Клио и Огюст. Очерки исторической социологии

© В. В. Долгов, 2020

© Издательство «Нестор-История», 2020

* * *

Введение

Социология – это наука, живущая настоящим, история – прошлым. Что будет, если посмотреть на исторический материал через призму социологических теорий? Книга, которую вы держите в руках, – есть реализация этой идеи.

Куда, с точки зрения современной стратиграфической теории, отнести евнухов султана Сулеймана Великолепного? Upper middle class? Что общего у индейского потлача и «черной пятницы»? Какие социальные лифты действовали в Советском Союзе? Правда ли, что русские и украинцы – братские народы? Использование социологических методов может пролить свет на эти вопросы.

Социология относится к группе учебных и научных дисциплин, называемых общественными. В этом смысле она родственна, например, юриспруденции. Иногда юристов ошибочно именуют гуманитариями. С социологами же этого не случается практически никогда. Причина этого, видимо, в том, что в массовом сознании социология воспринимается как наука, густо замешенная на математике. Во многом так оно и есть: математические методы играют в социологии огромную роль. Однако ими ее научный инструментарий не исчерпывается.

Между тем историю на пару с филологией причисляют к гуманитарным дисциплинам. Акцент в данном случае делается на то, что в центре гуманитарных наук, как следует из самих названий, находится человек, а общественных – общество как целое.

Согласно приведенной классификации, филология приходится истории, образно говоря, «родной сестрой», а социология – «двоюродной». Американский социолог, профессор Бостонского университета Питер Бергер, размышляя о том, с представителями каких дисциплин будет пересекаться путь социолога, писал: «Есть, однако, путешественник, с которым социолог чаще, чем с другими, будет встречаться на своем пути. Этот путешественник – историк. В самом деле, стоит только социологу обратиться от настоящего к прошлому, как предмет его интересов будет очень трудно отличить от предмета интересов историка»^[1]. Однако преподавание социологии на исторических факультетах часто построено так, что начинающие историки не могут опознать в социологии не только «двоюродную» сестру избранной ими науки, но и вообще не видят ничего родственного. Исправить эту ситуацию, или, по крайней мере, сделать в этом направлении шаг, призвана настоящая книга. Это ее первая цель.

История долгое время существовала вместе с филологией. В университетах XIX и XX вв. эти дисциплины изучались в рамках историко-филологических факультетов. Но уже с конца XIX в. ситуация начала меняться. Связано это было с тем, что на смену классическим историко-филологическим штудиям пришли исследования нового рода. Общество поставило перед историей как наукой цель не просто открыть картины прошлого, но найти закономерности разворачивания исторического процесса. Таким образом, на смену «человеческой» составляющей истории пришла «общественная». Это сблизило историю – науку, возраст которой насчитывает несколько тысячелетий, а истоки теряются во мгле раннеантичного мира, с социологией – наукой молодой, возраст которой не превысил еще и двухсот лет.

На современном этапе социология может рассматриваться как теоретический вывод из эмпирической конкретики, собранной исторической наукой на протяжении нескольких столетий. Верно и обратное: теоретический багаж социолога может качественно пополнить методологический арсенал историка.

Социологи с большим интересом используют исторический материал. Сложилась даже специальная дисциплина: историческая социология. Но дисциплина эта – в большей степени социологическая, чем историческая. В рамках этого направления созданы весьма влиятельные концепции. Это и мир-системный подход Иммануила Валлерстайна, теория элит Ричарда Лахтмана и многие другие. Отличительная черта этих работ – нацеленность на объяснение современности через социальные процессы в истории. Мир-системный подход показывает, почему западные страны более экономически успешны, чем Африка, Восточная Европа, Азия и другие периферийные территории^[2]. Лахтман, указывая на различия в функционировании британских и, например, испанских элит показывает, почему капитализм в Британии развивался успешней, чем в Испании^[3]. Есть крайне любопытная работа Эрика Хоффера, посвященная массовым движениям в истории, которая опять же обращена ко дню сегодняшнему^[4]. Большую роль в современной социологической и политологической мысли играют работы Чарльза Тилли, в которых американский социолог развивает интереснейшую теорию о происхождении государства из рэкета. Причем, по мысли Тилли, эта глубинная родственность сохраняется и сейчас^[5]. Однако, так или иначе упомянутые ученые в основном пишут о дне сегодняшнем, что, собственно и делает их социологами, а не историками в строгом смысле слова.

