Барбаросса. Роман-размышление. Том 2

© Пикуль В.С., наследники, 2011

© Пикуль А.И., составление и комментарии, 2011

© ООО «Издательство «Вече», 2017

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017

Сайт издательства www.veche.ru

Часть вторая. На подступах
(Продолжение)

12. Операция «Кремль»

Если у немцев были проблемы с транспортом (о чем я уже говорил), то у нас на железных дорогах тоже кавардака хватало. Лазарь Моисеевич Каганович – это всем известно – плевал подчиненным в лицо, швырялся в них стульями, доводил людей до слез и подводил их «под вышку» – как «шпионов». Ближайший «друг и соратник великого Сталина», он еще до войны разрушил железнодорожное хозяйство страны, а теперь, в дни войны, на железных дорогах зачастую царил попросту х а о с.

Стоило танковым дивизиям Клейста появиться возле Ростова, и все южные магистрали сразу оказались плотно забиты вагонами, платформами, паровозами и цистернами, которые как бы составили один нескончаемый эшелон. В этой «каше» (иначе не назовешь) намертво застряли мощные локомотивы ИС и ФД, позарез необходимые на трассах Урала и Сибири.

Между тем продолжалась ударная стройка железной дороги Кизляр – Астрахань, которой в нашем Генштабе придавалось стратегическое значение. Дело прошлое: кое-как одетые, почти не кормленные, путейские войска и работяги в этих унылых пространствах совершали трудовой подвиг! Чтобы они «шевелились» побыстрее, сюда был направлен заместитель наркома путей сообщения – пылкий чекист И. Д. Гоцеридзе. Уже повеяло весной, когда в Сталинграде на столе Чуянова зазвонил телефон. Характерный акцент Гоцеридзе:

– Слюшай, дарагой! Ты там не психуй, но я тебе скажу: сегодня утром наши рабочие видели немецкие танки.

– Где танки? У вас? – Алексей Семенович, не мог поверить. – Не может быть! – кричал он в трубку. – Вы посмотрите на карту – и тогда сами поймете: как же танки Клейста могли проскочить от Азовского моря до Каспия… через голые степи!

– Голые, да. Но мы не бредим. Это – танки.

– Вы слышали о них или сами наблюдали?

– Не кричи, дарагой! Я сам видел кресты на их башнях…

Чуянов созвонился с Москвой, вышел на связь с начальником тыла Красной Армии генералом Хрулевым.

– Вполне возможно, – отвечал Хрулев. – Наверняка это работа Клейста, который решил провести глубокую танковую разведку. Я распоряжусь, чтобы рабочих на строительстве трассы вооружили. А вы передайте начальнику своего военного округа генералу Герасименко: пусть подкинет на трассу пулеметов.

– Да где он возьмет их, товарищ Хрулев?

– Пусть поищет. У нас тоже ничего нету…

Признаем, что мобильность роликов Клейста была высокой. 1 апреля Гитлер лично известил Клейста, что ему предстоит катиться до нефтепромыслов Кавказа, чтобы навсегда лишить мобильности все моторы Красной Армии…

Дела были плохи! Харьков и Орел, где на заводах создавались танки, были уже захвачены немцами, Кировский завод в Ленинграде – блокирован, а Свердловск и Челябинск только сейчас разворачивали серийное производство новых танков.

Чуянов отговорил с Хрулевым и сказал сам себе:

– Вот еще наши заводы остались – сталинградские! Но одна-две хорошие бомбежки – и нам амба! О чем т а м думают?..

На юге страны уже разворачивалась армада немецких танков.

* * *

Военные врачи-психологи вермахта, постоянно изучавшие моральное состояние войск на фронте, докладывали весной в ОКВ: «Подавленность, связанная с зимним отходом, преодолена… Снова выявляется движение вперед, снова наступает доброе для нас летнее время!» Но при этом психологи, достаточно объективные, отмечали, что перемен к лучшему не произошло среди штабных офицеров: склонные больше других к анализу, они довольно-таки мрачно взирали на будущее этой войны…

Фельдмаршала Ганса фон Клюге, который командовал группой армий «Центр», вызвали с фронта в ОКХ (в Цоссен).

