Зерна судьбы

© В.И. Остапенко, 2020

Месть – женского рода

На Ученом совете Ирина Петровна сидела в заднем ряду потому, что опоздала. Вошла тихонько, можно сказать, крадучись, и сразу приткнулась на синее кресло последнего ряда и замерла, боясь гнева директора. Но она оказалась не последней. За ней также робко и стараясь незаметно, проползал в дверь заведующий лабораторией Владимир Казимирович. Но вот незадача! Он был несколько грузен и слишком велик для того, чтобы быть незаметным. Паркет под его телом не скрипнул, а взвизгнул. Директор прервал речь и огромные булыжники покатились с вершины горы, раскатисто оповещая о том, что опаздывать на Ученый совет ЗАПРЕЩАЕТСЯ под страхом повешения. Тут он назвал и Ирину Петровну, которая якобы думает, что просочилась незаметно, и, видимо пришедших на минуту раньше – Сидорчука и Вылежнина, но тоже опоздавших, и, соответственно, Владимира Казимировича Питерсона, который будучи махиной, желает раствориться в воздухе и притвориться ветошью. Директор гремел и взывал к совести, памятуя о том, какая сегодня важная тема Ученого совета. За Казимировичем тоже кто-то рыпался в дверь, но после погрома решил ретироваться.

– Владимир Казимирович только что вернулся из командировки на Чернобыльскую атомную станцию, – гремел директор, – Пусть он теперь готовиться к комментариям по этому материалу, что рассматриваем сейчас, – директор продолжал неистовствовать, а посрамлённые опоздавшие застенчиво уселись и замерли. В полумраке зала, под мелькавшими на экране слайдами Ирина Петровна обнаружила странный вид Владимира Казимировича, и в паузе докладчика тихонько спросила: «Что с вами? Что-то случилось?».

– Потом, потом, – зашептал Казимирович и тяжело вздохнул.

Ирина Петровна и Владимир Казимирович работали в параллельных лабораториях уже 20 лет. Когда-то лет 15 назад он даже ухаживал за ней. Оказывал знаки внимания, угощал кофе, приглашал на танец в Новогодние вечера. Никаких личных отношений они так и не завели, но симпатизировали друг другу. Частенько он заходил к ней в кабинет, и они пили кофе и не только кофе.

Учёный совет закончился. Руки директора не дошли до итогов командировки Владимира Казимировича и затребованные комментарии не потребовались, хотя главной темой совета были как раз итоги работы по анализу реальных последствий Чернобыльской катастрофы. Сидящие у выхода быстренько выскользнули на лестничную площадку и при дневном свете Ирина Петровна обомлела, глядя на Питерсона.

– Пойдемте, дорогая моя Ирина Петровна! – он подхватил её под руку и стремительно направился к себе в кабинет, – молчите, ничего не говорите. Нам главное оторваться от директорского нагоняя. Я в таком состоянии, что мне требуется немедленно выпить коньяку, и я прошу вас оказать мне честь и составить компанию.

Они почти бежали по длинному коридору. Около своего кабинета Владимир Казимирович стремительно вынул ключи, молниеносно отпер дверь, втащил растерянную Ирину Петровну и так же быстро запер дверь на ключ.

Дальнейшее происходило под бокал коньяка Каспий с закуской из одного мандарина, одного апельсина и порезанного на восемь частей яблока.

А дело было так:

Доктор биологических наук, профессор Мурашев Виктор Ювеналиевич отмечал вчера свой день рождения. Отмечал он его уже третий день, но так как был человек душевный и пользовался любовью коллектива, то приходилось, что же поделаешь, продолжать праздновать и на следующий день, и на следующий, и внимать сыпавшимся как из Рога Изобилия поздравлениям, и беспрерывно освежать стол с закусками и алкоголем. Владимир Казимирович праздновал этот день рождения все три дня. Будучи человеком ответственным, всегда уезжал домой на своих ногах, то есть был в норме и в форме.

Вчера его прелестная жена Юлия Ивановна строго заметила: – Хорош выпивать каждый день! У тебя есть голова на плечах или там чурбан пустой? Как ты только работаешь профессором? Я удивляюсь!!! – и, хлопнув дверью, вышла из комнаты. Стены закачались. Жена вернулась и продолжила: – Завтра мы идем в гости к маме. Если ты помнишь? Маме завтра 79 лет. Тебе ясно?

