Читать книгу: «Тихие приюты»

Шрифт:

Предисловие

Ввиду того что в последнее время все чаще и чаще приходится получать письма с просьбой о выпуске лекций, читанных мной в 1907–1913 годах в Петербурге, Москве, Курске, Шуе, Новочеркасске, Таганроге, в рудниках Донецкого бассейна, я решил приступить к изданию таковых и первый выпуск отвожу для своей, пользовавшейся особым успехом, лекции «Тихие приюты для отдыха страдающей души».

Но, так как я, обыкновенно, веду свои лекции-беседы по конспектам или даже без таковых, – я был бы лишен возможности выполнить эту задачу, если бы мне любезно не предоставила стенограмму этой лекции, читанной мной в аудитории «Соляного городка» в Петербурге, стенографировавшая ее для себя княгиня М.М.У. Имея в руках эту стенограмму и желая освежить в памяти все то, о чем я говорил в этой лекции, в текущем (1913) году я снова объехал те обители, которые послужили главным материалом для этой лекции.

И теперь, благодаря особенному вниманию многих высокоуважаемых молитвенников – иноков этих обителей, я имею возможность внести в настоящую лекцию несколько таких подробностей, о которых я в то время говорить не мог.

Считаю святой обязанностью и нравственным долгом выразить здесь глубокую признательность Его Преосвященству Епископу Дмитровскому и викарию Московскому, Владыке Трифону, неоднократно предоставлявшему мне свою в высокой степени художественную библиотеку световых снимков для проекции с помощью волшебного фонаря видов Оптиной пустыни, затем Шамординской Казанско-Амвросьевской женской обители. Точно так же приношу благодарность Α.Ε. Сунгурову, подбиравшему мне эти снимки; затем – княгине М.М.У., любезно предоставившей мне стенограмму этой лекции; потом Его Высокопреподобию Архимандриту Боровского Св. Пафнутия монастыря о. Венедикту, давшему мне очень много интересных сведений из жизни праведного старца Амвросия, у которого он был ближайшим учеником и в течение многих лет письмоводителем; и наконец, я не могу не выразить своей сердечной признательности гостинику Оптиной пустыни о. Пахомию и старшей монахине при гостинице женского Шамордина монастыря матушке Наталии Самбикиной, сообщившим мне: первый – о посещении Оптиной пустыни графом Л.Н. Толстым, а последняя – об этих же посещениях Л.Н. Толстого Шамординой обители и о Марии Николаевне Толстой, в течение многих лет подвизавшейся в этой обители; М.М. Долинино-Иванской, сообщившей мне много интересных сведений о первой игуменье схимонахине Софии Болотовой, которая была ее родной теткой, и об о. Данииле Болотове, бывшем профессоре Петербургской Академии Художеств Д.М. Болотове, а равно и многим другим из иноков и инокинь обителей Калужской губернии, которые любезно обогатили меня сведениями о своих святынях и духовных сокровищах, а главное – повествованиями о величайших подвижниках духа этих высоких духовных оазисов нашей центральной России.

В заключение считаю нравственным долгом заявить, что, так как все изложенное здесь – результат личных переживаний, тревожных дум, мучительных страданий и душевных терзаний, которые не чужды многим из заблудившихся в бурных волнах современной жизни, я буду чрезвычайно осчастливлен Всемогущим Господом, выведшим меня из бездны страшного падения, из бесконечных нравственных мук на путь спокойной светлой правды, – если эти строки проникнут в глубину хоть одной такой же заблудшей и скорбной души, какой была и моя, откроют ей горизонты вечной истины, правды и добра, и давно желанного счастья, спокойствия и умиротворения, – я этим хоть немного облегчил бы то мучительное бремя, которое тяготит мою душу, как душу соблазнителя, как душу увлекавшего в бездну падения многие другие души, как ревностного вербовщика в армию духа тьмы. Правда, я делал это по слепому неведению, по искреннему увлечению, в глубокой уверенности, что это и есть тот истинный путь, которого так бесконечно-настойчиво, так жадно ищут многие в наш век; обманывал, был обманут, но это меня не оправдывает, так как те, которые шли по моему указанию в тенеты лжи, – в тенеты спиритизма, оккультизма, теософии, – тонули и гибли там так же, как и те, которые самостоятельно падали в эту мертвой хваткой поглощающую бездну.