– Русские, – сообщил ему Гальдер, – концентрируют резервы в окружности Москвы, но будет плохо, если они передвинут их к югу. Следует конкретно убедить противника в том, что летом мы нанесем новый удар по их столице. Вы, как командующий «Центра», подготовите приказы о наступлении на Москву, приложив все старания, чтобы о смысле ваших приказов стало известно в Кремле. Эта операция по дезинформации противника и получает кодированное название «Кремль».

– Генерал Фельгиббель предупрежден?

– Да. Его полевые радиостанции сделают все, чтобы умышленно допустить достоверную утечку ложной информации. А ваши приказы должны выглядеть правдиво, чтобы у Сталина не оставалось и доли сомнения в их подлинности.

– Понимаю, – кивнул Клюге. – Это срочно?

– К маю должно быть все готово. Ганс Фриче проболтается по радио о том, что Москва летом будет наша. Вы должны сделать все, чтобы стратегические резервы Сталина удержались под Москвой – вдали от наших армий на юге…

Пожинать свои победные лавры прилетел в Берлин и везучий Роммель; Гальдер охладил его пыл словами:

– Нам сейчас не до Египта! Подкреплений не ждите. Все, что у нас осталось, забирает ваш лучший друг Паулюс… Волга для нас важнее дурацкого Нила с его крокодилами.

Гитлер оказался щедрее Гальдера.

– Роммель, вы – гордость нации! На этот раз я не откажу вам в поддержке авиацией. Пусть фельдмаршал Кессельринг усилит бомбежки Мальты, обеспечит доставку итальянских танкеров с горючим. Но предупреждаю: в мае всю авиацию я заберу от вас обратно – для нужд Восточного фронта.

– Следует ожидать важных операций на Востоке?

– Да, Роммель. Если мы и сейчас не добьемся решительных успехов, значит, немецкий народ выродился в ничтожество, он не имеет право на существование, и пусть он подыхает, – сказал Гитлер («…и я тогда, – писал Роммель, – в первый раз заподозрил фюрера в ненормальности…»).

Как раз в эти дни Гальдер предупредил Гитлера, что русская промышленность после эвакуации на Восток начинает набирать небывалую мощь, ее заводы в глубоком тылу способны в ближайшее время поставить на конвейер 600–700 танков в месяц.

– Хватит гипербол! – не поверил Гитлер и сразу обозлился. – Я ведь еще не забыл о кризисе с зубными щетками…

– Мой фюрер, – отвечал Гальдер, – я согласен, что хороший ширпотреб так и останется недостижимой мечтой в русском народе, но т а н к и! Они делают их быстрее нас.

Гитлер прогнал от себя начальника генштаба, а потом жаловался Борману, что Гальдера он не может терпеть:

– Этот баварец становится невыносим! Гальдер теперь взял моду преподносить мне всякие гадости. По его откормленной морде я вижу, что ему нравится играть на моих нервах…

Генерал Фромм тоже не пощадил его нервов:

– Как начальник резервов, вынужден огорчить вас: сейчас мы имеем некомплект в шестьсот двадцать пять тысяч человек.

– Выньте их из кармана, Фромм! Не стесняйтесь.

– Можно объявить призыв семнадцатилетних. Правда, германские законы в этом случае требуют согласия родителей.

– Мамочки и папочки пускай заткнутся, – сказал Гитлер. – Сейчас не до их прощальных воплей на вокзалах.

– Я такого же мнения, мой фюрер. Резервы обнаружены и у Геббельса: он держит вне призыва здоровущих кобелей вот с такими глотками, которые в кабаках распевают о Лили Марлен.

– Верно, Фромм! Теперь их песенка спета. О женских прелестях Лили Марлен могут распевать лишь наши заслуженные ветераны, еще не потерявшие голос от морозов в России.

Оказывается, Фромм обрыскал все тупики и закоулки рейха, где скрывались уклоняющиеся от фронта:

– Следует потрясти и Геринга: у него в люфтваффе на одного летающего по пять-десять бездельников обслуживающего персонала. Наконец, – закончил Фромм свой доклад, – можно сократить прислугу в зенитных расчетах. К зениткам можно поставить девок или подростков, любящих ковыряться с техникой.

