы, но этот мир по вертикали. Можно только до бесконечности вверх. Или вниз. Но с крыльями вниз невозможно.

Нет, это не ангелы. Люди.

Такими их рисует младшая дочка Леночки Анжела.

Их так много, что, кажется, слышится шелест крыльев, и тиканье настенных часов становится неуместным.

У людей-ангелов нет, пожалуй, и пола, хотя одни чуть более женственны, а другие чуть более мужественны.

На одних рисунках и картинах крылья белые, птичьи, на других – многоцветные огромные узорчатые крылья бабочек.

А на большом вертикальном портрете у старинного пианино – с бабочковыми крыльями изображена сама Елена.

– Тоже дочь нарисовала? – замерла я перед ним, увидев это чудо в первый раз.

– Нет, папа. Тоже был художник и тоже изображал крылатых людей, но из всех его работ сохранилась только эта, – она показала на привлекший моё внимание портрет. – И эта, – перевела взгляд на меньшую по размеру, но не менее восхитительную картину, на которой из-за облака виднелась большая стая, в которой вперемешку красивые люди и разноцветные птицы, каких и нет в природе на земле, летели все вместе навстречу солнцу.

Нет, это мир по диагонали.

Отец Лены был директором художественного училища, расположенного в близлежащем старинном городке.

Ученики его боготворили, а один из них даже написал его портрет – единственная картина в квартире Лены, на которой нет крыльев, но, наверное, за спиной они есть, просто не видны.

Но о них легко догадаться, вглядываясь в пристальный и удивительно при этом добрый прищур из-под очков и мягкую улыбку мужественного и необыкновенно благородного лица.

Благородство это проступает и во всём облике Лены, и вместе с тем – такая искренность и лёгкость, что безо всякого зазрения совести я перешла с ней на «ты», не взирая на то, что нас с ней разделяют двадцать пять лет…

Итак, мы с Чевычеловым отправились-таки за город на его раритетном «Москвиче». Не могу сказать, чтобы я уж очень жалела об этом, хотя, не скрою, Чевычелов вызывает у меня не то, чтобы сильное, но всё-таки раздражение. Может быть, потому что он готов хоть сей момент на мне жениться, хоть и не говорит об этом прямо, а с Максом не всё так просто.

Начав их сопоставлять, я и вовсе почувствовала стойкое, как запах дорогих или очень дешёвых духов, отвращение, тем более, что мой назойливый спутник начал вдруг рассуждать, что в целях экономии мы могли бы снять один номер в районной гостинице на двоих.

– Только не подумайте ничего такого, Инга Николаевна, – добавил он с препротивнейшей суетливостью, от которой меня и вовсе затошнило, и только чудом удалось сохранить маску спокойствия на лице.

– Не беспокойтесь, простите, как ваше отчество… Станислав Алексеевич, о вас никто плохого не подумает, к тому же за меня всё равно платит редакция…

– Извините, – рассеянно пробормотал Станислав Алексеевич.

Да, наверное, я становлюсь немного стервой, хотя сейчас принято навешивать стервозность, как лейбл, на любую привлекательную девушку или женщину, если она независима, знает себе цену и умеет поставить на место наглеца. Если к тому же она имеет хоть какой-то более-менее весомый статус в обществе и при этом умна и талантлива, никому по сути вообще нет дела, что «стерва», если всмотреться в глубину, значит «мёртвая», а она – живая душа, которая хочет чувствовать и быть понятой.

– Мне кажется, генерал там живёт неспроста, – продолжал Чевычелов нести несусветную чушь. – Я там как-то видел сам людей с рамками. Скорее всего, там находятся залежи полезных ископаемых, Мы… вы могли бы найти спонсоров, мы их добудем, а доходы поделим поровну.

Я окончательно убедилась, что связалась с сумасшедшим, и, если начать возражать, конца обсуждению проекта не будет.

– Но как же… – подыграла я. – Спонсоров искать буду я, а доход, значит, поровну?

– Вы можете взять бОльшую часть, – милостиво согласился Чевычелов, надеясь, видимо, на мою совесть, – на своё усмотрение.

– Но спонсоры… Когда они узнают, где золотое дно, они ведь могут обойтись и без нас и не отдать нам нашу долю.

– Да, могут и кинуть, – согласился Чевычелов и, к огромному моему облегчению, раздумывал о чём-то до тех пор, пока райцентр не остался позади, открыв нашим взглядам сначала поля подсолнухов, а потом ещё большее чудо – сбившихся посреди другого, заброшенного, поля, белых цапель.

