Портрет неидеального мужчины

Пролог

Если бы кто-либо когда-либо сказал Петру, что собственную смерть он встретит нигде иначе, как в долине смерти, он бы посчитал эти слова чьей-то не самой остроумной шуткой. Но сегодня, поздним декабрьским вечером, на палубе неновой уже яхты «Першинг», – которая, впрочем, и сейчас была способна развить скорость до сорока пяти узлов, – сегодня Петр как никогда ясно осознавал, что его конец близок. И это уже не шутки.

До Ниды, старинного рыбацкого поселка на краю знаменитой Куршской косы, многочисленные туристы добирались двумя видами транспорта: паромом из Клайпеды до Смилтене, еще одного крохотного городка, примерно за один евро, а оттуда уже автобусом – правда, не по такой демократичной цене. Выживала деревушка преимущественно за счет туризма. Почему? Инфраструктура в селении была далеко не богатой, хоть и развитой как для туристической Мекки. Найти в Ниде дом хотя бы на несколько дней, особенно в последнее время, трудная задача в связи с официальным запретом властей на застройку новых территорий. Секрет крылся не только в Куршской косе. Ее уникальный ландшафт состоял из обильных лесных массивов, заключенных в горячее кольцо настоящих пустынь, которые, в свою очередь, омывались Балтийским морем и Куршским заливом. Тревожный морской климат сколотил из обжигающего песка причудливые дюны; в пятнадцатом веке движение этих дюн уничтожило Ниду, после чего деревеньку пришлось возводить заново.

Дюны завораживали людей. Умиротворенные, как тишина, и беспокойные, как прибой, они неумолимо манили к себе.

Петр разглядывал дюны с верхней палубы яхты, и ему казалось, что они двигаются просто на его глазах, несмотря на то, что мотор «Першинга» давно молчал, и то, что волны вечернего прибоя ударялись о борт почти бесшумно. Среди плоскогорья дюн густыми сумерками чернела долина – широкая, полная выжженного песка, в котором увязли на вечность поодинокие кусты и колючки. В этой долине, располагавшейся между дюнами Скландитою, – самой высокой, свыше шестидесяти метров, – и Парнидис, в конце девятнадцатого века в ходе франко-прусской войны был разбит лагерь для военнопленных. Немцы использовали французских заложников в качестве рабсилы – для озеленения косы, принадлежавшей тогда Пруссии. Пленников заселяли в бараки тысячами; чудовищные условия жизни, адский труд, неласковый климат моря приводили к истощению и эпидемиям. По свидетельствам немногих очевидцев, бедных солдат хоронили там же, в долине. Последними, кто мог это подтвердить или опровергнуть, были дюны. Но они молчали. Молчали, храня завет соли.

Петр спустился в мастер-каюту. У него было не так много времени. Возможно, пара катеров, отправившихся из Клайпеды, уже вовсю режут тихие воды залива. Он ждал раската их моторов, как ждет хлопок выстрела бегун на стартовой отметке.

Завет соли – Петр знал его. Он обрек его жизнь в тот миг, когда Петр ничего не подозревал, хотя и Любомирас предупредил его:

– Тайна завета соли – царство соучастия в красоте. Потому они утаили секреты соленой рыбы для окормления праведника в будущие времена… Тебе не нужно этого понимать. Счастлив тот, кто это понимает.

Когда Петр понял, что говорил ему Любомирас, было поздно. Он уже заложил себя и остаток своей жизни дьяволу. Он должен был это уяснить – Любомирас никогда не отпускал тех людей, которые ему служили. Петр не просто работал на него, он многое знал. Знал гораздо больше, чем его приспешники. А тихий человек для Любомираса – значит мертвый.

Он достанет тебя. Откуда угодно. Но не убьет.