«Смерть от руки постоянного разбойника большой дороги и от руки случайного разбойника – все та же смерть», – говорит старая ирландская поговорка.

Но… я верю, неистощимое милосердие искупившего нас Своей кровью Господа – безгранично, и молитвы Церкви – чудодейственно плодотворны; и им, и только лишь им теперь я вверяю и себя, и тех, которые, благодаря моим заблуждениям, стали на скользкий путь пагубного увлечения.

Господь выправит и их, и мои пути!

В.П. Быков

Москва, 1913 г.

I
Чем и как лечится простой русский народ

Несколько лет назад во французском географическом обществе, в Париже, один из врачей, принимавших участие в экспедиции к северному полярному полюсу, отметил следующий, в высокой степени интересный, факт: чем ближе они подходили к полярным поясам и чем быстрее вступали в область сплошных ночей, тем отчетливее он наблюдал в психической жизни экипажа исключительную пониженность во всей нервной системе, страшную подавленность, малоподвижность и т. д., и т. д.

Это обстоятельство натолкнуло его на мысль произвести наблюдение над психикой человеческой природы в той области, где в течение некоторого времени держится почти сплошное, непрерывное отсутствие темноты, почти непрерывный день, и он установил, что в последнем случае наблюдается слишком большая повышенность нервной системы, раздражительность, беспокойство и тому подобное.

Отсюда почтенный докладчик приходит к определенному выводу, что существующая закономерность в природе и в жизненных явлениях представляет собой один из главных факторов уравновешенности человеческой жизни, ее нормальности, безболезненности, долговечности; словом, всего, что вырисовывается в идеалах человеческого счастья.

И на самом деле, стоит только понаблюдать за собой совместно с жизнью, явлениями и переменами в видимой природе, чтобы установить как незыблемый факт, что счастье человека находится в строгой зависимости от указанной выше закономерности в природе и от гармонического отношения к ней человека и что Тот, Кто создал человека, назвал его Своим дитятей, в целях его, этого дитяти, блага, установил в жизни и планомерную смену явлений в природе.

Обратите внимание на равномерность тепла и холода в умеренных странах. Сравните результаты влияния их на человеческую природу с результатами влияния, предположим, южных стран, и вы увидите, что человек умеренного пояса живет нормальной продолжительностью жизни, уравновешеннее реагирует на все ее явления.

Совсем не то испытывает человек южного климата, пояса сплошной жары. Он живет быстрым, усиленным темпом, особенно интенсивно реагирует на явления природы, на чувства, на жизнь и т. д., и т. д.

Возьмите жизнь тех пунктов земли, которые расположены в области постоянных туманов, нарушающих правильный приток чистого воздуха и света к людям, например Лондона в Англии, и вы увидите, что ни один народ на земле не страдает так сплином, как страдают сыны властного Альбиона, и нигде не бывает так много самоубийств исстари веков, как среди обывателей Лондона.

Возьмите нашу северную Пальмиру, Петербург, с его непостоянной погодой, с безалаберно сыплющимися осенней изморозью, дождями, с быстрыми скачками температуры, и вам будут до некоторой степени понятны массовые заболевания легочными, гриппозными, малярийными, тифоидальными страданиями петербуржцев, что составило «творению Петра» репутацию нездорового города.

Наконец, по уверению одного очень опытного петербургского психиатра, большинство всякого рода нервных и психических заболеваний в Петербурге падает на период тех воспетых Достоевским и Пушкиным «белых ночей», при которых на протяжении приблизительно с последних чисел апреля до первых чисел июля неизменно «светла Адмиралтейская игла».

Но если мы будем внимательно вглядываться в человеческую жизнь вообще, то мы отметим, что и во всех явлениях человеческой жизни отсутствие равномерности в сменяемости впечатлений вызывает неизменно психопатологические явления.

Как на юге без наших русских серединных морозов человек делается слабым, нежным, малоустойчивым для борьбы с атмосферными явлениями природы, или как беспрерывный холод северных полярных стран вырабатывает людей инертными для восприятия изящного, сильных впечатлений, людей флегматичного, малоподвижного темперамента, с холодной душой и не умеющих быстро схватывать и разбираться в различных умственных работах, так и во всем остальном постоянное пребывание в одних условиях создает индивидуума только лишь этих самых условий.

Постоянная роскошь, богатство притупляют у человека отзывчивость к чужим скорбям, страданиям, делают его неспособным к борьбе с жизненными невзгодами.