– Они прилетели с Украины, – со знанием дела определил Чевычелов.

– А вы откуда знаете?

– Я, знаете ли, Инга Николаевна, как-никак по образованию учитель биологии и географии.

– Интересные науки, – похвалила я искренне, так как комплимент относился к субстанциям, непосредственного отношения к моему вынужденному спутнику не имеющим.

Явление цапель было настолько прекрасным и неожиданным, что походило на видение, и чтобы впоследствии убедиться, что это не так, я схватилась за фотоаппарат.

– Вы хотите разместить это фото в газете? – нахмурился Чевычелов.

– Да. А что? – насторожилась я.

– Но могут приехать браконьеры, и вот эта красота, – обвёл белых птиц обеспокоенным взглядом, – станет чучелами.

– Да, Вы правы…

– Они танцуют, – закатил глаза Чевычелов. – Наверное, ему, и правда, слышалась музыка.

О таких говорят, «не от мира сего», но я-то от этого мира, и мне хотелось поскорее закончить репортаж. Но, конечно, слишком спешить было тоже ни к чему, когда вокруг обступал, уж простите за пафос, близкий неведомый мир.

– Хотите верьте, Инга Николаевна, хотите – нет, но это место принесёт нам однажды богатство, – продолжал Чевычелов. —Здесь никто иной, как Соловей-Разбойник промышлял, дорогу к Киеву честным людям преграждал, – заговорил по-былинному.

– А вы откуда знаете?

– Хм!.. – с превосходством взглянул на меня. —

…у той ли-то у Грязи-то у Чёрноей,

да у той ли у берёзы, у покляпыя,

да у той ли у речки у Смородины,

у того креста у Леванидова

сидит Соловей Разбойник

Одихмантьев сын.

Вот здесь он и сидел, – показал на старый дуб с большим дуплом у тропы, по которой мы шли к дому таинственного Генерала.

– Может быть, и в том доме живёт Соловей Разбойник, скрываясь за прозвищем Генерал?

– Неужели вы не знаете, что здесь раньше было славяно-русское поселение? – проигнорировал мою колкость Чевычелов.

Я, действительно, что-то слышала об этом, впрочем, не вдавалась в подробности.

Заброшенный яблоневый сад, где уже наливался солнцем белый налив¸ плавно переходил в дубраву, начинающуюся в огромном овраге, который издали можно было принять за пропасть, но не за бездну, а этакий подземный лес, который тянется кронами в наземный мир и даже к небу. А, может, звёзды и сами с присущим им любопытством заглядывают в поросший дубами овраг, как в колодцы, хоть и не могут усилить, отражаясь, мерцание.

– Пришли, Инга Николаевна, – гордо показал Чевычелов на грядки с капустой, тянувшиеся к старенькому одноэтажному дому, как будто посадил их сам.

– Здесь, явно, кто-то живёт, – озвучила я то, что было итак очевидно, хотя отсутствие в доме дверей и стёкол в окнах утверждало обратное.

Правда, внутри в одной из комнат обнаружился совсем ещё новый диванчик с красной обивкой и пожелтевший рисунок, сделанный, по-видимому, чёрными чернилами, в простой деревянной рамке, изображавший в гордый профиль даму в шляпе и с веером.

Больше никаких примет жизни, кроме пустых вскрытых консервных банок, мы с Чевычеловым не нашли.

– Интересно, кто эта дама? – заинтересовался вдруг он, хотя лицо не было чётко прорисовано, видимо, художник писал портрет не с натуры, да и был, скорее, любителем, но Чевычелову хотелось играть в детектива. – Может, жена… Но значит, она жила не здесь, иначе все бы знали о ней… Н-да, не слишком подходящий интерьер для генерала. Скорее, беглый заключённый…

Я промолчала в ответ, и в этой тишине отчётливо хрустнула ветка.

– Тссс! – зашипел мой спутник, хотя в этом не было надобности, и, крадучись, направился к двери.

Я последовала за ним.

– Яблоко упало, – разочарованно поднял Чевычелов спелый плод – настоящее наливное яблочко, только блюдечка с золотой каёмочкой не хватало. – Но вы ведь тоже слышали шаги?

– Кажется, да, – пришлось мне признаться.