В каюте владельца яхты стояла полутьма. Электричества не было, но фитили звезд мерцали по-летнему, освещая удивительную природу вокруг, невозмутимую гладь залива и обе палубы «Першинга». На нижней палубе этого мерцания было не так много. Роскошная, пусть и подпорченная во время драки обстановка мастер-каюты окрасилась в графитовый цвет, только турецкий ковер бежевого цвета с кофейным орнаментом почернел. Посреди этого ковра лежал неподвижно мужчина, одетый в рубашку и грязные штаны. Какие-то секунды Петр смотрел на блестящую рукоять ножа, который торчал из груди этого человека.

– Он достанет тебя. Откуда угодно. Но не убьет, – хрипел он, умирая в ногах у Петра десять минут назад. – Ты будешь жить. Но тебе не захочется. Жить не захочется…

Петр смотрел на человека, которого убил всего десять минут назад. Тогда, в тот миг, его голова от мыслей готова была взорваться. Сейчас он думал лишь об одном. Он не смог попрощаться с Кристиной.

Он присел на корточки и обыскал карманы одежды убитого, надеясь отыскать бумагу и ручку. В нагрудном кармане холщовой рубашки нашлась записная книжка. Ручки нигде не было. Петр поднялся на ноги и внимательно, насколько это позволяла сделать пелена сумерек, осмотрел каюту. В дальнем углу поблескивал зеркалами маленький буфет. Перешагнув через тело, Петр подошел к буфету и открыл дверцу.

На одной из полок лежала чернильная ручка. Он захлопнул дверцу и уставился на свое мутноватое отражение, появившееся в одном из зеркал, – каким-то образом они остались в деревянной раме, пусть и теперь их обезобразила извивистая трещина. С этой трещины на Петра смотрел человек с серыми волосами и черным от крови лицом. Не от своей крови, подумал Петр.

Он мог стать убийцей еще давно, когда у него возникла идея убить Любомираса и покончить со всем разом. Но Петр этого не сделал. Он знал – во многом по той причине, что именно благодаря Любомирасу встретил Кристину.

Петр положил на маленький барный стол книжку и ручку. Снял с себя свитер, несмотря на то, что внутри каюты давно стоял зверский холод; дверь была выбита, а температура воздуха в Ниде в это время года редко превышала пять градусов по Цельсию. Он тщательно вытер лицо и руки, подобрал с пола раскладной стульчик и сел писать письмо.

«Милая Кристина,

Прошло не так много времени с того момента, как я узнал о твоем существовании. Я хотел бы сказать, что все последующее время, до последней минуты отдал тому, чтобы стать тебе по-настоящему родным человеком. Но если бы так сказал, это было бы неправдой. Обстоятельства, о которых я расскажу тебе немного позже, не позволили мне этого сделать.

Пусть это и не имеет значения, но знай, что я благодарен судьбе и Богу за то, что ты появилась в моей жизни. Благодарен, что у меня есть дочь, такая прекрасная, как ты, пусть и не заслуживаю зваться твоим отцом. Ты не должна меня прощать, но я прошу у тебя прощения. За все».

В голове у Петра было множество слов, они путались; ему казалось, что он так много всего не успел сказать Кристине, но сейчас не знал, что необходимо сказать в первую очередь. Петр оторвал взгляд от листка бумаги, буквы на котором расползались, то ли от мрака вокруг, то ли от пелены в глазах, и увидел на оббитой кожей стене каюты движущиеся блики света. Очевидно, что это был свет от огней катеров, которые уже приближались. Петр почувствовал озноб, но не от ледяного морского бриза, врывавшегося в каюту. Он не ожидал, что наемники Любомираса настолько оперативно просигнализируют своему хозяину, или же Любомирас лично, не дождавшись из Ниды положительных вестей, прислал туда подкрепление. В любом случае, следовало поторапливаться. Он вновь взял перо.

«…Зная твое доброе сердце, я прошу тебя не тратить время на мои поиски. Работа вынуждает меня уехать из Литвы. Сам я еще не могу сказать наверняка, куда я отправлюсь. Заранее приношу извинения за то, что испортил тебе Рождество.

Очень люблю тебя. Будь счастлива, потому что твоя семья очень хочет этого, как и я. Жалею лишь о том, что у меня не получилось стать ее частью. Не грусти. Обнимаю тебя».

