Хроники постсоветской гуманитарной науки

Отчет о проделанной работе

Недавно один молодой коллега спросил у меня, почему в научных статьях принято писать «мы полагаем», хотя полагает одно-единственное «я» – лично автор статьи. А я и сама не раз задумывалась о том, что традиция эта парадоксальная: почему-то считается, что от первого лица множественного числа говорить прилично и скромно, а от первого лица единственного – нескромно и заносчиво. Но в этой книге за «мы» мне никак не спрятаться. Я, лично я писала все эти отчеты, содержащие резюме чужих выступлений, и если есть в них огрехи, ошибки понимания, если я где-то спрямила или, хуже того, исказила чьи-то наблюдения, то виновата в этом опять-таки лично я. Но и «мы» безусловно присутствует здесь тоже. Мы – это научное сообщество, о деятельности которого мои отчеты, надеюсь, дают некоторое представление.

Признаюсь: хотя я очень люблю читать мемуары и не однажды цитировала и анализировала их в своих работах, ощутить мемуаристкой саму себя мне трудно. Я робею счесть себя человеком историческим – не в смысле гоголевского Ноздрева, с которым вечно случались какие-то истории, а в другом, более благородном смысле – как человека, принадлежащего истории и, главное, ее репрезентирующего. Разумеется, у меня, как у любого человека, накопился целый ряд историй, и смешных, и серьезных (из тех, что Ахматова называла «пластинками»), но для того, чтобы предаться воспоминаниям в печати, я еще не созрела. Другое дело – память коллективная, которая, надеюсь, сохранилась в хрониках, составленных по сравнительно свежим следам. Начиная с 1993 года я более или менее постоянно публиковала в «Новом литературном обозрении» отчеты о конференциях: чтениях Эйдельмановских, Банных, Лотмановских, Гаспаровских, Эткиндовских и некоторые других. Выбор объясняется исключительно тем, что в этих конференциях я сама принимала участие, так что выступала и в качестве докладчика, и в качестве хроникера.

Долгое время мне казалось, что мои отчеты – продукция «одноразовая», как, например, газетные рецензии. Это своего рода служба быстрого реагирования, по прошествии времени уже мало кому интересная, тем более что многие выступающие на конференциях рано или поздно превращают свои доклады в статьи, а то и в книги (впрочем, и газетные рецензии некоторые авторы сводят под одной обложкой, и порой в результате получаются чрезвычайно выразительные картины литературной и/или политической эпохи^[1]). И хотя отдельные благодарные читатели несколько раз спрашивали у меня, не хочу ли я издать свои отчеты в виде книги, я всегда отвечала отрицательно. Мне казалось, что издавать рассказы о конференциях, да еще двадцатипятилетней давности, это все равно что подавать на стол прошлогодний обед. А ведь мой любимый автор, сочинитель «Альманаха Гурманов» Гримо де Ла Реньер писал, что даже остатки обеда вчерашнего можно подавать на стол только «переодетыми», поскольку «слово „подогретый“ должно быть исключено из гурманского словаря раз и навсегда» [Гримо 2011: 290]. Между тем при вторичной публикации отчетов как раз «переодевать» их было бы неправильно: они имеют смысл только как более или менее документальное свидетельство.

Переменить решение меня заставили два эпизода. Во-первых, коллега Илья Виницкий в сентябре 2017 года прислал мне свою свеженаписанную и тогда еще не опубликованную статью «„Цари ломбардски, сицилийски“: Граф Хвостов в тайном переводе графа де Местра», в которой ссылался на «доклад Вадима Парсамова о родстве и отличиях языковых утопий де Местра и Шишкова»^[2]. Я написала коллеге, что Парсамов опубликовал этот доклад в виде статьи в сборнике, выросшем из той конференции, где доклад был прочитан [Парсамов 2012]. На что получила ответ: «О докладе Парсамова я узнал из Вашей рецензии в НЛО (по материалам конференции о де Местре), а вот саму статью не нашел». Стало понятно, что мои отчеты даже по прошествии времени и даже при наличии опубликованных текстов докладов могут служить источниками полезной информации.

