Неразрывность. Хроника двух перерождений

© В. Уварова, 2020

Глава 1
Бессилие

День клонился к вечеру. Над городом повисли мрачные тучи. В небе уже глухо рокотала стихия, изредка разгоняя ранние сумерки всполохами молний. Воздух, казалось, сгустился и пришёл в движение. Листва стала тёмно-зелёной, тяжёлой и угрожающей. Прохожие спешили скрыться от непогоды под крышами домов, тревожно вскидывали головы и судорожно встряхивали открываемые зонты. Поток машин иссякал после вечернего часа пик. Белые башни кремля вдалеке темнели всё сильнее, постепенно сливаясь с набрякшим водой лиловым небом. Купола погасили своё солнечное золотое сияние, отдав главенство массивным толстым стенам церквей, которые казались ещё холоднее и неприветливей. Город готовился к грозе.

И гроза началась. Под раскаты грома и свет молний вода стучала по крышам, с шипением обрушивалась в реку, смывала с асфальта мусор. Водосточные трубы извергали потоки на тротуары, под ноги задержавшимся прохожим. Решётки канализации, захлёбываясь, принимали в себя дождевую воду. Стихия терзала листву, обдирая и ломая ветви. Ливень смывал грязь, убирал лишнее, дарил городу влажный блеск чистоты и свежий запах, уничтожая городской смог.

Я спряталась от разыгравшейся непогоды под красивым кованым балконом на одной из главных улиц города. В который раз опаздывала на работу, и меня это сильно расстраивало. Если бы не гроза, я бы обязательно успела. Да, вышла на пять минут позже, чем должна была, но я бы успела! Пускай бегом, пускай пришла бы в последний момент, но была бы в кафе вовремя. А теперь? Вряд ли мне Сан Саныч поверит, что я забыла дома зонт.

Ну почему именно когда я тороплюсь, со мной вечно что-то случается? То ключ в замочной скважине застрянет, то каблук сломается, то молния на сумке разойдётся… Как будто весь мир ополчается против меня! Но самое обидное, что каждый раз, когда я пишу Сан Санычу объяснительные о причинах опозданий, он читает их с таким видом, будто всё, что со мной происходит, – полная ерунда. А потом тяжело вздыхает и молча и укоризненно смотрит на меня поверх своих очков с унизительной жалостью. Он что, не понимает, что я не специально? Да и Галя потом полдня шипит, что ей целых пятнадцать минут пришлось отдуваться за двоих. После такого всю смену расслабиться невозможно: в наказание за своё опоздание мне приходится прикрывать её отлучки, причём в самое загруженное время!

Ненавижу!

Я раздражённо вздохнула. День обещал быть таким хорошим! Когда я проснулась, ещё светило солнце и ощутимо припекало. Но стоило мне собраться на прогулку – небо затянуло тучами. Сразу пропало настроение выходить на улицу, и я осталась дома, закуталась в плед от хмари за окном и смотрела сериалы до самого выхода. И вот, так хорошо начинавшийся день закончился таким ливнем!

Я хмуро покосилась на небо. Непогода постепенно утихала. Монотонный шорох дождя по крышам превратился в тихую дробь отдельных капель. При мысли о том, что меня ждёт сегодня вечером, стало как-то нехорошо на душе. Я ужасно устала от этой работы. Как бы мне хотелось целый день сидеть за офисным столом, перекладывая всякие бумажки, а в обеденный перерыв смотреть кино и пить кофе. Или иметь любимого мужчину, который сможет обеспечить жильём, одеждой и вкусной едой свою любимую женщину, то есть меня.

Но для того, чтобы с комфортом осесть в офисе, нужно высшее образование и опыт работы, при получении которых сильно теряешь в деньгах, а мне ещё выплачивать кредит на машину. А сказочных рыцарей, судя по моему опыту, на свете не существует.

Дождь перешёл в хроническую стадию, и смысла ждать его окончания не было. Я натянула куртку на голову, поудобнее перехватила сумку и, проклиная ужасно неудобные каблуки, потрусила к кафе.