Петр выбросил ручку в воды залива, после чего еще раз исследовал карманы одежды лежащего посреди каюты покойника. В одном из карманов обнаружился смартфон. Не без удовлетворения отметив, что телефон не был заблокирован, Петр сфотографировал письмо, затем набрал номер Кристины. Зайдя в первый попавшийся мессенджер, выслал на номер получившуюся фотографию. Он не заметил, что скатившаяся по его щеке слеза, перемешавшись с запекшейся кровью, упала на край листка, оставив на нем горячую сургучную печать. После этого извлек сим-карту и вместе с телефоном и письмом тоже выбросил в море.

Блики навигационных огней становились ярче, чувствовали себя в каюте вольготнее. Чем больше они заполняли яхту, тем яснее Петр осознавал: этого конца ему не избежать. Но они его не получат. Любомирас этого не получит.

Он поднялся обратно на верхнюю палубу. Свитер остался внизу, и дьявольская дрожь пробрала все его тело. Теперь для него больше уже ничего не значило. Не должно было значить.

Петр обогнул борт «Першинга», приблизился к кормовому релингу и, ухватившись за обледеневшие леера, перекинул через них правую ногу. Долина смерти прямо перед ним загадочно подсвечивалась звездами. Еще секунда – и он увидел, как его плеча, посиневшего от холода, коснулся слепящий луч прожектора.

Все кончено, сказал себе Петр и перебросил через леерное ограждение левую ногу. Насколько хватило сил, оттолкнулся руками от релинга и прыгнул в море.

Теперь адский холод овладел им полностью. Температура воды в декабре в Ниде обычно колебалась в районе пяти градусов; сегодня она, вероятно, ненамного отклонилась от отметки в два градуса. Петр предчувствовал, что его тело будет подчиняться инстинктам и пытаться подняться наверх, но собственное усилие воли и смертельно холодное море сковали все его мышцы. В бесконечной синеве воды он не видел ничего, кроме своего страха и отчаяния. Они целиком охватили его, как охватила вода.

Петр знал, что может задерживать дыхание надолго, но запас его сил истощался в течение секунд. Он попытался скрасить приближающуюся агонию воспоминаниями о Кристине, о ее матери. О данной им когда-то клятве в вечной любви к ней. Знакомые до безумия лица на какие-то мгновения затмили толщу моря, которая давила на Петра повсюду. И тогда же, вместо спасительного глотка воздуха, в легкие ворвалась вода. Завет соли, пронеслось в погасшем уме Петра. «Счастлив тот, кто понимает эти вещи как они…»

Глава 1. Портрет

«…Соглашение соли относится к Левиафану соленого океана, кто должен в будущем кормить справедливых/правых».

Даша с сожалением закрыла вкладку в «опере». Вместо того, чтобы почитать раннюю Каббалу или другую любопытную книгу в поисках каверзных вопросов для «Что? Где? Когда?», – на Дашиной работе, в успешном киевском издательстве, корпоративы по праздникам проводились всегда с выдумкой, – или же вместо того, чтобы построчить гневные спичи на спортивном сайте в преддверии женского финала US Open, Даша была вынуждена заполнять длиннющую анкету. Последняя состояла из самых банальных, какие только можно было себе вообразить, вопросов и была призвана, – как утверждал источник и лучшая подруга Милка, – помочь своим респондентам встретить спутника жизни с гарантией если не до бриллиантовой, то стопроцентно до золотой свадьбы.

– Такие анкеты советует Трейси Кэбот, а ее книги на эту тему – между прочим, на минуточку, – перевели на десять языков! – назидательно вещала Милка, когда делилась с Дашей ссылкой на волшебный опросник под затрапезнейшим наименованием «Портрет вашего идеального мужчины». – Кстати, сама она нашла себе мужа благодаря своим же книгам. Правда, нашла, когда ей сорок было, но это уже – кому как…

– А-а, ну да, – циничным тоном согласилась Даша, но восторгов Милки по поводу чудодейственных рекомендаций от дамы постбальзаковского возраста было не унять.

