Целитель. Пятилетку в три года!

© Большаков В. П., 2022

© ООО «Издательство «Яуза», 2022

© ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Пролог

Пятница, 2 января 1976 года. Утро

Московская область, Комаровка

– Э-ге-гей! – разнесся глуховатый голос Колмогорова, плутая среди распушившихся елочек и унылых, продрогших берез. – Догоняйте!

Ученики и редкие ученицы физматшколы загомонили, весело и звонко откликаясь. Наддали, шелестя лыжами. Радостные взвизги и ломкий отроческий хохот загуляли по лесу, множа таявшие эхо.

Я не спешил догонять и перегонять. Скользил по лыжне последним, наслаждаясь легчайшей стужей и отборно чистым воздухом. Впереди мелькала оранжевая куртка «ежихи» – так в ФМШИ звали учениц, постигавших вышмат в классах «Е» и «Ж».

«Ежиха» постоянно ойкала и теряла равновесие, хохоча над собственной неуклюжестью, а я методично работал палками, выдерживая дистанцию – потакал своей тяге к одиночеству.

Хотелось обдумать житие, расставить вехи на будущее. Ведь столько важных – важнейших! – вопросов толклось в голове, а мне всё некогда было сесть да рассудить. Целый год суету наводил, в прятки с Андроповым играл. Всё норовил сломать естественный ход исторического процесса. А стоило ли?

Нет, я прекрасно помню, как крайний генсек подался в изменники Родины, и не забуду разруху в «святые девяностые». Но разве распад СССР был случаен? Ведь наверняка в грозном крушении государства наблюдались и закономерности. А какие? А в чем?

Конечно, куда проще напрягать мышцы, чем извилины. Бегать от чекистов, слать подметные письма мешками, снимая исторические случайности вроде Афгана… А хватит ли твоих усилий, «бла-ародный дон Румата»?

Хорошо улитке на склоне Фудзи – ползи да ползи вверх, до самых высот! А остановит ли улитка неудержимый ход дорожного катка? Тормознет ли хоть на миг?

Лыжи ширкнули, вписываясь в поворот. Заиндевевшие елочки переливались на солнце, блестя и сверкая белой морозной опушью, как будто искусственные. «Ежиха» впереди пискнула, задевая ветку сосны, и снег осыпался, клубясь серебрящейся пыльцой.

«Всё-то ты знаешь, как не надо, – нудные мысли потянулись заново. – А как надо? Куда дальше двинет история, ты в курсе?»

Нет, в самом деле, на что полагаться? Ведь прогресс удалось-таки подпихнуть – запустилась цепная реакция перемен! Настоящее делается иным, хоть это и заметно лишь одному мне, а будущее заволакивается непроглядным туманом. Еще года два, от силы, и всё мое послезнание уподобится гаданиям цыганки.

Сделает товарищ Брежнев втык Гереку, раскрутится Восточный Общий рынок – и никуда Польша от нас не денется. Вразумит мой двойник Джеральда Форда – и тот пропишется в Белом доме на второй срок, послав Джимми Картера лесом. Раскинется Израиль от Суэцкого канала до самых, до окраин – и притянет арабов, как Штаты – мексиканцев…

«Нормально, Григорий? Отлично, Константин!»

Не слыша ойканья «ежихи», я поднажал. Заснеженные ели и сосны живей промахивали за спину, качая колючими лапами, словно болельщики вдоль лыжной трассы.

«А может, я просто выдохся? – думалось рывочками. – Притомился убегать, таиться, изворачиваться… Ну и правильно. Сколько можно? Ты бы лучше не ванговал, а товарища Староса радовал!»

Улыбка тронула губы, стоило вспомнить о Зеленограде, о тамошнем головастом народце, кудесах и диковинах.

«Вот «Турбо Паскаль» – это мое, – кивнул я своим мыслям. – Управлюсь за полгода. Хм. Если хорошенько постараюсь. И сервер доведу до ума, и редакторы…»

Впереди опять заголосили. Выехав на опушку, я увидал юных математиков, разлаписто штурмовавших пригорок. Они шумно карабкались наверх, вминая лыжами «елочки» на снегу, падали и хохотали, изнемогая от простейшего счастья жить, двигаться, ловить блеск девчоночьих глаз. И краснеть ничуть не стыдно, ведь все румяные!

