Достоевский проездом. Барнаул 1857—2021 гг. Пьеса-экскурсия

Текст
Читать фрагмент
Отметить прочитанной
Как читать книгу после покупки
Достоевский проездом. Барнаул 1857—2021 гг. Пьеса-экскурсия
Шрифт:Меньше АаБольше Аа

© Вадим А. Климов, 2021

ISBN 978-5-0055-3964-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Экскурсия в состоянии метамодернизм в шести локациях, с примечанием

Действующие лица

ФМ. Прапорщик, бывший каторжник, 35 лет. Писатель. Жених.

ПП. Коллежский секретарь. 2 января 1857 года ему исполнится 30 лет.

ЧЕЛОВЕК. Крепостной Петра Петровича.

БРАТЬЯ САМОЙЛОВЫ. Актёры-любители.

НАЧАЛЬНИК. Андрей Родионович Гернгросс.

ДОКТОР. Коллежский советник Иван Антипович Преображенский.

ДАМЫ.

ОФИЦЕРЫ.

КУПЦЫ.

ВООБРАЖАЕМЫЙ. Василий Петрович Демчинский.

ЭКСКУРСАНТЫ. Предполагаемые.

Первая локация

В большой комнате с тремя окнами, которые замёрзли ледяными узорами, на небольшом диване сидит молодой барин в расстёгнутом сюртуке, скроенном по самой последней моде времён начала царствования Александра II, и сшитом в Европе. В комнате деловая обстановка, много коробок и больших папок. Сильно накурено и натоплено. На диване лежит огромная шкура тигра. В углу стоит мужчина среднего возраста в солдатской форме без знаков отличия полка, времён царствования предыдущего императора Николая I, и чистит трубку. Обстановка деловая, позднее утро образованного молодого господина. Мы точно знаем, что ему тридцать лет.

ПП. К нам едет дорогой друг. Он будет в Барнауле проездом всего несколько дней. Надо его хорошо встретить, помочь в делах его. Потом меня часто будут расспрашивать, как это вышло. Вот так. Списавшись заранее с той, которая окончательно решилась соединить навсегда свою судьбу с его судьбой, он ехал в Кузнецк с тем, чтобы устроить там свою свадьбу до наступления великого поста. Он пробудет у меня недели две в необходимых приготовлениях к своей свадьбе. По нескольку часов в день мы будем проводить в интересных разговорах и в чтении, глава за главой, его в то время ещё неоконченных «Записок из Мёртвого дома». Понятно, какое сильное, потрясающее впечатление будет производить на меня это чтение, и как живо я буду переноситься в ужасные условия жизни страдальца, вышедшего с чистой душой и просветлённым умом из тяжёлой борьбы. Конечно, никакой писатель такого масштаба никогда не был поставлен в более благоприятные условия для наблюдения и психологического анализа над самыми разнообразными по своему характеру людьми, с которыми ему привелось жить так долго одной жизнью. Пока не случится XX век. Можно сказать, что пребывание в Мёртвом доме сделало из талантливого Фёдора Михайловича великого писателя-психолога. Однако нелегко достался ему этот способ развития своих природных дарований. Болезненность осталась у него на всю жизнь. Тяжело видеть его в припадках падучей болезни, повторявшихся в то время не только периодически, но даже довольно часто. Да и материальное положение его было самое тяжёлое, и, вступая в семейную жизнь, он должен был готовиться на всякие лишения, и, можно сказать, на тяжёлую борьбу за существование. Я был счастлив тем, что мне первому привелось путём живого слова ободрить его своим глубоким убеждением, что в «Записках из Мёртвого дома» он уже имеет такой капитал, который защитит его от тяжкой нужды, а всё остальное придёт очень скоро и само собой.

ЧЕЛОВЕК. Барин, чем встречать прикажете?

ПП. Чай поставь, мёд не забудь, сало и баранки. С мороза приедут.

ЧЕЛОВЕК. В каких комнатах распорядитесь расположить их благородие?

ПП. В самых светлых и тёплых. Подвинь кровать ближе к печке.

ЧЕЛОВЕК. Как изволите.


