Вера вытерла холодный пот со лба своей старой рубашкой, рукав которой был заколот булавкой, потому что она до сих пор не умеет пришивать пуговицы. За окном стояла непривычная майская духота, солнце припекало лицо и опаляло кожу даже сквозь пуховые облака. Еще вчера Вера собиралась купить новые занавески, но что-то пошло не так и поездку в ближайший магазин пришлось отложить.

В раскаленной сковороде потрескивало масло. Вера медленно, осторожно резала ароматный сочный перец мокрыми руками. Кожа на ее пальцах сморщилась от избытка влаги, но женщина уже давно не пользовалась кремами. Она уже давно не пользовалась какой-либо косметикой, подчеркивающей внешний вид или дорогими средствами для ухода за собой. Первая причина это, конечно, экономия, а вторая посильнее – она просто не видела в этом смысла.

Иногда ее действия прерывались, когда в голове вспыхивала какая-либо тревожная мысль. Сейчас, например: «Господи, я заплатила за газ вчера или нет?». Потом она вытирала руки о свою юбку, потому что забыла надеть фартук, и бежала к своей прикроватной тумбочке, в которой хранила все самое ценное, среди чего был блокнот, где она вела учет домашних дел: оплата коммунальных услуг, продукты, деньги на дорогу до работы…

И, конечно, деньги на карманные расходы дочери.

Кате вот минуло семнадцать лет, а через четыре месяца она поступит в одиннадцатый класс, где ей придется сдавать ЕГЭ, чтобы поступить в университет. Забавно, но Вера даже не знает, какие именно предметы она выбрала для сдачи и куда вообще ориентируется поступать. Они об этом не разговаривали. Не так, как положено разговаривать родителям и детям: долго, тщательно, серьезно. Она один раз спросила, куда бы ей хотелось поступить, а та отвечала просто: «Да посмотрим». И так Вера и не знает, «посмотрела» ли Катя куда хотела или нет.

Они не были похожи. Ни внешне, ни внутренне.

Катя унаследовала все, даже самые малейшие, самые неявные, черты отца: как лица, так и характера.

Девочка была вспыльчивая, своенравная, самоуверенная и до ужаса строптивая. Флегматичной Вере с ее замедленной реакцией, бесстрастностью во всех ее проявлениях, было сложно справиться с пылкой дочерью, которая была похожа на синее пламя, безжалостно испепеляющее все на своем пути, а Вера была тоненькой, иссохшей тростинкой, смиренно и безропотно принимающей смерть от огня.

Вера знала свою дочь поверхностно, как директор школы знает вон ту ученицу из десятого «Б», но этой информации ей было достаточно, чтобы понять – им никогда не построить крепкие взаимоотношения.

Вдвоем они живут уже четырнадцать лет, но эта невидимая стена с каждым годом становилась все крепче, и теперь обе понимали, насколько они бессильны перед ней. Разрушить ее невозможно.

Невозможно, потому что нет желания. Того желания, которое может обрести невыразимую мощь, способную снести любую крепость.

Такие формальные и безучастные отношения вряд ли кому покажутся образцовыми. Но, опять же, ни мать, ни дочь об этом не задумывались.

У Кати была своя подростковая жизнь, в которую она уж точно не собиралась посвящать мать, а Вера…

Вера была похожа на разбросанные по разным углам пазлы, и кто-то, кто ее так старательно собирал, потерял зрение и уже не может найти все части. Каждое утро она просыпалась не с мыслью о том, насколько ужасный день ей предстоит вынести, а с абсолютной пустотой в голове и внутри себя вообще. Она открывала глаза, видя перед собой все тот же треснутый возле маленькой люстры потолок, думая ни о чем, пыталась встать с постели с болью в спине и ломотой в ногах, но не могла подняться еще минут десять. Она не могла не потому, что не выспалась или физически устала, а потому, что не знала, зачем. Не понимала, куда, с какой целью, для кого и для чего.

Жизнь ее была похожа на повторяющуюся серию неудачного сериала без определенного жанра. Работа, дом, скучные вечера за книгой или очередным фильмом, который крутят по телевизору, время от времени разговор с соседкой в лифте или случайно при встрече в очереди за продуктами, или по дороге домой. Вера не понимала четко, что с ней творится, что творится вокруг. Может, потому, что ничего конкретного и не творилось?