– С вами, Фромм, приятно иметь дело.

– Служу великой Германии… хайль Гитлер!

28 марта состоялось секретное совещание в ставке Гитлера, и по своей значимости оно имело столь же важное значение для судеб войны, как и недавнее совещание в кабинете Сталина.

Проблемы, столь мучительные для нашей Ставки, угнетали и верхушку гитлеровского вермахта, и эти проблемы – удивляться тому не следует! – во многом совпадали. Со слов Гейнца Гудериана понятна их суть. «Весной 1942 года, – вспоминал он, – перед немецким верховным командованием встал вопрос, в какой форме продолжать войну: наступать или обороняться?..»

Самой оригинальной – и пожалуй, самой неглупой! – была точка зрения адмирала Деница, который заявил:

– Сейчас возник такой момент, когда Египет у англичан завоевать намного легче, нежели отнять Кавказ у русских, и потому я считаю, что корпус Роммеля в Ливии надо не ослаблять, как мы делаем, а, напротив, усиливать.

Деницу тут же здорово влетело от владык вермахта:

– Вы разве не верите в нашу победу на Востоке? В пустынях Ливии более заинтересован Муссолини, а Роммель останется при нем вроде мальчика на побегушках… Конечный результат всей войны должен проявиться в России, и только в России!

В основу летнего наступления вермахта был положен проект «Блау» – о выходе вермахта к Волге и на Кавказ, о чем еще зимою столь настырно хлопотал Адольф Хойзингер.

– Я, – сказал Гитлер, – вынужден повторить то, что твердил еще в прошлом году. Русские не так уж чувствительны к окружениям, как мы, и потому нам следует освоить принципы очень плотных окружений, чтобы уничтожать их внутри будущих котлов. «Блау» подразумевает экономические цели – захват русских нефтяных ресурсов – и политические – с выходом в страны Ближнего Востока, чтобы изолировать Советы от их союзников на юге и заставить Турцию выступить против Сталина…

К этому времени пантюркисты Анкары, наследники былой славы Османлисов, уже выпустили в продажу карты, на которых советские территории с мусульманским населением – вплоть до Казани! – были заштрихованы как турецкие владения. А басмаческие шайки, нашедшие приют в горах Афганистана, готовились снова ринуться в нашу Среднюю Азию.

– Турецкий премьер-министр Сараджоглу, – сообщил Гитлер, – обещает моему послу фон Папенау выставить летом в турецкой Армении двадцать шесть полнокровных дивизий. В этом случае японцы тоже расшевелят боевой пыл своей Квантунской армии…

Все, что сказал Гитлер на этом совещании, было хорошо им аргументировано, никто не смел ему возражать, лишь Йодль высказал оперативные сомнения.

– Но, усиливая группу «Юг», – заметил он, – мы тем самым ослабляем «Центр» и «Север», что позволит, думаю, Жукову проникнуть в направлении на Шмоленгс.

– Для этого, – отвечал Гитлер, – у него не хватит сил, ибо, ощутив привкус катастрофы на юге, Сталин начнет спешно перебрасывать свои силы от Ленинграда и Москвы.

В глазу Кейтеля броско посверкивал монокль:

– После той бани, какую мы устроим русским у Барвенковского выступа, следующий удар барона Вейхса на Воронеж сначала будет выглядеть началом фиктивной операции «Кремль»! Русские подумают, что на этот раз мы идем на Москву через Воронеж. Когда же в Москве догадаются, что они обмануты, будет поздно. Котел вберет в себя все русские армии, размещенные по хордам гигантского треугольника, углами которого станут: Воронеж – Таганрог – Сталинград… Дорога на Кавказ станет открыта!

На этом совещании все немецкие генералы были раболепно солидарны с Гитлером. Правда, Франц Гальдер еще долго брюзжал перед Адольфом Хойзингером, но его брюзжание один Хойзингер и расслышал.

– Вермахт вряд ли способен к операциям такого масштаба, какие запланировал фюрер. Это же абсурд – расчленять группу «Юг» по двум дорогам – кавказской и сталинградской. Русские передушат их там поодиночке… Йодль, кстати, прав: стоит Жукову треснуть по Шмоленгсу, и тогда от «Блау» полетят перья.

