Могу заверить почтенную публику, что идея написания книги о годах учёбы в стольном граде Минске не один раз терзала мою душу, вспыхивая в памяти отдельными картинками воспоминаний и не связанными друг с другом сюжетами, похожими на разрозненные ролики, только всё-таки взяться за перо и отобразить на бумаге свои мысли никак не получалось. Для этого требовалось совсем немного: хотя бы капля вдохновения и мало-мальский сюжет, способный увлечь даже самого скептически настроенного к чтению человека; только вот ни первое, ни второе никак не могли сойтись в одной единой точке и положить начало процессу творения. Оба фактора авторского полёта бессовестно дремали в ожидании рассвета, и, наконец, час их пробуждения пробил.

Толчком послужило самое обыкновенное письмо, направленное на мой почтовый ящик в «Одноклассниках». Честно говоря, я был немного удивлён совершенно нежданной корреспонденции, исходившей от особы женского пола, просившей меня написать что-нибудь про Суворовское военное училище, в котором я учился в семидесятых годах двадцатого столетия. Эта просьба меня озадачила, тем более что в данном учебном заведении могли учиться только юноши.

«Скорее всего, это супруга одного из моих однокашников», – рассудил я и перечитал ещё раз послание следующего содержания:

«Юра, привет. Один вопрос: есть ли у тебя произведение про 1977—1979 годы, про нашу Суворовскую действительность? Мы, суворовцы четвёртого взвода пятой роты, ждём от тебя этого произведения. Полторжицкий, Батура, Шутов и многие другие. Ольга Афанасьева».

Всех троих перечисленных в письме ребят, я, конечно же, знал очень хорошо, а с Андреем Шутовым все два года моей учёбы и вовсе просидел за одной партой в классе и за одним столом в столовой, а вот кто же такая Ольга Афанасьева, я и представить себе не мог, потому что суворовца четвёртого взвода пятой роты с такой фамилией в годы моей учёбы не было; и я, немало заинтригованный, ответил:

«Ольга, добрый день! К сожалению, именно про Суворовское училище я пока что ничего не написал. Хотя, скорее всего, это моё упущение. Каюсь. Рад слышать обо всех ребятах, с кем мне довелось учиться в те незабываемые годы. На самом деле, можно подумать о создании такого творения. У меня к вам вопрос: кто вы для суворовцев той поры? Извините за вопрос, но любопытство берёт верх. Откройте тайну. Буду благодарен».

В ответ очень скоро пришло короткое сообщение:

«Юра, обязательно напиши. Я твой одноклассник по Мн СВУ. И мы ждём твоих произведений. Пока».

«Пока», – мысленно произнёс я и больше вопросов задавать не стал. Если уж человек шифруется, значит, на то есть свои причины, докапываться до которых, вероятнее всего, нет никакого смысла. Если уж моему мистеру Инкогнито не хочется себя называть, то пусть остаётся всё, как есть, а я, вооружившись желанием и призвав на помощь вдохновение, начну, пожалуй, излагать мою историю.

И ещё: все действующие лица и события вымышлены. Любое сходство с реальными людьми и событиями является случайным. Приятного вам прочтения!

1

Успешной сдаче вступительных экзаменов в Минское Суворовское военное училище предшествовала целая череда событий, пересказ которой потребовал бы полноценного художественного произведения, такого как рассказ или даже повесть. Я этого делать не стану, однако справедливо считаю, что некоторые факты всё же следует осветить, тем более что они имеют самое прямое отношение к данной теме. Во-первых, необходимо понять, как в моей голове появилась мысль о поступлении в Суворовское училище?

Фундамент её был заложен ещё в детстве. Мой отец, хотя я помню его сугубо гражданским человеком, носившим строгий деловой костюм и рубашки с галстуком, часто говорил мне, что военнослужащие – это совершенно иная категория людей, отличающаяся от всех остальных, а потому уж если я изберу для себя путь профессионального военного, то это будет правильно.