* * *

На кухню я влетела, опоздав на полчаса, и сразу же наткнулась на Сан Саныча. Он укоризненно посмотрел на меня, тяжко вздохнул, отчего его густые чёрные усы зашевелились, и, медленно развернув своё грузное большое тело, протиснулся в маленькую дверь кладовки. Оттуда послышался шорох снимаемых коробок.

Я, стараясь не стучать каблуками, на цыпочках прокралась к раздевалке. В этой небольшой комнате вдоль одной из стен стояли шкафчики для одежды, вдоль другой – длинная лавка, в углу сгрудились швабры и притулился маленький умывальник. Я стянула с себя куртку, скинула туфли, затолкала внутрь своего шкафчика вещи, завязала волосы в хвост на затылке, сунула ноги в балетки и обернула талию завязками длинного фартука. Пока привычно мыла руки перед работой, взглянула на себя в зеркало. Из его глубины на меня глядело простоватое лицо с круглыми азиатскими скулами. Отметив оставленные ночными бдениями синяки под глазами, я заправила выбившуюся прядь за ухо и поспешила в зал.

В дверях кухни я столкнулась с Галей. Увидев меня, она раздулась от негодования. Посуда на подносе, который она держала в руках, возмущённо зазвенела. Её и без того пышная грудь поднялась и расправилась, брови сошлись на переносице, а глаза загорелись праведным гневом.

– Саша! Ты где пропадала? Я тут полчаса ношусь без единой секунды покоя! Народу прорва, а ты шатаешься непонятно где! У меня шесть столов заняты уже, за третьим на меня наорали! Я не знаю, почему Сан Саныч на это глаза закрывает, но я не позволю тебе на меня всю работу сваливать! – Галя прошла к мойке, с силой опустила на стол поднос с жалобно звякнувшей посудой и стала загружать тарелки в посудомоечную машину. Белобрысый хвостик на её затылке нервно подрагивал, как хвостик взбешённой мелкой собачонки. – Я получаю такую же зарплату и не собираюсь спускать с рук твоё безделье! Если Сан Саныч тебе потакает, то я буду разговаривать с Никитой Семёновичем! Он на тебя управу найдёт!

– Галь, прости меня, пожалуйста! Я не специально, просто забыла дома зонтик! Не могла же я идти без зонта в такой ливень! Спряталась, где смогла, и стояла, пережидала…

– Испугалась промокнуть, подумаешь! Под дождём не растаяла бы, не сахарная! – заворчала, постепенно успокаиваясь, она. Разогнулась, потёрла поясницу. – Мне часов в десять отойти надо будет. Ненадолго. Одна в зале останешься, слышишь?

– Хорошо, – буркнула я и толкнула дверь в зал. Как всегда, за мои ошибки меня строже всех отчитывает Галя. Но работать с ней всегда было очень удобно: когда нужно, она всегда меня прикрывала, хотя и в долгу не оставляла ни разу.

Мне казалось, что после такой сильной грозы в облаках должно было совсем не остаться воды, но нет: в стёкла часто ударялись крупные капли. На самом деле сегодня вечером в зале было не так много народа, как утверждала Галя: в такую непогоду люди предпочитали оставаться дома. И только задержавшиеся прохожие пережидали вновь начавшуюся грозу с чашкой горячего питья, да подвыпившая компания из четырёх мужиков гудела и хохотала на всё кафе.

А за столиком у окна сидела парочка. На вид им было лет по двадцать. Они скинули на соседний диван промокшие куртки. Рядом лежал букет красных роз в целлофане, на котором ещё блестели капли дождя. Девушка мягко льнула к парню, положив голову ему на плечо. А молодой человек смотрел в телефон, изредка показывая девушке что-то особенно забавное. Она смотрела на него исподлобья, не поднимая головы, казалось, она хотела запомнить каждую его чёрточку. Когда он показывал ей что-то на экране, она быстро опускала взгляд, мельком пробегая глазами, и снова поднимала ресницы, чтоб незаметно, почти немигающим взглядом следить за своим любимым. Он был красив, стильно одет и имел хорошее телосложение. Я понимала эту девушку. Даже больше: мне отчаянно хотелось быть на её месте. Я смотрела на них и чувствовала холод у левого плеча – именно левым плечом девушка прижималась к тёплому боку своего молодого человека. Я безумно хотела так же прижаться к кому-нибудь, кому не всё равно, есть я на белом свете или нет. Я хотела почувствовать то, что чувствует сейчас она: нежность, трепет и тепло. Я хотела почувствовать его дыхание на своём лице, осязать ладонью нежность его фланелевой рубашки, касаться его шершавой от пробивающейся щетины щеки. Я хотела вот так просто сидеть с красивым молодым человеком в кафе и не думать о том, что у меня нет денег, чтобы в это кафе зайти. Хотела приносить домой со свиданий красивые яркие розы – безусловный признак сердечной привязанности – и до следующего свидания, глядя на них, вспоминать о том, что есть на свете человек, которому хорошо оттого, что хорошо мне.

