Черно-белое кино (сборник)

Попытка утешенья

Все непреложней с годами, все чаще и чаще,

я начинаю испытывать странное чувство,

словно я заново эти листаю страницы,

словно однажды уже я читал эту книгу.Мне начинает все чаще с годами казаться —

и все решительней крепнет во мне убежденье —

этих листов пожелтевших руками касаться

мне, несомненно, однажды уже приходилось.Я говорю вам — послушайте, о, не печальтесь,

о, не скорбите безмерно о вашей потере —

ибо я помню, что где-то на пятой странице

вы все равно успокоитесь и обретете.Я говорю вам — не следует так убиваться,

о, погодите, увидите, все обойдется –

ибо я помню, что где-то страниц через десять

вы напеваете некий мотивчик веселый.Я говорю вам — не надо заламывать руки,

хоть вам и кажется небо сегодня с овчину —

ибо я помню, что где-то на сотой странице

вы улыбаетесь, как ничего не бывало.Я говорю вам — я в этом могу поручиться,

я говорю вам — ручаюсь моей головою,

ибо, воистину, ведаю все, что случится

следом за тою и следом за этой главою.Я и себе говорю — ничего, не печалься.

Я и себя утешаю — не плачь, обойдется.

Я и себе повторяю — ведь все это было,

было, бывало, а вот обошлось, миновало.Я говорю себе — будут и горше страницы,

будут горчайшие, будут последние строки,

чтобы печалиться, чтобы заламывать руки, —

да ведь и это всего до страницы такой-то.

Светлый праздник бездомности,

тихий свет без огня.

Ощущенье бездонности

августовского дня.Ощущенье бессменности

пребыванья в тиши

и почти что бессмертности

своей грешной души.Вот и кончено полностью,

вот и кончено с ней,

с этой маленькой повестью

наших судеб и дней,наших дней, перемеченных

торопливой судьбой,

наших двух переменчивых,

наших судеб с тобой.Полдень пахнет кружением

дальних рощ и лесов.

Пахнет вечным движением

привокзальных часов.Ощущенье беспечности,

как скольженье на льду.

Запах ветра и вечности

от скамеек в саду.От рассвета до полночи

тишина и покой.

Никакой будто горечи

и беды никакой.Только полночь опустится,

как догадка о том,

что уже не отпустится

ни сейчас, ни потом,что со счета не сбросится

ни потом, ни сейчас

и что с нас еще спросится,

еще спросится с нас.

Как зарок от суесловья, как залог

и попытка мою душу уберечь,

море входит в эту книгу между строк:

его говор, его горечь, его речь.Не спросившись, разрешенья не спросив

вместе с солнцем, вместе с ветром на паях,

море входит в эту книгу, как курсив,

как случайные пометки на полях.Как пометки эти дюны, эта даль,

этих сосен уходящих полукруг.

Море входит в книгу, как деталь,

всю картину изменяющая вдруг.Всю картину своим гулом окатив,

незаметно проступая между строк,

море входит в эту книгу, как мотив

бесконечности и судеб, и дорог.Бесконечны эти дюны, этот бор,

эти волны, эта темная вода.

Где мы виделись когда-то? Nevermore.

Где мы встретимся с тобою? Никогда.Это значит, что бессрочен этот срок,

это время не беречься, а беречь.

Это северное море между строк,

его говор, его горечь, его речь.Это север, это северные льды

сосен северных негромкий разговор.

Голос камня, голос ветра и воды,

голос птицы из породы nevermore.

Сомнений дух над нами не витал,

и в двадцать лет, доверчивый не в меру,

уже скопил я круглый капитал

готовых истин, принятых на веру.

Недоверчиво смотрим, как трагик становится

комиком,

сокрушенно взираем, как старость вступает в права,

как гора рассыпается в прах,

и над маленьким холмиком,

выбиваясь из сил, молодая восходит трава.

И однажды осенней порой, прислонясь

к подоконнику,

вдруг легко различаем сквозь морок и зябкий

туман,

как наш давний роман переходит в семейную

хронику,

и семейным преданьем становится старый роман.

Но ты еще заплатишь по счетам

за все свои несказанные да,

за все свои непрожитые там!

Координаты времени условны.

Привычно говорим – задолго до.

До нас. До наших дней. До нашей эры.

До Рима. До Пилата. До Голгофы.

До Ноя. До ковчега. До потопа.

История – вся сплошь – задолго до.

Живущие меж прошлым и грядущим,

все тщимся заглянуть как можно дальше.

За нами – тьма, и перед нами – тьма.

Так и живем меж тою тьмой и этой,

на крохотном пространстве между ними

живем, как в ожидании Годо.

И как ни жаль, о друг мой, но похоже,

что мы с тобой живем на свете тоже

задолго до, мой друг, задолго до.

Ну что ж, мой друг, двух жизней нам не жить,

и есть восхода час и час захода.

Но выбор есть и дивная свобода

в том выборе, где голову сложить!

СмертьЯ давно знаю, что, когда умирают люди

и земля принимает грешные их тела,

ничего не меняется в мире – другие люди

продолжают вершить свои будничные дела.

Они так же завтракают. Ссорятся. Обнимаются.

Идут за покупками. Целуются на мостах.

В бане моются. На собраньях маются.

Мир не рушится. Все на своих местах.

И все-таки каждый раз я чувствую – рушится.

В короткий миг особой той тишины

небо рушится. Земля рушится.

И только не видно этого со стороны.

Яблоки моего детства не опадают.

Яблоки моего детства,

там,

у меня за спиною,

упадут только со мною,

однажды,

когда я обернусь туда.