Как будто время остановилось или кто-то сверху каждый раз перематывал пленку, а она, как марионетка, безропотно выполняла установленные действия.

Часто она выходила на балкон, смотрела вокруг, стараясь не думать, как ненавидит то, что видит, но и это не помогало ей удержать наворачивающиеся слезы, спазм в теле и желание рассечь себе запястья.

Ей было тридцать девять лет, но она чувствовала, как углубляется дыра внутри нее, словно ей было всего-то двадцать или меньше. Тот самый подходящий возраст для депрессивного состояния, панических атак, суицидальных мыслей, желания уехать одним днем куда-то в горы и кричать, кричать, кричать, пока не порвутся голосовые связки.

Ее мучали бессонницы, она буквально жила на антидепрессантах и снотворных.

Катя была дома, но Вера всегда была одна. Всегда.

У нее не было никого, с кем ей так хотелось делиться своими переживаниями. Переживаниями, посеянными расставанием с мужем.

Он был ее единственной опорой, но он ушел. Ушел, и оставил ее одну с ребенком, который, как ни странно, не спасал ее от одиночества, а лишь наоборот угнетал ее положение.

Все эти четырнадцать лет были слабо окрашены радужными моментами в их семейной жизни. Было ли это действительно так, трудно сказать, ведь с тех самых пор, как она осталась одна с Катей, она уже не могла мыслить позитивно: любая неудача переносилась тяжело, она принимала слишком близко к сердцу даже малейшие пустяки.

Не стоит кричать: «Быть того не может! В жизни рано или поздно все-таки наступает светлая сторона!».

И с этим тоже спорить нельзя, это правда.

Светлая сторона в жизни Веры была.

Но ее нога на нее не ступала.

Когда выпадало время, Вера оглядывалась назад, но ничего не видела. Это как стоять посреди необъятного поля, затянутого густым, не просветным туманом и тщетно пытаться увидеть путь, который проложишь к той точке, в которой сейчас находишься. Так и Вера не могла вспомнить, когда и почему она оказалась в той жизни, которую сейчас проживала. Такую хмурую, пустую, унылую, монотонную…

Очень часто она находилась в подвешенном состоянии. Она буквально чувствовала себя невесомой, не поддающейся гравитации и застрявшей между небом и землей, между прошлым и будущем, и, в то же время, не попадая в настоящее.

Вера постоянно медитировала, не осознавая этого. Занимаясь каким-либо делом, она упиралась в одну точку, например, на своих уже жилистых руках, и отрывалась от реального момента, переходя в какое-то измерение, далекое от материального мира.

Однако эти медитации не приносили ей ни облегчения, ни удовольствия. Наоборот. Они высасывали из нее энергию, изживая ее тело, и, когда ей приходилось возвращаться «обратно», она сгибалась от неимоверной усталости. У нее ломили конечности, она зевала, засыпала на ходу. А в голове пусто: ни мысли, ни звука, ни образа, ничего.

Где я? Кто я? Почему я здесь?

Но потом наступала истерика. Она роняла голову на грудь, горло ее перехватывали слезы, но глаза оставались сухими, как выгоревшие поля. Подчас она бубнила про себя, как будто кто-то сидел рядом, а она не хотела быть услышанной:

– Давай, давай, убивайся. Ну-ну, продолжай, да только некому тебя приласкать, некому утешить. Ной, ной, дави себя, души.

Где-то во дворе соседнего дома раздавались счастливые детские крики.

– Мальчишки, девчонки… Как им хорошо, я вижу, сейчас. У них все только начинается.

Потом она, устав сидеть на одном месте, возвращалась внутрь, в квартиру, которая досталась ей от матери.

Горько усмехаясь, Вера думала: «А что мне-то принадлежит? Что мне удалось добиться самой? Где мое-то?».

А из «своего-то» у Веры была работа в «Пятерочке» и семнадцатилетняя дочь, которая за мать больше принимала Крис Дженнер, мать «великолепных» Кардашьян, чем Веру. И от такого «богатства» было невесело.

