Город, стоящий на берегу реки Преголя и носящий имя Калининград, имеет долгую и славную историю. Но начинается история края отнюдь не с 1255 года, когда крестоносцы воздвигли на месте прусского городища Твангсте свою крепость Кёнигсберг. И даже не с тех давних времён, когда сюда, по преданиям, прибыли братья Видевут и Брутен, которые явились основоположниками новых устоев жизни и верований древних пруссов. Как и у многих народов, в том числе, безвестно канувших в Лету, история прусских племён уходит корнями в глубокую древность…

В данной книге мы приоткрываем лишь одну интереснейшую страницу жизни Кёнигсберга-Калининграда. Речь пойдёт о пребывании Восточной Пруссии в составе Российской империи в 1758—1762 годах.

Восемнадцатый век – век не только бесконечных и кровавых войн, это ещё и век просвещения и науки. Даже в период Семилетней войны, унёсшей тысячи жизней на полях сражений в Европе, некоторые пытливые умы изучали свойства электричества и пытались использовать их на благо людей.

В Кёнигсбергском университете Альбертине трудились учёные: физики, медики и философы. У каждого – свой взгляд на электрическую «материю», своё мнение об её целебных возможностях и смертельных опасностях.

Одни делали замечательные открытия, другие старались завладеть результатами их исследований.

Тут тоже шла война.

Здесь рождалась великая дружба.

И любовь к своей родине.

А также – к Женщине.

ЧАСТЬ I. СВЕТЛАЯ СТОРОНА СИЛЫ

Глава 1. Весна в русском Кёнигсберге

Весна 1761 года влетела в Кёнигсберг резвой русской тройкой, звон бубенцов которой слышен далеко в округе. Это и неудивительно – столица Восточной Пруссии уже три года как находилась в составе Российской империи (1), а её жители по доброй воле присягнули на верность императрице Елизавете Петровне. Сам факт входа в город русской армии очевидец того события, А. Т. Болотов, описал так: «Все улицы, окна и кровли домов усеяны были бесчисленным множеством народа. Стечение оного было превеликое, ибо все жадничали видеть наши войска и самого командира, графа Фермора, а как присовокуплялся к тому и звон колоколов во всем городе, и играние на всех башнях и колокольнях в трубы и литавры, продолжавшееся во всё время шествия, то всё сие придавало оному ещё более пышности и великолепия.»

Нынче наступила четвертая весна многолюдного древнего города под Российской короной. Но хотя ласковое солнце всё чаще заглядывало на улицы Кёнигсберга, повсеместно звенела капель, а кучи снега, убранного с мостовых, на глазах темнели и оседали, несмотря на то, что весёлые ручейки бежали по выложенным брусчаткой улочкам вниз, пополняя серые воды Прегеля, по ночам знобящую стынь в город возвращали дующие с Остзее (2) пронизывающие ветра.

…Откуда-то из глубин Королевского замка повеяло холодом. Ветер противно выл и поскуливал в щелях… Андрей Тимофеевич Болотов, недавно получивший звание поручика, служащий письмоводителем у губернатора Восточной Пруссии Василия Ивановича Суворова, а также выполняющий функции адъютанта последнего, накинул на плечи тёплую шерстяную накидку и склонился над своими записями.

Что это был за человек Андрей Тимофеевич? Несомненно, он обладал жизнелюбием, открытым сердцем и пытливым умом. Он ещё с юных лет приучился не страшиться трудностей, поэтому всегда добивался намеченной цели. Даже с наступлением «чёрных полос» в повседневной жизни, двадцатидвухлетний офицер никогда не унывал и не давал падать духом своим сотоварищам, вдохновляя их на большие дела и заставляя поверить в собственные силы. Эти качества не раз позволяли ему выходить с триумфом из самых скверных ситуаций. Окружающие уважали его за честность, ценили за порядочность, безупречный вкус, чувство прекрасного и жажду исследований…

Природа наделила молодого поручика обычной славянской внешностью: прямыми светлыми волосами, зачесанными назад, высоким лбом, несколько крупными носом и губами, внимательными и чуть грустными глазами. Но главное, разумеется, не в чертах лица, точнее – не только в них… В нём чувствовалось некое внутреннее равновесие и душевный покой. Именно такая гармония сглаживает чуть заметные недостатки наружности, делает ровной походку, статной фигуру и осанку.