Это, кстати, не единственный случай, когда исследователи в научных работах ссылаются на мои отчеты; например, Вера Полилова в кандидатской диссертации «Рецепция испанской литературы в России первой трети XX века» (2012) к фразе об отсутствии специальных работ, посвященных наследию Б. И. Ярхо как переводчика и испаниста, делает примечание: «Некоторое исключение – доклад О. В. Смолицкой „Перевод как интерпретация древнего текста. „Песнь о Роланде“ в переводах Сергея Боброва и Бориса Ярхо“, сделанный в 2009 г. на Гаспаровских чтениях» – и дает ссылку на мой отчет, поскольку доклад Смолицкой, к сожалению, остался неопубликованным. Михаил Велижев в работе о Чаадаеве цитирует по моему отчету доклад А. Л. Осповата, поскольку доклад этот также остался неопубликованным [Велижев 2010а: 8]. Но особенно я горжусь двумя случаями: Михаил Леонович Гаспаров в «Записях и выписках» цитирует устный мемуар Валентина Берестова о Маршаке и сыне Пушкина по моему отчету [Гаспаров 2000: 170]. А Роман Давыдович Тименчик, припоминая «спецэффект обманутого рифменного ожидания в похабных двуликих куплетах с опоясывающей рифмой „На виноградниках Шабли…“», ссылается в скобках на мой пересказ доклада Г. А. Левинтона в НЛО № 104 за 2010 год [Тименчик 2016: 216].

Кстати, эта последняя цитация моего отчета особенно драгоценна, так как служит мне хотя бы частичным оправданием: ведь именно этот фрагмент отчета о XVII Лотмановских чтениях 2009 года стал предметом единственного до сих пор предъявленного мне как хроникеру упрека (см. нашу переписку с автором в примечании к отчету на с. 270–272). Тем ценнее для меня то, что спорный фрагмент упомянут в коллекции Р. Д. Тименчика и ссылка на него занесена на одну из его знаменитых карточек.

Я сказала, что встречающиеся кое-где ссылки на мои отчеты стали первым толчком, побудившим меня подумать о книжной публикации.

А вторым стали мои собственные впечатления. В интернете появилась видеозапись самого начала Первых Банных чтений, состоявшихся летом 1993 года^[3], и я решила перечитать опубликованный в 1994 году собственный отчет. И – сравнение банальное, но ничего лучшего тут, пожалуй, не придумаешь – как будто перенеслась на машине времени на двадцать с лишним лет назад. Вот тут я и стала думать, что в переиздании отчетов есть известный резон.

Некоторые из них можно прочесть в интернете, другие, более ранние, доступны только на страницах бумажной версии журнала, но и там и там они существуют порознь, каждый в своем контексте. Сложенные же вместе, они имеют шанс стать биографией научного поколения, а вернее сказать, определенной его части, узловые точки которой очевидны: «Новое литературное обозрение», ИВГИ РГГУ, кафедра русской литературы Тартуского университета, Европейский университет в Санкт-Петербурге, Департамент истории и теории литературы (до 2019 года – Школа филологии) Высшей школы экономики, а также ученые, работающие кто в Лос-Анджелесе, кто в Оксфорде, кто в Анн-Арборе, кто в Торонто, но придерживающиеся схожих взглядов на историю литературы. Это, конечно, не вся наука о литературе последних двадцати пяти лет, но это представительный ее срез. Читая отчеты подряд, можно увидеть, как выстраиваются биографии отдельных исследователей: одни «оседлые», другие «кочевники», кто-то ведет свою тему постоянно, от одной конференции к другой, и потом из докладов составляет книгу, а кто-то всякий раз осваивает новые для себя территории; кто-то постоянно подает реплики в обсуждениях, а кто-то молчит; кто-то, прочтя доклад, очень скоро публикует его, а кто-то на конференции ошеломляет публику фейерверком оригинальных умозаключений – и потом не публикует их никогда^[4]. Можно увидеть, как уходят из жизни те великие ученые, которые еще на нашей памяти принимали участие в конференциях; на XIII Лотмановских чтениях в декабре 2005 года поминали сразу трех великих: Михаила Леоновича Гаспарова, Владимира Николаевича Топорова и Елеазара Моисеевича Мелетинского, да и само возникновение этих конференций: Эйдельмановских, Лотмановских, Гаспаровских, Эткиндовских чтений – есть следствие ухода тех, чье имя они носят. Можно увидеть, как сюжеты и направления исследований становятся популярны и общеинтересны, а затем отступают в тень.