Итак, социологи интересуются историческими материалами и активно их используют. А вот обратная связь прослеживается гораздо слабее. Историки мало берут из методологического арсенала социологии. Работ, в которых исторический материал был обработан с привлечением социологических методов, – считанные единицы. Из последнего интересного можно вспомнить, пожалуй, только «Социальную историю России периода империи» петербургского профессора Б. Н. Миронова. Перспективы есть большие.

Облегчить студентам-историкам освоение азов социологического инструментария призвана эта книга. Это – цель вторая.

Периодически повествование будет прерываться фрагментами, выделенными кавычками. Они содержат личные наблюдения автора. В этих абзацах будут приводиться примеры, не претендующие на роль основания для широких обобщений, но иллюстрирующие обсуждаемый тезис.

Начать следует с азов.

Социология – наука об обществе как системе. В данном случае, прежде всего, следует понимать, что такое система? Несмотря на то что понятие это должны знать уже ученики старших классов школы, нередко настоящего понимания нет и среди студентов.

Во-первых, система предполагает наличие элементов. Далеко не всегда элементы существуют в реальности отдельно, как детали конструктора. Сам человек, рассматривая какое-то явление как систему, выделяет в ней элементы. Например, человеческое тело может быть мысленно «расчленено» на ноги, руки, туловище и голову. В реальности, конечно, голова и конечности составляют единство. Но мысленно делить это единство ребенок приучается еще в раннем детстве, когда осваивает язык: ему показывают картинку, и просят указать, где у человека находится голова, руки, ноги и пр. Таким образом, представление о том, что система – это сочетание элементов, формируется на уровне повседневного сознания в раннем детстве.

Во-вторых, понятно, что элементы эти должны быть связаны между собой.

В-третьих, это самое главное, но при этом не самое очевидное: система должна порождать качества, не сводимые к качествам отдельных элементов. Продолжая аналогию с человеческим телом, системное качество, какое есть у тела человека, но не у находящейся отдельно ноги, руки или головы, – это жизнь. Понятно, что ни рука, ни нога в отрыве от человека эти качеством наделены не будут. Кроме того, даже в случае, если органы не теряют связи между собой, но нового качества не образуется, можно говорить, что система (во всяком случае, в изначальном виде) уже не существует: перед нами уже не человек, а труп.

Как систему социологи рассматривают совокупность людей – социальную группу. Они абстрагируются от того факта, что группа состоит из самостоятельных личностей, которые на первый взгляд между собой не связаны. Группа рассматривается как целостный организм, в котором отдельные люди – лишь клетки, из которых этот организм состоит.

Идея считать человека лишь клеткой организма более высокого таксономического уровня может показаться странной, и даже поначалу вызвать некоторый эмоциональный протест. Но то, что группа – это своего рода существо (или, по выражению Э. Дюркгейма, «реальность sui generis»), очевидно всем, кому приходится работать с коллективами. Например, это очевидно преподавателям. Студенческие группы – это такие забавные «зверьки», которые могут различаться характерами, умом, чувством юмора и пр. В конце концов, они могут различаться настроением. Группа может быть сонной, возбужденной, агрессивной, веселой. При этом каждый из входящих в группу студентов изначально может не обладать указанным качеством и не находиться в указанном эмоциональном состоянии. Всему причина – эмоциональное заражение.

Как это происходит? Допустим, студент идет на занятия в хорошем расположении духа, весело насвистывая популярную мелодию. Приходит в университет, в котором царит сонная атмосфера. Надолго ли хватит его заряда? Скорее всего, ненадолго. Среди вялых однокурсников он и сам в скором времени поникнет.