Наконец, мне не хотелось больше засыпать одной, чтобы до утра бояться сводящей меня с ума темноты.

Я отвернулась. Сердце в груди глухо бухало, хотелось плакать от жалости к себе. Но нельзя: до дома, где можно позволить себе любые чувства, ещё шесть часов работы и глухая предрассветная муть туманного утра.

Жалость к себе разбудила злобу на мир. Ну почему некоторым по жизни достаётся всё хорошее, а мне – сплошные неприятности? Почему большинству достались нормальные семьи, а я выросла без отца? Я до десятилетнего возраста боялась мальчиков, потому что не понимала, что они за порода людей такая! До шестнадцати лет у меня даже парня не было – я не могла и слова в ответ вымолвить. Все подружки уже с мальчиками ходили в обнимку, а я была одна, как бракованная. Почему в свои двадцать с хвостиком лет я осталась без матери? Очень многим моим сверстникам родители помогают морально и финансово, а мне приходится выживать каждый день. Почему мне за всю жизнь ни одного нормального парня не встретилось – доброго, порядочного, милого… Попадаются либо придурки, которые сначала все жилы вытянут, а потом – ищи-свищи ветра в поле, либо похотливые козлы, которым только одно и нужно. Причём вторые обычно доставляют намного меньше головной боли и проблем.

Я взяла поднос и отправилась на кухню за очередным заказом. Снова появилось тошнотворное ощущение, что жизнь кончится завтра. А время замедлится так, что завтрашнее утро настанет через долгие годы. Что больше не будет ничего: ни новых посетителей, ни следующей зарплаты, ни новых знакомств, ни приключений, ни любви, ни друзей. Что этот миг остановится и, насмехаясь над всеми моими попытками что-либо изменить, протянется до самой моей смерти. Что всю оставшуюся жизнь будет лить дождь и подниматься пар от кофейных чашек. Что я врасту в застывшее время, как в камень, что волосы до утра поседеют, а спина – согнётся. Что время будет идти, но ничего не изменится.

Я нагружала поднос так быстро, как только могла, убегая от времени, которое становилось тягучим, как кисель.

Я привычно толкнула тяжёлую дверь в зал. За угловым столиком сидел презентабельного вида мужчина и что-то просматривал на планшете. Сердитая морщинка возникла между бровями, у губ уже залегли складки, делающие рот жёстким и сухим. Он казался таким серьёзным. Он был намного старше меня и выглядел слишком холёным для обычного мужчины. Даже удивительно, что он забыл в нашей забегаловке, находящейся достаточно далеко от делового центра. Контингент нашего кафе состоял из отдыхающих и туристов, потому что оно располагалось близко к основным достопримечательностям города. А он был совсем не похож на туриста. Такие не ходят на экскурсии, у них и без того дел много.

Расставляя тарелки на его столике, я незаметно опустила глаза на его руки. Ухоженные, блестящие ногти, лёгкий загар, волосатые запястья… и отсутствие обручального кольца. Не было даже продавленного или светлого следа. Значит, холост. Я усмехнулась про себя. Может быть, это мой шанс, и сегодня моя жизнь, наконец, изменится?

Подавая тарелку, я будто ненароком коснулась его руки. Он нервно дёрнулся и поднял голову. Сердитая складка между бровей обозначилась ещё резче.

Я мягко улыбнулась:

– Мне можно забирать меню? Или ещё что-то хотите заказать?