К слову сказать, мой отец был офицером запаса. Ещё мальчишкой ушёл на фронт, был танкистом, участвовал в боях за свободу и независимость Родины. В те далёкие лихие годы Великой Отечественной войны принимал непосредственное участие в Курской битве, был в числе первых военнослужащих, освобождавших от врага город Фатеж. Правда, много он об этом не рассказывал, скорее всего из скромности, присущей настоящим ветеранам. Зато я с детства помнил его медали и ордена, держал их в руках, видел чёрно-белые пожелтевшие фотографии, на которых был запечатлён отец со своими однополчанами. Хорошо помню, что ему очень шла военная форма тех лет с офицерскими погонами старшего лейтенанта и воротничком-стоечкой (тогда носили именно такую). Только вот из-за серьёзных ранений и контузии, полученных в боях, остаться на службе он не мог, был комиссован и демобилизован подчистую ещё в годы войны.

Я родился намного позже, а потому к тому времени памятная военная форма куда-то исчезла, и только боевые награды, бережно сложенные в шкафу в отдельном ящичке, да старые пожелтевшие фотографии бережно хранили печать грозных лет. Несмотря на это, отец на людях никогда не выказывал сожаления о том, что ему не удалось сделать карьеру профессионального военного из-за состояния здоровья. Зато к бравым мужчинам, выбравшим для себя профессию защитника Отечества, он относился с нескрываемой теплотой, всегда считал эту профессию делом нужным, а потому от всей души был бы рад, если бы его родной отпрыск избрал для себя именно эту стезю.

Ровно за год до моего поступления в училище отец тяжело заболел и, промучившись до весны, умер. Для меня всё это не было похоже на правду, это не могло быть правдой, ведь только вчера мы разговаривали, шутили, отец бодрился и старался выглядеть молодцом, несмотря на смертельный недуг; и вот его не стало. Я до сих пор помню, как эту страшную весть принесла мама, поздно вечером вернувшись из больницы, где весь последний месяц лежал отец.

– Юра, папы больше нет, – чуть слышно произнесла она и горько заплакала, не в силах больше сдерживаться.

Слёзы катились по её уставшему лицу, а я был потрясён этой новостью до глубины души; где-то там в груди больно сдавило сердце; я не нашёлся, что ответить, и лишь обнял маму за плечи. Много позже я понял, что в тот момент оборвалась тонкая ниточка, связывающая нас воедино, и мы с мамой остались одни. Теперь у меня не стало родного человека, с кем я по-мужски мог поделиться своими печалями и радостями, кому я мог рассказать о собственных планах на жизнь и у кого мог спросить дельного совета. Предстоящие жизненные планы мы обсуждали с отцом, и помню, как он заулыбался, когда я сообщил ему о своём решении поступать в Суворовское военное училище.

Теперь же всё изменилось, я был волен в своём выборе и спокойно мог остаться в девятом классе родной школы или даже забрать документы и перейти в более престижную школу с физико-математическим уклоном. Благо, такая возможность была: с математикой я дружил, и ни алгебра, ни геометрия никогда не вызывали у меня трудностей. Однако, несмотря ни на что, решения своего я не изменил.

Ещё одним обстоятельством, повлиявшим на мой выбор в пользу дальнейшего обучения именно в СВУ, стал визит в школу бывших учеников, только годом постарше, чем я, Вити Черняка и Алика Стефановича. До той поры я даже не догадывался, что после окончания восьмого класса эти ребята прошли строгий отбор, успешно сдали вступительные экзамены, а потому уже осенью, будучи в отпуске, показались в школе, что говорится, при полном параде. Чего стоили чёрные кителя с красными погонами, на которых красовалась аббревиатура МнСВУ! А чёрные отглаженные брюки с красными лампасами! А форменные чёрные ботинки с острыми носами, старательно начищенные до зеркального блеска!

От бравого вида новоиспечённых суворовцев я пребывал в состоянии лёгкого шока; и хоть нормально побеседовать с этими героями сегодняшнего дня мне так и не удалось, но весь день после этой внезапной роковой встречи я оставался в состоянии неслабого стресса, охватившего меня с ног до головы и поманившего наивную душу подростка ярким желанным светом далёкого маяка. А тут ещё мой одноклассник Лёня Сенкевич подлил масла в огонь, сообщив мне по секрету, что собирается в следующем году сразу после окончания восьмого класса поступать в СВУ.