Кабинет, который занимал Болотов, имел четыре шага в длину и три в ширину. Пара скрипучих стульев, шкаф со служебными документами, небольшой топчан и стол, на котором стоял канделябр с тремя свечами, составляли весь его интерьер. На столе лежали листы бумаги, рядом расположилась чернильница с перьями. Поручик в редкие свободные минуты делал заметки о своих воинских походах и жизни в Кёнигсберге, которая так отличалась от жизни в Петербурге и Тульской губернии, где у Болотова находилось родительское имение.

Здесь же, в Кёнигсберге, в районе Штайндамм поручик занимал комнаты в кирпичном доме, расположенном неподалёку от кирхи, в которой уже не первый год проводились православные богослужения. Подобных домов возле кирхи было много, они плотно прижимались к ней, как спящие щенки к животу матери.

Стоит пересечь Штайндамм с запада на восток, как вы окажетесь в Альтштадте, старинном пригороде Кёнигсберга, ранее бывшим самостоятельным городом. К Альтштадту, с южной его стороны, и примыкал Королевский замок, в котором располагалась резиденция генерал-губернатора Восточной Пруссии.

Сам губернатор прибыл в Кёнигсберг зимой, сменив на этой должности генерал- поручика Николая Корфа. Андрей Тимофеевич искренне обрадовался, когда новый военачальник при первой же встрече сказал ему: «А я знал вашего батюшку, Тимофея Петровича. Отменный был командир…». Корф не отпускал в действующую армию толкового переводчика и расторопного адъютанта. «Теперь, – думалось подпоручику, – новые ветры подуют в противоположную сторону…» Но и Василий Иванович оставил при себе Болотова, направив прошение об этом в Санкт-Петербург. Там не стали возражать.

Здесь, в своём рабочем кабинете Болотов, помимо исполнения служебных обязанностей, любил писать очерки о своей жизни в Кёнигсберге. Как он сам упомянул об этом увлечении: «Охота к писанию начинала уже тогда во мне возрождаться, и я производил первейшие тому опыты…». Обычно он вёл дневники, мысленно представляя, что душевно беседует не только с близкими друзьями, но также со своими будущими детьми и внуками, теша себя надеждой, что со временем потомки тоже захотят поговорить с ним, открыв данный труд.

А на досуге поручик предавался чтению книг и занимался той деятельностью, которую про себя называл «эмпирическими познаниями окружающего мира», и решал прикладные задачи по «изучению живой природы». Подтолкнули его к занятиям наукой, конечно же, близость кёнигсбергского университета – Альбертины, и общение с профессорским составом оного.

Многие офицеры, сослуживцы Болотова, как и сам он, с удовольствием посещали Университет. Лекции по логике и метафизике русским военным тогда читал профессор Фридрих Иоганн Бук, пожилой человек с вечно красным и потным лицом. Частные занятия проводил знаменитый Иоганн Георг Гаман (3) интеллигентный и доброжелательный учёный, ученик Иммануила Канта. А уж математику и фортификацию, пиротехнику и военное строительство преподавал именно он, будущий гений немецкой философии, а пока – скромный приват-доцент. Но всё выдавало в нём человека необыкновенного. Казалось, что в его воображении была вся Вселенная, в которой постоянно рождались новые загадочные миры…

В числе прочих слушателей, получавших знания в Альбертине, значились и такие фигуры, как Григорий Орлов и Александр Суворов.

Болотов, которого за знание немецкого языка определили на ту должность, которую он сейчас занимал, старался тесно общаться со своими армейскими приятелями. С ними он прошёл тяжёлые военные дороги и побывал на полях сражений, из которых особенно запомнилась битва при Гросс-Егерсдорфе (4). А совсем недавно Болотов со своими боевыми товарищами поручиком Непейцыным и капитаном Тригубом, под руководством подполковника Суворова, сына губернатора, участвовали в раскрытии заговора против российской императрицы (5).

Квартира, которую занимал в настоящее время Болотов, была уже четвёртой в пору его пребывания в Кёнигсберге. Предыдущая тоже была неплоха, но добираться от неё до Королевского замка было далеко и утомительно. Такие «прогулки» в Замок и обратно изрядно наскучили Андрею Тимофеевичу, особенно в неласковую осеннюю и зимнюю пору. К тому же, его обитель находилась в одном из «глухих» переулков и выглядела мрачновато. Служащему в канцелярии губернатора, тогда ещё подпоручику, но уже многое повидавшему, естественно, хотелось занять жильё получше. Поэтому он «насел» на плац-майора Платона Невзорова, и не отставал от него до тех пор, пока тот не нашёл ему новую квартиру, кстати, ту самую, которую Болотов сам имел на примете. Армейский поручик, занимавший её раньше, был приятелем Болотова. Как только он отправился в действующую армию, Андрей Тимофеевич, не медля ни минуты, вселился туда.