ПП. Квартира наша не сохранилась. Жил я на правом берегу реки Барнаулки. На самом углу взвоза дорога резко уходила на гору, зимой её накатывали до льда, и заводские рабочие сыпали на неё золу, так что она чёрной полосой проходила мимо кладбища в бор. Позже, в начале ХХ века, на месте этого дома, на пересечении Социалистического проспекта, а в наше время Соборного переулка, и улицы Большой Олонской, купец Зубов построил двухэтажный дом. Он сдавал его в аренду под аптеку. В конце ХХ века при строительстве новой дороги дом перенесли на Красноармейский проспект. Теперь он стоит на углу улицы Интернациональной. Топили мы сильно, в доме было жарко.


ЧЕЛОВЕК. Бельё позже положу, чтобы с холоду морозом пахло, и писателя вашего каторжного клопы не беспокоили.


ПП. Он в офицеры произведён. Высочайшее помилование вышло. Коньяку поставь и помалкивай.


ЧЕЛОВЕК. Буду стараться, но как получится. Сами знаете, не в моей это воле.


ПП. Ступай, не отвлекай. (Пауза). В августе 1856 года, по пути в Семипалатинск, всего более обрадовал меня Демчинский деликатно устроенным сюрпризом. Он мне представил совершенно неожиданно у себя на квартире одетого в солдатскую шинель, дорогого мне петербургского приятеля Фёдора Михайловича, которого я увидел первый из его петербургских знакомых, после его выхода из Мёртвого дома. Он наскоро рассказал мне всё, что ему пришлось пережить со времени его ссылки. При этом он сообщил мне, что положение своё в Семипалатинске он считает вполне сносным, благодаря доброму отношению не только своего прямого начальника, батальонного командира, но и всей семипалатинской администрации. Впрочем, губернатор считал для себя неудобным принимать разжалованного в рядовые офицера как своего знакомого, но не препятствовал своему адъютанту быть с ним почти в приятельских отношениях. И теперь я ждал его в гости, к самому моему дню рождения. Наш друг Врангель рассказывал мне, что он знает про этого адъютанта военного губернатора. Александр Егорович говорил, что, кроме двух артиллерийских офицеров, это был единственный молодой человек, с которыми они вели в Семипалатинске знакомство. Из юнкеров-неучей он был произведён в офицеры, и, благодаря протекции, скоро надел аксельбанты адъютанта. Это был красавец лет двадцати пяти, самоуверенный фат. Весёлый, обладавший большим юмором, он считался неотразимым Дон Жуаном и был нахалом с женщинами и грозой семипалатинских мужей. Видя, что начальник его и прочие власти принимают так приветливо Фёдора Михайловича, он проявлял большое внимание к нему. Искреннего же чувства у него не было. Он сам слишком гнался за внешним блеском, и серая шинель и бедность Фёдора Михайловича были, конечно, Демчинскому далеко не по душе. Он недолюбливал вообще всех политических в Семипалатинске. Впоследствии он поступил в жандармы, и, имея поручение сопровождать партию ссыльных политических в Сибирь, проявлял большую грубость к ним и бесчеловечность. Фёдор Михайлович не мог с ним не знаться, хотя бы потому, что ввиду служебного положения Демчинского, Фёдору Михайловичу то и дело приходилось обращаться к нему, и действительно тот не раз был ему полезен. Сегодня я жду доброго гостя к обеду, и с ним, скорее всего, будет Демчинский. Может быть, он приставлен к Фёдору Михайловичу, а мы думаем, что это расположение.


ЧЕЛОВЕК. Барин мой, Пётр Петрович, родился 2 января 1827 года в Рязанской губернии, в семье отставного капитана. До пятнадцатилетнего возраста он воспитывался в деревне, затем вместе с матерью переехал в Петербург, где поступил в школу гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров. Вскоре стал вольнослушателем Петербургского университета на физико-математическом факультете по отделу естественных наук. В 1849 году, по окончании оного, вступил в члены Императорского Русского географического общества. Вскоре, по поручению географического общества, выполнил перевод труда немецкого географа Карла Риттера «Землеведение Азии» и предпринял экспедицию для исследования горной системы Тянь-Шаня. В течение последующих двух лет учёный посетил Алтай, Тарбагатай, Семиреченский и Заилийский Алатау, озеро Иссык-Куль, первым из европейских путешественников проник в Тянь-Шань и посетил высочайшую горную группу – Хан-Тенгри. В это время им были собраны богатые коллекции по естественной истории и геологии России. С самой Рязани я с ними, имени моего в его записках не сохранилось, так и писал про меня – служитель из крепостных или просто человек.