– Спасибо, ничего, – резко ответил мужчина. Он раздражённо схватил салфетку и начал тщательно протирать руки.

– Приятного аппетита, – ответила я, чувствуя, как улыбка сползает с моего лица. Я забрала меню со столика и отошла к стойке.

– Саш, коктейль для второго столика готов, забери! – Паша, наш бармен, перегнулся через стойку, заглянул мне в лицо и с издевательской улыбочкой вполголоса поинтересовался: – Что ты такая грустная? Опять не фартит на личном?

От этого всеми обиженного поганца ничего не укроется.

– Тебе какое дело? – огрызнулась я. – Неужели сам на того мужика глаз положил?

Натянутая улыбка сползла с лица Паши, сменившись откровенным презрением. Я развернулась и ушла на кухню. Мне было так худо, что его поддёвки, вызванные моим давним отказом принять его ухаживания, не могли сделать ещё хуже.

Даже злость в душе от недостатка сил сдулась. Я чувствовала себя неимоверно уставшей. Хотелось забраться под стол и уснуть под шарканье подошв. Я зашла в закуток за холодильником и, прислонившись спиной к стенке, закрыла на секундочку глаза. От напряжения снова разболелась поясница. До рассвета ещё целых два часа, ещё два часа до того момента, когда я окажусь дома и можно будет провалиться в блаженный, тяжёлый, как смерть, сон.

– Саша! Ты чего тут? У тебя всё хорошо? – Галя, проходя мимо, случайно увидела меня за холодильником. Её рука, уже поднятая, чтоб толкнуть дверь в зал, медленно опустилась. На предплечье другой руки она держала поднос с доброй полудюжиной стаканов с пивом. – Ты себя нормально чувствуешь?

– Да, всё нормально, через пару минут подойду, правда, – сдавленным голосом ответила я.

– Саш, ну ты чего? У тебя что-то случилось? – Галя приткнула поднос на ближайший стол и протиснулась в мой закуток. – Расскажи мне быстренько.

– Да ничего не случилось, устала просто, – я едва сдерживала слёзы.

– А чего реветь тогда? Потерпи, смена закончится, домой придёшь – выспишься.

– Это не поможет, – я хлюпнула носом.

– Почему же?

– Я от собачьей жизни устала, Галь, – я больше не могла сдерживаться – вцепилась ей в руку, уткнулась в плечо и тихо разревелась. – Устала от того, что посетители на меня смотрят как на мусор. Конечно, у них есть хорошая работа, они не должны стоять навытяжку перед другими людьми, стараясь во всём им угодить. Устала от постоянной нехватки денег: всю мою зарплату сжирают квартплата и кредит на машину. А я не хочу так жить! Я хочу замуж, Галь, за хорошего, доброго мужика, который будет меня гладить по голове и помогать. Я так устала быть одна!

Галя вытащила из кармашка фартука салфетку, сунула мне в руку и раздражённо стряхнула меня со своего плеча.

– Ты действительно устала. Только твои проблемы – ерунда по сравнению с проблемами других. У тебя руки-ноги целы, ты, в общем, здорова, у тебя нет необходимости ухаживать за инвалидом или за маленьким ребёнком. Пока ты молодая и относительно свободная – тебе бы жить да радоваться! И вообще, ты на работу ходишь не отдыхать, а дело делать, и за это дело тебе деньги платят. А на эти деньги ты и покупаешь себе всё, что твоя душа пожелает, в том числе и машины. Так что успокаивайся и иди в зал, – она вышла из закутка, подхватила поднос со стаканами и толкнула дверь, оставив меня наедине со своими мыслями.

Я сидела у стенки и чувствовала жгучий стыд за то, что проявила слабость. Мне стало ещё хуже от её жестоких слов. Но Галя права. Кто об этом мог знать лучше неё? Она воспитывает сына одна после развода. Сейчас она кормит и одевает мальчика, а раньше кормила и одевала ещё и мужа. Правда, ей со своей пенсии помогает её мама, но пенсии у стариков такие маленькие, что порой приходится уже Гале давать деньги матери на лекарства. Неудивительно, что у неё такой суровый характер. Ей необходимо быть жёсткой, чтоб люди, которых она любит, могли позволить себе быть чуть более беззаботными.