– Вот не хотела ты тогда цветок ириса в шелковый мешочек зашить, как я тебе посоветовала. Не веришь гадалкам, так вот – известного на весь мир психолога послушай.

В отличие от Даши, Милка охотно поверила бы и черту лысому, пообещай ей тот холостого наследного принца в обмен на правую почку. К счастью, до этого момента она прибегала к относительно безобидным методикам. Одну из таковых Милка почерпнула у сериальной гадалки Таисии. Суть ее ведического лайфхака заключалась в том, чтобы засушить бутон ириса и постоянно носить на груди в виде талисмана, завязав при этом цветок в алую шелковую тряпочку. Первые полгода применения оберега Милка нарадоваться не могла на резко возросшее количество воздыхателей, но привлечь в свою жизнь новую любовь, как обещала с голубого экрана рыжая бестия, Дашиной подруге так и не посчастливилось.

Надо отдать должное оптимизму Милки – даже в таком раскладе она умудрилась разглядеть руку фортуны. Цветок ириса с шелковым мешочком вкупе Милка благополучно посеяла, как убеждала она Дашу – на удачу, ведь это означало, что талисман отправился на поиски ее суженого самостоятельно. Лицезрея потуги Милки на матримониальном поприще, можно было поверить, что даже засохшее растение оказалось не в силах выдерживать этого зрелища.

…Все эти мысли и их с Милкой разговор калейдоскопом пролетели в голове у Даши. Она обреченно воззрилась на незатейливый текст анкеты, уже два часа как открытый в браузере. Милка почти неделю безвылазно просидела под Черновцами у бабушек с дедушками, поэтому если Даше было дорого ее спокойствие, в честь возвращения подруги в Киев следовало осилить хотя бы половину вопросов.

«1. Сколько ему лет?»

Простой вопрос, подумала Даша. Ей самой не так давно стукнуло двадцать семь, и опыт отношений со сверстниками у нее был довольно печальным. Правда, сей опыт у Даши как таковой состоял из полуторалетнего романа с ее ровесником Андреем, учившимся на параллельном курсе; Даша собиралась стать графическим дизайнером, будущий возлюбленный – интернет-маркетологом. Так называемый «букетно-конфетный» период между Дашей и Андреем изрядно затянулся и по накалу страстей грозился переплюнуть добрую половину сериалов производства HBO, впрочем, то же самое можно было сказать и о его конце. Даша схватила «максрайтер», открыла свежий блокнот из типографии, еще пахнущий красками и кожей, и уверенно вывела на первой странице: «От 29 до 35».

«2. Какой у него рост?»

В принципе, тоже просто. Даша без малого два года провстречалась с человеком, который вполне мог сыграть сына Слендермена в одноименном фильме, и по прошествии данного отрезка времени она могла с уверенностью сказать, что боли в шее у нее были хронические. Поэтому создавать отношения с еще одним Стефеном Карри Даша не собиралась. «От 185 до 192».

«3. Какой у него вес? Какое тело? Он мускулист или худощав?»

«От 85 до 95». Ей, конечно, не котлеты из него лепить, но развитая мускулатура с выдающимися бицепсами, трицепсами и всем прилагающимся в данном случае не что иное, как обязательное условие. Ладно, кубики пресса могут быть и не столь ярко выражены, но все остальное должно быть как в лучших подтанцовках Бритни Спирс и Филиппа Киркорова.

«4. Какого цвета у него волосы, глаза? Какая форма носа, губ, бровей, подбородка?»

Даша кликнула мышкой по шапке сайта. Это точно анкета для поисков идеального мужчины, а не опросник Бертильона для составления словесного портрета убийцы? Хорошо, раз отряд неведомых благодетелей всех одиноких женщин с Трейси Кэбот во главе жаждет деталей, так и запишем. Блондин, с густой шевелюрой, борода, – в подстриженном и цивильном виде, – приветствуется. Глаза синие; синева Индийского океана или Северного Ледовитого – разницы нет. Римский профиль, голливудская улыбка и итальянские ресницы идут в комплекте.