А самые первые, ранние отчеты важны еще и тем, что позволяют напомнить о переломе в истории нашей гуманитарной науки. Дело в том, что за прошедшие почти три десятка лет историко-филологические конференции с оживленными прениями и непринужденной дружеской атмосферой стали обыденной рутиной. Между тем в начале 1990‐х годов сама идея, что коллеги-единомышленники могут собраться вместе не по приказу начальства, а совершенно добровольно и два или три дня подряд обсуждать всерьез, но одновременно и весело, без наукообразного занудства самые разные научные сюжеты, – сама эта идея казалась многим новой и непривычной. Конечно, конференции такого типа случались и раньше: в советское время нечто подобное происходило на домашних семинарах^[5], в эстонском Кяэрику на Летних школах по изучению знаковых систем^[6], в Тарту на семиотических и литературоведческих конференциях, взрослых и/или студенческих, в Резекне на Тыняновских чтениях или в каких-нибудь удивительных местах вроде московского института «Информэлектро», где в 1978 году Михаил Юрьевич Лотман сделал доклад об особенностях поэтики Годунова-Чердынцева – ни единым словом не выдав то, что, впрочем, было известно всем слушателям, а именно что поэт Годунов-Чердынцев не реальное лицо, а литературный персонаж, герой набоковского «Дара» (доклад о самом Набокове с прямым называнием его фамилии был в это время совершенно невозможен даже в укромном и маргинальном «Информэлектро»). Но все эти семинары и конференции были скорее чудесными исключениями, чем правилом, происходили или в совсем неофициальной обстановке, или полуофициально, а если официально, то в результате долгой и тяжелой борьбы с начальственным сопротивлением.

И вот оказалось, что можно собираться прямо в центре Москвы без борьбы, а порой вообще не испрашивая разрешения у государственных инстанций. Сейчас, кажется, даже сами участники первых Банных или первых Лотмановских чтений нечасто вспоминают о том, как удивительно это было. Что уж говорить о нынешних двадцати- и двадцатипятилетних? Тем больше оснований напомнить, как все начиналось.

Конечно, при чтении отчетов подряд видно, что со времени первых Банных чтений, где игровая стихия гармонически соседствовала с обсуждением серьезных материй, все постоянные участники конференций повзрослели (чтобы не сказать постарели), сделались гораздо более серьезными и степенными, а вместе с ними посерьезнели и мои отчеты. Однако хочется надеяться, что первоначальный «банный» дух выветрился из наших умов и речей не окончательно.

* * *

Отчеты, вошедшие в сборник, – мои, то есть написаны мною; но содержание их безусловно наше, общее, и «проделанная работа» – тоже. Получается такой навигатор по сделанному за 25 лет филологами и историками разного возраста и разных узких тематических специализаций, но объединяемых общими научными ориентирами (воплощенными прежде всего в фигурах тех ученых, именами которых названы описанные в книге конференции) и – не всегда, но довольно часто – давними дружескими связями, что для успеха конференции, в отличие, например, от составления сборника научных статей, далеко не безразлично.