Убираясь в маленькой квартирке с низким потолком, из-за чего она так плохо освещалась естественным светом, Вера пыталась хотя бы на несколько минут отвлечься от гнетущих мыслей, но зачастую такие дела лишь углубляли ее самокопание и, как следствие, самобичевание.

– Сама виновата, – кряхтела она, яростно натирая тряпкой пол, – бесхребетная, мягкотелая, хлипкая, рваная, как эта тряпка и такая же…

Каждый раз она балансировала на слабо натянутом тросе. Вот, сейчас подует какой-нибудь ветерок или стоит ей колыхнуться, как она сорвется.

Можно, стиснув зубы, тащить за собой скопившееся за день или два эмоциональное напряжение, но стоит споткнуться всего лишь об один маленький камешек…

Надрыв.

Что и случилось, когда Вера, нарезая капусту для борща, порезала палец.

Она ни пискнула, ни выругалась, словом, ни звука не издала.

Будто завороженная, она подняла указательный палец и принялась наблюдать за ленивой струйкой темно-алой крови. Когда она уже скатилась к ладони, Веру затрясло, горло сдавило, и она застонала, даже заскулила, как собака, на хвост которой наступили каблуком. Не управляя собой, она схватила нож и, закрыв глаза, приложила тыльную сторону лезвия к запястью.

Вот так, с этим порезом, треснуло терпение женщины.

И она почувствовала, как мириады его осколков вонзились в каждую клеточку ее существа.

Она медленно втянула носом воздух, а потом закричала, и сделала это нарочно, чтобы заглушить боль, которую собиралась причинить себе…

Но она не успела. Бросив нож в раковину ее заставил стук входной двери. Тут же на кухне появилась Катя.

– Ты чего тут делаешь? – Спросила она, смотря на мать, как на умалишенную.

– Что? – Переспросила Вера, тяжело дыша. – Готовлю, не видишь?

Катя окинула ее взглядом с головы до ног. Лицо матери раскраснелось и вспотела, как будто она стояла над паром.

– Ты орала так, что аж в подъезде слышно было.

– Я? Орала?

– Да

– Я… я порезалась, – она мельком показала ее палец, который сжимала другой рукой, – больно… вот.

Катя покачала головой, закатила глаза и развернулась, чтобы уйти.

– Есть не будешь?

– Не буду.

– Ты умрешь с голоду!

Но ответа не поступило. Кажется, дочь скрылась в ванной комнате.

***

Однажды, в десять часов вечера, Вера сидела на кухне и вышивала. Она и без какого-либо дела теряла счет времени, а сейчас и вовсе забылась.

Когда она случайно накололась пальцем на иголку и рванула за пластырем, ее взгляд случайно упал на часы.

– Где Катя?

Вместо того, чтобы позаботиться о своем пальце, Вера пустилась в поиски телефона. Но на звонки несносная дочь не отвечала, и когда волнение Веры возросло до такой степени, что ей стало тяжело дышать, она решила пуститься в следующие поиски.

Накинув на себя куртку, потому что этим вечером после дождя было слишком холодно, и выбежала из квартиры.

Около их дома, к досаде Веры, сломался фонарь, поэтому ей пришлось взять свой. Но ей не особо ей помог справиться с непроглядными сумерками, сгустившимися к этому часу (23:00). Вера стояла на крыльце и, выдыхая пар, беспомощно оглядываясь по сторонам, словно слепой котенок в поисках матери.

– Катя, – шептала она дрожащими от стужи и страха глазами, – Катя, Катя…

В кромешной тьме она вдруг услышала чей-то смех поодаль. А затем странный звук. Еще раз. И еще раз. Тишина. Тихо.

Вера спустилась с маленького крыльца. Направив фонарь в сторону лавочки (она помнила, где та находилась), Вера прищурилась.

Там кто-то был.

Видимо, ее дочь.

Да, да, ее дочь. Она сидела…

На ком-то еще.

Вера наморщила брови. Затем она направила луч фонаря ни лица людей, чтобы убедиться в тревожных догадках. И они, к ее ужасу, оправдались.

– Эй! – Взвизгнула Катя, прикрываясь рукой от света.

– Катя… – Испустила Вера тихий шепот.

Дочь ее быстро спрыгнула с сидящего на скамейке парня. Тот, судя по неловкому кашлю, сильно смутился. Буркнув ей что-то на прощанье, он поспешил исчезнуть.