Постоянная, непрерывная бедность, жизнь впроголодь создают неудовлетворенность, озлобление, мучительный пессимизм и иногда даже отчаяние.

Непрерывное ничегонеделание вырабатывает людей совершенно непригодных, трутней, у которых только лишь одно стремление – жить на счет других.

Постоянная, непрерывная работа, работа без всякого отдыха дает обществу болезненных инвалидов, с несвоевременно разрушенным телом юных и расслабленных старцев.

Но это все избитые, старые, прописные истины, и если я останавливаю на них ваше внимание, то только для того, чтобы более последовательно подойти к следующему, мало обращающему на себя внимание современного человечества, явлению.

Я хочу обратить ваше внимание на отсутствие в нашей сутолочной жизни, жизни на рынке житейской суеты, жизни в беспрерывном шуме, в беспрерывном треске, начиная с грохота извозчичьих экипажей, с велосипедных и автомобильных сирен, трамвайных звонков, паровозных, заводских гудков и кончая уличными шарманками, взвизгивающими гармониками, стройными фанфарами театральных оркестров и нежными мелодиями не менее нежных вальсов, равно как и завываниями порнографических «ойр», «матчишей» современных «семейных» вечеринок, журфиксов и балов, которые превращают ночи в дни, а дни в ночи и тем самым калечат природу и калечат человеческую жизнь, – я хочу обратить ваше внимание на полное отсутствие в этой жизни умиротворяющей, благодатной тишины.

Люди умышленно вычеркнули из своей личной жизни это небесное благо, которое дано человеку в таком же отношении к суете и деятельности, как ночь ко дню.

Суета, работа, шум, движение и – спокойная, благодатная тишина.

День и ночь.

Яркие лучи солнца и – серебристо-матовый свет луны…

Тишина вычеркнута.

От тишины бегут.

От тишины спасаются, потому ли, что тишина, как чистое, яркое зеркало, на своей поверхности вырисовывает те уродливые явления на почве человеческих взаимоотношений, которые имеют место в беспрерывной сутолоке житейской суеты.

Потому ли, что тишина понуждает человеческую душу невольно оглянуться на пережитую сумятицу и увидеть в ней и неприглядность своих деяний, и пустоту, и бесцельность всей жизни, построенной на этой пустой сумятице.

Потому ли, что тишина является для человеческой души самым беспощадным, беспристрастным судьей тех явлений, тех сторон жизни, за которыми человек, пренебрегая святой тишиной благословенных лесов, полей, дивных, хотя в то же время и бедных сельских храмов, уютных, быть может жалких по внешнему виду, но чистых, не оскверненных семейных очагов, – бежит в сутолоку больших городов, в разгул, в беспрерывный разгул развращающего богатства, в омут подделывающихся под семейный уклад кабаков – ресторанов.

Не правда ли, какое мучительное недоумение вызывает в скорбной душе цельного, сохранившегося человека сделавшаяся банальной фраза: «В таком-то ресторане все по-семейному… В таком-то увеселительном учреждении все устроено на семейный лад».

Признают идеалом человеческой сущности «семейный очаг» и в то же время заменяют его ядовитым суррогатом, отрывают ради этого суррогата людей от семьи, отвлекают их от нее и тем самым разрушают идеализированную семью.

Словом, получается нечто похожее на то, как если бы кто, вместо в избытке напеченного вокруг нас хлеба, усиленно предлагал нам глину, которой придали и форму, и вид ржаного хлеба.

Потому ли бегут от тишины, что в ней заложены здоровые элементы самого критического отношения к жизни?

Не знаю.

Но от тишины бегут.

А между прочим, вот что говорит о тишине один очень вдумчивый, ныне уже отошедший в иной мир, писатель М.К. Иогель:

«Тишина…

Что может быть выше, совершеннее, прекраснее тишины?

Не тишина ли предшествует всем действительно великим, мировым событиям, и не тем ли дороги бури и грозы, что за ними… тишина?!

Тишина есть высший апофеоз всякой любви, тишина – колыбель мудрых!

Не в тишине ли зрели истинно великие, и не ради ли грядущей тишины создан весь мир со всем неисчислимым множеством всех его разновидностей, со всеми их глубокими страстями и их нескончаемой борьбой?