Как ни парадоксально, в каком-то смысле эти отчеты о конференциях, соединенные под одной обложкой, отчасти напоминают проект, который два десятка лет назад вызывал огромные споры и – у многих гуманитариев – довольно резкое неприятие. Я имею в виду серию книг под общим названием «Все шедевры мировой литературы в кратком изложении». Тогда, в 1996 году, помнится, многие тонкие ценители изящной словесности очень возмущались подобным святотатством, хотя ведь пересказы не отменяли оригиналы и не закрывали доступ к ним, а какому-то читателю, возможно, наоборот, указывали к этим оригиналам дорогу. Вот и моя книга – это, можно сказать, «все шедевры» наших конференций в кратком изложении. Конечно, рядом с полными текстами докладов мои пересказы – это, выражаясь пушкинскими словами, «с живой картины список бледный, или разыгранный Фрейшиц перстами робких учениц». Но можно считать их путеводителем в самом прямом, этимологическом смысле слова – указанием пути к полным текстам (ссылки на которые даны в подстрочных примечаниях). Это если смотреть с точки зрения читателей. Что же касается докладчиков, то, как выяснилось из бесед с некоторыми из них, они могут воспользоваться сборником моих отчетов по-своему – как своего рода списком дел, не доведенных до конца, напоминанием о тех докладах, которые еще ждут своего печатного воплощения.

Разумеется, отчеты о конференциях пишу и публикую далеко не я одна. Но некоторые «летописцы» ограничивают свою роль тем, что собирают с докладчиков их резюме и сводят в один текст; в этом случае мы, конечно, выигрываем в аутентичности, но проигрываем в передаче атмосферы, дискуссий и перепалок в обсуждениях. А я работаю по собственным записям, что позволяет реферировать также и обсуждения докладов, в том случае, конечно, если они кажутся мне достаточно интересными для тех, кто на конференции не присутствовал. Кроме того, мало кто занимается этим сочинением отчетов с таким постоянством (удивительным для меня самой): мой первый, короткий отчет (о Первых Тыняновских чтениях) был опубликован в 1983 году [Мильчина 1983], а с 1991 года я занимаюсь этим делом более или менее систематически и опубликовала в общей сложности 61 отчет (в момент, когда я пишу это предисловие, еще три находятся в печати). То есть я хроникер со стажем.

Пересказ чужих докладов – дело рискованное, потому что субъективное. Я, конечно, стараюсь записывать как можно ближе к тексту^[7] и даже однажды получила комплимент от Александра Жолковского, который по причине близости пересказа к оригиналу заподозрил, что я конспектировала писаный текст (чего не было), но все равно мои отчеты субъективны. Из-за того, что я пишу, «как слышу», я всегда опасаюсь, что какой-нибудь докладчик, которого я недопоняла и представила в искаженном свете, предъявит мне рекламацию и обвинит в диффамации… Впрочем, как я уже сказала, пока такой строгий критик нашелся только один, а остальные молчат (потому ли, что всем довольны, как известный английский мальчик из анекдота, который заговорил, только когда ему подали подгоревший пудинг, или потому, что просто не читают моих отчетов?). Некоторые докладчики, к моему удовольствию, ссылаются на отчеты как на надежный источник [Мазур 2010а: 294, примеч. 59], а кое-кто даже благодарил за прояснение в пересказе основных линий доклада. И вообще упреков бояться – отчетов не писать.

Между прочим, эти тревоги хроникера я уже запечатлела как раз в одном из отчетов:

Вообще сочинение таких отчетов чем-то напоминает ту деятельность, которую во вступительном слове к Гаспаровским чтениям – 2007 Александр Осповат определил как способность представлять говорящему его собственные слова в «обглоданном виде», – способность, которой превосходно владел сам Гаспаров. Гаспаровское «обгладывание», однако, способствовало корректированию и реформированию чужих реплик; сочинитель же отчета на это, разумеется, не претендует, ему бы передать содержание этих самых «реплик» с как можно меньшими потерями (с. 457).

В 2003 году в диалоге с Ириной Прохоровой и Ильей Кукулиным о формах проведения конференций и их отражения в печати Мария Майофис высказала предположение, что традиционные, «старорежимные» отчеты должны уйти в прошлое:

Этот жанр не должен быть скупой средневековой хроникой. От самого хрониста требуется достаточно вдумчивое, концептуальное отношение ко всему тому, что он слышит и протоколирует. Тексты о конференциях не могут быть просто пересказами докладов (такой пересказ, может быть, даже наименее важная вещь). Нужно понять, какие есть способы и возможности заметить и зафиксировать какие-то узловые проблемы, схождения и расхождения, которые образуются на конференции [Прохорова, Майофис, Кукулин 2003: 514].