– Знаешь, Юрка, если уж носить костюм, то именно чёрного цвета, а если уж надевать форму, то только такую, – произнёс он шёпотом в самое ухо, кивком головы указывая на двух суворовцев. – А ты как считаешь?

– Я считаю, что ты прав, а потому летом мы с тобой вместе попробуем туда попасть, – ответил я ему, и мы в знак мальчишеской клятвы, которую непременно, невзирая ни на что, надлежит сдержать, пожали друг другу руки.

Не знаю точно, говорил ли Лёня о своей мечте кому-либо ещё; что же касается меня, то я держал свои намерения в тайне до той поры, когда скрывать их уже не было никакого смысла.

Между прочим, моя любимая учительница математики Валентина Дмитриевна была очень удивлена моему выбору. Она так и сказала, что для неё это – новость номер один.

– Я никак не ожидала, что ты захочешь стать военным, – призналась она. – Я бы тебе посоветовала всё-таки ещё раз всё хорошенько обдумать и, забрав документы, отнести их прямиком в первую школу. Имей в виду, что из этой школы все выпускники без исключения совершенно спокойно поступают в институт на физмат. А с твоими способностями сам бог велел туда идти.

Только я её не слышал, а точнее, не слушал. Прекрасный город Минск, строгая военная форма и перспектива поступления после окончания Суворовского училища в любое высшее военное учебное заведение перевесили все остальные доводы. Это была дорога, которую выбрал я сам; у меня на пути к заветной цели было множество преград, которые следовало преодолеть: и выпускные экзамены за восьмой класс, и медкомиссия, допустившая меня к поступлению в СВУ, и вступительные экзамены по полной программе с серьёзной проверкой знаний каждого предмета, и снова медкомиссия, теперь уже проводимая медицинским персоналом Суворовского училища.

Подобная кухня ожидала всех тех, кто приехал поступать и бороться за место под солнцем. Таких было много, и сейчас уже точно не вспомнить, сколько душ претендовало на одно место, а потому борьба велась нешуточная, и схлестнулись в ней пятнадцатилетние мальчишки, как взрослые, вдумчиво, серьёзно и ответственно, но только на экзаменах за партой. А после завершения очередного этапа сложного пути, когда, наконец, аудиторию покидал последний из сдающих, под жарким летним солнцем все снова становились друзьями вплоть до следующего экзамена.

Всё это действо происходило в летнем лагере, который в этот ответственный период радостно оживал, с благодарностью предоставляя в распоряжение абитуриентов все свои площадки и сооружения. Селили нас в ту пору в кубриках деревянных построек, именуемых казармами, и, насколько я помню, помещалось в этих простеньких сооружениях великое множество мальчишек со своими чемоданами и сумками.

Когда был взят последний рубеж экзаменационной страды, мы с напряжением ждали объявления результатов, и каждый из нас мечтал оказаться в желанном списке новоиспечённых суворовцев. И как же я радовался, обнаружив себя в списке тех, кто прошёл без потерь всю эту кухню и был зачислен в СВУ! Моя душа пела, и я был счастлив, что у меня всё получилось просто замечательно.

А потом началось знакомство с нашими будущими отцами-командирами. Из тогдашних офицеров мне больше всего запомнился капитан Белявский Виктор Павлович с его тихим и спокойным голосом и взглядом серых глаз сквозь хитроватый прищур. Этим взглядом он просвечивал каждого из нас, как рентгеном, и всё время делал какие-то пометки в небольшом блокноте. К своим будущим питомцам он относился с нескрываемым пристрастием, всерьёз мечтая видеть в третьем взводе новой пятой роты только самых лучших, а потому методично и поступательно ещё на стадии абитуры составлял на каждого подробное досье. Это был один из способов досконального изучения личного состава, вверенного ему для обучения и воспитания.