Академик и сам заливался с «перевала», как царь горы. В синем спортивном костюме и шапочке с помпоном, он выглядел свежо и молодо. Гикнув, я скатился под уклон и погнал по хрусткой снежной целине в обход истоптанной и заезженной возвышенности.

Стоило мне отринуть «взрослые» рефлексии, как тут же в глубине моего естества затрепетал незатейливый восторг. Солнце выбивало искры из шуршащего снега, и лыжи будто сами несли меня, послушные гибкому телу.

– Догоняйте! – натужно вытолкнул я, оставляя галдеж за спиной.

Снова один, но никого впереди, ни «ежа», ни «ежихи», и только лыжня укатывается в чащобу, виляя между стволов. Хорошо!

– Догнать! – азартно гаркает Колмогоров. – И перегнать!

«Ага… Щаз-з!»

Запорошенный снежной пылью, я бежал, наращивая темп, уворачиваясь от веток, рассекая солнечные лучи, как финишные ленточки…

* * *

– Привал!

Воткнув лыжи в пухлый снег, Колмогоров жадно дышал, вбирая льдистый воздух. Отстегнув крепления, я пристроил свои «Телеханы» у чахлой сосенки, поглядывая на академика. Андрей Николаевич перехватил мой взгляд и подмигнул:

– А ты еще идти не хотел! Тут всю гарь московскую выдохнешь, всю кабинетную пыль в лесу оставишь…

– А чай будет? – пропищала «ежиха» в оранжевой куртке, вся, с ботинок до шапочки, облепленная снегом.

– А как же! – бодро хмыкнул Колмогоров. – Котелок у кого?

– У меня! – вскинул руку худущий, нескладный парень с отсутствующим выражением на узком лице.

– Во-он там родничок бьет! Говорят, даже в холода не замерзает… Не поскользнись только, а то наледь!

– Я осторожно…

– Ага… Заготавливаем дрова!

Наломав сухих веток, математики и математички разожгли костер. Огонь шустро разгорелся, жадно облизывая закопченное дно котелка. Время вышло – и запарило, бульки пошли. Академик щедро сыпанул чаю в бьющую ключом воду.

– По-походному! – ухмыльнулся он и плотоядно потер ладоши. – Накрываем стол, девчата!

«Накрыли» плоский валун, сметя с него снежный намет и постелив пару газет. Из тощих рюкзачков выгребали немудреное угощение – вареные яйца в трещинках, смачно пахнувшую колбаску, мятые пирожки, тонко нарезанное сальце, крохотные кунцевские булочки, плавленые сырки… Я открыл пару консервов – «Сельдь в желе» и «Кильку в томате».

– Налетай!

Если вы бывали когда-нибудь в лыжном походе, то знаете, какой разыгрывается аппетит. Съестное поглощалось чуть ли не с урчанием, а уж крепкий, терпкий чай «с дымком», да вприкуску с карамельками… Амброзия! Нектар!

Благодушествуя, я уселся на поваленный ствол, стряхнув снег с трухлявой коры. Рядом пристроился Колмогоров, спросил тихонько:

– Как там с… с графеном?

– Никак, – вздохнулось мне. – Голая идея. Со сверхпроводниками просто повезло – с ходу занялся купратами, угадал как бы. А графен… Тут с налету не взять. Я примерно представляю себе, как показать моноатомный слой, но надо ведь доказать, что он таков, детально изучить свойства графена, строение! А тут нужна лаборатория, нужно… Да много чего нужно! Ну, физфак мне в помощь… Хочу закончить его экстерном.

– Понимаю, – серьезно кивнул академик. – Очень жаль времени.

– Да, – вздохнул я.

В принципе, и по математике можно пойти – там лаборатории и оборудование ни к чему. Все, что требуется, – бумага, карандаш и мозг. А «вкусных» задач хоть отбавляй – алгоритм Кармакара, кривые Безье, базисы Грёбнера, фракталы…

Но «технарское» прошлое дает себя знать – мне ближе нечто материальное. Мощные белые светодиоды, например, или арсенид галлия. Или полупроводниковый термоэлемент Пельтье. Ну, или графен. Его будущие первооткрыватели свалят на Запад, и Нобелевку свою получат как исследователи из Манчестерского университета. А вот мне ее вручат, как советскому ученому…

– Знаете, Миша. – Деловитый голос Колмогорова перебил восходящие мечты. – Везение или не везение, а приоритет в области высокотемпературных сверхпроводников – за советской наукой. И за вами лично. В общем… – Он широко улыбнулся. – Буду краток. От вас требуется интересная, занимательная статья о ВТСП в «Нейчур». Напишете?