Возможна и обратная ситуация. Пошли мы на учебу без особой радости. Плетемся в унынии ко второй паре, не выспавшись. Приходим в аудиторию с настроением забиться в угол и вздремнуть. Но не тут-то было! В аудитории царит общее веселье и кавардак, вызванный каким-то событием, произошедшим на первой паре. Изначально мы будем стараться сохранить свое сонное состояние, отгородиться даже чисто физически от происходящего вокруг. Но пару раз нас нечаянно толкнут, кто-то попросит ластик, краем уха мы услышим смешной анекдот, рассказанный на соседней парте. Так постепенно нас помимо нашего желания растормошат, и если наше настроение не было обусловлено серьезными неприятностями, а только лишь некоторой эмоциональной заторможенностью, мы будем вовлечены в общую круговерть и станем органичной клеточкой живого организма – веселого в настоящий момент.

Именно этим объясняется выработанный столетиями обычай справлять праздники не в одиночку, а вместе. Многие знают, что Новый Год, встреченный в одиночестве, скорее всего, обернется грустью и депрессией. Удержать позитивный настрой без веселой компании сложно. Поэтому люди объединяются с другими людьми, твердо намеренными веселиться в новогоднюю ночь. Сообща создать нужный эмоциональный фон гораздо проще.

Этот эффект используется часто: ему подвержены болельщики на стадионе, зрители в театре, солдаты в строю и пр. Используется он и в массовых акциях протеста. Собранные в агрессивную толпу, даже весьма интеллигентные и робкие люди оказываются способными совершить самые чудовищные по своей жестокости поступки. Когда такого человека спрашивают, как он мог жечь машины, топтать живых людей и бить витрины, он не знает, что сказать. В этот момент он был не Ивановым Иваном Ивановичем, и не Петровым Петром Петровичем, а лишь клеточкой большого организма – толпы, почти не рассуждающей, вовлеченной в общее движение и в общее действие.

На понимании социально-психологических особенностей толпы построены методы работы спецслужб. Самая главная задача в такой ситуации – разрушение системы толпы и деанонимизация. Необходимо, чтобы собравшиеся люди перестали себя воспринимать как единое целое. Для этого ОМОН применяет так называемую «змейку». Сотрудники полиции, сцепившись руками, образуют змейку, и, врезаясь в толпу, растаскивают в стороны небольшие группы людей, которые, потеряв связь с плотной массой народа, приходят в себя и рассеиваются. На массовых митингах может использоваться нарочито демонстрируемая видеосъемка: ощутив на себе пристальный «взгляд» телеобъектива, человек также перестает быть «клеточкой» топы и возвращается в свое индивидуальное бытие. Может использоваться такой прием: по громкой связи называют имена присутствующих (или якобы присутствующих) в толпе людей. Услышав, что органы правопорядка располагают информацией (списком неких имен), человек подсознательно начинает опасаться, что и его личность известна, – это тоже разрушает «эффект толпы».

В качестве систем могут рассматриваться и большие, и малые группы. Функционирование групп различного характера и величины может иметь свои особенности. Но, так или иначе, они составляют «организмы», которые и изучаются социологами как объекты, не сводимые к элементам, их составляющим. Это основополагающий принцип. Из него случаются исключения, но правило от них не меняется.

Зачем нужна социология?

Обычно социологи выделяют несколько главных функций своей науки. Некоторые из них являются общими для всех наук: не только общественных и гуманитарных, но и естественных. К таковым относятся сбор эмпирических данных и их теоретическое осмысление. Однако важное отличие социологии, которое сами социологи понимают как весомый ее плюс, – это ее практическая ориентированность.

В этом направлении выделяется прогностическая, производственная и политическая функции.

К сожалению, а может быть и к счастью, – прогнозы социологов сбываются не всегда. Один из несбывшихся прогнозов – расчет роста численности населения в XX в. В начале XX в. по демографическим данным XIX в. был составлен график. Получалось, что население растет по параболе. Когда линию параболы продолжили до конца века, получилось, что к этому времени на Земле не должно остаться ни одного свободного пятачка. Вся поверхность суши должна была быть занята людьми, стоящими вплотную друг к другу.