Даша строчила в блокноте с таким усердием, что у нее свело кисть. Остановившись на скандинавском подбородке, она решила, что внимания аспекту внешности уделено достаточно, и щелкнула мышкой по потухшему экрану ноутбука.

«5. Какое у него средство передвижения? Где он живет? Располагает ли он собственным жильем?»

Даша прыснула, подавившись остывшим кофе. Скажите, о каком средстве передвижения может идти речь, когда имеешь дело с густоволосым, бородатым, атлетичным, высоким, синеглазым и белозубым блондином? Конечно же, только о коне. Белом. Даша отставила кружку и твердой рукой записала в блокноте свое умозаключение, но потом, поразмыслив немного, все же взяла жеребца в скобки и нацарапала мельче: «Toyota Camry». Внутренняя жаба одернула Дашу с негодованием, что за буржуазия, какая «Камри» к чертям?! Но Даша задавила мерзкое животное. Как говорят мудрые люди, целься в Луну, в звезды точно попадешь! А конь пусть бегает, на собственном ранчо принца избранника. Да, когда берешься устраивать личную жизнь, сарказм следует захватить в помощники в последнюю очередь.

«6. Какая у него профессия? Где и кем он работает? Какой у него месячный доход?»

Программист, лихо написала Даша, с феноменальной памятью, которой позавидовали бы Тесла с Наполеоном Бонапартом. Способный взломать сервера Минобороны США, но не делающий этого ради мира во всем мире. И доход у него соответствующий, поэтому «тойота камри» логично исходит из его статуса. А стезя при этом у него может быть очень даже творческая. К примеру, филолог. Или вообще литератор. В минуты, свободные от зарабатывания денег на «тойоту» и визиты в автосервис, он слагает стихи. А язык Паскаля для него такой же родной, как и язык Уильяма Шекспира. Вот так сгодится.

«7. Какими недостатками будет обладать Ваш мужчина? Перечислите и опишите три недостатка».

Три недостатка? Он точно идеален, подумала Даша, причем во всех смыслах, любая нормальная женщина спит и видит себя в браке с мужчиной, обладающим всего тремя недостатками.

«1) любовь к футболу». В то время, как Даша всю сознательную жизнь была без ума от тенниса, Милка чуть ли не с младенчества бредила футболом и не оставляла надежд заразить своим фанатизмом подругу. Надо сказать, что с годами Милкина мания перестала раздражать Дашу; более того, благодаря ликбезам Милки она начала разбираться во всех премудростях «ногомяча», отличать реджисту от треквартисты, а кроссы – от лонгболлов, и понимать, почему футбольный клуб из города Лестер с одноименным названием у многих ассоциировался с пиццей, а их лучший нападающий Джейми Варди – с водкой со «скиттлс».

«2) посиделки с друзьями». Даша получила от родителей светское воспитание и с детства усвоила правило, что личное пространство каждого человека надо уважать. При всех собственных, бесспорных, достоинствах, она одна заменить любимому родителей, братьев, коллег и гараж с собакой не в состоянии. В конце концов, мы, женщины, тоже посещаем парикмахера, маникюршу, комиссионки, – супруг точно так же может упрекнуть нас в самозацикленности. Ну, разве нет?…

…Даша так старательно водила «максрайтером» в тетради, что подпрыгнула от неожиданности, когда ее телефон разразился рингтоном. Нетрудно было догадаться, кто звонил.

– Алоха, – немного тревожно заговорил голос Милки после того, как прервались гитарные рифы. – Ну что там, отпускница? Спишь?

– Уже встала, – Даша неделю как находилась в отпуске, честно заработанном и заслуженном. В издательстве, где Даша работала художником-оформителем, в год каждому выделялось по двадцать четыре дня отдыха, и она любила эти двадцать четыре дня пилить на несколько частей, дабы растянуть удовольствие. Но в этот раз спонтанная и незапланированная поездка на шесть дней с родителями в Стамбул внесла коррективы в полюбившийся Даше расклад, и сейчас она наслаждалась оставшимися в ее распоряжении тремя неделями безделья.