– Да куда ж тут денешься? – Мне только и оставалось, что ухмыльнуться. – Цитируемость студенту не помеха!

Я взглянул на склоненное лицо Андрея Николаевича, овеянное мыслью, посмотрел на ребят, спорящих о кварковой модели Гелл-Манна – Цвейга, и на меня будто теплым ветром пахнуло.

«Всё, я с ними! Никаких «писем счастья», никаких контактов с Юрием Владимировичем, Михаилом Андреевичем и Леонидом Ильичом! «Ностромо» больше нет. Баста!»

Меня всего охватило великолепное успокоение, и тут же, словно уравновешивая благо, бархатным буравчиком вкрутилась головная боль.

«Старею, – улыбнулся я. – Вот и мигрень пожаловала…»

Глава 1

Пятница, 2 января. Полдень

Вашингтон, Белый дом

Джек Даунинг, понурившись в гадкой интеллигентской привычке, рассеянно следил за президентом. Форд вышагивал от окна к камину и обратно, топча драгоценный ковер Красной комнаты.

«Ну и обстановочка…» – мелькнуло у Даунинга.

Взявшись со скуки за ремонт, Жаклин Кеннеди переборщила с алыми шпалерами, придав залу для совещаний игривый оттенок будуара. И президент в интерьере выглядел несерьезно. Ни дать ни взять актеришка из провинциального театра.

Сложив руки за прямою спиной, сжав зубы и гоняя желваки, Форд играл жесткого отца нации, а получалось напыщенно и старомодно.

Джек подавил улыбку. Не с ним, кадровым разведчиком, тягаться в лицедействе Первому Джентльмену! Тут даже разбор эмоций не надобен – от старины Джеральда веет раздражением и растерянностью, но причина такого настроя вовсе не провал миссии «Некст». Президента куда больше беспокоит, не потерял ли он лицо, как выражаются японцы. Ведь получается, что русские провели его, словно тупого фермера на ярмарке!

Даунинг скосил глаза на Киссинджера. Этот умный и хитрый еврей, подмявший под себя Госдеп, был непробиваемо спокоен. Удобно раскинувшись на ампирном диване, Генри благодушно, с легкой флегмой следил за метаниями босса. А тот вдруг остановился и резко спросил, засовывая руки в карманы, отчего налет лоска тотчас же облез:

– Ваше мнение, Джек? Обо всей этой истории?

Даунинг медленно выпрямился. За последний месяц он насмотрелся всякого. Их трясло ФБР, выводя из себя нудными допросами, раскладывая дни и недели чуть ли не посекундно. Где был, что делал, с кем спал, о чем говорил. Кому именно? А сколько было свидетелей? Вспомните первую реакцию русского агента!

Джек успел пережить позор, и теперь лишь ждал окончания затянувшегося спектакля. Он загодя смирился с тем, что на его карьере поставлен жирный размашистый крест. Отставку Колби президент вот-вот примет, затем наступит его очередь…

Наверное, поэтому Даунинг, бывший куратор русского «перебежчика», не испытывал опасений – хуже точно не будет.

– Сэр, – заговорил он спокойно и устало, – я бы обратил ваше внимание на один очевидный факт: поражение в тайной войне потерпели не мы, а русские. Да, мы повелись, приняв агента КГБ за настоящего Миху, но и сами же раскрыли обман, вычислили истину! Разумеется, все эти соображения не обеляют ни меня, ни Фултона, ни Колби. Мой немудреный анализ всего лишь подводит к элементарному выводу – русские чекисты сами до сих пор ищут предиктора! В ином случае КГБ не стал бы засылать его копию…

– Полностью согласен с Джеком! – неожиданно вмешался Киссинджер. – Не могу себя назвать спецом, познавшим загадочную русскую душу, но кое в чем я таки разбираюсь. Если бы Миха находился в руках Андропова, то КГБ никогда и ни при каких обстоятельствах не поделился бы с нами знанием будущего. Но коли уж русские пошли на это, то вся постановка со Лже-Михой есть не что иное, как операция прикрытия! Миха за год с небольшим стал новым фактором силы. Как минимум трое членов Политбюро пользуются его… м-м… подсказками, выверяя курс партии – и ослабляя наши позиции. Простите, Джек, что перебил…