Однако, как видим, этого не произошло. Население выросло, но не так грандиозно. Чего не учли при расчетах в начале XX в.? Оказалось, не учли многого. Во-первых, росту населения помешали две мировые войны, масштаб которых в начале века никто не мог себе представить. Но не это оказалось самым главным. Главным, и это во-вторых, оказалось изменение жизненных ценностей людей в XX в. Никто не мог себе такого представить. Ученые исходили из допущения, что чем лучше будут жить люди, тем более активно они будут размножаться. Это допущение, справедливое в отношении животных, как оказалось, не работает в отношении человека. Точнее, работает, но до определенной стадии развития.

В «отсталых» обществах, в которых жизнь идет сообразно традиционному укладу, жизненная траектория человека выстраивается вокруг семейных ценностей. Ребенок, рожденный в небогатой глинобитной лачуге где-нибудь в центральноазиатском регионе, взрослея без электричества, телевидения, радио и Интернета, не имеет других целей, кроме как вырасти, жениться, нарожать детей и дождаться внуков, которые пополнят производственные силы его семьи. Его сверстник в развитой европейской или североамериканской стране мечтает совсем о другом. Он мечтает увидеть мир – попутешествовать, мечтает сделать карьеру, мечтает получить от жизни максимум удовольствий, о которых он узнаёт из средств массовой информации. Семья и дети тоже присутствуют в его wish-list’е, но далеко не первым, и даже не вторым номером. Юный европеец отодвигает детей на тот жизненный период, когда все известные ему соблазны будут уже перепробованы. Нередко дело до них так и не доходит. Поэтому в неблагополучном Афганистане ситуация с рождаемостью обстоит гораздо лучше, чем в благополучной Норвегии. Кстати, если ориентироваться на этот показатель, Россия живет совсем неплохо: типологически жизненные стратегии наших сограждан ближе к норвежским. Интересно еще и то, что постепенно западный взгляд на жизнь завоевывает всё бо́льшую популярность в мире. Относительно недавно в историческом масштабе Китай отчаянно сражался за снижение рождаемости. Лозунгом китайского правительства был: «Одна семья – один ребенок». Но теперь и китайцы начинают постепенно понимать, что деторождение – не единственное развлечение, придуманное человечеством. Недалек тот час, когда и китайское общество двинется по пути патологического старения. График роста численности населения круто изменил свое направление, и в настоящее время стал гораздо более пологим. Население растет, но совсем не так стремительно, как то предполагали в начале XX в.

Но, несмотря на то что социологические прогнозы, как было показано, сбываются не всегда, существовать без них современное общество не может. Без социологической обработки статистических данных не сможет функционировать транспорт, промышленность, торговля и пр.

Важную роль играет социология в политической жизни. Социологи изучают предпочтения электората в самых разных сферах: от партийных симпатий до наиболее востребованных черт внешнего имиджа кандидатов. Это добросовестная и понятная составляющая деятельности социологов в политике.

Но есть и менее презентабельная составляющая. Наверное, многие замечали, что перед выборами средства массовой информации наперебой публикуют результаты опросов с рейтингами кандидатов. Казалось бы, никакого криминала в этом нет. Криминала действительно нет, если это результаты настоящих предвыборных опросов. Но так бывает далеко не всегда. Более того, доверять этим цифрам было бы крайне неосторожно. Дело в том, что эти якобы «результаты опросов» – сильнейший инструмент социально-психологических манипуляций. Неоднократно замечено: если люди видят на экране, что побеждает какой-либо из кандидатов – их симпатии начинают склоняться в его пользу. Действует естественный для большинства людей неосознанный конформизм: «Раз кандидат лидирует, значит, он чем-то хорош, в чем-то силен, ведь 86 % не могут ошибаться». Таким образом, придуманное лидерство превращается в реальное.

Здесь стоит вспомнить и знаменитую «теорему Томаса». В «Психологическом словаре» она определяется так: «Теорема У. Томаса – феномен социального взаимодействия. Если человек определяет ситуацию как реальную, то она станет реальной по своим последствиям. Например, если вкладчики боятся, что их банк прогорит и поэтому забирают свои деньги, то банк действительно прогорит». В данном случае механизм не настолько элементарен, но результат такой же: если все будут уверены в победе кандидата Y, то он, скорее всего, действительно победит.