Вера подошла к Кате, гневно сжимая фонарик в руке.

– Да убери ты его! – Катя спрятала лицо от света.

– Ты что устроила?! Ты что устроила!

– Не ори, не позорь меня!

– Это ты меня позоришь! Ты видела время? Ты почему не берешь трубку? Где ты была? С кем? Кто это был?

– Тебе ведь не интересно, с кем я общаюсь!

– Это не общение, не общение! Вы… вы… вы эту скамейку…

– Опорочили, опорочили! Скажи это, ну! – Истошно прорычала Катя, дразня Веру, хотя та и не могла хорошо разглядеть язвительной мимики дочери. – Да какая тебе разница, что я здесь творю?!

Вера схватила дочь за плечо и встряхнула.

– Какая разница?! Что творишь?! Ты… – Она наклонилась к ней, принюхавшись. – Ты пьяная!

– Пьяная?! – Фыркнула Катя, отталкивая ее от себя. – Я тебя умоляю!..

– И будешь умолять, когда я закрою тебя в комнате, чтобы ты оттуда не выходила как минимум неделю!

– Чего-о-о?! – Протянула Катя в глубоком возмущении. – Я буду кричать!

– Ну, и кричи! Крики! – Вера топнула ногой и ударила фонарем воздух.

– Буду! – И Катя, напрягая мышцы, закричала пронзительно, оглушительно.

Вера вся задрожала от стыда и негодования. Она с опаской оглядывалась, боясь увидеть на балконе разозленных жителей. Она кусала ногти, орала на Катю в ответ (что с трудом ей давалось, ей, редко повышающей голос).

– О-о-о-о, замолчи! ЗА-МОЛ-ЧИ! – И она, зажмурившись, ударила ее по лицу со всей силы.

Крик девочки оборвался. Теперь был слышен только хрип, всхлипывание и тяжелое дыхание Веры.

Теперь темнота не помешала Вере увидеть испепеляющий взгляд горящих глаз дочери. Она держалась за щеку, дыша, словно разъяренный бык, и смотрела на мать с такой ненавистью, что у Веры в горле застрял горький ком.

– Понимаю, почему папа ушел от тебя. – Процедила она, почти не разжимая губ, и, намеренно задев плечо Веры, ушла прочь.

***

«Я молюсь. Никогда этого не делала и, надеюсь, не буду. Но сейчас я молюсь. И молюсь тебе, Мама. Мама, мне сложно. Я не такая сильная, как ты. Посмотри на меня. Знаю, ты меня видишь. Оттуда вообще все видно хорошо. Взгляни на мое удрученное, изможденное лицо. О нет, я не каменщик, я не шахтер. Я просто тщедушная, «дрожащая тварь». Не справляюсь. Не выношу. Мне сложно смириться с тем, что моя жизнь пролетела, как маленькая мушка из окна. Так быстро. Так молниеносно. И взгляни. Через час мне сорок лет, а такое чувство, что я спала как минимум двадцать лет, и вот, проснулась – старая, не жившая ни дня. Не жила! Я не жила, мама! Я думала, что живу, когда Он был рядом, когда Катя только родилась, когда у нас была семья, или, – какая разница? – видимость семьи. По крайней мере, тогда я чувствовала смысл просыпаться. Думала, что знаю. А сейчас… Все пропитало горечью. Все сухо, как во рту во время страшной жажды. О да, жажды. Жажда. Испытываю это. Именно это. Мне бы воды. Воды глоток. Всего глоток… Знаешь… Знаешь, такой воды, которую я пила из колодца, когда мы ездили к бабушке. Ты помнишь? Она все подтрунивала, что козочкой стану. Ах, да лучше б козочкой! Я бы убежала куда-нибудь в поле, вольная, сильная, свободная. А что? Тиски. Кандалы на мои руках и ногах! А вот бы обратно… обратно…».

Слова оборвались в голове Веры. Она увидела на безоблачном небе мигающую звезду, медленно пересекающую пространство. Это самолет. До того он летел медленно, что казалось, будто он и вовсе стоит на месте.

Вера хмыкнула.

Неожиданно подул холодный ветер.