– Да, КГБ просто отвлек наше внимание от собственных поисков, – продолжил Даунинг, отмахнувшись от извинений. – И заметьте, сэр: все предсказания, которые дошли до нас, сбылись полностью и в точности! Уверен, что и те рекомендации, которые агент, представлявшийся Михой, передал вам вот в этой самой комнате, также являются правдой. Я просто убежден в этом, сэр. На сто процентов! Ну какой интерес русским наносить урон? Напротив, они получают прямую выгоду от вашего избрания! Находясь на волне благодарности и доверия, вы могли бы… ну, не знаю… расширить сотрудничество с СССР, продолжить курс на разрядку международной напряженности… А вот потом и могла бы начаться игра! Допустим, вы бы встретились с Брежневым в Ялте и негласно поделили мир на сферы влияния… Возможно даже, что нас стали бы дозированно информировать о будущих событиях – о ценах на нефть, к примеру, или о дате смерти Мао Цзэдуна. Поэтому я по-прежнему остаюсь резко против тактики, выбранной Колби и нашим ленинградским резидентом. Да, мы должны были узнать, кто есть кто, но зачем же раскрывать этого русского? Пусть бы и дальше отыгрывал свою роль – под нашим постоянным контролем! По-моему, так.

Джеральд Форд заметно успокоился, повеселел даже.

– Будем считать, Джек, что вы меня убедили, – добродушно проворчал он. – Прошение об отставке Колби я уже подписал, а вам следует завтра же вылететь в Москву. Замените Фултона в должности нашего резидента.

Сердце Даунинга пропустило удар – и заколотилось, толкая кровь к щекам.

– Допущенные ошибки надо исправлять! – Холеная ладонь президента звонко шлепнула по мраморной каминной доске. – Коли уж Миха остался в СССР и по-прежнему неуловим, ваш долг, Джек, отыскать его первым!

Суббота, 3 января. Перед обедом

Московская область, Архангельское

Черная «Волга» плавно подкатила к госдаче маршала Советского Союза. Не оборачиваясь, водитель пристально глянул на пассажира в зеркальце и кивнул.

– Я быстро, – буркнул офицер-ликвидатор, рассевшийся на заднем сиденье.

Стараясь ничего не касаться правой рукой, он вылез из машины, прихватив кожаную папку с бумагами. Мельком огляделся и двинул к воротам деловитой походкой курьера.

Гречко обосновался в красивом месте. Зимой и летом близкий лес очаровывал, навевая мысли о русских народных сказках. В холода всё тут пахло снежной свежестью, а в жару наплывал смолистый дух хвои. Благорастворение воздухов.

«Теремок» министра обороны возвели бойцы стройбата, подневольные маршальскому приказу… Губы ликвидатора дрогнули, складываясь в беглую усмешку – тем легче будет выполнить задание. Комчванства он не выносил.

Ворота стояли распахнутые настежь. Охранники дружно ширкали лопатами, сгребая снег с аллеи. За частыми росчерками голых ветвей проглядывала сама госдача, а к высокой ограде тулился флигель – над его трубой дрожало марево.

Дорогу офицеру-ликвидатору заступил майор Родионов, бесстрастный, как Гойко Митич в роли апача.

– Вы к кому?.. – Обшарив взглядом штатское пальто гостя, начохр вскинул внимательные глаза.

– К товарищу Гречко, – последовал спокойный ответ. – Мне поручено передать ему бумаги из министерства. Вот мои документы.

Майор посопел, изучая удостоверение, и сказал с запинкой:

– Андрей Антонович не велел пускать… Пройдите сами.

Офицер-ликвидатор уловил в голосе начохра просительные нотки, но сберег невозмутимое выражение лица, словно подыгрывая «краснокожему брату». Согласно кивнув, он пошагал к флигелю.

Нервы, подстегнутые смертельной опасностью, натягивались позванивавшими струнками, однако тренированная воля держала тело в узде. Постучавшись, ликвидатор обождал немножко и толкнул дверь левой рукой, сжимавшей папку.

Высокий, статный маршал с породистым и надменным лицом камергера вышел навстречу, не скрывая явной досады.