Это социологическое явление объясняет важность государственной пропаганды в критические моменты истории. С одной стороны, часто пропаганда – это заведомая ложь. Но, с другой стороны, эта ложь «волшебным» образом становится правдой, если ее удается успешно внедрить в сознание народных масс.

Методы социологии

Науку характеризует арсенал методов. Для исторического исследования практическую ценность представляют не все. Но знать их необходимо.

1. Наблюдение. Увы, историк возможности пользоваться этим методом лишен почти всегда. Однако необходимо понимать, что это такое, и чем наблюдение отличается от созерцания. Дело в том, что наблюдение – это «смотрение» с изначально определенной целью. Поэтому разные наблюдатели, даже видя одно и то же, могут делать совершенно разные выводы. Например, глядя в окуляр телескопа, астроном будет видеть звезды, а попавшую в объектив ворону не заметит, и не станет упоминать в отчете. А если ту же самую картину одновременно будет наблюдать орнитолог, то пролетевшая ворона для него будет исследовательской находкой, а звезд он, напротив, не заметит. И оба, и астроном и орнитолог, если они по-настоящему увлечены своей работой, могут «не увидеть» пролетевшую в небе летающую тарелку. Это важно понимать потому, что хотя сам историк лишен возможности наблюдать объект своего изучения, но ему часто приходится иметь дело с результатом чужих наблюдений.

Социологическое наблюдение делится на не включенное и включенное. Не включенное наблюдение – это наблюдение со стороны. Для включенного наблюдения необходимо, чтобы исследователь сам встроился в то общество, которое намерен изучать. Например, внешнее наблюдение за бездомными на улице мало что может дать для понимания сути протекающих в их сообществе процессов. Но если некоторое время вести асоциальный образ жизни, не мыться и злоупотреблять алкоголем, то можно относительно легко встроиться в их социум. Такие опыты предпринимались. В ходе их было выяснено, что неприметный для обычного горожанина мир клошаров организован весьма непросто. В нем есть разделение сфер влияния, устойчивые и тщательно охраняемые территории, на которых отдельным членам сообщества разрешено попрошайничать. Есть определенная иерархия, представления об авторитете, нормы, запреты и пр.

В социологии были примеры, когда исследователи устраивались рабочими на завод, вживались в национальные диаспоры, становились адептами тоталитарных сект. Для проведения таких исследований требовались навыки разведчика под прикрытием. Результаты таких «шпионских квестов» всегда вызывали большой интерес, оказываясь в фокусе внимания не только специалистов, но и широких кругов читающей публики.

Классический учебник социологии проф. В. А. Ядова содержит даже специальные рекомендации по «шпионскому» (скрытому) наблюдению: «Но возможны, разумеется, и случаи, когда приходится маскироваться под нейтральную фигуру. Например, в заводских условиях наблюдение можно проводить “в маске” стажера, который проходит пассивную практику. Наблюдатель может скрыться в укромном месте и регистрировать события, оставаясь физически незаметным. Он может имитировать новичка в населенном пункте, где все знают друг друга и его появление не останется незамеченным. Но цели своего пребывания исследователь не открывает, подбирая любой подходящий предлог»^[6].

2. Эксперимент. Это метод, которым историки практически не пользуются – лишены такой возможности. А социологи по своей экспериментаторской изобретательности могут соперничать, пожалуй, даже с физиками. Впрочем, в последнее время поле проведения экспериментов в социологии несколько сузилось, поскольку социологический эксперимент – это эксперимент над людьми. И хотя физически люди в этих экспериментах не страдают, но возникают другие трудности, которые и дают повод задуматься о научной этике.

Одним из первых социологов-экспериментаторов был Элтон Мэйо. Его эксперименты носили утилитарный характер: он изучал возможности повышения производительности труда в пригороде Чикаго – Хоторне, в фирме, производившей телефоны и называвшейся «Western Electrics». Однако выводы, сделанные на базе этих экспериментов, превзошли узкий утилитарный уровень и вошли в золотой фонт мировой науки.