Всё прекрасно ясно. Тёщу Казимирович терпеть не мог, а кто, скажите, может терпеть тёщ и свекровей. Куда деваться? Партия сказала – надо, как говорили в далёком Советском Союзе, комсомол ответил – есть! Спрашивается: зачем Владимир Казимирович зашел в конце рабочего дня еще раз к Виктору Ювеналиевичу? На этот вопрос нет ответа. Поскольку они оба когда-то давно оканчивали психфак МГУ, то ответ все-таки напрашивается: подсознательное нежелание видеть ненавистную тещу продиктовало команду организму выпить чуть больше крепкого алкоголя, чем обычно. Не для того, чтобы напиться, а для того, чтобы расслабиться и воспринимать мир таким, какой он, чёрт его побери, есть. За этим «чуть» понеслась родимая в тартарары. Когда позвонила жена с дурацким вопросом: «Ты где?», – мир уже казался таким родным и близким, что никакие тёщи не страшны и вообще…, никто не обязан соответствовать тому, чему он не желает. После звонка жены настроение несколько ухудшилось, но поскольку внутри организма вопрос по поводу посещения тещи был уже давно решен, Владимир Казимирович налил щедрой рукой почти стакан коньяка и, провозгласив очередной тост за настоящую дружбу, осушил до дна.

Дальнейшее он помнил смутно. Настоящий друг Виктор Ювеналиевич не оставил в беде своего верного соратника, вызвал такси и повёз его домой, так как передвигаться самостоятельно Владимир Казимирович уже не мог. Несколько раз Виктор Ювеналиевич предлагал Казимировичу остаться ночевать у него, дом рядом, ехать никуда не нужно, но Владимир жаждал движения. Динамика тела закончилась сразу же в такси и уже около входной двери, надорвавшийся Ювеналиевич, тряс Казимировича и приговаривал: – Приехали, приехали, приехали!!!

Нет ничего прекраснее, чем сбросить ношу с плеч и передать её в надежные руки. Юлия Ивановна с белым лицом приняла тело и сухо попрощалась с раскачивающимся профессором, который тоже нагруженный возлияниями, мечтал только о том, чтобы лечь и забыться крепким сном. Шекспировский вопрос «мстить или не мстить» у Юлии Ивановны даже не стоял. Разъярённая женщина с презрением смотрела на распростертое тело, и месть зрела в её мозгу как тесто в кадке. Она выпирала наружу и требовала немедленного исполнения. Месть – женского рода, как действие в отплату за причинённое зло, возмездие за поступок этого лежащего в коридоре Му-Му, уже родилась и искала осуществления. Месть – это всегда выбор между желанием отомстить и возможностью простить. И надо сказать, что сделать этот выбор непросто. У каждого решения будут свои последствия – и положительные, и отрицательные. С одной стороны, чувство обиды, чувство злости, чувство ненависти, чувство несправедливости – вызывают у человека жгучее желание отомстить, и это перевесило. Весы накренились в сторону депиляционного крема. Юлия Ивановна без сожаления и даже с удовольствием жирно намазала голову мужа депилятором Батист. С удовольствием посмотрела на дело рук своих. Перешагнула через безжизненное тело и ушла к маме ночевать.

Утро Владимира Казимировича уничтожающе пульсировало в больной голове и ломоте во всём теле. Рвотные позывы и иссушающая жажда одновременно терзали его плоть, а когда взор воткнулся в сверкающее, бьющее в глаза яркостью, зеркало в ванной комнате, Владимир Казимирович обомлел. Он протер глаза и, проведя по голове, обнаружил в руке свои волосы. Нервными движениями, пытаясь ощупать голову, он снимал и снимал прядь за прядью и волосы исчезали, обнажая неровный череп.

– Это возмездие, – хрипло прошептал он, – Моя поездка в Чернобыль – вот её результат. Зачем я курил на улице около общежития, меня выворачивает наизнанку, я просто подыхаю, это передоз радиации, – мысли рвались и брызгали как шкворчащие капли на раскаленном масле в перегретой сковородке, – Сколько мне осталось? Если такая реакция и так молниеносно опадают волосы, то жить мне осталось немного. Рвотные позывы возобновились. Жующие боли в области сердца жамкнули несколько раз и отпустили. Ужас обуял Владимира Казимировича, и он заплакал.