– Здравствуйте, товарищ Гречко, – мягко улыбнулся офицер, протягивая правую руку. Министр обороны, машинально, вяло пожал ее. Маршальские брови тотчас же вздернулись, отвечая слабым удивлением на неожиданную крепость пальцев штатского. – Тут вам передали кое-какие сводки, ознакомьтесь, пожалуйста. А завтра я за ними заеду.

– Это всё? – Гречко нетерпеливо отобрал папку.

– Всё.

– Свободен.

Ликвидатор удалился, отвесив небрежный поклон. Министр обороны вышел следом – набросил на плечи шинель и прошелся по чисто выметенной, чуть ли не пропылесошенной дорожке, хмуро взглядывая на Родионова. Начохр виновато потупился, а маршал передернул плечами, словно сбрасывая раздражение.

Кивнув майору на ходу, как бы сочувствуя, офицер-ликвидатор пошагал к машине, унимая нетерпение. И лишь нырнув на заднее сиденье, поспешно вынул из кармана заветную коробочку.

Водитель молча помог ему натянуть на левую руку хирургическую перчатку и отвернулся, тут же плавно трогаясь с места. Заскользила назад высокая ограда, мелькнул солдатик с метлой…

Достав из коробочки влажную салфетку, ликвидатор тщательно протер правую ладонь. От салфетки шибало чем-то больничным, резким и едким, и лишь минуту спустя в носу защекотало от вкрадчивых ноток яда.

«Всё! Можно! Можно!» – суетились мысли, но офицер сперва сложил салфетку – на ней уже проступили бурые пятна, – осторожно стянул перчатку и спрятал обе «улики» в коробочку. Вот теперь можно.

Морщась от собственной поспешности, он вынул пузырек с антидотом и опорожнил его одним глотком. В пищеводе потеплело, как от доброй порции коньяка, вот только послевкусие отвратное – полное впечатление, что бензин из шланга втянул ненароком…

– Может, сразу в баню? – В зеркальце качнулись серьезные серые глаза водителя. – Попаришься?

– А давай! – Ликвидатор облегченно откинулся на спинку. Отпускает потихоньку… Ладонь красная, горит, но это пройдет. Вряд ли парная выведет токсины быстрей, чем обычно, но хоть душа успокоится. А то всё ей лишь бы закружиться, загуляться…

Пропустив грохотавший цементовоз, «Волга» выехала на шоссе и пошла в разгон – заснеженная обочина сливалась в белую ленту с размытыми черными промельками деревьев.

«И какой же русский не любит…»

Понедельник, 5 января. Три часа дня

Москва, проспект Вернадского

Везет мне, однако, – общаюсь накоротке с лучшими умами человечества. В пятницу чай дул у Колмогорова – с брусничным вареньем, да после баньки… Классика!

«Ежи» с «ежихами» во дворе резвятся, снежки пуляют… Одни мы с академиком солидно рассуждаем о непознанном и непознаваемом. Выросли мы из детских забав…

А нынче я шагаю по длиннющему светлому коридору Института управления народным хозяйством. ИУНХ. Аббревиатура смахивает на клич гоблинов…

А вот и она, «Проблемная лаборатория». Вотчина самого Канторовича, обыкновенного гения. Воистину, место силы…

В судьбе Леонида Витальевича есть нечто прометеевское. Величайший математик, он мог бы парить на высотах чистой науки, недосягаемый для житейских мелочей.

Канторович уловил понятие функтора за много лет до Гротендика, первым понял значение обобщенных функций, но отдал тему на растерзание Лорану Шварцу, сочтя прорывное достижение пустяковым. Зато он вечно спускался на грешную землю, чтобы помочь смертным. Вон, внедрил безотходный раскрой фанеры, отладил работу такси…

А нынче скрещивает плановую экономику с теорией оптимального распределения ресурсов. За одно это ему надо памятник поставить. При жизни.

Я вежливо постучался и вошел, ожидая застать академика корпящим над бумагами. Застал. Только Канторович не высиживал за столом, визируя входящие с исходящими, а ползал на четвереньках, рассматривая выложенные на полу «простыни» чертежей. Лоб наморщен, очки зависли на кончике носа, губы шевелятся, палец ползет по ватману, вторя загогулистой кривой…

– Леонид Витальевич…

– Минуточку… Да? – Блеснули очки. – А, это вы стучали?