Всё, хватит себя жалеть. Я высморкалась в салфетку и, опустив глаза, чтобы моё зарёванное лицо никто не мог увидеть, прошмыгнула в раздевалку. Там, наскоро умывшись, я попыталась замаскировать следы своего позора, но получилось плохо. Нос распух, покраснел и забился. Даже если не обращать внимания на неестественный цвет носа и его излишне округлую форму, меня выдавало насморочное хлюпанье, которое подавить я не могла.

Ну и чёрт с ним. Усталость сменилась абсолютной опустошённостью. Только бы закончилась эта ночь! И я приду домой. И дома будет светло и тихо.

Я снова вышла на кухню и подхватила поднос с чайником, который уже совсем остыл. Вышла в зал и пошла ко второму столику. За ним сидел мужчина с мокрыми волосами. Промокший плащ лежал на соседнем стуле. Видно, он совсем промок и замёрз под дождём. А я принесла ему почти остывший чай. Мне стало стыдно. Я остановилась, не дойдя двух шагов до столика.

– Извините меня, я на минуточку, – развернулась на каблуках и вернулась на кухню. Вылила немного остывшего чая в раковину и долила кипятка. Молоденький повар, который работал у нас третью неделю, косо наблюдал за моими действиями, но молчал. Руки немного дрожали, я суетилась: боялась, что Сан Саныч поймает меня за этим занятием.

Клацнув крышечкой по чайнику, я подхватила поднос и поспешила в зал. Мужчина с мокрыми волосами удивлённо смотрел на меня. Я поставила чайник, пожелала приятного аппетита и вернулась на кухню.

* * *

На кухне царила тишина. Сан Саныч ушёл домой пораньше, оставив молоденького повара за главного, так как зал был уже практически пуст. До начала дневной смены осталось двадцать минут, и всё ненадолго погрузилось в покой. Помещение, казалось, отдыхает от суеты прошедшей ночи. Я взяла свою куртку, подхватила табуретку и пошла к заднему выходу. Открыла дверь, села, закутавшись, на пороге. Закурила. Я нечасто достаю из сумки сигареты, только когда на душе совсем паршиво. Затяжной ливень наконец закончился. Стоял промозглый туман, сквозь который не пробивалось ни одного солнечного луча. Но, судя по голубому оттенку тумана, начинающийся день обещал быть ясным.

Трёхцветная кошка, моя давняя знакомая, прибежала на скрип открывающейся двери. Она потёрлась о мою ногу и хрипло мяукнула.

– Ну чего ты мяучишь? Нет ничего для тебя, – я затянулась и стряхнула пепел. Кошка кинулась к месту, куда упал пепел, но, сообразив, что это несъедобно, подняла голову и снова жалостливо мяукнула. Это полное надежд ожидание было невыносимо. Но идти за молоком было лень.

– Ну прекрати, у меня правда ничего нет! – я ещё раз всласть затянулась, но настойчивое мяуканье испортило мне удовольствие. Она посмотрела на меня, дёрнула пару раз хвостом и села. Я подумала, может быть, она на самом деле очень голодна. Всё равно наслаждение от краткого покоя было испорчено. Щелчком пальцев я отправила окурок в ближайшую лужу.

– Ладно, – вздохнула я. – Жди, сейчас что-нибудь принесу.

Вернувшись на кухню, я залезла в холодильник и, подумав, украла кусочек ветчины. Быстренько нарезав угощение на неровные кусочки, положила его на пластиковую крышечку от сметаны и вынесла кошке.

Она ждала меня и, когда я появилась, мгновенно утратила напускное достоинство уличной кошки, начав, как обычный домашний питомец, путаться в ногах. Я поставила крышечку на землю и почесала её за ухом.

– Неуютно тебе жить на улице, но зато никто тебя не трогает. Гуляешь где хочешь, спишь где хочешь, делаешь что хочешь. И ничего тебе за это не будет. Наверное, здорово быть кошкой. Даже бездомной.

Я разогнулась и поглядела на часы. Ровно. Пора собираться домой. Дома меня ждут тёплая постель, лёгкое утро и мёртвый сон. Наконец-то!