Мэйо прибыл на предприятие, где для экспериментов ему были выделены группа работниц и специальное помещение. Для начала он увеличил освещенность рабочих мест. Это действие сразу возымело эффект – работницы стали мотать электрические катушки быстрее. Можно было бы считать, что дело в шляпе – ключ к повышению производительности найден. Однако Мэйо не прервал эксперимента и через некоторое время начал замечать, что производительность труда начала снижаться.

Тогда он приказал убрать дополнительное освещение. Как ни странно, работницы и на это действие отреагировали повышением производительности. И снова через некоторое время производительность стала снижаться. Прочного эффекта добиться не удавалось.

Тогда Мэйо решил по-другому поставить рабочие столы. Изначально они стояли как парты в аудитории – одна за другой. Теперь столы были поставлены в круг. Работницы, занятые чисто механическим трудом, получили возможность общаться. И производительность труда снова выросла. А потом снова проявила тенденцию к снижению. И что бы Мэйо ни делал – вводил дополнительные перерывы, ликвидировал перерывы, менял режим, освещенность, расстановку столов и пр. – производительность сначала всегда несколько повышалась, а потом падала.

Выводы из этого эксперимента были сделаны самим Мэйо, его коллегами-учеными, проводившими с ним этот эксперимент, социальными психологами и социологами, знакомившимися с результатами эксперимента по отчетам и публикациям. И все выводы были разными. Кроме прочего, было сформулировано понятие так называемого «хоторнского эффекта», согласно которому сам факт вовлеченности в эксперимент существенно влияет на эмоциональный фон его участников, и значит, ведет к заведомому искажению результатов. Вывод же самого Мэйо заключался в том, что сами по себе освещенность, расстановка столов и пр. не влияют на производительность труда, а важна атмосфера в коллективе. Этот вывод, хотя и был неоднократно оспорен критиками Мэйо, оказался полезен для нужд производства и послужил основой для разработки «теории человеческих отношений», доказавшей свою результативность на практике.

Опыт Мэйо оказался полезен и интересен. Социологи принялись широко внедрять эксперименты в своих исследованиях. Самым, пожалуй, замечательным экспериментатором был Стенли Милгрем. Он занимался исследованием социологии авторитета (более подробно речь об этом пойдет в соответствующей главе).

3. Моделирование. Важную роль в социологических экспериментах играет построение моделей. Модель повторяет оригинал не целиком, но в каких-то отдельных его качествах, оставляя за скобками все иные. Так, например, модель ручной гранаты, используемая в качестве метательного инструмента, подобна настоящей гранате по форме и весу, но не может взрываться. Сувенирная модель автомобиля воспроизводит его форму, но в сорок три раза меньше размером и непригодна для езды. Модель на подиуме воспроизводит внешний облик успешной красивой горожанки, но может не обладать ни умом, ни состоянием и т. д. Обычный человек может представить себе социологические модели на примере компьютерных игр-стратегий. Есть некая страна, обладающая определенными ресурсами. Есть население – гоблины. У гоблинов есть враги. Их задача – разрушить замок врагов, орков. Игрок моделирует различные стратегии «государственного» развития.

Обычно новичок сначала увлекается развитием военной сферы. Производит огромную армию боевых гоблинов и устремляется в поход на врага. Проходит несколько успешных битв. И вот когда победа кажется уже близкой и возможной – гоблины вдруг перестают воспроизводиться и войско гибнет от бескормицы.

Игрок начинает заново. На сей раз он кидает силы на строительство ферм. Гоблины рубят лес, добывают золото и разводят свиней. Страна богатеет с каждым днем. Экономический потенциал оказывается на недосягаемой высоте. Кажется, теперь можно создать несокрушимую и подавляющую по своим размерам армию. Но в самый неудобный момент врывается отряд орков, и расцветающая империя гибнет под ударами врагов. Во всех последующих случаях игрок вынужден балансировать между описанными крайностями. В этом и состоит соль игры. Азы социологического и экономического моделирования строятся на тех же основах. Только вместо «вселенной Варкрафта» перед социологами лежит карта, например, России, вместо гоблинов действуют ее граждане, и отсутствует возможность «сохраниться» – т. е. зафиксировать достигнутый результат и попробовать продолжить игру с этого момента.