– Что бы вы сделали на месте нашего фюрера?

– Мне хватило бы одного Сталинграда, – отвечал Гальдер. – Выйдя к Волге, я бы разом перекрыл все краны, из которых русские черпают горючее, и тогда армия Сталина умерла бы сама по себе в жестоких корчах нефтяной дистрофии…

В апреле Гитлер повидался с Муссолини и Антонеску, чтобы выкачать из Италии и Румынии новые пополнения. Он обнадеживал их в непременном успехе летнего наступления, утверждал, что у русских не осталось боевой техники.

– Сейчас они только импровизируют! Но им уже не собрать ту старую глину, из которой они сваляли своего безмозглого колосса. Что же касается помощи от союзников, то Черчилль и Рузвельт помогают Сталину в мизерных дозах, словно их паршивые «матильды» и вонючие «студебеккеры» – драгоценное лекарство для умирающего. Второго фронта в Европе не будет, и это позволяет мне в спокойной деловой обстановке приготовить для Востока еще шестьдесят новых дивизий. А скоро я буду иметь в рядах вермахта сразу девять миллионов солдат!

Муссолини очень боялся второго фронта – не в Европе, а в Африке, его рассуждения на эту тему были здравыми:

– Рузвельт может забраться в Марокко, а Черчилль нажмет от Египта, и тогда моя армия в Ливии, включая и вашу – Роммеля, треснет, как орех, раздавленный щипцами.

Гитлер рассуждал совсем неправильно:

– Если второй фронт и возникнет, то все дело кончится десантом в Норвегии, на большее Черчилль не согласится. Норвегию я беру на себя, а вы занимайтесь Мальтой. Если же эти похотливые янки сунутся в Западную Африку, я сразу оккупирую всю Францию целиком. Я не остановлюсь перед капризами Франко и буду штурмовать Гибралтар. При такой ситуации долго ли усидит Рузвельт в Касабланке?

Гитлеру явно мешал язвительный граф Чиано:

– Главное сейчас – Россия, и, кажется, она устоит, разрушив прогнозы вашего командования.

До чего же был Гитлеру противен зять Муссолини!

– Это невозможно, – взбеленился Гитлер. – Я отнял у них молибден и марганец, без которого немыслимо создание бронебойной стали. Если у меня завтра кончится каучук, я тут же заменю его синтетической «буной». А чем заменят каучук русские на своих истрепанных шинах… чем? Тряпками?

Чиано по-своему расправлялся с Гитлером:

– Боюсь, что «буна» не для русских ухабов. А Красная Армия использует добротный искусственный каучук, созданный в лабораториях своего химика Лебедева.

– Это большевистская пропаганда, Чиано!

– Да? – вроде бы удивился Чиано. – Но перед войной Рим торговался с Москвой о закупке именно русского каучука. Выходит, Сталин хотел надуть нас и подсунул нам… воздух?

* * *

Настали дни Пасхи, когда Паулюс появился в Берлине, дабы в кругу семьи отметить крещение двух младенцев-близнецов, благополучно рожденных дочерью Ольгой.

Радиовещание Берлина в эти пасхальные дни захлебывалось от восторга: генерал Зейдлиц прорубил «коридор» из Демянского котла, а германская авиация, отбомбившись по Мальте, уже раскладывала свои зажигалки по крышам Сталинграда… Первая деловая встреча Паулюса состоялась в кабинете Хойзингера.

– Сюрприз! – сообщил он. – Шапошников серьезно болен, на его место выдвигается Василевский, мой антипод. Думаю, мы раньше недооценивали его таланты. К сожалению, против Василевского абвер не подобрал компрометирующих материалов, если не считать того, что он сын священника.

– Этот фокус не пройдет, – сказал Паулюс, – ибо Сталин тоже учился в духовной семинарии. А как Гальдер?

Паулюс застал Гальдера в веселом настроении:

– Нам повезло. Чертовски повезло… В наших руках оказался русский генерал Самохин Александр Григорьевич, бывший военный атташе в Югославии, а ныне командир Сорок восьмой армии Брянского фронта.