Я далеко не столь радикальна; на мой взгляд, цель «хрониста» – по свежим следам именно воспроизвести чужие слова и тем самым дать материал теоретикам, умеющим и любящим обобщать и «фиксировать узловые проблемы». Во время Первых Банных чтений состоялась знаменательная дискуссия между «социологами» в лице Бориса Дубина и Абрама Рейтблата и филологами (все остальные) относительно возможности и необходимости (или, напротив, невозможности и ненужности) создания «карты Англии в масштабе самой Англии» (см. с. 78). Мне, помнится, тогда казалось, что такая карта, конечно, недостижима, но как это жаль! Как прекрасно было бы, не выходя из дома и не получая визы, гулять по этой самой полномасштабной Англии! Но увы, всю Англию за несколько часов не обойдешь и глазом не окинешь. Концепция Англии гораздо более компактна и удобна для пользования, но тут другая опасность: концепция может слишком существенно отличаться от самой Англии. Отчеты-пересказы – компромиссный вариант между Англией в масштабе самой Англии (конференция целиком от первого до последнего слова) и «концептуальным» изложением ее основной идеи в двух-трех абзацах.

Отдельный вопрос – поэтика и прагматика докладов и их реферирования. По моим личным вкусовым ощущениям, когда докладчик монотонно бубнит и «зачитывает» (это чудовищное слово довольно точно передает реальность: именно зачитывает, как замучивает до смерти) готовый текст, это, мягко говоря, не оптимальный вариант ни для слушателей, ни для науки. Конечно, мне случалось слышать блестящие доклады, прочитанные (но все-таки не зачитанные!) по готовому тексту. Но я гораздо больше люблю, когда докладчик мыслит на ходу, импровизирует, отрывается от написанного текста или конспекта ради каких-то только что пришедших в голову реплик и ремарок. Иначе не стоит и на конференцию приходить, лучше сразу отдавать статью в печать. Дело в том, что на конференциях мы, конечно, занимаемся серьезным делом, анализируем, двигаем вперед науку, а также ублажаем алчное чудовище по имени Наукометрия, которому постоянно требуется все новая и новая информация о нашем участии в конференциях межвузовских, всероссийских, международных (первые из описанных мною конференций в этом смысле были куда более бескорыстны). Но этим же серьезным делом мы занимаемся и в печатных статьях, однако не всякая будущая статья хороша в качестве доклада. Все-таки доклад должен быть слегка концертным (чтобы не сказать: эстрадным) номером – не в ущерб содержанию, разумеется, а, так сказать, для вящего его украшения. И я старалась в своих отчетах сохранять те блестки занимательного и/или смешного, которые украшают самые степенные и глубокие выступления.

* * *

Несколько слов об отборе текстов. В сборник вошли не все написанные мною отчеты. Все не поместились бы под одной обложкой; пришлось выбирать. За пределами книги остались: 12 отчетов о конференциях, проводившихся не в России^[8]; 11 отчетов о конференциях, проводившихся в России и увенчавшихся изданиями сборников^[9]; два отчета о круглых столах в ИВГИ РГГУ «Национализм в имперской России» (2001) и «Национальная идея в XIX веке» (2002)^[10]; и наконец, новейшие отчеты о конференциях 2018 года^[11].

Тексты печатаются в том же виде, в каком они были опубликованы впервые. Кое-где внесена незначительная стилистическая правка. Везде, где доклады превратились в печатные тексты: статьи или главы книг, – я даю отсылку к этой публикации. Огромное спасибо всем докладчикам, которые помогали мне уточнять библиографию: и тем, кто присылал ссылки, и тем, кто подтверждал отсутствие публикации, и в особенности тем, кто признавался, что вообще плохо помнит, о чем говорил двадцать пять лет назад; это лишнее оправдание моего хроникерского труда. Но свой пересказ я с печатным текстом не сравнивала; я пересказываю по своим записям так, как я поняла докладчиков. «Мы понимаем только то, что можем пересказать», – заметил (разумеется, по другому поводу) М. Л. Гаспаров^[12]. В моем случае эту мысль правильнее было бы вывернуть наизнанку: «Мы пересказываем только то, что можем понять».