Собака лает, из комнаты выбегает человек. Пётр Петрович поворачивается, встает, застёгивает сюртук. Открывается дверь, и в комнату входит среднего роста худощавый усатый военный 35-ти лет с уставшими глазами, в парадной шинели пехотного прапорщика.


ПП. Дорогой Фёдор Михайлович, как добрались? Надо горячего чаю с дороги, с мороза. А Демчинский с вами?


Пётр Петрович и Фёдор Михайлович обнимаются. Человек помогает Фёдору Михайловичу снять шинель. Фёдор Михайлович садится и стягивает валенки.


ФМ. Он остановился у знакомой, и просил его не беспокоить, составил мне в дороге компанию. Сколько раз я уже проехал этот путь, а всё не устаю удивляться, какие в Сибири большие расстояния, ни души на тракте. Холод страшный. Если бы не валенки и тулуп, то замёрз бы. Извозчик попался удалой. Тепло-то как у вас. Добрался, слава Богу. Рад, безмерно рад видеть вас, дорогой Пётр Петрович.


ПП. Я как ученый-географ должен уточнить, что протяженность дороги Семипалатинск-Барнаул – 468 вёрст. На основании «Почтового дорожника» 1875 года можно определить и рекомендуемую скорость движения по почтовым дорогам: она устанавливается в зависимости от качества дороги в диапазоне 10—12 вёрст в час. В случае скоростной езды, необходимой для курьера, скорость увеличивалась, и составляла вместе со сменой лошадей 12—15 вёрст в час. Извольте, Фёдор Михайлович, чаю и трубку. Садитесь ближе к теплу. Я вас с нетерпением ждал. На тигра и садитесь.


ФМ. Благодарю. Сами добыли такого зверя, Пётр Петрович?


ПП. История случилась в экспедиции на озеро Иссык-куль. Выехали мы 2-го сентября. Кроме моего крепостного слуги и двух киргизов, к нам присоединились ещё два казака из бессрочно отпускных, и один юноша, не достигший ещё служебного возраста. Они пожелали ехать с нами в горы на охоту за тиграми. Казаки-охотники не обманулись в своих ожиданиях. Когда мы выехали из зоны фруктовых деревьев в зону хвойных лесов, мы действительно выпугнули из густых зарослей двух тигров. Все бросились их преследовать, но, конечно, безо всяких шансов на успех. Проехав версты три в горы, я решил повернуть назад. Встав поутру после утомительных переездов прошедшего дня, я узнал о печальном исходе тигровой охоты, в начале которой мы пытались принять участие. Преследуя тигров, три охотника напали, наконец, на их следы, которые в одном месте расходились, так как, очевидно, оба тигра побежали по разным тропинкам. По верхней тропинке отправился один из двух старших и опытных охотников с собакой, по другой пошёл столь же опытный старый казак с молодым, ещё никогда не бывавшим на тигровой охоте. Обе партии не теряли друг друга из виду. Казак, шедший по нижней тропинке без собаки, заметил тигра, притаившегося в кустарниках, уже слишком поздно для того, чтобы иметь время в него выстрелить. Тигр бросился на охотника так стремительно, что ударом лапы выбил у него винтовку из рук. Опытный казак, не теряя присутствия духа, стал перед тигром, который в свою очередь тоже остановился и лег перед охотником, как кошка, которая ложится перед мышью. Молодой казак спешил на выручку товарища, но руки его так оцепенели от страха, что сделать выстрела он не мог. Тогда старший казак потребовал, чтобы он передал ему свою винтовку, но и это молодой казак не был в состоянии сделать. Старый обернулся и сделал шага два или три для того, чтобы взять у молодого его винтовку. В этот момент тигр бросился, и, схватив казака за плечо, повлёк его сильным движением вперед, так как заметил, что третий казак, шедший с собакой по верхней тропинке, быстро бежал наперерез его пути. Тигр уже успел перебежать место пересечения тропинок, но собаке удалось догнать его и вцепиться ему в спину. Тогда тигр, бросив свою добычу, пробежал немного вперед и начал вертеться для того, чтобы сбросить и разорвать своего маленького врага, что ему и удалось. Но тут он был поражён двумя смертельными выстрелами преследовавшего его охотника. Однако он имел ещё достаточно силы для того, чтобы спуститься до ручья, напиться и испустить на его берегу своё последнее дыхание. Но победоносному стрелку было уже не до тигра. Он бросился на помощь своему товарищу, у которого одна рука была перегрызена выше локтя, а у другой сильно повреждены два пальца. Потом пострадавшего с трудом перевезли в Верное, где я только по своём возвращении из двух своих поездок на Иссык-куль посетил его в госпитале, и нашёл выздоравливающим, хотя рука у него уже была отнята. Трофей их охоты, эта тигровая шкура, был передан мне, а сумма, данная мной охотнику, убившему тигра, была великодушно уступлена им пострадавшему товарищу.