– Как это случилось? Он… сдался?

– Нет. После приема у Сталина вылетел на фронт. Но пилот посадил машину не в Ельце, а на нашем же аэродроме в Мценске. Самохину не стоит даже трепать нервы в абвере, ибо при нем взяли целую сумку секретных директив. Теперь перед нами вырисовывается полная картина летних планов Тимошенко на Барвенковском выступе… Вашей Шестой армии, Паулюс, предстоит встретить удар на подступах к Харькову.

– Назовете ли точную дату?

– Примерную. Где-то в первой декаде мая…

Паулюс сомневался в достоверности рассказа Гальдера, ему с трудом верилось, что Самохин случайно сел на чужой аэродром с самыми секретными директивами своей Ставки:

– Слишком фантастична вся эта история. Не был ли пилот Самохина тайным агентом нашего фюрера? Или, может, Сталин нарочно пожертвовал своим генералом, чтобы всучить нам его портфель с фальшивыми планами?

– Нет. Просто его пилот летел без штурмана, плохо зная аэронавигацию, и теперь Москва будет за это расплачиваться…

Маршал С. С. Бирюзов, которому как раз и выпала горькая доля докладывать «наверх» об этом случае, после войны писал:

«У меня нет никакого сомнения в том, что трагический эпизод с генералом Самохиным сыграл свою роковую роль и в какой-то мере предопределил печальный исход нашего наступления на Харьков».

А пока там генеральштеблеры изучали бумаги из портфеля Самохина, в штабе фельдмаршала фон Клюге готовились фальшивые документы, чтобы убедить Сталина в его ошибочном мнении, будто летом вермахт будет снова наступать на Москву. Этот документ готовился в 22 экземплярах, и – будьте уверены! – немецкая разведка постарается, чтобы один из этих экземпляров попал на стол самого Иосифа Виссарионовича.

Уже одно название фальшивки «КРЕМЛЬ» должно вызвать душевный трепет вождя, который все резервы, какие у него есть, оставит при себе, чтобы оградить Москву и себя в Кремле…

13. «Охота на дроф»

Имена этих людей, которых я назову вам, ничего не говорят нам, и никакого геройства они не совершили, но весною 1942 года им привелось своими глазами увидеть нечто такое, что вскоре отразилось на делах наших армий Южного фронта и вызвало оперативный кризис, схожий с параличом…

Некий лейтенант Корженевский и рядовой Петров (имен их не знаю), изможденные до предела, оборванные и грязные, уже целый месяц выбирались к своим из окружения, в которое попали под Ростовом. Они стремились на север в сторону Славянска, где, по слухам, пролегала шаткая линия фронта; пуганые и осторожные, они стороною обходили магистрали, чтобы не нарваться на вражеские разъезды. Однажды ночь застала их в голой безлюдной степи, оба прикорнули у костерка, пробужденные на рассвете страшным грохотом моторов и гусениц.

– Танки! Смотри, смотри… сколько их, Господи?

Сначала десятки, а потом и сотни машин, маневрируя в степи, совершали странные эволюции. Наконец они застыли, образовав четкую геометрическую фигуру, похожую на четкий квадрат, видимый, наверное, даже из космоса.

– Что бы это все значило? – обомлели оба.

– Напоролись… прямо на танки Клейста! Но что они тут делают и зачем выстроились в квадрат, этого я не знаю.

Петров был дважды ранен (он танков боялся):

– Может, уйдем от греха, пока не поздно, а?

– Поздно. Лежи. Заметят – прихлопнут сразу…

Между тем танки Клейста, составив форму гигантского каре, внутри которого оставалось свободное пространство, чего-то выжидали. Экипажи от машин не расходились. В утреннем воздухе были слышны резкие окрики офицеров.

– Летят… гляди, гляди! – вдруг сказал Петров.

– Совсем непонятно, – ответил Корженевский…

Пятерка брюхастых самолетов вдруг пошла на посадку, приземлившись в центре танкового квадрата.