Вот таким растерзанным и готовящимся уходить в мир иной, его и застала вернувшаяся жена. Обнаружив в лице её полное равнодушие и даже ненависть, Владимир Казимирович опешил.

– Я же умираю! Ты что не понимаешь? Тупое ты создание. Ты что не видишь, что волосы разом выпали. Я переоблучился в командировке. У тебя есть голова на плечах? – его слипающиеся губы издавали странные причмокивания, забавно звучащие в тишине квартиры, как будто лягушки перепрыгивали с одного листа кувшинки на другой.

Жена молча собиралась на работу и искры ненависти в её взоре не иссякали, а наоборот сверкали всё ярче. Она даже посмеивалась злорадно и иронично.

– Ты не понимаешь! – крик Владимира Казимировича, такой скорбный и безнадёжный, вывел жену из себя. Надевая пальто около двери, она злобно прошипела: – Ничего с тобой не случиться! Скотина! Жри водку дальше! Я депилятором твою башку тупую намазала, – и вылетела вон, оглушительно хлопнув дверью.

Доктор наук, профессор Владимир Казимирович Петерсон присел на кресло и несколько мгновений переваривал сказанное. Потом никак не мог понять – радоваться ему или негодовать? Принял душ. Вышел посвежевший и даже чуточку бодрый и подумал, что не станет приходить в бешенство, хотя такой позыв был и ещё какой. Никто и никогда не доводил его до такой слепой и безумной ярости как жена Юлия Ивановна, но, несмотря на последний её поступок, радость вновь обретённой жизни победила драматично-трагичное впечатление от гнусной женской мести. Видимо более сильные семейные распри ожидали его впереди.

Ирина Петровна с ужасом взирала на клокастую неровно остриженную голову коллеги и не нашла ничего лучше, чем осушить свой бокал до дна.

– Ужас! – всё, что она смогла вымолвить, зажёвывая крепкий напиток апельсиновой долькой. Её широко открытые глаза отражали последствия женской мести.

Живительная сила коньяка медленно распространилась по организму, и они, посмотрев друг на друга, принялись хохотать. Оказывается, не так всё плохо, как кажется с первого взгляда. Нужно просто посмотреть на проблему еще раз и с другой стороны, и всё станет на свои места. Так, как в этот вечер, после Учёного совета, Ирина Петровна не смеялась никогда.

Рождественская джазовая месса

Многострадальный кафедральный собор святых апостолов Петра и Павла – лютеранский собор в Москве, главный собор региональной Евангелическо-лютеранской церкви Европейской части России дожил до наших дней перемолотый историей страны, так же, как и многие другие храмы. Ему несказанно повезло. Он частично остался жив в отличие от многих других павших страшной смертью и сейчас, в отреставрированном виде, возвышается в Старосадском, а прежде Космодомианском переулке. Несмотря на скромность и даже некий аскетизм, в нём присутствует величественность, что и понятно, так как расположен на месте усадьбы Лопухиных, у которых немецкая община выкупила поместье.

Лопухины, как известно – княжеский и дворянский род, ветвь Сорокоумовых-Глебовых. В родословных сказках показан Михаил Сорокоум – боярин при Иване Калите, живший якобы в начале XIV веке. Праправнук Михаила Сорокоума стал Варфоломеем Григорьевичем Глебовым, у которого было два сына: Есип – по прозвищу Лапоть, ставший родоначальником Лаптевых, и Василий – по прозвищу Лопух, ставший родоначальником Лопухиных.

Усадеб у Лопухиных по Москве было немало, так что одной больше, одной меньше, это не принципиально. И король Пруссии, и император Александр 1 вложили свои деньги в перестройку купленного дома под церковь. В 1819 году эта новая постройка уже была освящена, и даже, говорят, что 4 мая 1843 года в церкви состоялся органный концерт Ференца Листа. О судьбе кафедрального оргȧна особый рассказ, но сейчас Тамара Николаевна, в прошлом историк-искусствовед, любовалась внутренним простором собора и понимала, что восхищает он не только верующих, но простых жителей Москвы великолепными органными концертами, а также выступлением хоров и сольными исполнениями.

Тамара Николаевна Никольская пригласила свою подругу Ольгу Васильевну Шестопалову на 4й международный фестиваль духовной музыки «Адвент», где ожидался Минин-хор, который обещал всех потрясти Рождественской джазовой мессой. Вся музыка относительно современная, что и привлекло Тамару Николаевну 1950 года рождения, почувствовать нечто новое, созвучное её душе, никогда ею не слышанное. Быть может это станет для неё открытием самобытного и уникального горизонта в познании современных спиричуэлов в старинном соборе.