– Я, – пришлось мне признаться. – Простите, что помешал. Андрей Николаевич сказал, что звонил вам…

– А-а! Да-да! – встрепенулся Канторович и тяжело поднялся, упираясь рукой в колено. – Так вы тот самый Миша?

– Ну, звать меня «тем самым» рановато, – улыбнулся я. – Не дорос.

Коротко рассмеявшись, Леонид Витальевич отряхнул брюки и вернулся за стол.

– Слушаю вас, Миша.

– Ну, если без долгих предисловий, суть вот в чем. – Освободив стул от пухлых папок, я присел. – У меня там кой-какие программы понаписаны… они касаются электронной почты. Сам почтовый сервер уже работает, хотя и в тестовом режиме… но это временно. Мы наладили связь между Москвой и Зеленоградом, между Зеленоградом и Первомайском – это на Украине. Доводить до ума что «железо», что программное обеспечение будем еще долго – полгода как минимум, однако проблема в ином. В принципе, если установить здесь микроЭВМ, вы прямо сейчас могли бы набрать текст на клавиатуре… как на пишущей машинке, и отправить письмо коллеге в Новосибирск, в Ленинград… Да хоть в Лондон или Нью-Йорк! Через минуту адресат прочтет послание на экране своего монитора. Но! Чтобы письмо дошло до получателя, каждый пользователь ЭВМ должен получить совершенно особый УДН-адрес, единственный и неповторимый двенадцатизначный буквенно-цифровой код. И каждый такой адрес должен быть уникален! Строго обязательно! Если встретятся хотя бы два одинаковых адреса, то коллизия передачи данных может стать глобальной. УДН – это сокращенно: «управление доступом к носителю». УДН-48, если полностью. Адрес-идентификатор длиной в сорок восемь бит. Он будет прошиваться в ПЗУ сетевой карты, а пользователь эту сетевуху покупает… вставляет в свой комп… э-э… ЭВМ – и юзает на здоровье! Хочу, чтобы вы, Леонид Витальевич, прониклись… – сказал с чувством и полез в темные IT-дебри, вещая, жестикулируя, набрасывая схемы…

Полчаса спустя я упивался стаканом боржома, смачивая пересохшее горло и следя глазами за Канторовичем, нарезавшим круги вокруг стола. Леонид Витальевич проникся.

– Генерация УДН-адресов… – со вкусом повторил он, кивая своим мыслям. – Да, вы правы, здесь нужен ха-ароший коллектив и настоящий Центр сертификации! Вы надеетесь, что… э-э… «Е-мэйл» способна принести прибыль?

– Не я, – вытолкнул, отдуваясь. – Они, на своем Западе. Если мы опередим американцев и первыми предложим простую, надежную и безопасную «электронку», то уже в следующей пятилетке будем грести валюту миллиардами долларов. А на кону – сотни миллиардов… И я хочу, чтобы наши оттяпали самый большой кусок «айтишного» пирога!

Четверг, 8 января. Позднее утро

Москва, Кремль

– Вот и все, Андрей… – тихонько произнес Брежнев, глядя на экран. – Отвоевался…

С самого воскресенья, когда ему доложили о смерти Гречко, он ощущал мрачное удовлетворение. Бывало, подступал озноб или накатывала жалость, но эмоциональным фоном все равно оставалась некая мстительная угода.

«Ты хорошо колошматил немчуру, – думал генсек, – вот только война давно закончилась, Андрей. А мир тебе не нужен…»

Брежнев облокотился на стол, сцепил пальцы рук и устроил на них подбородок.

По всей стране объявлен траур, приспущены флаги. В Кремлевской стене выдолбили нишу и заготовили простенькую мемориальную табличку. «Андрей Антонович ГРЕЧКО. 17.10.1903 – 04.01.1976»…

Едва слышно щелкнула дверь, и в кабинет заглянул секретарь.

– Леонид Ильич…

– Что, Коля? – встрепенулся генеральный.

– Вы вызывали товарища Козлова… Он ждет.

– А… Да-да, пусть заходит.

Дверь открылась пошире, впуская невысокого полноватого человека с обширной залысиной. В костюме, при очках он напоминал обычного партийного функционера среднего звена. А отточенный ум конструктора ракет напоказ не выставишь…

Замечая растерянность гостя, хозяин сам встал навстречу.

– Здравствуйте, здравствуйте, Дмитрий Ильич! Да вы не тушуйтесь – кабинет как кабинет. Ну, может, чуть побольше вашего, хе-хе… Присаживайтесь!