4. Одним из специфических и важных методов социологии является опрос. Различают два вида опроса: анкетный опрос и интервью. Анкетный – наиболее распространенный. Хотя бы раз в жизни с ним сталкивался каждый второй городской житель. Построение анкеты требует определенного навыка и осуществляется по правилам. Вопросы в анкете бывают открытые – в них ответ формулирует сам респондент. И закрытые – в них набор формулировок дан заранее, и респонденту нужно только выбрать ту, которая больше соответствует его мнению. Закрытые вопросы, конечно, ограничивают возможность индивидуального выражения предпочтений респондента, но значительно упрощают обработку данных в специальных статистических компьютерных программах (типа SPSS). Поскольку социология – наука о коллективном, а не об индивидуальном, повышению релевантности данных в большей степени способствует массовость и репрезентативность выборки, чем учет небольших расхождений в позиции отдельных индивидов.

Репрезентативная выборка – важнейшее условие получения подлинных социологических фактов. Например, если поставлена задача выяснить уровень удовлетворенности граждан своей жизнью («индекс счастья»), необходимо опрашивать и посетителей фешенебельного ресторана, и людей, ждущих приема в очереди районной поликлиники. Причем их удельный вес в опросе должен соответствовать удельном весу в обществе. Огрехи репрезентативности – одно из самых опасных и трудно раскрываемых нарушений исследовательской технологии. Абсолютно все полученные анкеты могут быть подлинными, все высказавшиеся респонденты могут быть полностью откровенны. И тем не менее результат может оказаться далек от истины, если выборка нерепрезентативна.

Об этом нужно помнить и историкам, имеющим дело с многочисленными свидетельствами эпохи. Как правило, время доносит нам нерепрезентативный набор мнений. Скажем, русская культура XVIII в. говорит с нами почти исключительно дворянскими голосами, а древнерусская книжность дает представление о церковной и официальной точках зрения. Это не означает, что выводы историков обречены тем самым быть ошибочными. Но в процессе работы исследователь обязательно должен иметь в виду этот перекос и вносить поправки. Поскольку выборку мы регулировать не можем, важно правильно конструировать границы самой генеральной совокупности, не проецируя выводы, релевантные для узкой социальной группы, на общество в целом.

Весьма остро стоит перед социологами проблема откровенности респондентов. Проводить опрос следует так, чтобы у респондента не возникло сомнений, что ответы его буду использованы исключительно во благо науки и не будут развернуты против него. Взрослому человеку необходимо разъяснить цель исследования и заверить в полной анонимности полученных ответов.

Если этого недостаточно, нужно создать располагающую атмосферу и продемонстрировать надежную защиту анонимности. Прекрасный пример грамотного построения вводной части анкетирования продемонстрировала группа исследователей, проводившая опрос среди школьников на весьма деликатную тему: изучалось употребление наркотиков среди школьников 8–9-х классов. В данном случае вопрос доверия респондентов исследователям был особенно важен. Наркотики – непростая для детского (да и не только детского) восприятия тема. Дети, не употреблявшие наркотики, вполне могут написать, что употребляли – для того чтобы выглядеть в глазах товарищей более опытными. И, напротив, дети, имеющие реальный опыт употребления, склоны его скрывать, опасаясь наказания. То есть перед исследователями стояла двойная задача: продемонстрировать детям, что их ответы буду закрыты для просмотра одноклассниками, и показать, что полученные данные будут закрыты для школьной администрации и учителей. Поэтому для начала вошедшие в класс социологи по заранее обговоренному сценарию, вежливо, но твердо попросили учителя покинуть класс. Учитель мог и вовсе в класс не заходить. Но в данном случае было важно показать детям, что ученые имеют власть закрыть исследование от учителя. Затем школьники были посажены по одному человеку за парту, им розданы анкеты, а к ним приложены конверты. После ответа на вопросы ученик заклеивал анкету в конверт и бросал в объемный ящик, который тоже был приготовлен заранее. Ученикам даже разрешалось перемешать рукой конверты в ящике после того, как они бросали туда свой. Сделано это было с ориентацией на то, что даже сдавая подписанные контрольные работы, школьники любят перетасовать тетради на учительском столе.