Мы этого, конечно же, не знали, иначе маленькую секретную книжку командира третьего взвода вероятнее всего ожидала бы незавидная судьба с полным её уничтожением. Не знали мы и того, как проводилось распределение поступивших по ротам, а их было три, и по взводам, коих в каждой роте было четыре. Вероятнее всего, на распределение по ротам опытный офицер-воспитатель капитан Белявский повлиять не мог, но в процесс отбора суворовцев пятой роты в свой третий взвод, он, безо всякого сомнения, попытался вмешаться на самой ранней стадии.

«Мой взвод должен быть лучшим, а потому ко мне должны попасть…», – тут командир взвода ненадолго задумался и через минуту размышлений стал отмечать в тетради благонадёжных по его разумению воспитанников.

К справедливости сказать, далеко не все из отмеченных попали именно к нему, и на то были свои объективные причины, доминантой которых стал командир роты подполковник Стрижак, самый старший из офицеров и по чину, и по званию, и по возрасту; а потому, когда он увидел список, любезно предоставленный командиром третьего взвода для утверждения, то завёлся с полоборота, как мотор нового внедорожника, и на выдохе резюмировал:

– Ещё чего захотел, капитан! У меня, между прочим, в ответ на ваш список имеются собственные соображения, – и с этими словами командир роты выложил перед недовольным капитаном аккуратные записи, собственноручно сделанные накануне. – Вот так. И если уж на то пошло, пару человечков я вам разрешу поменять. Но только двух, и всё!

На том и порешили, и уже вечером на повзводном построении, одетые в форму суворовцев, непомерно великоватую для каждого из нас, а потому сидевшую мешковато на хрупких юношеских плечах, мы впервые услышали знаменитое Белявское:

– Равняйсь! Смирно! Напра-о!

В строю раздались несдержанные смех и хихиканье, и у воспитанников озорно заблестели глаза.

– Нале-о! – скомандовал капитан, и мы дружно повернулись налево.

Именно «нале-о» и «напра-о», произносимые вкрадчивым голосом, были коронкой офицера-воспитателя третьего взвода. Он никогда не произносил эти команды так, как это делали другие командиры, громко и чётко, и специально отделял последний гласный звук от основы слова, проглатывая звук согласный, всецело демонстрируя собственную непохожесть на всех остальных, подчёркивая неповторимую индивидуальность, характерную самобытность и ещё, чёрт знает что. А главное – он отдавал команду настолько тихо, что нам, стоявшим в длинном строю, приходилось напрягаться, чтобы расслышать, чего возжелало его величество на сей раз, а потому в те дни, когда строй водил командир третьего взвода, тишина в строю была идеальная, и если бы не какофония случайных звуков, то вполне можно было бы услыхать ровный стук наших сердец и наше дыхание.

2

Первая форма, которую нам выдали, являла из себя сочетание чёрных брюк и светлого кителя, зато с надёжно пришитыми погонами с заветным набором букв, складывавшихся в аббревиатуру «Мн СВУ».

– Это ненадолго, – обнадёжил старшина роты прапорщик Костив, заметив недоумённые взгляды суворовцев, – так что не привередничайте, а просто надевайте и носите. Только сначала не забудьте погладить её утюгом, как следует. Сами видите, что она сильно измялась в ожидании вас. Одно могу обещать, что в конце месяца получите новую. Вот тогда и будете выбирать, примерять, да красоваться. А пока что привыкайте и к такой.

Мне форма нравилась, а потому, подпоясавшись ремнём с блестящей пряжкой с пятиконечной звездой, я попытался пробиться к зеркалу, чтобы оценить наряд, но куда там: у зеркала в тот момент было не протолкнуться из-за желающих себя оглядеть. Пришлось довольствоваться терпеливым ожиданием в очереди, чтобы, в конце концов, полюбоваться на собственное отражение. Зато этот приличный запас времени предоставил шикарную возможность образцово отгладить брюки.