– Я, признаться, не был готов к встрече, – смущаясь, заговорил главный конструктор и начальник ЦСКБ. – Ни одного документа не захватил…

Генеральный небрежно отмахнулся.

– А мы без бумаг, по-свойски! Дмитрий Ильич… – Брежнев сосредоточился. – Я, бывало, курировал наши космические дела и с тех пор интереса к ним не потерял. Поэтому… Или давайте без предисловий! Расскажите мне… Вот наша новая ракета… «Раскат», кажется… А то всё Н-1 да Н-1! Хочу знать ваше мнение: почему все четыре «Раската» взорвались?

Козлов повертел головой и расстегнул верхнюю пуговку, как будто ему душно было.

– А я вам скажу! – Голос Дмитрия Ильича дребезжал и позванивал. – Причина, как всегда, в идиотстве и разгильдяйстве! Ну как можно сложнейшее изделие, космическую ракету, испытывать собранной? Это у меня вообще в голове не укладывается! Я говорил Мишину, чтобы не спешил. Давай, дескать, проверим все досконально – каждый блок, каждый узел в отдельности! Нет, ну а как иначе-то? Н-1… «Раскат» – это же сложнейшая система! Да еще столько двигателей сразу – всю конструкцию ведет. Да их надо было отдельно тестировать, каждый двигун вывозить на огневые испытания, а не сразу – ух! – целой упряжкой! Знаю, что прогорают, так думать надо! А то гонка, гонка… Ну, опередили нас американцы, ну, высадились первыми на Луну, и что? Мы же не спортом занимаемся, а освоением космического пространства! А этим… чемпионам отрапортовать лишь бы! Вы меня простите, конечно, Леонид Ильич, что я так резко, но сколько же можно? Четыре ракеты угробить ни за что ни про что! Да мы бы, если все по уму делали, уже запустили бы «Раскат». Довели бы до ума – и запустили! А теперь… – Он безнадежно махнул рукой. – Глушко даже готовые корпуса Н-1 в блин бульдозерами раскатал…

– Ну уж нет, – добродушно проворчал Брежнев, – такого удовольствия мы ему не доставили. Был… э-э… сигнал от оч-чень информированного товарища, вот мы и… того… подсуетились. Дмитрий Ильич, вы не просто ходили в замах у самого Королева. Вы стали продолжателем его идей. Скажите, «Раскат» может стать такой же надежной ракетой, как «Союз»?

На минуту в кабинете зависло молчание. Со стен строго взирали Ленин и Маркс. Едва слышно тикали «рогатые» часы.

– Мог бы, – вздохнул Козлов. – Вполне мог. Самое неприятное знаете в чем? В потере темпа. Ракета Н-1 была почти готова, а теперь Глушко хочет с нуля строить свое собственное изделие – «Рассвет»^[1]! Извините, что я так нелицеприятно о коллегах, но… Знаете, Глушко мне Яковлева напоминает. Тот тоже в войну мешал и Туполеву, и Поликарпову… Даже исхитрился повернуть так, что авиазавод, готовый к выпуску бомбовозов «Ту-2», перевели на сборку «яков»! Ну как так можно, а?

– Понимаю, понимаю… – затянул генсек, опуская тяжелые веки. Сложив ладони перед собой, он побарабанил пальцами о пальцы. – Скажите, Дмитрий Ильич… Ну а если бы работы по Н-1 возобновились в этом году, что бы мы успели до восьмидесятого, до восемьдесят второго?

– Ну-у… – завел конструктор, перекидывая взгляд с портрета Маркса на портрет Ленина. – Многое бы успели. Я же прекрасно помню все наши планы! Конечно, пришлось бы их серьезно подкорректировать, куда ж без этого. Думаю… Думаю, к семьдесят восьмому году запустили бы «Раскат» с лунным орбитальным кораблем, беспилотным, разумеется, на пробу, а в восьмидесятом или в восемьдесят первом наши космонавты высадились бы на Луну… – Помолчав, он добавил, как будто теряя интерес к разговору: – Тогда же, в восьмидесятых, развернули бы лунную базу «Звезда». Лучше всего на Южном полюсе – вечный свет для солнечных батарей… или печей. А на орбиту Земли запускали бы ТКС – этот кораблик доставит на «Салют» сразу тонн пять всякого добра. Отправили бы марсоход «Марс-4НМ», а станция «Марс-5НМ» доставила бы нам грунт с «красной планеты»…

Брежнев, наблюдая, как настроение посетителя падает в минус, понятливо усмехнулся.