– Конечно! – надкусил яблоко Чевычелов. – Он увидел нас и убежал. И больше никогда не вернётся!

Мне пришлось успокаивать паникёра, что кем бы ни был Генерал, в любом случае и прозвища случайно не дают, и заслужил он его, точно, не за трусость.

– Будем надеяться, – согласился Чевычелов.

Когда мы покидали странный дом, снаружи было так же безмятежно, и хотелось потревожить эту подозрительную тишину.

– Эй! Есть здесь кто-нибудь?!

– Кто-нибудь, кто-нибудь, кто-нибудь… – ответило моим голосом Лесное Эхо.

– Тише, тише, Инга Николаевна, – забеспокоился Чевычелов. – Не вспугнёте его…

– Кого его? Генерала?

– Нет, эхо. Оно здесь особое, живое. Вы разве не слышите сами? Оно отвечает тем же голосом, но с другими интонациями.

– Эй, Эхо! Ты, правда, живое? – крикнула я ещё громче.

– Правда живое… живое… живое…

Рядом в овраге хрустнули ветки, и к дому вышел, нет, не Генерал, а оленёнок. Взглянул на нас и убежал обратно в лес.

– Вот это да! Здесь ещё и олени живут!

– Говорю вам, это удивительное место, Инга Николаевна… Не будем беспокоить красоту. Пока мы здесь, Генерал всё равно не вернётся, если не хочет, чтобы его рассекретили… Лучше нагрянуть завтра.

По пути в гостиницу мы остановились у реки. Завидев вдали молодых людей с биолокационными рамками и лопатами, Чевычелов покрылся красными пятнами и закричал, что неизвестные воруют наши ископаемые на том самом месте, в общем, вы помните… Да, такой комичный персонаж, иначе не скажешь, ведь я собираюсь писать об этом, пожалуй, роман, попался мне в спутники.

Вернее, попалась я…

А лопатами орудовали археологи – студенты истфака, и интересовали их отнюдь не виртуальные миллионы, а вполне реальное городище. Под толщей земли уже вырисовывались скалообразные изгибы-очертания древней крепости.

Узнав, что мы из газеты, ребята сразу же отложили лопаты. Только двое загорелых парней с сосредоточенным видом продолжали копать.

– Видите, браслет – стеклянный, – показал один из них, высокий в бандане, находку. – Такие носили в городах. Значит, здесь было городское поселение.

– А правда, что где-то здесь жил Соловей Разбойник? – спросила самого старшего в группе, оказавшегося, как я и предполагала, их руководителем – рыжеволосого худощавого молодого мужчину по имени Андрей Иванович.

– Не знаю, в сказки я не верю, – вздохнул он глубокомысленно, – хотя иногда мне и кажется, что прошлое – время сказок. Наверное, был и Соловей Разбойник на Руси и, скорее всего, не один. Может, был такой и здесь. Во всяком случае, в этих местах нашли уже четыре клада. Самый большой – сундук обрезанных в кружок арабских диархем – думаю, они были спрятаны славянами в конце десятого века. Несколько монет осталось в местном музее старины, останется время – загляните. Не пожалеете!

– А вы живёте прямо здесь, в палатках? – полюбопытствовал Чевычелов.

Вдали у импровизированного временного городка что-то готовили на костре две девушки – одна с двумя длинными косами, другая – с кудрями, спускающимися по пояснице. Если бы не обрезанные джинсы на обеих, можно было бы подумать, здесь снимают фильм о Древней Руси.

– Здесь и живём, – подтвердил Андрей Иванович.

– А почему не в домах, ведь вокруг много опустевших деревень? – перевела я разговор на волновавшую меня тему. – Мы сейчас были в одной, там вообще только один дом, хотя, говорят, и наведывается туда некто по прозвищу Генерал.

– Призрак Генерала туда наведывается, – совершенно серьёзно ответил не верящий в сказки Андрей Иванович.

– Но как же… в Соловья Разбойника вы не верите, а в призрак какого-то там генерала… – растерялась я.

– Не какого-то, а самого настоящего генерала девятнадцатого века, – продолжал убеждать Андрей Иванович.

– Почему вы так уверены? – вставил своё веское слово Чевычелов.

– Потому что видел сам. Два дня назад. Перед рассветом. Слышу сквозь сон, как хрустнула ветка, открыл глаза и вижу – со стороны того дома мимо нас идёт генерал.

– Так вот же, генерал, а не призрак! – поймал его на слове Чевычелов.