После того, как мы первый раз надели форму и были распределены по взводам, начался курс молодого бойца; до начала учёбы оставался ещё целый месяц, а потому в нас буквально впихивали необходимый минимум знаний военно-полевой жизни, обучали всяким хитростям, о которых мы все имели весьма смутные представления, да проводили регулярные занятия по изучению устава внутренней службы, на которых мы познакомились с обязанностями дневального по роте. Знания этих истин нам передавал командир взвода капитан Савчук, терпеливо надиктовывая строчку за строчкой, как школьный диктант, а мы, стараясь изо всех сил, аккуратно записывали предложение за предложением в свои тетради.

– Выучить наизусть, – предупредил капитан. – Завтра опрошу каждого, так что поблажек не ждите.

А мы и не ждали и в свободное время заучивали необходимый минимум.

– Дневальный по роте назначается из суворовцев. Очередной дневальный по роте выставляется внутри казарменного помещения у входной двери вблизи комнаты для хранения оружия…, – бодро докладывал я, когда тщательной ревизии со стороны командира взвода подверглись мои скромные познания.

Опрашивали нас строго по алфавиту. Моя фамилия находилась в середине списка, а потому до моей личной экзаменовки я успел повторить обязанности дневального по роте порядка пятнадцати раз, пока вслух точно так же отчитывались мои товарищи.

– А когда нам выдадут автоматы? – спросил у командира взвода кто-то из ребят, когда с опросом было покончено.

– А ящик с гранатами тебе случайно не нужен? – отшутился капитан. – Вы сначала научитесь маршировать, как положено, в ногу, выдерживая дистанцию и интервалы, а потом уже про оружие вопросы задавайте.

Ему никак было не понять, какие чувства нас переполняли, что мы уже, лишь только облачившись в форму, сразу почувствовали себя профессиональными военными, изо всех сил стремившимися учиться военному делу настоящим образом, памятуя Суворовское «Тяжело в учении, легко в бою». И как же тогда в такой ситуации обойтись без боевого оружия, безотказного АКМ?

– Взвод! – скомандовал капитан, и мы дружно вскочили со своих мест, вытянувшись по стойке «смирно». – Выходи строиться.

Надо заметить, что полевая форма здорово смотрелась на нашем командире взвода. Сам он был среднего роста, широкоплечим и достаточно массивным, не то что мы, пока ещё напоминавшие гадких утят из одноимённой сказки Андерсена.

Командир взвода надел поплотнее фуражку, поправил портупею, аккуратно застёгнутую на нужные деления, чтобы подчеркнуть своё мужественное телосложение и, сощурившись, оглядел голубой небосвод высоко раскинувшегося над головами летнего неба. Мы тоже зря времени не теряли и заняли свои места в строю, распределившись по росту по трём отделениям. Командовал построением прапорщик Барауля, назначенный командиром роты на должность помощника офицера-воспитателя четвёртого взвода. В общем, изначально у нас было два покровителя: капитан и прапорщик, старший по званию и занимаемой должности и, соответственно, младший. Наверное, так было проще справиться с ордой из тридцати человек, которых надлежало за весьма короткий срок обучить и воспитать, чтобы в итоге превратить в слаженное подразделение.

– Взвод, равняйсь! Смирно! Равнение на середину! – скомандовал прапорщик и, чётко печатая каждый шаг, направился на доклад к командиру взвода.

– Товарищ капитан, четвёртый взвод по вашему приказанию построен. Помощник офицера-воспитателя прапорщик Барауля! – рьяно выдохнул свой доклад прапорщик.

– Вольно! – распорядился капитан. – Значит так, послезавтра состоится смотр строя и песни, а посему за оставшиеся два дня мы должны разучить одну из песен, под которую и будем маршировать. У кого какие предложения?

Варианты для выбора посыпались разные: и «Не плачь, девчонка», и «У солдата выходной», и «День победы», в общем, то, что было популярно и часто крутилось по телевизору и радио.

– Это поют все, – кисло заметил Савчук, – а мне бы хотелось что-нибудь новое, необычное. Неужели никто ничего не может предложить?