Машины вдруг ожили, экипажи забегали, разнося от машин длинные шланги, их подключали к фюзеляжам, и Корженевский догадался…

– Вот оно что! Заправляют баки горючим…

На смену опустошенным авиацистернам прилетали другие, быстро перекачивали горючее из фюзеляжей в танковые баки, и так продолжалось несколько раз – при строгом соблюдении хронометража по времени, в порядке распределения горючего по часовой стрелке. Было видно, что у немцев эта операция четко отработана еще на маневрах. Наконец вспыхнула сигнальная ракета, и танки, мощно содрогая поверхность истерзанной ими земли, колоннами развернулись в степные пространства… Корженевский и Петров долго не могли опомниться, потрясенные всем увиденным.

– Как в романах Уэллса, – сказал лейтенант. – Прямо марсиане какие-то, сошедшие на землю. Пошли, браток!

– Куда? – поднялся Петров, отряхиваясь.

– Хоть один из нас, – отвечал офицер, – должен непременно остаться в живых, чтобы сообщить своим о том, что мы случайно здесь увидели… вблизи Краматорска!

Разведка нашей 9-й армии подтвердила рассказ окруженцев. О группировании танков Клейста к югу от Славянска напомнили вышестоящему командованию. В «Истории второй мировой войны» сказано: «Однако ни командующий Южным фронтом генерал Р. Я. Малиновский, ни главнокомандующий войсками Юго-Западного направления маршал С. К. Тимошенко не приняли во внимание своевременный доклад… об угрожавшей опасности». Неудачи в войнах всегда неизбежны, но их нельзя оправдать, если они возникли по безалаберности людей, которым доверено ведение войны. Это явное пренебрежение к противнику послужило трагической прелюдией к роковым поворотам в мае 1942 года…

На генерала А. И. Родимцева, будущего героя Сталинградской битвы, в эти весенние дни произвели сильное впечатление слова рассуждавшего в окопе молодого комбата:

– Война – штука простецкая! Философии тут не надо. Только научись тому, как нельзя воевать, и тогда будешь воевать как надо… вот и вся тут премудрость!

* * *

Если сделать «короткое замыкание» в напряженной сети логических событий, то мы увидим, что судьба двух битв – за Сталинград и Кавказ – была зависима от битвы за Харьков, а судьба Харькова зависела от обстановки в Крыму…

Начиная с января 1942 года Керченский полуостров и город Феодосию занимали наши войска, которые сковывали немецкие армии Эриха фон Манштейна, штурмовавшего Севастополь, действуя с оглядкой назад: постоянно следовало ожидать удара со стороны Керчи – и тогда, может быть, придется оставить штурм города и вообще убираться из Крыма. Мало того! Гитлер не мог начать летом наступление на Кавказ, ибо эта мощная русская армия могла угрожать тылам вермахта и тем же танкам Клейста, способная устроить немцам котел – подобный тому, что сейчас клокотал и кипел под Демянском…

Стыдно писать! Пожалуй, нигде не было собрано столько людей и боевой техники, как на этом узеньком Керченском перешейке; плацдарм был забит людьми, отчего, как говорится, и плюнуть-то было некуда.

– Вот и хорошо, – говорил Мехлис. – Пусть враг убедится в несокрушимой мощи сталинского удара…

Всей этой оравой командовал слабохарактерный генерал Дмитрий Тимофеевич Козлов, и Лев Захарович Мехлис состоял при нем представителем Ставки; бедного генерала Мехлис попросту запугал и задергал придирками: что ни скажет Козлов, Мехлис во всем подозревал «вражеские происки». Весь перешеек-то в 32 километра по фронту, а Мехлис завел тут громоздкие канцелярии и даже… даже курсы по ускоренному обучению командного состава. А дармоедов-то сколько! Но все при деле. Кого ни спроси, каждый «исполняет поручение начальства».

Да, повторяю, писать стыдно!

Неслыханное дело! – на фронте возникли сразу два штаба; свой личный штаб Мехлис натравливал на штаб командующего армией. Сложилась нездоровая обстановка кляуз, доносов и болтологии. Вчера совещание, сегодня заседание, завтра отчетно-выборное собрание, послезавтра Мехлис собирает партактив, чтобы решить вопросы о воспитании бойцов в духе непоколебимой верности делу Ленина – Сталина… Муза бюрократии парила над армией.