– А ты как? Отъелась на домашних харчах?

– Как же, отъелась! – желчным тоном отозвалась Милка. – Мне еще отъедаться…

В средней школе Милка и впрямь располагала лишними кило и предельным желанием избавиться от оных. Правда, по мере выхода из пубертатного возраста эти кило без особого сопротивления покинули Милку. В отличие от навязчивой идеи.

– …я и так кабася, – добавила она. – А дома такой бардачище!

– Плохая была идея пустить в квартиру на время поездки друзей твоего Вити.

– Я думала, они и мои друзья!

– Я так не думала никогда.

– Ну да, да, – пробурчала Милка. Витя примерно полгода назад перешел в статус экс-бойфренда; Милка гордилась тем, что с ним ей удалось сберечь дружеские, по ее мнению, взаимоотношения. – Ты как всегда угадала. Встретимся – расскажу. Когда выберешься?

Даша приподнялась на своей высокой кровати, чтобы посмотреть на часы, и чудом не разлила остатки заледеневшего кофе на клавиатуру.

– Через часик…полтора.

– Можно и часов в семь, куда-нибудь сходить, – выдвинула предложение Милка.

– В семь сегодня не получится. Я вообще ненадолго. Вечером у нас посетители.

– Кто? – удивилась Милка.

– Встретимся – расскажу. – Даша свесила ноги с кровати и с неохотой закрыла ноутбук.

За большим окном с деревянными ставнями медленно сползало в закат сияющее, но уже по-осеннему грустное солнце.

***

– Ну ты, мать! – изрекла Милка менторским тоном, пролистав блокнот, испещренный Дашиными каракулями. Почерк у Даши был отцовский – художественный: «палка, палка и лыжа сверху», как сам же папа и шутил. – Дала стране угля.

– А что, что-то не так? – Даша встревоженно вытянула голову, заглядывая через Милкино плечо на результат своего кропотливого труда.

Они с Милкой сидели на одной из стареньких, медленно превращающихся в рухлядь скамеечек в Мариинском парке, и пили приторный горячий шоколад из картонных стаканчиков. Восьмое сентября – ранняя осень, граничащая с летом, однако ее легкий запах, с примесью дыма, красных яблок и пожухлой травы, струйкой проникал в легкие при каждом вдохе, а жидкий солнечный свет запек до рыжеватой корочки буйную еще листву Труханова острова, массивы высоток Русановки и прочие пейзажи берега Днепра, который открывался прямо за кованым ограждением.

– Он не твой идеал, – продолжила Милка, – он – идеал в принципе!

– Ну и? – Немного успокоившись, Даша с наслаждением вдохнула. Этот запах отчетливо ощущался в Мариинке, даже казался сладковатым. – Анкета как называется?

– Анкета – это одно, а он в натуре идеал, – Милка захлопнула кожаную обложку с серебряным тиснением. – Я понимаю, живя в двухуровневой квартире на Печерских Липках, имея таких родителей и такую внешность, можно мечтать широко. Но в пределах нашей галактики!

Даша скривилась, – незаурядной собственную внешность она никак не считала. Длинная, почти до пояса, копна волос, чей природный пигмент был вытравлен Дашей еще в старшей школе; было бы не лишним заметить, что за эти годы на краску тона «блонд» было истрачено по меньшей мере состояние. Тонкая бледная кожа, не теряющая стойкости к загару при всех Дашиных ухищрениях; серо-голубые глаза с золотыми вкраплениями – ну, такого цвета глаза у каждого третьего в нашей стране, не так ли? Необычны разве что тем, что по-детски огромные; хотя этого детского в Даше было так много, что ей редко кто давал больше двадцати лет. Вот нос, к примеру, – курносый, длинноватый, с заточенным кончиком. Пухлые губы – чуть пухлее, чем у большинства, – благодаря тому, что в трехлетнем возрасте Даша, упав, разбила себе лицо, накликав тем самым на головы папы и двоюродной сестры Тани праведный мамин гнев. В общем-то, пропорциональная фигура, при росте сто семьдесят сантиметров и длинных стройных ногах Даша даже могла бы претендовать на завидное звание худышки, однако препятствовали этому несколько предательских «кэгэ», освоившихся в нижней части туловища и, похоже, там и прописавшихся.