Сегодня ночь такая теплая и мягкая, как пару дней назад. Но оно и понятно. Ведь это перед ее днем рождения погода ухудшается. Сейчас, немного поносится ветер и нагонит тучи, а куда же без дождя в такой «прекрасный праздник»?

«Да, назад, – продолжила она внутренний монолог, – мне бы назад. Когда я… когда только молоко на губах обсохло. Пусть глупая, пусть наивная, неопытная такая, даже легкомысленная, но ведь юная… Еще юная. Цветущая».

Стало зябко. Поежившись, она, потирая руки, опустила глаза. Кто-то вышел из подъезда… Какая-то влюбленная парочка…

Вера мечтательно вздохнула.

«Да, я, может быть, и самое унылое млекопитающее на планете сейчас, но мне же… Мне тоже хочется романтики. Не такое, когда у тебя по триста романов за полгода. Оно зачем? Нет. Немножко. Совсем чуть-чуть. Маленькую щепотку любви. И ее жажду так долго уже от собственной дочери. Скажи, мама, я заслужила? Я такая никудышная? Что-то не так делаю? Тебе виднее! Ну скажи! Ну почему ты вечно молчишь?!».

Она ударила кулаком подлокотник (до того она так часто проводила на балконе кресло, что поставила сюда старое, обитое войлоком кресло).

«Будь она хотя бы снисходительной… А ведь она не просто равнодушная, она…».

И ей стало не по себе даже от мысли, что дочь может относиться к ней с презрением. Хотя, это было очевидно. Кто угодно догадается, лишь проследив за тем, как Катя смотрит на Веру, не говоря уже о ее обращении к ней.

Много раз Вера прокручивала в голове сценарии лучшей жизни, где она безмерно счастлива и всем удовлетворена. Вот она отдыхает на берегу океана. Вот они с дочерью живут в новостройке (чего Катя желала, кажется, сильнее). Вот она работает в каком-нибудь престижном месте. Вот они с Катей держатся за руки, болтают, даже сплетничают, словом, проводят свободное время так, как оно и полагалось. А вот и Он рядом. Ее бывший муж, но только нынешний.

Но потом она просыпалась, а вокруг все на своих местах. Вот и старая однушка, вот и ущербная работа с мизерной зарплатой, вот и неблагодарная дочь, готовая скорее поругаться, нежели наладить отношения с матерью. И вот ее ментальные расстройства, вот бессонницы, вот стресс, апатия, неврастения…

«Не могу. Не хочу. Не надо так больше. Но ничего не могу поделать с этим. Я застряла, будто в трясине. Конченная. Это все».

Потом ее мозг отвлекся и принялся считать созвездия на небе. Но никаких особенных сплетений Вера не находила. Вон малая медведица, вон большая…

«Я имею право на желание. На желание, которое должно сбыться. Оно обязано сбыться. Хотя бы РАЗ в жизни кто-то там, наверху, должен меня услышать. Сделать так, как я прошу, хотя бы РАЗ! ОДИН РАЗ!».

Вера резко вскочила с кресла. Плед, что лежал на ее коленях, свалился на ноги.

– Я устала! Я хочу проснуться опять маленькой девчонкой, без работы, без прошлого, которое тащу на горбу, без ноющей спины, без этого клейма «матери-одиночки», влепившегося мне прямо в лоб! – Рычала она, а пена собиралась в уголках ее губ. – А! Да! Не хочу дочери! Уберите это отродье! Не нужна мне дочь! Я сама, сама хочу быть девушкой, подростком, глупым, только вступающим в жизнь! Верните мне детство! Верните!

Вера не знала, к кому обращается. Крики ее растворялись в воздухе, почти морозном. Где-то на улице заревела сигнализация в машине.

Легкие Веры чуть ли не разрывались, она все жадно дышала, словно пробежала целый город без остановки.

Она достигла своего эмоционального пика. Если человек, это существо чувствующее, то Вера сейчас как никогда была живой.

Женщины вернулась обратно в комнату. Пометавшись из угла в угол своей спальни, она бросилась на кухню.