Итак, поручик Болотов склонился над своими последними дневниковыми записями. Он бегло перечитал свои сочинения, немного подумал и сделал кое-где правки. На альтштадской ратуше часы пробили восемь.

«Пора домой», – решил офицер, кликнул слугу, курившего трубку возле окна в длинном коридоре, и принялся собираться.

Вскоре слуга Болотова Аврам вывел коня для офицера и запряжённую в повозку лошадь, в которой собрался ехать сам.

Дорога до дому была близкой, стоило лишь пересечь подмёрзший к вечеру Альтштадт.

Дом, где теперь проживал Андрей Тимофеевич, располагался вблизи Прегеля. Неподалёку находилась пристань, к которой ежедневно швартовались корабли. Шум от разгрузки судов долетал до окон Болотова, но это ему нисколько не мешало, напротив, вливало в молодую душу дополнительную, здоровую энергию. Это был двухэтажный особняк с высоким крыльцом из просмоленных досок, которых не брали ни червь, ни гниль. Над входной дверью, как это было заведено у большинства хозяев, «порхали» белые ангелы, сделанные из обожжённой глины. Кусты под окнами дома танцевали под зябким ветром, раскачиваясь и раскланиваясь в разные стороны. Двор был узок, Болотову приходилось пристраивать своих лошадей и повозку в соседнем, имеющем конюшню. А хозяева-соседи были чрезвычайно милы и любезны.

Как прикинул молодой офицер, от его места службы до дома было расстояние примерно в двести саженей (6). Вместе со сборами время на дорогу уходило менее четверти часа. Здание стояло на маленькой улочке, по которой, впрочем, было довольно много «ходьбы и езды». По ней часто прогуливались горожане, здесь же торговцы продавали различный товар, словом, было не скучно.

Дом поручику нравился чрезвычайно. Был он невелик, но выглядел довольно красивым и уютным. И главное – в нём было тепло. В распоряжении Андрея Тимофеевича оказался весь верхний этаж – а это две хорошие комнаты и небольшие сенцы. Болотову этого было более чем достаточно. Одну комнату он занимал сам, это была и спальня, и кабинет, в ней так же стоял сундук, заполненный книгами и красками (поручик в свободное время увлекался рисованием), боковую же, гораздо более тесную, отдал слуге и под багаж.

Возле дома был разбит небольшой садик. Когда сойдёт снег и зазеленеет трава, распустятся на ветках плодовых деревьев и клумбах цветы, которые начнут дурманить своим ароматом… Но пока зима не торопилась уступать свои права…

– О, мой Бог! – радушно встретила хозяйка русского постояльца. – Вас, герр Андреас, заставляют на службе находиться допоздна… А молодому человеку необходимо больше свободного времени и общения в приятном обществе…

– Сейчас война, фрау Тиггитс, – войдя в двери и снимая епанчу, отвечал Болотов, привыкший к неизменной опеке со стороны хозяев дома.

– Война скоро закончится, герр поручик, – нравоучительно парировала фрау Тиггитс. – И поверьте – вам уже пора думать о будущей семейной жизни… Заходите в дом, герр офицер. Ваши комнаты прибраны, раздевайтесь, и ждём вас к чаю…

И правда, обе комнаты были чистенько убраны. Стены и потолки в них были выкрашены в белый цвет, по углам находилось достаточно столиков и стульев для гостей. Ко всему прикоснулась хозяйская рука – и захочешь – не найдёшь ни пылинки, ни соринки.

Что же касается ужина, то радушные хозяева настояли на том, чтобы Болотов столовался непременно у них, а не посылал за таковым в ближайший трактир. Кормили они постояльца хорошо, поручик был весьма доволен, но условился, что будет им за хлопоты платить небольшие деньги из своего жалования.

Вообще, Болотов не мог нарадоваться на свою новую квартиру, как видите, не только из-за благоприятного местоположения и прочих её достоинств, но также из-за самих хозяев оной. Чета Тиггитс были выходцами из Швейцарии. Супруги были, под стать друг другу, невысокими и полными, добросердечными и тихими стариками. Франк Тиггитс был мастеровым человеком, владел ремеслом лаечника (7). Большого достатка он не обрёл, но нравился Болотову как порядочный человек, примерный семьянин и отменный хозяин. Его жена Шарлотта, «добренькая и тихонькая старушка», проявляла к русскому поручику почти такую же любовь, как к собственным сыновьям.