В тишине вы не слышите ничьего голоса; в тишине вы не подмечаете ни малейшего движения, и между тем тишина весьма нередко, даже почти всегда, дает вам ощутить в себе такое успокоение, такое блаженство сознания себя объятым высшей гармонией чувств, что вы, раз отдавшись ей, не променяете уже ее ни на какие волнения, ни на какое наслаждение!.. Тишина – это молитва без слов, но такая молитва, в которой молитесь не вы один, а все силы небесные и все земное заодно с вами, все-все, что соприсутствует вам; тишина – это созерцание без предмета, любовь без любимого лица, но в целом сонме любящих, любивших и имеющих любить!..

Она… единственная наша действительность, единственное наше счастье, то истинное счастье, которое мог даровать людям только Бог!

Для нее нет смерти, как нет и рождения. Она всегда была, есть и будет… Не наслаждались ли ею наши отдаленнейшие предки и не наслаждаемся ли ею и мы, люди ХХ-го века?

Все изменяется, все переходит, все – цветы, деревья, люди и животные, государства и целые народности, все формы внешнего быта и все понятия человека, сегодня принимающего за черное то, что еще вчера казалось белым, и наоборот, а она остается все той же, какой была от создания времен…

Она, только одна она, не форма явления, а само явление, сама сущность, как целое и как часть той великой гармонии душ, о которой сказал еще Христос, говоря, что Царство Небесное внутри вас есть, и это, глубоко заключенное в душах наших Царство Небесное и есть именно их тишина – та, которая одна только красит всю нашу жизнь и оправдывает все видимое бессмыслие земной нашей суеты…

Нет!.. Пусть шумят бури, пусть стонут волны, пусть гремят громы и пестрят небо молнии; пусть мы видим один клок неба, да и тот затянутым свинцовым покровом туч, пусть волны времен смывают все наши постройки – мы не пропали, не пропали… там… впереди… необъятность… тишина, та тишина той великой гармонии душ, для достижения которой все, что было, есть и будет!..

– Истинно, истинно говорю вам, кто не возненавидит душу свою, тот не спасется!

Кто не возненавидит суетных, узко земных стремлений души своей, ее страстей, ее корысти, ее жажды власти и господства, тот не спасется от Суда Небесного и (скажем от себя, что будет ясно каждому из вас) не найдет себе и счастья земного, безразлично, будет ли он верноподданным царя самодержавного или гражданином республики демократической… И это ясно без всяких слов и неоспоримо без всяких доказательств, ибо буду ли я министром или огородником, буду ли путешествовать по земле в роли рыцаря или не имеющего, где преклонить головы своей, странника, – если буду носить в душе своей чувство тишины, буду счастлив, а не будет его во мне, буду несчастлив!..

Скажите, доводилось ли вам когда-либо сидеть в лесу, в саду, на поляне или на берегу у тихих вод, ночной, летней порой, среди полного мрака, объявшей вас со всех сторон ничем не нарушимой тишины?..

Ничьих шагов, ни даже говора дальнего, ни шелеста, ни звука, никакой надежды увидеть чье-либо лицо или услышать чей-либо голос, один вы, один, совсем один, а с вами сотни, тысячи, миллионы жизней, душа ваша полна самых счастливых надежд, сердце – любви, и вы счастливы, счастливы до того, что сама мысль о возможности нарушения этой тишины уже приводит вас в ужас!

Не знаю, как для вас, но что до меня, не мило мне президентское кресло, не мил и министерский портфель, не надо мне ни власти, ни господства, ни чинов, ни орденов, ни приморских вилл, ни богатых усадеб, потому что нет для меня на свете чувства счастливее чувства тишины, ибо оно было, есть и будет; оно – широко, необъятно, как весь созданный Богом мир, и прекрасно, как Сам Бог, а все то, чего хотели бы себе люди, не ценящие чувства тишины, полно бури, страданий, смятений и смут, коротко, как сон земной, и мало, как мала падучая звезда перед всем сонмом звезд небесных!.. Нет!.. Поверьте мне, поверьте. Поверьте все, воображающие себя неверующими, что нет на всем свете такого богача, который мог бы поравняться с богатством человека, богатого чувством тишины…»

И действительно, тишина – это та Божественная сила, которая не только в жизни отдельных людей, но и в мировых событиях всего человечества играла и играет великую роль.

Самые великие мысли, самые великие изобретения, лучшие произведения литературы, художества, искусства рождались в колыбели тишины и вырастали под ее покровом.