Этот вопрос был воспринят нами с одной стороны, как упрёк, из-за которого, вероятнее всего, по мнению командира взвода нам должно быть стыдно за собственную несостоятельность и бесталанность; а с другой стороны такая постановка вопроса заставила нас действовать лихорадочно, применяя все свои способности, умения и знания, чтобы найти решение головоломки. В творческий процесс изысканий музыкального шедевра для конкурса строя и песни включился его величество коллективный разум, способный объединить чаяния и устремления группы людей в единое целое, сложить все вектора в направлении выбранной цели и одним выстрелом мощного интеллектуального заряда поразить её, несмотря на чудовищное расстояние, со стороны кажущееся непреодолимым, а поставленную цель по этой же причине недосягаемой.

Мы забыли, что стоим в строю, что перед нами командир взвода, и что впереди, поминутно разложенные на ближайший час, вырисовываются призрачные контуры реальных строевых занятий, на которых медленно, но верно будет оттачиваться мастерство строевого шага. За этот ближайший час под палящими лучами солнца мы изойдём солёным потом на строевом плацу, поднимая ногу при каждом шаге, чем можно выше, стараясь не сгибать в колене, и оттягивая носок от себя, а потом с силой опуская на землю, дабы добиться слаженности во всех действиях. Мы будем стараться изо всех сил, и о том, чтобы филонить, ни у кого не будет даже мысли.

– Тяжело в учении, легко в бою! Кто это сказал, Гаврилов? – обратится с вопросом к суворовцу командир взвода, специально сделав вид, будто забыл о том, что этот вопрос он задавал вчера.

– Александр Васильевич Суворов! – отрапортует Сергей (так звали Гаврилова) в ответ, громко сопя от усердия.

Такими познаниями обладал не он один, потому что, поступая в Суворовское училище, каждый уважающий себя будущий воспитанник не мог допустить даже мысли о том, чтобы в подробностях не знать крылатых фраз знаменитого русского полководца.

– Правильно, Гаврилов, ты не теряешься, – одобрительно воскликнет командир взвода. – Так держать!

А потом час запланированных строевых занятий, в конце концов, закончился, высвобождая время для творческого полёта мысли в заданном направлении. Капитан с прапорщиком удалились на перекур, а мы, пользуясь предоставленной возможностью, сначала утолили жажду, а затем расположились на лавочках в беседке, чтобы решить вопрос с выбором песни, которую послезавтра будем представлять на строгий суд отцов-командиров.

Существует теория, что большинство идей приходит в наши головы откуда-то сверху, причём нежданно-негаданно и часто очень вовремя. Причём создаётся стойкое впечатление, что в такие минуты нами правит чья-то невидимая рука; и если быть чересчур впечатлительным, то можно полностью уверовать в неземное происхождение той или иной идеи, а главное – подсказки её правильного решения кем-то большим, невидимым, а главное – авторитетным.

Учёные умы, те, кто занимаются изучением процессов, протекающих в головном мозге, скажут вам, что неожиданные правильные решения являются ничем иным, как плодом умственного труда. Просто для того чтобы отыскать в нашей памяти нужную информацию, которая была когда-то давным-давно законсервирована и завалена многими этажами новых сведений, необходимо пробиться через все эти накопленные слои. Уж не знаю, что именно привело нас к искомому выбору нужной песни, но именно она пришлась как раз кстати. Первое место нам на смотре не присудили, однако выглядели мы молодцами, изо всех сил старательно оттягивая носок ноги при каждом шаге и вытягивая ломающимися голосами все ноты строевого шедевра, который оказался действительно уникальным и не мог не привести хотя бы к призу зрительских симпатий в виде похвалы нашего командира. Через два дня на строевом плацу мы горланили во всю:

Суворов, братцы, пример для нас,

Он не терялся в тяжёлый час.

Он на Очаков, на Измаил

Победно войско своё водил.

Проходя мимо невысокой трибуны, на которой принимал парад лично командир роты вместе с командирами взводов, мы не могли не заметить довольной физиономии командира четвёртого взвода капитана Савчука.

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?