У них имелись свои дети: два сына, помогавшие отцу, и две дочери, помогающие матери. Семья была на удивление дружной. Дети оказывали родителям должное почтение, коего те были, безусловно, достойны.

Младшая дочь семейства Тиггитс, златокудрая шестнадцатилетняя Марта, безумно нравилась Болотову. Она обладала весёлым нравом, стройной фигурой и, что было ещё более заметно – грациозной походкой. Своими внимательными и немного удивлёнными глазами она также частенько поглядывала из-под полуопущенных ресниц в его сторону. Молодому офицеру так не хотелось, порой, отпускать её от себя, подольше задержать в своей ладони её ручку… Но об этом он пока предпочитал молчать.

Что ещё несказанно удивило и порадовало Андрея Тимофеевича в данном семействе, так это то, что здесь он впервые за период военной службы познал, что такое настоящая «барская постель» – а точнее, почувствовал всю прелесть сна на перине с пуховиком.

Он не раз уже убеждался в том, как хорошо хозяева расположены к своему постояльцу. И чувствовал, что они искренне полюбили его и считали почти родным человеком. Вскоре ему было предложено убрать свою походную постель с наволочками, подушками и одеялами куда подальше, а пользоваться тою, что ему выделят. Андрей учтиво отказывался, но хозяева и слушать не хотели. Наконец, поручик сдался и стал обладателем «прекрасной пуховой постели, с чистыми белыми и мягкими подушками, и с прекрасным белым занавесом, размытым и накрахмаленным в прах». Вместо прежнего одеяла стал он накрываться и спать под другим – тонким и мягким. Вскоре поручик понял, что это не так уж плохо, привык и даже полюбил новое ложе. Спать на нём оказалось гораздо приятнее, и просыпался он теперь в прекрасном расположении духа.

Словом, лучших хозяев, да и самого дома, не сыскать было во всём Кёнигсберге. Болотов «жил тут весело, спокойно и во всяком довольствии», ему не было нужды заботиться ни о пище, ни о крове. Но, чем ласковее и услужливее была к нему чета Тиггитс, тем более он старался вести себя степеннее и тактичнее, дабы не потерять сложившееся по отношению к нему доброе мнение.

Поскольку офицер никогда не обедал дома, то ужин, по воле хозяев, они готовили для постояльца сами, избавив его от необходимости посылать поздней порой за таковым в трактир. Кушанья приносили офицеру наверх или приглашали к своему столу. При этом, не забывали покормить и слугу. Мало того, они воспротивились тому, что Болотов пьёт собственный чай, и настояли на том, что будут подавать ему по утрам свой чай со сливками, а по воскресеньям – кофе.

Андрей Тимофеевич в свободные минуты любил побеседовать со своими хозяевами. Ему было интересно всё: история, традиции и обычаи населения, ставшего теперь частью российского, и многое другое.

Часто разговоры заводили о Швейцарии, о жизни в швейцарских Альпах и плодородных долинах. Иногда обсуждали насущные проблемы – цены на рынках, строительство новых городских укреплений, налоги… Иной раз вся компания погружалась в философские размышления, благо, Тиггитсы знали, что их постоялец посещает занятия по философии и тяготеет к учению Веймана (8).

Но всегда самой волнующей темой для бесед было положение дел на войне. Вот и сейчас, наскоро поужинав в своей комнате, Болотов спустился вниз, где за столом его дожидались члены семьи Тиггитс, устроившись за чашками чая.

Вернулся слуга. Выслушав доклад о том, что лошади пристроены и накормлены, поручик отпустил своего Аврама на ужин, а сам сел за стол к хозяевам дома. Мельком он оглядел всех: благодушного Франца Тиггитса, лысоватого мужчину с поседевшими на висках остатками волос, крупным мясистым носом и добрым спокойным взглядом. Его супругу Шарлотту, забавно причмокивающую при разговоре и постоянно улыбающуюся, отчего уголки её глаз были густо покрыты морщинками. Двух взрослых сыновей – Густава и Иоганна, парней с приветливыми лицами и крепкими мозолистыми руками. Старшая дочь, Габриела, хлопотала у очага, младшая, Марта – несла поднос с печеньем. Встретившись с нею взглядом, поручик почувствовал, как сильно застучало его сердце… Ещё мгновение, и он не выдержит, выскочит из-за стола и обнимет её…

Но тихий, слегка насмешливый голос Франца, сразу «вернул на место» молодого офицера.