Не любила Даша и выпады в сторону ее семьи, пусть и от лучшей и близкой подруги. Было бы справедливо сказать, что родители практически никогда и ни в чем Даше не отказывали. Дашин отец владел небольшим пивным заводом, и, невзирая на то, что это его дело было еще довольно юным, вовсю его расширял; еще одно производство готовилось к запуску в Ровно, говорил папа и о планах на открытие филиала в Одессе или Одесской области. Отец провел молодость в Германии, поэтому много рассказывал о пиве и разбирался в нем. В свои пятьдесят с лишним он обладал таким недюжинным запасом энергии, что вызывал зависть у тридцатилетних. Мама Даши уже лет десять служила главбухом в типографии; несмотря на тотальную загруженность на работе, она обожала готовить, – надо отметить, что удается ей это виртуозно, – и никогда не доверяла уборку стадвадцатиметровой квартиры чужим рукам, привлекая к этому занятию только самых близких. Но вот сделать это было не так просто – папа активно решал организационные вопросы и последнее время бывал в разъездах чаще, чем дома, а Таня, двоюродная сестра Даши, которую Дашины родители удочерили в шестилетнем возрасте, в свои тридцать два года уже давно была отрезанным ломтем: работала в Венгрии переводчиком с мадьярского, стабильно из года в год меняла женихов и в семью возвращалась, в основном, для того, чтобы убедить всех в том, что очередной претендент на руку и сердце оказался подлецом.

Во многом именно по этой причине Даша, хоть и давно разменяла третий десяток, не торопилась покидать отчий дом. Конечно, отправлению в свободное плавание несколько препятствовала и зарплата в издательстве, которую по столичной шкале можно было приравнять к мизерной, однако Даша не усматривала в этом какой-то проблемы. Она не хотела оставлять маму в одиночестве, в опустевших апартаментах, видя, как та скучает за отцом.

– При чем тут моя внешность и родители, и, тем более, квартира? Квартира так точно тут ни с какого бока не стоит. Я же не альфонса собираюсь приманивать.

– Ты красивее, чем я, – решила сосредоточиться на одном козыре Милка, раскрывая коробку с пончиками и беря один с белой глазурью.

– Скажи, ты серьезно? Да ты же стройнее меня. И какие у тебя глаза, редкого зеленого цвета, и…

– О-о-о, да-а! – Как раз по этой части спорить с Милкой было делом совершенно гиблым. – Хотя, мне бы с моим весом твои «двоечки», я бы, наверное, и бегать по утрам бы перестала.

– У меня первый размер груди, если я правильно истолковала твое косноязычное замечание. – Грудь у Милки относилась к числу еще более щепетильных вопросов, нежели лишний вес. – Да и разве в этом все дело?

– Не скажи! Для меня твоя «единица» – все равно, что Памела в лучшие годы в «Спасателях». У меня свои же как выросли до «полтинника», так на нем и остановились пока.

– Я вообще не считаю, что такие формы, как у Памелы в «Спасателях Малибу» – это красиво. Скорее наоборот.

Милка едва не подавилась крошками от пончика.

– Да-а-а! Еще как!

– Что тебя так насмешило?

– Ну представь: и.о. главного тренера сборной Аргентины Лионелю Скалони на прессухе говорят, типа, да, у вас же есть Месси, с ним можно против любого соперника играть. А тренер так устало вздыхает и говорит: да ничего подобного. Под такого же игрока всю схему игры надо подстраивать! Да что там – даже я, тренер, его капризы вынужден исполнять! До меня, вон, предыдущий тренер, Сампаоли, натерпелся как мог. Из сборной Икарди убери, Игуаина – поставь. Головная боль, одним словом. Ничего хорошего в этом нету – Месси в составе иметь. Вот то ли дело, – Милка подвела черту под своим анекдотом и мечтательно прищурилась, выдерживая паузу, – Артем Милевский!