 

ПП. Печальная история, но шкура удобная, тёплая.


ЧЕЛОВЕК. Ваше благородие, я вас покрывалом верблюжьим накрою. И мёду в чай положу.


ФМ. Спасибо. (Пауза). Вы, Пётр Петрович, большой натуралист. Я же ничего не знаю о животных. Зато строем умею ходить. Александр Егорович рассказывал, что тигров и барсов много водится в юго-западных отрогах Алтая, в камышах озера Балхаш, и особенно по рекам Или и Чу. Это тот же тигр, что и в Индии, по величине и цвету шкуры, только зимою шерсть отрастает длиннее и гуще. Врангель как-то на даче рассказывал байку. Покончив со следствием, принял он приглашение на тигровую охоту. Зверь, очень большой, судя по следам, был обойдён в камышах. Знали тропу, по которой он выходил на охоту, и вот у этого места полукругом стали стрелки, человек двадцать, а версты за полторы, у озера, зажгли камыш. Ветер дул на них, зверь не мог не выскочить на цепь охотников. Ждали долго. Камыш, ещё довольно свежий, горел долго. Наконец, тихо, медленно, величаво, гордо, вышел зверь – огромный, красивый, сильный. Вдруг тигр прильнул к земле, вытянул передние лапы и круто подобрал задние. Все поняли, что последует прыжок, что наступил момент стрелять. Они были шагов на сто от тигра. Раздался залп. Животное сделало огромный прыжок вверх на громадный близлежащий камень и там издохло. Шкуру этого великолепного тигра Александр Егорович купил за десять рублей и отослал отцу.


ПП. Барон был совсем недавно у нас проездом по служебным делам в Бийск, останавливался, навещал дом Андрея Родионовича, виделся с Екатериной Иосифовной.


ФМ. Страдает.


ПП. Не заметно.


ФМ. Вы уже прижились в Барнауле?


ЧЕЛОВЕК. (Подаёт стакан чая). Закуски подать? Папиросы?


ПП. Фёдор Михайлович, закусите с дороги, а потом обедать пойдём.


ЧЕЛОВЕК. Коньяку в чай налить или так поднести?


ФМ. Я не пью. Благодарю, Пётр Петрович, с превеликим удовольствием перекушу. Покурю. А вы пока расскажите, как вы нашли город. Я думаю просить о переводе в него. Начальник Алтайских заводов, полковник Гернгросс, желает, если обстоятельства позволят, чтоб я перешёл служить к нему, и готов дать мне место, с некоторым жалованьем.