Там она нашла пачку снотворного. Налив себе граненый стакан воды, высыпав горстку таблеток себе на ладонь, она, чуть ли не укусив руку, зубами захватила пилюли. А потом стала пить, с трудом глотая. Струйки воды текли по ее подбородку и шее…

– Ты что делаешь? – Раздался голос за спиной. Вера, едва ли не подавившись, обернулась.

– Катя?

– Ты пьешь, как собака.

Вера, вытирая рот и нос, издала смешок.

– Спасибо. Наверное, так и выглядит со стороны…

Катя подошла к ней, смотря на нее странно.

– Ты чего?

– Тоже пить хочу. – Она опустила глаза и увидела коробку. – Это что?

– Это… лекарство.

– Ты заболела?

– Нет. Я… уснуть не могу.

Катя пожала плечами, слегка оттолкнула мать, чтобы та не занимала лишнего места, достала свой стакан и налила себе воды.

У Веры болело горло, в желудке крутило. Испугавшись этих неприятный ощущений, она поспешила к себе в комнату.

«Нужно лечь спать и все пройдет. Пройдет».

Переодевшись в старую ночную рубашку и штаны, Вера юркнула в узкую кроватку, натянула на себя шерстяное одеяло и, свернувшись калачиком, зажмурилась так, что заболели веки.

«Сейчас… сейчас подействует».

На стенах оглушающе стучали стрелки часов.

Все раздражало Веру, все мешало ей успокоиться и расслабиться.

«Сейчас все подействует, сейчас я усну…».

И она потеряла сознание.

Часть 2. «После»

Глаза она открыла нехотя – слишком ярким был солнечный свет.

Проснулась она, лежа на боку, глубоко уткнувшись лицом в пуховую подушку. Повернувшись на спину, она откинула в сторону одеяло. Проведя рукой по животу, как она обычно делала, она с легким удивлением обнаружила… плотность? Она не знала, как это назвать, потому что обычно ее пальцы легко пересчитывали ребра и натыкались на острые бедренные кости. А сейчас… все было мягко, ровно, словно… словно за ночь она набрала несколько килограммов.

Вера нахмурилась, потом поднялась с кровати и потянулась. Сейчас она была приятно удивлена, так как впервые у нее не стреляло в спине и не ныла шея.

Почесав затылок, она отметила про себя необычайную густоту волос, а затем…затем, запустив в них пальцы, она поняла, что за ночь не только ее тело поправилось, но также волосам вздумалось удлиниться. Первая волна потрясения ударила Веру.

Сморгнув пелену в глазах, Вера посмотрела на будильник (будильник, который был подарен еще в детстве бабушкой) и моментально взбодрилась, поняв, что опаздывает на работу уже на целых два часа.

– Не может быть! – Вскрикнула она, когда увидела на часах «10:00». На секунду она задумалась над тем, как необычно прозвучал ее голос – более звучный, более высокий, более сильный…

Несмотря на то, что Вера проспала, с кровати она спрыгнула (именно спрыгнула!) без труда и опрометью понеслась в ванную.

– Катя, вставай! – Прокричала она по дороге.

Не закрыв за собой дверь, она лихорадочно включила кран, набрала воды полные ладони и умылась. Выпрямившись, чтобы вытереть лицо полотенцем, она впервые за утро посмотрела на свое отражение. Пока вода стекала по ее бровям, ресницам, носу и срывалась с подбородка в раковину, она ошеломленно смотрела на свое лицо.

Какое она видела в семнадцать лет.

Это было уже не осунувшееся лицо, какое ей представлялось в зеркале последнее время, но румяное личико здорового цвета. Брови и ресницы густые, зеленые, – не болотные! – блестящие глаза; губы, по-прежнему тонкие, теперь были розовыми и нежными, а не бледными и потрескавшимися. Даже на носу, как и тогда, в подростковом возрасте, слабо виднелись веснушки – украшения Весны.

Лицо ее уже обсохло само по себе, пока она старалась рассмотреть каждую его черточку.

Вторая волна потрясения едва не сбила Веру с ног.

Она зажмурилась изо всех сил, так, что заболели глаза, и резко распахнула веки. Когда яркие пятна растворились, она увидела все то же подростковое лицо.

Отражение в зеркале никуда не исчезло, а она – не проснулась. Когда человек спит, он этого не осознает, какими бы ужасными видения ни были. А раз ощущения Веры были слишком реальны, и сама она пребывала в разуме, то все сейчас происходило наяву.