Глава 2
Презрение

Я сидел в плетёном кресле, устало откинувшись на спинку, и прихлёбывал остывший чай. На сегодня, пожалуй, хватит.

Всё утро заканчивал драпировку к заказному портрету. Этот заказ можно было бы считать удачей, если бы с ним не возникло столько хлопот. Один далеко не бедный человек увидел у нашего общего знакомого одну из моих работ и захотел, чтобы именно я написал портрет его новоиспечённой жены. Недели две назад он привёл свою «красавицу» ко мне. Я полдня бился, чтоб она приняла более-менее достойную позу. Выражение лица у неё было настолько глупое, что тут пришлось ситуацию исправлять самому. Я бы не заморачивался, но заказчик очень просил написать портрет со вкусом. Я не мог его разочаровать – он за эту работу заплатит мне, как платят за два месяца труда на моей постоянной работе. Я уже предчувствую, как будет разочарована его жена: впервые за много лет увидит у себя на лице столь старательно вытравливаемый ум. Каждое утро, небось, проверяет в зеркале, чтоб интеллект на лице не отпечатался, попортив его, как морщинки.

Стареть я, что ли, начал? Раньше смешно было смотреть на всё это. А теперь злоба какая-то берёт, морализм глупый лезет…

Просто тоскливо и мерзко с такими работать. Пустые, грубые и эгоистичные люди. Они живут, закидывая в дыры своих душ всё новые и новые удовольствия, тщетно пытаясь обрести хотя бы подобие счастья. Только кто им объяснит, что счастье к внешним обстоятельствам имеет мало отношения?

А ещё тоскливее, что общество этих людей элитарно. Что каждая девочка мечтает быть настолько красивой и изысканной, чтоб по праву занять своё место рядом с очередным денежным мешком и жить «долго и счастливо» без возможности расслабиться, потому что неизменно будут женщины и симпатичнее, и моложе. А каждый мальчик ищет возможность нажиться любым способом, чтоб быть окружённым такими восхитительными женщинами, которым без своих денег он совершенно не нужен.

И как будто не существует на свете пожилых безымянных поэтов, что по ночам гуляют в соломенных шляпах, играя с припозднившимися прохожими в шахматы. Или художников в вечно испачканной красками одежде, со странными манерами и отрешёнными взглядами, маниакально ищущих красоту в окружающем. А учёные, что ценой времени всей своей жизни толкают прогресс вперёд? Где эти люди? Почему отовсюду на нас смотрят пустые и самоуверенные лица актёров, бизнесменов, политиков?

Сейчас не в моде созидать. Детей с младых ногтей воспитывают, что надо создавать, чтобы потреблять. Хочешь получить какую-то вещь – заработай на неё. Отсиди положенное время на ненавистной работе, пошевели конечностями, сделай опостылевшую, непонятную, ненужную тебе работу… И получи деньги, которых достаточно никогда не будет, и ты будешь вынужден всю жизнь жить от зарплаты до зарплаты.

Хочешь зарабатывать больше? Создай свой бизнес! И всё равно, что это будет, лишь бы дело приносило деньги. Ты станешь его рабом, забудешь про покой и сон, будешь прятать по углам собственного дома огнестрельное оружие. А ради чего? Ради того, чтобы однажды обнаружить, что желания типа «купить» не бесконечны?

Так и во всём остальном. Хочешь семью? Найди женщину, подари ей цветы, своди в ресторан, сыграй свадьбу. Всё, ты заплатил за неё, остался только ежемесячный взнос на самообслуживание. И ты можешь неограниченно пользоваться всем спектром услуг: уборка, секс, воспитание твоих детей… А женщины, наоборот, за работу по дому и услаждение мужа покупают возможность не работать. И семьи рушатся, потому что ничего не было в них, кроме потребительских отношений. Люди продают свои тела, своё время, свои души, чтобы получить то, что никогда не сделает их счастливыми.

Дёшево продают, дёшево!

Есть только один способ вырваться – задуматься. Только задумываться страшно. Потому что сделать это – значит, отречься от всего, чем жил много лет, от принципов, которыми руководствовался, от всего, во что верил. И, главное, что придёт взамен? Пустота, сосущая и страшная бессмысленность бытия и отсутствие иллюзий по поводу собственной ценности. И свобода. Потому что отныне можно самому решать, что важно. И как сложится твоя судьба.