Сам Божественный Спаситель мира любил тишину.

Удалялся ради нее в пустыню и молился под звездным покровом небосвода и под веянием спокойной умиротворяющей тишины.

Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно (Мф. 6, 6).

Во всем этом завете слышится мощный призыв под тень благодатной, всеисцеляющей тишины.

Этими словами Он как будто подтверждает тот великий закон, по которому милосердный Господь приходит в дыхании тихого ветерка.

Помните, как это было с Илией, когда Господь сказал ему:

Выйди и стань на горе пред лицем Господним, и вот, Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра… (3 Цар. 19, 11–12) и в этой тишине пришел к Илии Господь.

Наконец, припомните величайший момент из истории человечества.

Тихая, благодатная ночь, окутавшая Гефсиманский сад.

О, какая изумительная картина безмолвного благоговения, покрывшегося флером величайшей тишины!

Вся природа вместе с великой любящей семьей учеников Божественного Спасителя, затаив дыхание, слушала Его последний завет.

Приходилось вам когда-нибудь наблюдать эту тишину, трепетно благоговеющую перед последними минутами жизни члена какой-нибудь семьи?

В особенности когда умирающий хочет сказать свою последнюю волю.

Излить свое последнее желание…

Все притаило дыхание.

Каждому слышатся лишь только усиленные удары отягченного скорбью исстрадавшегося своего собственного сердца.

Но это – семья.

Это – небольшая группа людей у постели умирающего.

А там… там, за этими одиннадцатью доверчивыми детски чистыми душами стояла в безмолвном трепетном ожидании вся природа, вся вселенная.

Ни шелохнет…

Переплетающиеся ветви маслин и гранат, смоковницы; лавровые деревья, со своими серовато-бурыми листьями, при пробивающемся лунном свете; чудные кипарисы, мирты, темно-бурые стройные стволы кедров – все молчало в трепетном ожидании последнего завета их Творца.

Луна тревожно бросала свой серебристый свет на ту маленькую по числу людей, но великую по последующей деятельности группу и, казалось, понимала, что и она не в силах сразу залить своим серебристым светом те сотни, тысячи, миллионы людей, которые в грядущем воспримут исходящие сейчас из Его Божественных уст слова и навсегда запечатлеют их в своих сердцах.

Мерцающие синевой ярко бриллиантовых огней мириады звезд берегли свои слезинки, дабы они своим падением на несчастную землю не нарушили святой тишины.

А Он говорил:

Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам. Да не смущается сердце ваше и да не устрашается. (Ин. 14, 27).

Если пребудете во Мне и слова Мои в вас пребудут, то, чего ни пожелаете, просите, и будет вам (Ин. 15, 7).

В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир (Ин. 16,33).

И наконец, эта изумительная тишина, это полное единение в этой тишине с Ним и их, Его детей, и этого умолкнувшего сада, и этой затихнувшей стихии, и этой печальной луны, и этих плачущих звезд, – все это послужило тем непередаваемым человеческим языком, общим фоном, общей канвой, на которых огненными словами запечатлелась Его великая молитва об единении верующих в Него:

Да будут едино, как Мы, Отче, едино. Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня (Ин. 17, 22–23).

Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их… (Ин. 17, 20.)

Велика благодатная тишина!..

Обратите внимание на свое прошлое.

Добросовестно проследите свою личную жизнь, и вы сами увидите, что лучшие переживания в вашей жизни, лучшие мысли, идеи, самые возвышенные молитвы, самые трогательные подвиги терпения, прощения, смирения, милосердия и любви зарождались в вашем сердце только лишь под покровом святой тишины.

Люди древнего понимали это.

Они берегли тишину в семье.

Они искали ее и находили в церкви, в храме Божием.

Очень многие в наше время спрашивают: почему исчезли идеалы?

Куда скрылись сильные люди?

Почему непроизводительны наши силы?

Почему разваливаются наши семьи?

Почему все, за что бы мы ни брались, как здание, построенное на песке, разваливается в самом своем начале?

Почему в наш век так неустойчива молодежь?

Почему с первых неудачных шагов она ставит на карту свою собственную жизнь?

Ведь ни для кого не секрет та поражающая грозная цифра самоубийств, которая колеблется за год от 10 до 12 тысяч в нашей стране, – ведь она одна говорит о том ужасе, о той беспощадной нравственной эпидемии, которая, как моровая язва, охватила нашу страну и бессердечно вырывает свои жертвы.