Вера закрыла лицо ладонями, затем отдернула их. Нет. Все то же, все то же, все на месте! Но не может быть, немыслимо!

Она хлестнула себе по щеке, умылась еще раз, нарочно прикусила язык, защипала все свое тело, но ничего не помогало.

– Что за бред?.. – У нее вырвался истерический смешок. Она поймала себя на мысли, что просто не может оторвать глаз от себя. Сейчас она, безусловно, не отдавала отчета в тех чувствах, что зарождались где-то на фоне паники и потрясения: то было удовлетворение и даже радость.

Нет, у нее наверняка помутился рассудок. Или зрение ее, в конце концов, покинуло. Иначе куда делись морщины, куда делись темные круги под глазами (ставшие ей верными спутниками последние несколько лет?)? Отчего ее обычно блеклая, серая кожа теперь светилась? Этого не могло быть на самом деле, это всего лишь галлюцинация. Это галлюцинация.

Когда все способы вернуться в реальный мир были исчерпаны, она выбежала из ванной в комнату Кати. Вчерашняя ссора забылась моментально, и, быть может, это происшествие объединит их? Нет, иначе и быть не должно!

Но в комнате было пусто.

Сердце Веры билось глухо, руки и ноги онемели.

Кровать была аккуратно застелена, одежда и игрушки, подаренные ей еще в раннем детстве, были расставлены по местам, а не как обычно – вокруг кровати; шторы закрыты, повсюду порядок и чистота, будто… будто…

Будто никто здесь никогда не жил.

– Катя… – Прошептала Вера, едва держась на ногах. Похоже, девочка ушла из дома после вчерашней размолвки! Это она виновата, кто же еще!

Не теряя ни минуты, Вера вернулась в гостиную и, отыскав телефон, стала дрожащими пальцами искать номер дочери.

– Да где же… где же… – Бормотала она в тщетных поисках. Это было более чем странно, но Вера не сдавалась: она набрала номер по памяти.

«Абонент временно недоступен…»

Вера нахмурилась, яростно взглянула на телефон и прокричала:

– Как это, недоступен?! Не может быть! – Она бросила телефон на кровать, а потом схватилась за голову. Нет, здесь…нет, здесь нет ничего мистического, уж здесь-то точно. Наверняка девочка просто разозлилась и отключила телефон! Но где же ее искать?

– В школе, – осенило Веру, – точно, в школе!

И хотя рост Веры с семнадцати лет не менялся, формы ее в подростковом возрасте были намного округлее, чем в тридцать девять, и подобрать что-то из одежды было сложно. Но, к счастью, она смогла найти удобную рубашку и широкую кожаную юбку до колен, которую обычно носила на ремне (сейчас он ей не нужен).

А волосы!

Волосы! Они были такие длинные! И такие спутанные! Она так давно не расчесывала такие волосы, а Катя начала справляться со своей кудрявой копной уже лет в одиннадцать.

Вера отыскала деревянную расческу у дочери, подошла к собственному зеркалу и принялась осторожно водить ей по волосам. Они были теперь не темно-русые, а скорее каштановые; прядки на висках естественно завивались, а на лбу…

Прыщи?!

Приглядевшись и убедившись, что ей не кажется, Вера уронила челюсть.

– Что это?! – Прошептала она и потрясенно покачала головой. – Сто лет уже такого не было!

Помимо лба, больше никакая зона ее теперь свежего лица не была атакована. Вера аккуратно провела подушечкой указательного пальца от ложбинки между бровями по носу к его кончику, затем по губам, теперь более нежным, подбородку, а вскоре подключила вторую руку и стала как бы массировать щеки.

– Этого быть не может… – Шептала она, словно привыкая к своему лицу и теперешнему облику. – Это не реально… Это не может быть реальностью.

Когда женщине, теперь уже молодой девушке, все-таки удалось оторваться от своего нового отражения, она стремительно отправилась на поиски тем же мистическим образом пропавшей дочери.

Ей казалось, что она идет обнаженная, и каждый прохожий смотрит на нее в упор. Как будто бы она была маленькой девочкой, разукрасившей лицо маминой косметикой и вышедшей в таком виде на улицу – стыдно, неловко, неприятно.