– Что вы мне тут талдычите! – кричал Мехлис на военных (к их несчастью, подчиненных ему). – Вы изложите все четко на бумаге с приложением печати, и чтобы вашу подпись удостоверил секретарь парторганизации… вот тогда и будем разговаривать.

Абсолютный профан в военных делах, Лев Захарович запретил бойцам рыть даже окопы и траншеи.

– Вам бы только в земле отсидеться… трусы! – оскорблял он людей. – Окапывание подрывает наступательный дух красного бойца, а большевик должен смело глядеть в лицо смерти!

Всю тяжелую артиллерию, которой сам Господь Бог велел торчать в тылу, Мехлис выдвинул на самый передний край фронта. Дивизия есть дивизия, а Мехлис держал их кучей, не разрешая растягиваться, теснил солдат одного к одному, как жильцов в коммунальной квартире, и дивизия занимала фронт на «пятачке» в 500 метров, а Козлов боялся вмешиваться:

– Погубит он всех нас, но… что делать? Кому жаловаться? Тронь это дерьмо, так оно тут же завоняет.

1937 год с его кошмарными страхами витал над Керченским полуостровом, и положение Козлова я понимаю. Во все времена, во всех войнах России русские генералы, не согласные с высшим начальством, сразу подавали в отставку, и за это их уважали! Но теперь-то времена иные: попробуй Козлов заикнуться об отставке или несогласии с Мехлисом, он был бы сразу уничтожен – как «изменник». Сталин знал, что Козлов задерган Мехлисом, но верил не генералу Козлову, а партайгеноссе Льву Захаровичу:

– Товарищ Мехлис не подведет… хороший товарищ! Когда он был редактором «Правды», там у него одну правду писали…

Сколько у нас писали об этом мерзостном человеке, и хоть бы один автор сказал о Мехлисе доброе слово – нет, никто не сказал. Да, чужих жизней Мехлис никогда не щадил, стрелял людей направо и налево, словно это не люди, а мухи. Но свою-то голову он берег… еще как берег! Стоило над плацдармом появиться вражескому самолету, и Мехлис сразу поднимал в небо не только эскадрильи истребителей, но иногда целые авиаполки. Маршал авиации Н. С. Скрипко писал, что едино лишь для безопасности самого представителя Ставки «авиация фронта быстро выработала моторесурсы, а когда действительно потребовалось летать в полную силу, многие истребители не могли подняться…». Голова незабвенного Льва Захаровича обошлась нам в 400 самолетов!

Конечно, Москва не за тем собрала большие силы, чтобы там топтались на одном месте и пожирали казенную кашу. Ставка не раз толкала Крымскую армию в наступление, чтобы рванулась в глубину Крыма, чтобы выручила израненный Севастополь, чтобы взяла Перекоп и захлопнула крышку котла, в котором армия Манштейна и погибла бы… Только в апреле Мехлис с Козловым начали наступать, но так бестолково, что все атаки оказались бесполезны. Солдаты даже не знали, как наступать за огневым валом, не умели атаковать следом за танками. Радиосвязь бездействовала – штабы, как в гражданскую войну, полагались на телефоны, а если и телефон отказывал, они рассылали ординарцев:

– Сбегай, Ваня, скажи Петухову, что ему должно быть стыдно.

Манштейн очень легко отвоевал у Мехлиса город и порт Феодосию, отчего войска Крымской армии еще более стеснились на маленьком «пятачке», словно люди в переполненном трамвае. Немцы под Севастополем фортам его давали такие названия: «Ленин», «Сталин», «Максим Горький», «Молотов», «ОГПУ», «ЧК», «Сибирь»…

– «О х о т а  н а  д р о ф», – возвестил Манштейн, – именно так назовем мы эту операцию… Из этой каши, что заварили сталинские стратеги, мы устроим кровавую кашу!