– Скажите, господин поручик, что слышно в ваших кругах? Скоро ли намылят шею старому Фрицу?

Старым Фрицем называли короля Пруссии Фридриха II.

Болотов взял в руки маленькую чашку с горячим, ароматным чаем.

– В этом году ему наступит конец, уж будьте уверены, господин Тиггитс. Фридрих потерял почти всю Саксонию и остался практически без армии. Если помните, в ноябре прошлого года он, хоть и разгромил Дауна (9) под Торгау, но потерял при этом половину своего войска. Восполнить такие потери не в состоянии даже он, поэтому будет бегать от нас, как затравленный волк и искать просчёт в действиях противника, чтобы нанести удар…

– Всё правильно, – усмехнулся старый Тиггитс. – Русская армия своё дело сделала. Теперь даже неповоротливые австрийцы смогут добить Фридриха. А нам надо налаживать жизнь здесь, в Кёнигсберге.

– Угощайтесь, господин поручик, – Шарлотта придвинула ближе к Болотову блюдо с печеньем. – Лучше расскажите, что нового в Университете… Как себя чувствуют русские студенты в Альбертине?

– О, превосходно, – улыбнулся Андрей Тимофеевич. – Я знаком со многими из них… Афонин, Садовский, – припомнил он, – Малиновский… Эти молодые люди тяготеют к философии… Насколько вам известно, я тоже грызу гранит данной науки, – он улыбнулся и бросил взгляд в сторону Марты, заваривающей свежий чай. С удовлетворением он отметил, что она тоже смотрит на него, и это прибавило ему задора. Ведь подмечено, что когда компания людей шутит и смеётся, каждый невольно глядит на того, кто ему более симпатичен или кого он считает своим близким человеком.

– Некоторые из них разделяют взгляды приват-доцента Канта… Я же придерживаюсь позиций другого приват-доцента, Даниэля Веймана. Кстати, меня крайне огорчает, что эти два, безусловно, талантливых философа, просто терпеть не могут друг друга…

Марта фыркнула, прикрыв личико фартуком, из-за краешка которого на Болотова взирали лукавые голубые глаза.

– Скажите, господин Тиггитс, – задал вопрос Болотов, с удовольствием прихлёбывая чай, – как обстоят ваши охотничьи дела?

– О, дорогой Андреас, весенняя охота скоро начнётся. Лайки будут нарасхват. Правда, в нашем питомнике завелась одна… нехорошая болезнь. Но мы с моими сыновьями выгоним её, хоть это не просто… Нам уже приходилось иметь с нею дело…

– Я недавно видела господина Андреаса, – вдруг промолвила Марта, – он нёс какую-то толстую книгу… И так страстно прижимал её к груди, словно это была его любимая девушка… Что же это за книга, господин поручик?

Болотов таинственно улыбнулся.

– Да, господин поручик, – поддержал дочь Тиггитс, – поведайте нам, что за книгу вы приобрели. По моим наблюдениям, у вас уже скопилась приличная библиотека…

– О, это долгая история…

– А мы не торопимся, – улыбнулся старый Франц, достав трубку и начав набивать её табаком. – Или это государственная тайна?

– Нет, что вы… Дело в том, что в сотне шагов от нас живёт знакомый мне аптекарь. Это – хороший человек, а зовут его Герман. Он уроженец Ревеля, любит читать книги и интересуется науками. Я заглянул к нему как-то, мы прогуливались по саду… В общем, подружились. Однажды зашёл у нас разговор о книгах. Узнав, что я до них большой охотник, он тотчас начал расхваливать одну из них. И, конечно, рекомендовать…. Вот я и купил её в книжной лавке.

– А что это за книга? Вы покажете её нам? – одна за другой спросили сёстры.

– Это славное сочинение господина Гофмана (10) «О спокойствии и удовольствии человеческой жизни». Она мне так полюбилась, что я постоянно перечитываю её, и чрез то во мне проснулся истинно-философический дух, к тому же она способствует моему прилежанию в овладении знаниями.

– И стоило по такому поводу писать книгу? – усмехнулся Франц Тиггитс, выпуская из ноздрей клубы дыма. – По-моему, спокойствие каждому доброму христианину даст молитва, а удовольствие – хорошая работа!

12 3 4 След.

Кёнигсберг 1761. Тайна русского поручика