Настал черед и Даши устало вздыхать. Чувство юмора у Милки всегда било, как горный источник, – причем непременно кому-нибудь в глаз.

– А с каких пор тебе нравятся блондины?

– Не сказать, что мне всегда нравились брюнеты. Скорее, это ты у нас по их части.

– Что накачанный, то правильно… – продолжала фреймутовский пристальный рейд по анкете Милка, жуя пончики и качая ногой в зеленом «конверсе». – Хватит уже шуры-муры со всякими глистами крутить!..

– Андрей не глист.

– А как же, позащищай его, – подначила Милка язвительно. Когда речь заходила о бывшей и пока единственной Дашиной любви, она дымилась и плевалась, как плов, доходящий до готовности в чугунной кастрюле. – Что-то А и описанный тобой тут идеал имеют подозрительно много общего, – Милка предостерегающим жестом хлопнула тетрадью по скамейке.

Даша поморщилась.

– Что? С чего это ты придумала?

– Это ты придумала! Вот – «музыкальные предпочтения». «Чтобы его вкусы совпадали с моими»! Помнится, вы с А сошлись во многом именно на этой почве.

– Не во многом.

– И все-таки, у вас они совпадали полностью!

– Уже не совпадают, – Даша своим видом постаралась показать разочарование.

– В смысле?

– Во время нашей с ним предыдущей аудиенции выяснилось, что с недавних пор он слушает «Газировку» и Молли вкупе с Кридом.

– Кошмар! – прокомментировала Милка с неподдельным изумлением. – С учетом того, что А одним из первых в нашей стране начал нести в массы группу «Имейджин драгонс», для него это зашквар.

Даша не оценила Милкин жаргон, но поправлять подругу, как обычно по привычке, не стала.

– Точно…вы же должны были встретиться! Какого ты молчишь? – встрепенулась Милка. – И пончики, я вижу, не ешь, и шоколад остыл уже. Ану рассказывай.

– Спасибо, Мил, просто я дома уже налилась кофе.

– Ну а как встреча? – Милка тревожно и внимательно заглянула Даше в лицо.

– Никак.

– «Никак» – это как?

– А так – вообще никак, – Даша выпрямилась на скамейке, отводя взгляд на оживленные улочки парка. Она никогда не любила изливать душу. – Этой встречи не должно было быть. Потому и никак.

Спустя полтора года отношений, казавшихся Даше абсолютно безоблачными, Андрей в один далеко не прекрасный и не солнечный день предложил ей остаться друзьями. Даже сейчас, почти четыре года спустя, Даша могла пересказать весь этот день практически целиком. Она великолепно помнила, как отпросилась в тот день с пар, потому что хотела убраться в доме перед его приходом; помнила, как мыла посуду, во что была одета, и даже помнила, какие передачи транслировали по телевизору. В тот день Андрей сообщил Даше, что встретил другую девушку, и что Дашу он, по сути, никогда и не любил вовсе, хотя и честно пытался. Следующие полгода прошли во тьме с редкими просветами; иногда Даше казалось, что она уже умерла, впрочем, она уже и сама не понимала, жива еще или нет. Защита дипломной и госэкзамены помогали отвлечься ненадолго, а самым лучшим лекарством на деле оказалось время. Это была одна из самых правдивых прописных истин, в честности которой Даша убеждалась неоднократно. Она сожалела лишь о тех днях, проведенных в слезах, соплях и тщетных попытках наладить с Андреем хоть какой-нибудь контакт, – а когда человек заявляет вам, что хочет остаться с вами друзьями, это почти всегда означает, что он не желает общаться с вами в принципе, – а еще о том, что ее родителям пришлось наблюдать за всем этим малоприятным зрелищем. Родители Даши такого уж точно не заслуживали.

– Что, вообще все так плохо? – Милка резко выровняла спину, как неопытная балерина, выруганная примой за проваленный гранд батман, и едва не опрокинула оставшиеся пончики.