Сегодня у одного, завтра у другого.

Сегодня у меня, завтра у тебя.

А какие страдания переживают современные семьи, несчастные родители!..

Благодаря тому, что я издавал спиритический журнал, ко мне очень часто и много приходило людей после утраты того или другого близкого им человека.

Приходили с искренним, сердечным, страстным желанием узнать: действительно ли умершие дорогие им существа там живут, действительно ли с ними можно вступать в общение?

И какая масса приходила отцов и матерей, у которых дети покончили с собой.

Я никогда не забуду факта, который и сейчас, как говорится, перевертывает всю мою душу.

Докладывают, что со мной желает побеседовать жена тайного советника С.С.М.

И вслед за этим входит седая, старая, древняя, полусогбенная старушка.

Я эту женщину видел полгода назад.

Это была красивая, стройная, лет 42-х, дама. Ни одного седого волоса на голове.

– Что с вами? – невольно воскликнул я.

Несчастная женщина как сноп повалилась на колени и с какими-то непередаваемыми судорожными движениями в лице, в руках, голове, истерически рыдая, говорила мне:

– Вася!.. Вася!.. Мой несчастный Вася покончил с собой!..

Слаб мой язык, бедно воображение, чтобы передать точно ту нестерпимую боль, ту агонию, если можно так выразиться, материнского сердца, которую я в течение часа наблюдал вблизи себя.

Я не могу спокойно говорить об этом и сейчас, хотя этому прошло почти четыре года…

Несчастные родители!..

Как многие из них в наше мучительное лихолетие живут двойным страданием.

Сначала – предчувствуя надвигающуюся грозу. Опасаясь каждую минуту за безумный поступок своего сына, своей дочери.

Как много матерей и отцов, выждав возвращения их сына или дочери, когда они улягутся спать, как мелкие воришки, унижаясь, забыв свой возраст, свое положение, обшаривают карманы своих любимцев, перечитывают их письма, записки: в первом случае – в надежде своевременно убрать яд или револьвер, а во втором – чтобы проследить за состоянием духовной жизни своего детища.

Как жаль эти несчастных, отдавших своим детям и лучшую жизнь, и лучшие годы, и цель всего своего существования, когда они с каким-то болезненным, скорее скорбным подобострастием, как будто боясь обидеть, оскорбить своей любовью, своей заботливостью своего уходящего из дома ребенка, спрашивают его:

– Ты, Петенька, далеко?..

– Ты, Сонечка, скоро придешь?..

И когда не знающие еще силы этой мучительной любви, страдальческой, мученической, родительской любви, сын или дочь, увлекшись товарищеской беседой, веселой пирушкой, запаздывают обычным возвращением домой, – с известного момента в сердцах мучеников-родителей вспыхивает тревожное беспокойство и, разрастаясь до мучительного состояния, до болезненной тревоги, вымученных и жизнью, и возрастом сердец, повергает их на колени к обильной горючими слезами тихой молитве в своих спальнях, в своих кабинетах – за целостность своих отсутствующих детей:

– Господи! Спаси его (или ее); вразуми, сохрани, сбереги! – шепчут пересохшие губы, и в то же время эти страдальцы прислушиваются к каждому шороху, к каждому стуку, к каждому шагу проходящих под окнами людей: «Не Петенька ли, не Сонечка ли возвращаются домой?..»

И все это делается под тщательным прикрытием от тех, кто доставляет им эти страдания, дабы не обидеть Петеньку, не оскорбить Сонечку, и этим самым не ускорить устрашающей их катастрофы; не переполнить ту, какую-то непонятную им, родителям, чашу психических настроений в их молодых сердцах, которая мгновенно может превратить эти любимые существа в бездыханные трупы.

Это первый период родительского страдания, а за ним идет второй, когда ожидаемая катастрофа рано или поздно предстанет перед глазами обезумевших от ужаса и горя стариков.

Я никогда не забуду известных мне 70-летних мужа и жену.

Он – бывший военный врач.

В течение многих лет перекочевывал в малообеспеченной, тяжелой по труду обязанности армейского врача из города в город, отдавая с женой весь свой труд, всю свою жизнь, всю свою любовь, все свои заботы своему единственному Митеньке, от которого они ждали только лишь одного – его личной счастливой жизни.

Самим старикам ничего не нужно было.