ПП. Отчитываюсь, коли вы так серьёзно настроились. Во время моего пребывания в Барнауле домов насчитывали до 1800, а число жителей превосходило 10000 обоего пола. Начался город с сереброплавильного завода. 28 сентября 1739 года на реке Барнаулке, в километре от её устья, началось сооружение плотины для медеплавильного завода Акинфия Демидова. После обнаружения серебра в алтайской руде, в 1746 году, предприятие было перестроено под его выплавку. Барнаульский завод находился достаточно далеко от месторождения руды – до Змеиногорского рудника 247 верст, до Салаирского – 160 верст. Его размещение на реке Барнаулке было обусловлено удачным расположением рядом с ленточным бором как источником топлива. После передачи имущества Демидова в собственность российских императоров здесь разместилась Канцелярия Колывано-Воскресенских заводов. До середины XIX века на Барнаульском сереброплавильном заводе выплавляли девяносто процентов всего российского серебра. Вы не обращайте пока внимания, дорогой Фёдор Михайлович, что я про будущее знаю, я вам потом объясню. Так вот, после отмены крепостного права в 1861 году…


ФМ. Что вы говорите, побойтесь, я же ещё под надзором.


ПП. Да, в 61-м мастеровые завода были освобождены от обязательного труда, в результате чего население города уменьшилось на тысячу человек. В 1893 году, в связи со снижением объёмов выплавки серебра и его стоимости, Барнаульский завод был закрыт. Позднее в его помещениях разместился лесопильный завод, а в советское время была спичечная фабрика.


ФМ. Уважаемый друг мой, вы говорите неизвестные мне слова. Например, что значит советский?


ПП. Простите, этого я не могу объяснить. В 1917 году в России поменяется политический строй. Настанет Советская эпоха. Я всего не понимаю, но она продлится 74 года. Забудьте пока. С начальником алтайских заводов, добрейшим Андреем Родионовичем Гернгроссом и женой его, Екатериной Иосифовной, вы знакомы. И детей их знаете.


ЧЕЛОВЕК. Я всё про всех знаю. Гернгросс – горный инженер, с 1854 года – горный начальник Алтайских заводов. Окончил Горный кадетский корпус с большой золотой медалью, с 1834 года служил на Алтае, был смотрителем рудника, управляющим Сузунским, затем Барнаульским заводом. Выезжал в продолжительные командировки в Германию, Венгрию, Швецию, Норвегию. Вы, ваше благородие, господин прапорщик, познакомились с Гернгроссом весной 1855 года, во время поездки со своим другом Врангелем на Локтевский медеплавильный завод. Врангель писал: «В этот наш приезд в Локтевский завод, мы застали там главного начальника Алтайского округа генерала Гернгросса, образованного, любезного и гуманного. Я знавал в Петербурге близко всю его родню, и здесь мы с ним скоро сошлись. Я представил ему Фёдора Михайловича, он отнёсся к нему очень приветливо, и настойчиво приглашал его вместе со мной погостить к себе в Барнаул и Змеиногорск, где имелась великолепная казённая дача, в которой семейство генерала проводило лето». Вы посещали с Врангелем Гернгросса в Змеиногорске, в ноябре 1856 года. Как известно, вы, господин прапорщик, встречались с Гернгроссом в Барнауле, и написали, что он вам очень понравился.


ФМ. Занятно, исчерпывающе. Чаю горячего подлейте, учтивый вы наш.


ЧЕЛОВЕК. Примите, ваше благородие.


ФМ. Пётр Петрович, брат Михаил прислал мне сигары. Я давно просил прислать папиросы и сигары. Пришли в самое время. Хотите сигару?


Фёдор Михайлович закурил и задумался, смотря в одну точку. По комнате ровными полосами стелился табачный дым, и лёгкие книжные пылинки блестели в нём золотом на фоне голубого ситца стен, отражая пламя свечей в старом зеркале.