Всё-таки спиричуэл – духовные песни афроамериканцев. Тамара Николаевна об этом читала давно, еще в школе. Жанр спиричуэлс в США в качестве модифицированных невольнических песен афроамериканцев американского Юга. Источником негритянских спиричуэлс являются духовные гимны, завезённые в Америку белыми переселенцами. Тематику спиричуэлс составляли библейские ветхозаветные сюжеты.

Расположившись на боковых сидениях, так сказать в партере собора, Тамара Николаевна немного посплетничала со своей старой подругой Ольгой Васильевной на предмет поведения выросших детей и внуков, их характера и темперамента, а также тех отличий в поведении нынешнего поколения от предыдущего, которые ни в какие ворота, соответственно, не лезут. Понимая всю бесплодность этих сетований, тем не менее, после промывания косточек непослушным на душе стало легче и это главное. Удивительно: помелешь языком о наболевшем и на время исцеляешься, волшебное действие словесной медитации.

Коке Ольмедо из Эквадора забил в барабан, и месса началась. Руки дирижера с такой страстью взмывали вверх, что Тамара Николаевна опасалась, что в один прекрасный момент он взлетит под купол собора, зацепится за люстру, вышибет окно и сгинет. Голоса смешались с музыкой рояля, контрабаса и ударных инструментов. Тамаре Николаевне всё происходящее слышалось какофонией. Она вспомнила рассказ своего бывшего начальника, который в 90-тые годы, когда приоткрылись железные занавесы, отправился в Америку к многочисленным еврейским друзьям, которые слиняли из России ещё в 70-е годы. Посетив в Нью-Йорке богослужение в католическом соборе и будучи малость подшофе, он был потрясён местным джазом, отплясывающими прихожанами под сводами собора и слезами счастья и умиления последних от любви к богу. Что-то такое и нынче, спустя 25 лет, приплыло в Москву, но, понятное дело, мы вечно в чем-то отстаём. Она отвлеклась от лиц хора и стала рассматривать публику. Её подруга Ольга уже сладко спала, прижавшись к её плечу, и Тамара Николаевна обнаружила, что спящая не одинока. Напротив спала еще одна дама, потрясшая Тамару Николаевну всем своим обликом.

Не далее, как вчера Тамара Николаевна случайно, никогда не смотрела специально, включила телевизор и, попивая кофе, попала на «Модный приговор». Она прекрасно понимала, что это шоу, и не ожидала ничего, что могло бы её заинтересовать, но это был особый случай. Праздновали день рождения актрисы и режиссёра Светланы Дружининой. Напыщенный, и как всегда нелепо наряженный, господин Васильев, так сказать, историк моды, и разухабистая Надежда Бабкина, троекратно облобызали Светлану Дружинину, а Эвелина Хромченко, позиционирующая себя как знатока всяческой моды и человека с безупречным вкусом, по-европейски клюнула Дружинину пару раз в обе щеки и отстранилась, не давая последней продолжить православный ритуал.

Дальнейшее действо повергло Тамару Николаевну в шок. То, во что нарядили главную героиню, соответствовало шоу. Зрелище не для слабонервных. Эти нелепые мысли мелькали в голове исключительно потому, что перед Тамарой Николаевной сидел и сладко спал шедевр женской экстравагантности. Дама в алом полушубке, в клетчатых обтягивающих брюках, в алой шляпе, с алой сумкой и в алых перчатках, лет так примерно восьмидесяти. Она спала видимо уже давно. Иногда клевала носом, иногда запрокидывала голову, а иногда подрыгивала ногами от видимо сладких снов, что часто делают люди, когда во сне падают с веток, вспоминая своих предков, проживавших на деревьях. Хор спел и удалился. Дама сладко спала. Первые могучие аккорды Токкаты в кельтском стиле Ханса-Андре Штамма в исполнении господина Царёва на органе, пробудили леди. Женщина поняла, что хор уже не поёт и стала искать исполнителя на органе, заглядывая вперёд и стремясь к сцене. Но кроме распятого Господа нашего Иисуса Христа – никого на сцене не обнаружила. Органные аккорды звучали мощно как набат, и женщина недоумевала: откуда льётся эта музыка? Она робко заглянула за спинку своего кресла, посмотрела себе под ноги, но тоже ничего не обнаружила и решила: «музыка звучит, все сидят – не стоит волноваться!». Закрыла глаза и опять уснула. Прелестным движением спящей руки она ловила слетающую шляпу и сползающую сумку, и всё это в алом цвете выглядело божественно. Пластика спящего тела, в неудобном положении – сидя, с приснившейся динамикой, воплощенной в жизнь нечаянными движениями, была такой трогательной, такой беззащитной, что хотелось обнять даму, прижать к сердцу, погладить по спине и побаюкать:

– А-А-А! Баю-бай!

Вот так, помимо музыкального впечатления получено ещё и художественно-эстетическое, а вкупе с агрессивным алым цветом ещё и возбуждающе-тревожное с юмористическим настроением. Теперь этот Боб Чилкотт со своей «Маленькой джазовой мессой» у Тамары Николаевны всегда будет кроваво красным и никуда от этого не денешься, а для дамы в одежде цвета алого заката эти композиторы будут иметь эффект глицина-форте и это прекрасно!

Торт огромный

Самосевная очаровательная рудбекия, заполонившая почти весь сад, нещадно вырываемая и выкашиваемая на тех местах, где поселились другие цветы и растения, наконец, зацвела и превратила окружающий мир в жёлто-коричневый бархатный ковёр. Пчёлы, осы, бабочки и прочие насекомые, питающиеся той вкусняшкой, что синтезирует природа цветка, неустанно роились над этой красотой, оживляя неподвижность растения динамичной жизнью движения крылатых животных. Две крупные капли начинающегося летнего дождя плюхнулись на нос Маняшке, моей трёхлетней внучке, и на мою лысину, жиденько обрамленную остатками былой роскошной шевелюры.

– Пошли в дом, – скомандовал я, – пока нас не накрыло ливнем, – и ступил на крыльцо, перешагнув сразу через две ступеньки своим 48-м размером кроссовок.

– Ну, что же ты там копаешься, сейчас тебя смоет, шевелись, – мои последние слова уже затушевались хлынувшим дождем, громко забарабанившим по жестяной крыше крыльца. Я закрыл дверь, чтобы порывы ветра не трепали штору, и в доме стало относительно тихо, только шум воды за окном набирал обороты. Маруся прилипла к окну и грустно смотрела на потоки воды, стекающие по стеклу.

– Что загрустила? Давай собирать игрушки!

Маруся равнодушно мазнула взглядом по разбросанным игрушкам и опять уставилась в окно.

– Ну, раз ты не хочешь собирать игрушки, давай тогда поедим эскимо, виртуально.

Маруся мгновенно оторвалась от окна, а я поспешно исправил предложение.

– То есть, понарошку…

Некоторое разочарование, промелькнувшее в облике моей несравненной красавицы, сразу бросилось в глаза. Слово «понарошку» она прекрасно знала, а «виртуально» еще не совсем. Я пояснил ей, что это практически одно и то же, и перешёл к делу. Манерно оттопырив мизинец, как будто держу большим и указательным пальцами эскимо, я принялся освобождать его от обертки, раскладывая воображаемую серебряную фольгу, как лепестки тюльпана, налево и направо… Маняша с интересом наблюдала за моими движениями и уже сосредоточенно почти участвовала в моей пантомиме. Я слизнул большой кусок мороженого и смачно съел, изображая наслаждение от вкуса. Маруся сглотнула слюну. Я протянул ей попробовать, и она тоже слизнула кусочек, но тень разочарования не исчезала совсем.

– Ну что, мороженое кончилось, теперь давай есть торт огромный! – я вспомнил Карлсона, который живет на крыше, и его пристрастия. Уж если любить торт, то уж конечно огромный!!!

– Давай, – согласилась Маняша и пристально сосредоточилась на моих манипуляциях. Я открыл коробку воображаемого торта. Схватил его голыми руками за бока. Раскрыл рот как можно шире и приготовился отхватить такой шмат торта, что и кашалоту не снилось, и тут Маруся, сверкая синими глазами, подавшись ко мне наперерез всем своим телом, головой, руками, пляшущими волосами, закричала: «Подожди, подожди!!! Не ешь!!! Его порезать нужно!!!

Я давно так не смеялся…