Их двое, у них пенсия, которая обеспечивала им и теплый угол, и кусок хлеба.

Вырос Митенька.

Вышел доктором.

Старики наверху блаженства.

Честный, хороший, красивый, жизнерадостный, жизнедеятельный, работоспособный.

Вдруг на пути молодого человека подвертывается женщина, много старше Митеньки, замужняя, с четырьмя детьми.

Митенька увлекся.

Напрасно предупреждали родители.

Напрасно, как старая горлица, любовным воркованием в долгие зимние ночи предостерегала сына мать от грозящей опасности.

Напрасно спокойно, серьезно, рассудочно, как с молодым другом, обсуждая этот вопрос, указывал на невыгоду рокового сближения увлекшемуся юноше седовласый старик-отец.

Ничего не помогло.

Устроили развод, поженились.

«Она ему в матери годится», – говорили те, кто видел эту современную нескладную пару у брачного аналоя.

Прошло три-четыре года; до стариков стали доходить слухи, что их Митенька, переехав после брака в небольшой провинциальный город, несчастлив с избранницей своего сердца.

Адский характер, дикая, безумная ревность старого человека к молодому, почти ребенку, мужу.

Скоро слухи перешли в живые факты.

Митенька, потеряв душевное равновесие, несколько раз убегал от своей новой семьи то в лечебницу для неврастеников, то в санаторий для психических больных.

Наконец приехал опять в Петербург, вместо отца и матери – к старой знакомой его родителей, и заявил ей, что на этот раз он решил прервать свою неудачно сложившуюся жизнь, прося ее взять на себя миссию помочь пережить старикам тяжелое горе.

Заметалась бедная женщина.

Безумно жаль стариков и невыносимо жаль молодую, безвременно погибающую жизнь.

Стала уговаривать его, умолять, упрашивать; наконец, повезла его к старикам-родителям, втихомолку предупредив их о грозящей опасности.

Не нужно говорить, как отнеслись к этому надвигающемуся горю старики.

Но любовь к ребенку заставила позабыть все, они превратились в одно сплошное внимание.

Они в течение этих страшных суток во время его пребывания у них, казалось, всей силой своей любви, всей силой своего внимания, своей задушевности старались воскресить сердце несчастного.

И он как будто поддался, как будто забыл свою ужасную затею.

Наступил вечер, он вместе с ними, как прежде бывало, сидел за столом вечернего чая, шутил, смеялся.

Затем около 11 часов вечера отец надел на него свой халат и, как малого ребенка, уложил в постель.

Сел у его кровати, начал вести с ним беседу об отвлеченных предметах, а чтобы Митя крепко и быстро заснул, положил ему на голову холодный компресс.

Недолго лежал взрослый ребенок.

– Папа, перемени мне, пожалуйста, компресс.

Старик бережно снял с горячего лба дорогого детища мокрую салфетку, поцеловал его в лоб и пошел в ванную, чтобы смочить ее.

Вернулся, но… Митеньки в постели не было.

Стал искать его по комнатам; туда-сюда – Митеньки нет.

Бросился в кухню, прислуга говорит, что молодой барин в одном халате вышел на черную лестницу и побежал вниз.

Задрожали старческие ноги; что-то крикнул жене, бросился за сыном вниз.

Выбежал во двор.

Пробежал одни ворота… другие… у третьих встречает дворника.

– Кормилец, не видал ли сейчас барина в халате?

– Да как же, ваше превосходительство, – задыхаясь и испуганно проговорил дворник. – Сейчас они изволили в третьих воротах застрелиться.

– Как?..

И обезумевший старик без чувств повалился у горячего еще трупа своего сына, которого окутывал нерассеявшийся дым револьверного выстрела.

Что было потом с матерью, с ним – говорить не нужно…

Да! Это один из мучительных ужасов нашего времени.

Это та кара Всемогущего Бога, которая является ответом на все безумства жизни нашего века, которые попирают все высокое, чистое, светлое, идейное, Божеское…

Но что ужаснее всего – изгнана из жизни святая тишина.

Изгнана, несомненно, умышленно князем мира сего, духом тьмы. Со своим уходом лишила она человечество драгоценной возможности под ее святым покровом вдумываться в жизненные явления, анализировать, взвешивать их, отмечать положительные и отрицательные стороны; проводить аналогии между настоящим и минувшим и, несомненно, видеть то, что открыло бы человеку глаза на ужасную действительность.