На рассвете 8 мая немецко-румынские войска начали «охоту на дроф», а уже к вечеру наш фронт развалился. Бойцы сражались отчаянно – на пределе сил, гибли геройски, понимая, что мостов от Керчи на Тамань нету: море… Моряки в тельняшках вставали в полный рост и, крича «полундрра-а!», пытались из винтовок стрелять в узкие триплексы танков… все они и погибли под гусеницами! Манштейн вспоминал:

«Все дороги были забиты брошенными машинами, танками и орудиями противника. На каждом шагу навстречу нам попадались длинные колонны пленных… перед нами в лучах сияющего солнца лежало море. Керченский пролив и противоположный берег (уже кавказский). Цель, о которой мы так долго мечтали, была достигнута».

Мехлис бежал, оставив врагам 176 000 пленных, все самолеты, все танки и две с половиной тысячи орудий, которые Манштейн сразу отправил под Севастополь – крушить его защитников. Но перед тем как убежать, Лев Захарович отправил донос на генерала Д. Т. Козлова как на «изменника», и Сталин, получив этот донос, показал его Г. К. Жукову:

– Вот видите, к чему приводит оборона, до которой у нас так много охотников. Надеюсь, что товарищ Тимошенко, рвущийся в бой, понимает, что лишь в наступлении вершится победа…

Около полуночи 11 мая он вызвал С. М. Буденного:

– Семен, поезжай туда сам и разберись. З а с т а в ь (!) ты Мехлиса и Козлова остановиться, чтобы Манштейн не мог проникнуть к востоку далее – далее, Семен, уже Кавказ…

15 мая Сталин издал приказ: «КЕРЧЬ НЕ СДАВАТЬ».

Но Керчь уже сдали. Крымская армия, брошенная командованием, спасалась вплавь через Керченский пролив – в п л а в ь, потому что катеров не хватало, люди цеплялись за каждую шлюпку. А часть наших войск, не сумев пробиться к морю, заживо погребла себя в каменоломнях Аджимушкая (и там, глубоко под землей, почти целых полгода она еще держала фронт, пока немцы не задушили их газами).

Севастополь теперь был обречен!

Сталину доложили, что пришел Лев Захарович Мехлис.

– Что ему? – спросил Сталин.

– Объясниться.

– Скажите, что я эту сволочь видеть теперь не могу…

Эта «сволочь» с великими почестями погребена у Кремлевской стены, где – давно всем известно – полно всяких других сволочей и палачей народа, продолжателей дел и интерпретаторов наследия мавзолейного идола. Мы, русские, по собственной инфантильности любящие прощать тогда, когда прощать нельзя, до сих пор еще не разгребли эту свалку, образованную возле святыни нашего оскорбленного государства.

– «Охота на дроф», – подвел итоги Манштейн, – закончилась удачно, и нашим богатым трофеям, наверное, позавидует в «Центре» мой коллега – фельдмаршал фон Бок…

* * *

В бункерах «Вольфшанце» шла активная подготовка к летней кампании. Гитлер, как и Сталин, ложился спать лишь под утро, он включался в оперативную работу ставки лишь после полудня. Тучи комаров налетали из чащоб в штабные бараки, по ночам зловеще угукали нелюдимые прусские филины, надрывно лаяли сторожевые овчарки эсэсовской охраны, каждодневно пожиравшие столько мяса, сколько рядовой немец не имел по карточкам в месяц.

Настроение у Гитлера было хорошее, Кейтель с Йодлем рассуждали, что лето начинается хорошо:

– Успех в Крыму определился, перед нами узенький Керченский пролив, и мы сразу окажемся на берегах Тамани, чтобы развивать движение в сторону нефтяных вышек Кавказа… Наконец нам повезло и на Волховском фронте, где окружена и полностью разгромлена Вторая ударная армия, на которую так уповали в Кремле, и вчера нам сдался генерал, назвавшийся Власовым!

Фельдмаршал фон Бок вызвал к себе в Полтаву генерала Паулюса, и он предстал, тщательно выбритый, стройный и подтянутый, с упругой походкой человека, соблюдающего диету.

– Первоначальный успех, – сказал командующий «Центром», – определен ловкостью Манштейна, а дела в Крыму сразу же отразятся на Барвенковском выступе. Именно от вас, Паулюс, зависит и наш конечный результат – выход к Волге у Сталинграда. Никаких перемен в сроках более не предвидится, и маршал Тимошенко будет потревожен нами ВОСЕМНАДЦАТОГО мая…