И после раздумий для меня поменялись местами цели и средства. Много лет я потребляю, чтобы создавать.

Разве какой-нибудь учёный с крошечным окладом, работающий в разваливающемся здании на оборудовании середины прошлого века, делает это только потому, что ему больше идти некуда? Вряд ли. Он сидит в своей лаборатории, отрешившись от окружающего мира, окунувшись с головой в расчёты и теории. В его мире нет иной жажды, кроме жажды дать шанс на существование тому, чего пока никто не видит, кроме него. В своей лаборатории, как в маленькой вселенной, он местное божество, вольное мановением руки и мысли созидать и разрушать.

Я потёр лоб и вымученно улыбнулся в пустоту мастерской. Что-то я ворчать много начал, какие-то отвлечённые теории строю, как оторванный от жизни старик. Ну и что, зато живу так, как мне хочется.

Я отказался от высокооплачиваемой работы, которой не хотел заниматься. Переехал в этот город и устроился на нерегулярную работу, чтобы у меня было больше времени на свои дела. Благо помогло спортивное прошлое. Иногда, правда, перепадают заказы на портреты, но я обычно не слишком много за них получаю. Картины, которые писал не на заказ, я зарёкся продавать. Они в материальном мире хранят осколки моей души. Я сознательно отказался от семьи и серьёзных взаимоотношений, потому что ни одна женщина не будет счастлива, если она лишняя в мире мужчины, ни один человек не заслуживает друга, которому наплевать.

Через полгода после переезда, когда бытовые дела наладились, я заметил, что стал рано вставать, потому что больше не было необходимости выдирать себя из-под одеяла – мне захотелось просыпаться и проживать каждый день. Через год заметил, насколько не пресыщенный изобилием человек радуется любой материальной мелочи: поймал себя на том, что радуюсь новым брюкам сильнее, чем когда-то радовался новой машине. У меня пропало ощущение, что я теряю время, потому что больше я его не терял.

Я стал гулять по улицам, внимательно следя за прохожими, выискивая отражения мыслей и чувств на каждом лице. Я разговаривал с незнакомцами, искал странных приключений и встреч. Я был открыт миру и пытался заставить мир быть открытым ко мне. Но люди оберегали свои крошечные, заплесневелые мирки. Меня часто не понимали, ругали, боялись, пару раз я даже был бит. Но меня это не волновало. Мне было всё равно.

К сожалению, пока я боролся с миром за собственную свободу, я совсем забыл об одной очень существенной детали – одиночестве.

Когда я почувствовал, что рамки и ограничения, которые устраивают общество, мешают смотреть и видеть, думать и мыслить, делать и создавать, что они натирают душу в самых нежных местах, я решил этими рамками пренебречь. Выйти за них. Сломать, наконец. И стать самим собой.

И я оказался не готов к тому, что я такой, какой есть на самом деле, просто никому не нужен. Одних начал напрягать мой излишне пристальный взгляд. Решили, что я увижу что-то лишнее, если буду смотреть на них немного внимательней. Многие люди привыкли к мимолётному взгляду, которым обычно проверяют, смотрит на них собеседник или нет. Они воспринимали других как штативы с прожекторами глаз. Эти прожектора, пыша жаром, ежесекундно нависают над ними своей стеклянной тяжестью, а они, как артисты на сцене, ярко освещены вниманием других людей. Только сам артист ничем не отличается тех, кто освещает его своими взглядами.

Хм, интересная идея, могла бы получиться хорошая инсталляция.

Других стали не устраивать мои новые ориентиры. Некоторые бывшие друзья во время ночных посиделок на кухне с пеной у рта доказывали мне, что нужны деньги, нужна карьера, нужны женщины, а иначе я просто неудачник и у меня нет никакого будущего. Только проблема в том, что всех нас после смерти положат в ящик, а будут ли у этого ящика серебряные ручки, мне, в общем-то, неважно.