Ноги у нее подкашивались, но энергия, подпитываемая стрессом, несла ее вперед.

В голове у Веры все крутилось: «Это сон, это сон, это сон…»

Но путь ее продолжался, время шло, а ничего не менялось. Она все в том же теле, в каком была десятки лет назад, а дочь продолжала игнорировать звонки.

Вот, наконец, подойдя к воротам школы, она замерла на месте, понимая, что это выше ее сил. Зайти туда, где кишели люди (дети, подростки, что еще хуже!), было поступком для нее немыслимым и безрассудным, как если прыгнуть в нору с оводами.

Но что делать? Она потеряла дочь всего за ночь, а школа, этот муравейник, единственное место, где она может находиться.

Вот она вошла во двор и засеменила к крыльцу. Но стоило ей шагнуть на первую ступеньку, как вдруг распахнулись двери и оттуда, как пенистое шампанское из прорвавшейся бутылки, хлынула толпа детей. Будто озверевшие, они не видели Веру и чуть не сбили ее с ног.

Вера опустилась на колени и взялась за голову. Дети радостно кричали, что-то восклицали, вроде: «Ура! Карантин!», но Вера посчитала, что ей просто слышится.

– Девочка, ты чего, что произошло?

Вера подняла голову и увидела перед собой директрису школы. Да, она точно знала это лицо. Ее Вере пришлось навещать за последний год по несколько раз и, к сожалению, не для того, чтобы послушать комплименты, вынесенные ее дочери.

– Что случилось? Пожар? – Вера вскочила на ноги.

– Карантин. – Ответила та лаконично. Тучная женщина среднего возраста поправила свои кучерявые, кое-где поседевшие, волосы, и припустила очки, откровенно-оценивающим взглядом окидывая Веру.

– Карантин? – Вера оторопела. – В мае?!

– Так, ты из какого класса?

– А где Катя? – У Веры задрожало тело. Она совсем забыла о своей трансформации, и потупленный взгляд директрисы раздражал и пугал ее одновременно.

– Какая именно?

– Кондратьева, какая еще мне может быть нужна Катя?! – Вера едва ли не сорвалась в крик.

Директриса хмыкнула, пожала плечами и заглянула в журнал, который крепко прижимала к пышной груди рукой. Придерживая другой рукой очки, она внимательно проглядела каждую страницу, а затем сказала просто:

– Такой у нас нет.

Вера задохнулась.

– Как это, нет?

– Ну нет, нет.

Вера посмотрела вслед исчезающим за домами детям, потом перевела взгляд на открытую дверь школы, откуда только что начали выходить учителя. Они встречали Веру с удивлением.

– Наверное, девочка, которую ты ищешь, – обратилась к ней директриса, заметив растерянность Веры, – учится в другой школе. Ты, наверное, перепутала, вот и все.

Вера вонзилась в нее глазами.

– Думаете, – возмутилась она, – я не знаю, где учится моя дочь?!

Директриса смотрела на нее с приоткрытым ртом.

– Где моя дочь?! – Вскричала Вера, хватая за плечи женщину и тряся. – Отвечайте! Отвечайте!

Вера не помнила, кто и как ее оттащил от перепуганной директрисы. Но больше ей не позволили донимать ее, и не слишком вежливо прогнали за ворота школы.

Вера не помнила, куда пошла дальше. Покачиваясь, словно пьяная, она брела по улице, перебирая в голове случившееся.

Итак. Ей семнадцать, ее дочь пропала и все, кто знает ее, прикидываются в обратном. Разве в такое можно поверить?

Вера постоянно останавливалась перед окнами какого-нибудь здания, пытаясь уловить в них свое отражение, точнее, свое прежнее отражение. Но нет. Она видела перед собой молодое лицо, еще не усеянное морщинками или пигментными пятнами.

Странно, а ведь это должно радовать Веру.

Неужели это не то, чего она так страстно желала накануне своего дня рождения? Ведь она так отчаянно пыталась воззвать ко Вселенной, что трудно теперь жалеть ее. Ее можно лишь упрекать в взбалмошности, вот и все.

12 3 4 5 ...12 След.

Цветущая вишня

С этой книгой читают