ПП. (Внутренний монолог). Тут только для меня окончательно выяснилось всё его нравственное и материальное положение. Несмотря на относительную свободу, которой он уже пользовался, положение было бы всё же безотрадным, если бы не светлый луч, который судьба послала ему в его сердечных отношениях к Марье Дмитриевне Исаевой. В браке она была несчастлива. Муж её был недурной человек, но неисправимый алкоголик, с самыми грубыми инстинктами и проявлениями во время своей невменяемости. Поднять его нравственное состояние ей не удалось, и только заботы о своём ребенке, которого она должна была ежедневно охранять от невменяемости отца, поддерживали её. И вдруг явился на её горизонте человек с такими высокими качествами души, и с такими тонкими чувствами, как Фёдор Михайлович. Понятно, как скоро они поняли друг друга, и сошлись, какое тёплое участие она приняла в нём и какую отраду, какую новую жизнь, какой духовный подъём она нашла в ежедневных с ним беседах, и каким и она, в свою очередь, служила для него ресурсом во время его безотрадного пребывания в не представлявшем никаких духовных интересов городе Семипалатинске. Во время моего первого проезда через Семипалатинск в августе 1856 года Исаевой уже там не было, и я знал о ней только из рассказов Фёдора Михайловича. Она переехала на жительство в Кузнецк, куда перевели её мужа за непригодность к исполнению служебных обязанностей в Семипалатинске. Между нею и Фёдором Михайловичем завязалась живая переписка, очень поддерживавшая настроение обоих. Осенью обстоятельства и отношения обоих сильно изменились. Исаева овдовела, и не в состоянии была вернуться в Семипалатинск, но Фёдор Михайлович думал о вступлении с ней в брак. Главным препятствием тому была полная материальная необеспеченность их обоих, близкая к нищете. Фёдор Михайлович имел, конечно, перед собой свои литературные труды, но ещё далеко не вполне уверовал в силу своего могучего таланта, а она по смерти мужа была совершенно подавлена нищетой. Во всяком случае, Фёдор Михайлович сообщил мне все свои планы. Ещё тогда мы условились, что после моего водворения в Барнауле, он приедет погостить ко мне и тут уже решит свою участь окончательно, а в случае, если переписка с ней будет иметь желаемый результат, и средства позволят, то он поедет к ней в Кузнецк, вступит с ней в брак, приедет ко мне уже с ней и её ребенком, и, погостив у меня, вернётся на водворение в Семипалатинск, где и пробудет до своей полной амнистии. И вот он сидит на диване, курит, о чём-то задумался и собирается скоро ехать в Кузнецк.


ЧЕЛОВЕК. Барин, извозчик вернулся, спрашивает, не надо ли что господину офицеру, которого он привёз, довольны ли они. Бумаги передал, их благородие оставили. На чай, наверное, просит.


ПП. Дай ему калачей с благодарностью. (Оборачиваясь к Фёдору Михайловичу). Я недавно в дневнике записал про дороги. Послушайте, Фёдор Михайлович. (Берёт со стола дневник и читает). За Тоболом нам уже не было надобности останавливаться на казённых почтовых станциях. Лихие ямщики очень охотно везли тарантас на тройках за казённые прогоны по 1—1/2 копейки с версты и лошадях «на сдаточных», передавая едущего друг другу. Это избавляло нас от скучного предъявления и прописки подорожной, от ожидания очереди при переменах лошадей, и вообще от неприятных сношений со стоявшими на низшей ступени русского чиновничества «станционными смотрителями», которые были все огульно произведены в низший классный чин коллежского регистратора только для того, чтобы оградить их от жестоких побоев проезжих «генералов». В Сибири, впрочем, эти побои были редки. При великолепных крестьянских лошадях и высшем развитии извозного промысла, при котором скорость езды на почтовых могла быть доведена до 400 и более вёрст в сутки, генералы всегда были довольны, да и забитый, захудалый почтовый чиновник совершенно стушевался и казался излишним перед богатым и самобытным молодецким ямщицким старостой, который сам готов был сесть на козла нетерпеливого генерала для того, чтобы провезти его одну станцию с лихой удалью. Лихая тройка, запряжённая в мой тяжёлый тарантас, подхватывала его сразу и мчала маршем на всём протяжении от станции, за исключением длинных подъёмов, по которым сибирский ямщик любит ехать шагом, при этом завязывались между ним и мной самые интересные разговоры, в которых русский крестьянин без страха, а таких мы встречали немало, готов был выложить всю свою душу.

 

ФМ. Простите, друг мой любезный, задумался, дорога утомила, судьба заставила. Я вам привёз мои записки из «Мёртвого дома». А где же рукопись?



ЧЕЛОВЕК. Извольте взять.


ФМ. Вы молоды, вам всего тридцать лет, вас ждёт большая карьера и слава.


ПП. Что вы говорите, я только географ, какое тут признание.