Третьим просто не понравилось, когда их друг стал вести себя как последняя сволочь, провокатор и эгоистичная мразь. И по отношению к ним я просто стараюсь быть максимально честным, предоставляя им возможность решать самим: оставаться или уходить. Все мои женщины, как кошки, приходили и уходили тогда, когда им захочется. Они не питали никаких надежд, и это всегда всех устраивало.

Но иногда, после дня прогулок и многочасовой работы над эскизами, я сижу в темноте, не включая свет, смотрю в окно и медленно смакую привычный чай. И, глядя на огни засыпающего города, я жалею о мёртвой тишине за спиной. Гляжу, как в соседних домах одно за другим гаснут окна, как маяки чужой, может, менее счастливой, но более тёплой и мирной жизни. Я жил такой жизнью когда-то и знаю, что это грусть обманывает меня в этот момент. Но мне так явно чудится, что там, в одной из угловых квартир соседнего дома, под низкой люстрой с одинокой неяркой лампочкой собрались люди, искренне любящие друг друга, они обсуждают важные темы, смеются, беспокоя ночную тишину за стеклом. И я приглядываюсь, приглядываюсь, желая увидеть их спокойное счастье… и вижу, как на кухне ссорятся двое. Она кричит на него, бьёт кулаком по плечу, заливается слезами и выбегает из комнаты. Он размашистым шагом подходит к двери и зло, со всей силы, захлопывает её за ней.

Совсем как я когда-то.

И тогда я перестаю жалеть об ушедшем.

* * *

Сегодня я встретил прекрасное. Оно пришло ко мне так неожиданно, в облике самой обычной…

Стоп, лучше я расскажу с самого начала.

Вечером началась гроза. Обычно грозы заканчиваются быстро, изойдя потоками дождевой воды. Молнии слабы, порой беззвучны, как безобидные зарницы. Небо сохраняет свою освещённость, теряя краски. Но сегодняшняя… Сегодняшняя гроза была редкостью. Тучи клубились и разражались близким громом, как в последний день мира. Листья деревьев трепетали в предчувствии бури, свежея от влаги и сгущавшейся темноты. Молнии были так ярки, что болели глаза. И никакой вульгарной серости: небо было сизым с золотым подпалом.

Я должен был погрузиться в это полностью, чтобы от такой густоты холодных красок, какую встретишь только зимним вечером, меня не отделяло пыльное, искажающее своими неровностями стекло. Пускай я не хотел эту погоду запечатлеть, но я хотел вобрать её в себя, почувствовать, запомнить, пережить. Природа была прекрасна в своём гневе.

Конечно, я не пейзажист. Мне пейзажи и натюрморты всегда казались слишком скучными. Красивая посуда, цветы, еда, деревья, дома… Для меня это всегда было бессмысленно. Рисовать то, что уже создано чьими-то руками или не имеет яркой индивидуальности, всегда казалось мне потерей времени. Без сомнения, природа удивительна и прекрасна, но венец её творения – человек. Человеческое существо со своими мыслями, страстями, страхами, ошибками, волей и памятью настолько безумно сложно и непостижимо прекрасно, что я до ломоты в висках вглядываюсь в лица, фигуры, жесты, мимику и пластику, пытаясь почувствовать, увидеть, познать ту душу, что скрылась в этом теле.

Но сегодня я, отложив все дела и надев огромный нелепый дождевик, пошёл на улицу, подставляя лицо тугим струям дождя. Я вбирал глазами, пил мозгом цвет окружающего мира, наслаждаясь его сочностью и вкусом. Даже запах земли напоминал мне запах свежей масляной краски. Я шлёпал по лужам, игнорируя тот факт, что кроссовки давно промокли. Свитер под дождевиком тут же отсырел, но это тоже не имело значения. Я шёл по улицам старого, помнящего о многих событиях города, переваривал его, разбирая его в голове по цветам, и чувствовал себя совершенно свободным и счастливым. Только немного расстроило то, что демонстрацию своих сил стихия закончила достаточно быстро. И восхитительная, пугающая своей мощью буря перешла в заурядный дождь. Гром затихал вдали, глухо рокоча вслед удаляющимся вспышкам молний, и только пальцы дождя лениво с тихим шорохом перебирали влажную листву.