– Расстроились небось? Зря. Мы хотим вам предложить, Дмитрий Ильич, занять вакантную должность генерального конструктора ОКБ-1.

Лицо Козлова залила бледность.

– А… Глушко? – пролепетал он.

– А товарищ Глушко займется проектированием ракетных двигателей! – В голосе генсека прорезалась жесткость. – И пусть только не создаст лучший в мире ЖРД! Ну что, Дмитрий Ильич? Обдумали наше предложение?

– Н-нет еще… – выдавил гость и тут же поспешно добавил: – Но я согласен!

– Вот и отлично.

Проводив до дверей все еще ошеломленного генерального конструктора, генеральный секретарь выглянул в приемную. Устинов, как примерный ученик, сидел на стульчике, сложив руки на коленях.

– Заходи, – сказал Брежнев тоном киношного Верещагина.

Секретарь ЦК, «гражданский генерал» Устинов поспешно встал и перешагнул порог.

– Ну что, Дмитрий Федорыч? – Не присаживаясь, Брежнев зашагал по кабинету, выглядывая то в одно окно, то в другое. – Догадываешься, зачем зван?

– Надеюсь, что верно сообразил, – глухим басом ответил Устинов.

– Министр обороны умер, – усмехнулся генсек. – Да здравствует министр обороны! Мы решили, что этот воз как раз по тебе. Но учти, Дмитрий Федорыч, клепать тысячи танков больше не дадим. Хватит стоять на страже, залезая в карман трудящихся. Не числом надо побеждать, а умением! – Покосившись на Устинова, он насмешливо фыркнул: – Отставить страхи! Не пропадет твоя оборонка, не бойся. Расходы на НИОКР мы даже увеличим. Авиацию надо подтягивать! Океанские корабли строить – крейсера тяжелые, авианосцы с вертолетоносцами… Чтоб было на чем с визитом вежливости явиться, хе-хе… А вот армию сократим наполовину как минимум… И не гляди так страдальчески, Дмитрий Федорыч!

– Да я… Ох! – Новый министр обороны покачал головой. – Помню просто, как Никита полки расформировывал… Сколько мы тогда офицеров потеряли! Боевых офицеров!

– А вот ты и подумай, как нам сберечь кадры! – весомо сказал Брежнев. – Чтобы в армии служили не толстопузики штабные, а настоящие бойцы. Жильем обеспечь офицерство, детскими садиками и школами. А как же! Хватит защитникам Родины кочевать по гарнизонам! Пусть у лейтенантов с полковниками голова болит не о дровах на зиму и не о лекарстве для дочки, а только о повышении боевой и политической. – Он усмехнулся, глядя на Устинова. – Понимаю я все, что ты хочешь сказать. Боишься новой войны? И я боюсь! Просто в наших потугах защитить завоевания Октября надо и меру знать. Иначе от этих завоеваний мало что останется. Снесут! И не извне, а изнутри…

– Вы о Ностромо, Леонид Ильич? – пророкотал Устинов.

– О нем, родимом, – усмехнулся генсек, закладывая руки за спину. – Признаться, я сперва даже не поверил во всю эту фантастику. А он нас просто завалил фактами – кричащими, дичайшими, ужасающими! И вот, месяц за месяцем, день за днем мы убеждались, что Ностромо не солгал нам даже в мелочах. Ведь так?

– Так, – согласился министр обороны. – Стало быть, курс на деконфликтацию с Западом?

– Да, – твердо заявил Брежнев. – Пусть не боятся нас, но уважают. А цель в том, чтобы в капстранах нам завидовать начали! Нашему уровню жизни, нашей стабильности и благополучию. А иначе… Иначе победа будет не за нами. – Он задумчиво потер щеку и сказал: – Только ты… ты вот что, Дмитрий Федорыч. Пускай вероятный противник не думает, будто мы сдаем позиции. Укрепись в Сомали, во Вьетнаме, на Кубе, в Сирии. Чтобы у нас там крепкие, надежные базы были! И спуску империалистам не давай. Ударят нас по левой щеке – сверни им челюсть или отбей печенку! Понял?