ФМ. Вам много позволено, вас принимают. А со мной не каждый готов говорить. Вам, наверное, Врангель рассказывал про Хоментовского. Как приехал в Семипалатинск на смотр казацкого полка бригадный генерал Хомянтовский, образованный, милый человек, но любивший кутнуть. Я ему понравился сразу, и вот бригадный генерал берёт к себе на квартиру меня – солдата, выпивает с ним, забирает двух моих милых сестриц, прихватывает три бутылочки настоящей «Veuve Cliquet», и всей компанией жалуют к Александру Егоровичу. А вас губернатор принимает.


ПП. Хоментовский боевой офицер, мы встречались. Вы же видели приезд генерал-губернатора. Вам же рассказывали, как Гасфорд диким голосом кричал: «Я здесь приказываю – я закон», «Здесь я министр юстиции!». А потом на обеде сказал об вас: «За бывших врагов правительства никогда я хлопотать не буду. Если же в Петербурге сами вспомнят, то я противодействовать не буду».


ФМ. Власть – она от бога.


ПП. Я вам расскажу про власть. Генерал-губернатором Западной Сибири в 1851—61 годах был престарелый генерал от инфантерии Густав Иванович Гасфорт. Несмотря на некоторые свои странности и человеческие слабости, Гасфорт был недюжинной личностью. Окончив курс наук в Кёнигсбергском высшем ветеринарном учебном заведении, он вступил на службу ветеринаром в прусскую армию, а в одну из войн против Наполеона, ведённых нами в союзе с Пруссией, был прикомандирован к русским войскам. В одном из сражений, когда много русских офицеров было перебито, Гасфорт, поставленный за офицера, в пылу сражения так отличился своей храбростью, что был переименован в офицерский чин и навсегда остался в рядах русской армии. Затем, по окончании отечественной войны 1812 года, Гасфорт поступил во вновь образованное училище офицеров русского Главного штаба. В 1853 году Николай I не нашёл более достойного преемника по Западно-Сибирскому генерал-губернаторству, кроме генерала Гасфорта. Гасфорт имеет образование, большую опытность, личную храбрость и безукоризненную честность. Административных способностей, к сожалению, не имел, но зато не был бюрократом, а наоборот, проявлял личную инициативу, в особенности в делах, в которых считал себя сколько-нибудь компетентным. Положение генерал-губернатора Западной Сибири не лёгкое. В его ведении находится две губернии – Тобольская и Томская. Но на Тобольскую губернию генерал не имел почти никакого влияния. Она управлялась в обыкновенном административном порядке из губернского города Тобольска. Томская губерния едва ли не в большей мере была изъята из фактического ведения Гасфорта. Центр её тяжести находился в Алтайском горном округе, горный начальник которого живёт в Барнауле и в отношении всего хозяйства округа подчинён Кабинету и Министерству двора. В непосредственном распоряжении генерал-губернатора находятся ещё две степные области: Сибирских киргизов и Семипалатинская с почти исключительно киргизским населением. Но и в управлении этим краем генерал-губернатор сильно ограничен Советом Главного управления Западной Сибири, в котором каждый из членов заведует своей частью, как, например, хозяйственной, финансовой, административной, судебной, инородческой. При этом на назначение членов совета генерал-губернатор не имеет влияния. Гасфорт нашёл в этом Совете уже готовую, сплотившуюся шайку хищников и взяточников. Несмотря на сильную власть, предоставленную законом, генерал-губернатор сокрушить их не в силах, так как они были связаны между собой и с какими-то тёмными силами в столичных учреждениях. Это не препятствовало членам Совета Главного управления угождать всем слабостям генерал-губернатора. Гасфорт знает об их злоупотреблениях, производит по временам, для их острастки, «гром и молнию». Гром и молния эти состояли в том, что, собрав некоторые данные по какому-нибудь крупному злоупотреблению, он разносил обвиняемого в присутствии всех, не жалея даже резких выражений, на что виновные низко кланялись, не отрицая своей вины. Но дело этим и оканчивалось, и эти же виновники, подождав немного, продолжали свои злоупотребления. Доходы их были велики, этим и объяснялось разливанное море шампанского на пирах высших омских чиновников и их грубые, циничные оргии.