– Действительно, – растянул губы в саркастической улыбке Андрей Иванович. – Каждую ночь по старинным дорогам расхаживают генералы в николаевских шинелях…

Прикоснуться к прошлому – не просто метафора, у него есть запах, цвет и даже вкус. Послевкусие.

А будущее для одних – предвкушение, а для других – ожидание, смешанное в той или иной пропорции со страхом.

Настоящее отфильтровывает материю, оставляет память, пока не кончится даже будущее, и мы все не вернёмся в безвременье, где нас давно уже ждут.

А пока люди инстинктивно продолжают цепляться за прошлое, складируя его в музеях…

Музей старины закрывался рано, в пять, но до обозначенного часа мы успели, а специально для нас, вернее, для Чевычелова, закрытие отсрочили на неопределённое время.

Директором музея и экскурсоводом в одном лице оказалась заведующая местной библиотеки – Татьяна Петровна, приветливая пожилая женщина с огоньком в глазах и даже неким фанатизмом, без которого в глубинке не только не создашь что-то дельное, а захандришь, запьёшь и пропадёшь.

Чевычелов показал себя в музее знатоком старинной утвари, даже рушников, хотя вышивать – женское занятие. Впрочем, в Швеции, например, был король-рукодельник Густав V, искусно вышивавший крестиком. Но где Чевычелов и где король?

– Домотканые ковры 19 века, – вдохновенно ощупывал экспонаты Чевычелов с таким видом, как будто обнаружил подлинную голову Ники Самофракийской. – Чёрно-красный узор, характерные петушки и бутоны. Такие ковры ткали на юге губернии.

– Какие у вас глубокие познания! – искренне восхитилась Татьяна Петровна. – Да, ткали вот на таких станках.

Она чинно подвела нас к следующему экспонату.

– А вы сами ткать умеете? – живо заинтересовался Чевычелов.

– Признаться, нет, – растерялась от неожиданного вопроса женщина. – Вот бабушка моя ткала, и прабабушка – жалко, ковров тех не сохранилось.

– А нитки у вас есть? – продолжал удивлять Чевычелов.

– Здесь, наверное, нет, но я могу принести из дома, я здесь живу недалеко. Как раз и чаю попьём…

За чаем выяснилось, что ткать Чевычелова научила мама-рукодельница, а по образованию – историк.

– Значит, случайно к нам в музей заглянули? – недоверчиво вдруг взглянул на Чевычелова муж Татьяны Петровны, за что получил строгий взгляд супруги.

– Не обращайте внимания, – махнула рукой. – Миша у меня ревнивый. Пойду за нитками…

– Случайно, – ответил Чевычелов.

– А то, я думал, вы специально в наш музей из города приехали, – раздул красноватые щёки.

– А что, часто приезжают СПЕЦИАЛЬНО из города? – встала я незаметно на защиту Чевычелова.

– Представьте себе, не часто, но приезжают и СПЕЦИАЛЬНО! – загадочно и уже более миролюбиво ответил Михаил (представился он без отчества).

– Просто посмотреть или что-то конкретное интересует? – поспешила я уточнить.

– Спрашивали письма или бумаги, документы там какие-нибудь из того дома, где вы были недавно…

– Откуда вы знаете? – удивилась я.

– Молва донесла. У нас она быстро всё доносит. Вот только я бы вам возвращаться в тот дом не советовал. Я и ребятам тем, что приезжали, сказал то же самое. Нехорошая слава ходит о том доме. Говорят, бродит там приведение…

– Выдумки всё это, – насторожился Чевычелов.

– Никакие не выдумки. Призрак Генерала.

– Так здесь жил генерал? – стало слегка жутковато и мне.

– Жил, говорят, но откуда, зачем, почему – толком никому не известно. Бежал, говорят, от кого-то. С местными ни с кем не общался, так затворником и жил. Думали даже сначала, монах-отшельник. И писем никаких не оставил. И документов. Зря искали студенты! А уж удирали они отсюда, аж пятки сверкали, когда генерала ночью увидели. На следующий же день и уехали!

– Нет никакого призрака! – упрямо пискнул Чевычелов.

– Есть! – ударил по столу Михаил. – Сам видел, как он шёл из дома по дороге, освещённой луной. Бррр! Аж мурашки по коже! А в другой раз —почти на том же месте, только утром – кони с головами людей! Может, водочки, ребята, а то чай, да чай?..