ФМ. Везде воруют. Русский человек ворует даже в трюме. Я обещал вам почитать. Вы, друг мой дорогой, первый, кому я это читаю. (Открывает папку с бумагами, которую только что ему подал человек. Читает). «Вообще все воровали друг у друга ужасно. Почти у каждого был свой сундук с замком, для хранения казенных вещей. Это позволялось; но сундуки не спасали. Я думаю, можно представить, какие были там искусные воры. У меня один арестант, искренно преданный мне человек (говорю это без всякой натяжки), украл Библию, единственную книгу, которую позволялось иметь в каторге; он в тот же день мне сам сознался в этом, не от раскаяния, но жалея меня, потому что я её долго искал. Были целовальники, торговавшие вином и быстро обогащавшиеся. Об этой продаже я скажу когда-нибудь особенно; она довольно замечательна. В остроге было много пришедших за контрабанду, и потому нечего удивляться, каким образом, при таких осмотрах и конвоях, в острог проносилось вино. Кстати: контрабанда, по характеру своему, какое-то особенное преступление. Можно ли, например, представить себе, что деньги, выгода, у иного контрабандиста играют второстепенную роль, стоят на втором плане? А между тем бывает именно так. Контрабандист работает по страсти, по призванию. Это отчасти поэт. Он рискует всем, идёт на страшную опасность, хитрит, изобретает, выпутывается; иногда даже действует по какому-то вдохновению. Это страсть столь же сильная, как и картежная игра. Я знал в остроге одного арестанта, наружностью размера колоссального, но до того кроткого, тихого, смиренного, что нельзя было представить себе, каким образом он очутился в остроге. Он был до того незлобив и уживчив, что во всё время своего пребывания в остроге ни с кем не поссорился. Но он был с западной границы, пришел за контрабанду и, разумеется, не мог утерпеть и пустился проносить вино. Сколько раз его за это наказывали, и как он боялся розог! Да и самый пронос вина доставлял ему самые ничтожные доходы. От вина обогащался только один антрепренер. Чудак любил искусство для искусства. Он был плаксив, как баба, и сколько раз, бывало, после наказания, клялся и зарекался не носить контрабанды. С мужеством он преодолевал себя иногда по целому месяцу, но, наконец, все-таки не выдерживал… Благодаря этим-то личностям вино не оскудевало в остроге. Наконец, был ещё один доход, хотя не обогащавший арестантов, но постоянный и благодетельный. Это подаяние. Высший класс нашего общества не имеет понятия, как заботятся о „несчастных“ купцы, мещане и весь народ наш. Подаяние бывает почти беспрерывное и почти всегда хлебом, сайками и калачами, гораздо реже деньгами. Без этих подаяний, во многих местах, арестантам, особенно подсудимым, которые содержатся гораздо строже решённых, было бы слишком трудно. Подаяние религиозно делится арестантами поровну. Если не достанет на всех, то калачи разрезаются поровну, иногда даже на шесть частей, и каждый заключенный непременно получает себе свой кусок. Помню, как я в первый раз получил денежное подаяние. Это было скоро по прибытии моём в острог. Я возвращался с утренней работы один, с конвойным. Навстречу мне прошли мать и дочь, девочка лет десяти, хорошенькая, как ангельчик. Я уже видел их раз. Мать была солдатка, вдова. Её муж, молодой солдат, был под судом и умер в госпитале, в арестантской палате, в то время, когда и я там лежал больной. Жена и дочь приходили к нему прощаться; обе ужасно плакали. Увидя меня, девочка закраснелась, пошептала что-то матери; та тотчас же остановилась, отыскала в узелке четверть копейки и дала её девочке. Та бросилась бежать за мной… „На, „несчастный“, возьми Христа ради копеечку“, – кричала она, забегая вперед меня и суя мне в руки монетку. Я взял её копеечку, и девочка возвратилась к матери совершенно довольная. Эту копеечку я долго берег у себя».

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?
Купите 3 книги одновременно и выберите четвёртую в подарок!

Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке:

  1. Нажмите на многоточие
    рядом с книгой
  2. Выберите пункт
    «Добавить в корзину»