Ядам и Лилит

© Редакция Eksmo Digital (RED)

© wittaya suwan / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

От автора

В семидесятые годы прошлого века, когда я училась в школе, эволюция человека представлялась простой и понятной: волосатый питекантроп, сутулый кривоногий неандерталец и её венец – красавец-кроманьонец. Картинка из школьного учебника наполняла гордостью за высоколобого предка и всех Homo Sapience. А ещё – верой в поступательный ход эволюции и прогресса.

Не только дети в те годы испытывали подобные чувства. Едва выйдя в космос, человечество немедля оповестило о себе братьев по разуму. Космические зонды понесли во Вселенную послания для инопланетян с координатами Земли, изображениями мужчины и женщины («Пионер-10», 1972 и «Пионер-11», 1973), музыкой и фотографиями («Вояджер-1» и «Вояджер-2», 1977). Из обсерватории в Аресибо было отправлено радиопослание с кодом человеческой ДНК (1974). На сегодняшний день оптимизма поубавилось, и самопрезентация инопланетянам кажется недальновидной, а картинка эволюции утратила подкупающую простотой линейность.

Речь пойдёт о неандертальцах – братьях по разуму, каких-то 300 веков назад обитавших на той же планете, что и наши предки. До чего же удалось докопаться? Предложения следующего абзаца следует начинать со слова предполагается.

Неандертальцы и сапиенсы – это две ветви рода Homo, разделившиеся около 600 тысяч лет назад. Часть их общих предков осталась в Африке, колыбели человечества, другая часть отправилась в северные широты. Те, что не покидали тёплого чёрного континента, 200–150 тысяч лет назад эволюционировали в сапиенсов, а те, что адаптировались к холодному климату ледниковой Европы, – в неандертальцев. Примерно 70 тысяч лет назад из Африки на восток хлынула волна сапиенсов. Занимая привычные им субтропические и тропические области, люди современного типа добрались до Австралии, а около 40 тысяч лет назад начали колонизировать северные широты, потеснив неандертальцев. Через 10–15 тысяч лет последние окончательно исчезли.

Выдвинуто больше сотни гипотез, почему вымерли первые европейцы. Не имеет смысла упоминать их все, приведу только некоторые: они не пережили климатических изменений; придерживались несбалансированной мясной диеты; не знали прогрессивного разделения труда между полами, вследствие чего рождаемость была низкой. Но, как бы ни хотелось возложить ответственность за исчезновение неандертальцев на климат или на них самих, сделать это не получается из-за вопроса: почему почти 200 тысяч лет они успешно справлялись со всеми вышеперечисленными трудностями и вдруг начали стремительно исчезать с появлением пришельцев с востока и юга?

Большинство исследователей вынуждено признать: главным фактором их исчезновения стали сапиенсы. Они принесли тропические болезни, к которым у коренных европейцев не было иммунитета, подавляя численностью, вытесняли их с охотничьих угодий и попросту истребляли. Когда одна группа людей систематически уничтожала другую, то оправдывала свои действия всегда одинаково: жертвы геноцида объявлялись неполноценными. Не по той ли причине столь живучим оказалось представление о неандертальцах как о примитивных недочеловеках?

Не так давно им отказывали в способности к членораздельной речи; считали, что у них недоразвиты лобные доли, в силу чего они были не способны сдерживать агрессивные импульсы и беспрерывно дрались между собой; кисти их рук были приспособлены только для грубых хватательных движений, и – само собой – они не могли выдержать конкуренции с нашими высоколобыми предками в силу своей технологической отсталости. В художественной литературе их изображали уродливыми каннибалами по контрасту с высокоразвитыми кроманьонцами, и даже у авторов, стремившихся избежать подобной гротескности, невольно проскальзывало: примитивным представителям человеческого рода было предопределено сойти со сцены, уступив её более разумному виду.

Археология и палеоантропология не стоят на месте, их методы совершенствуются и дополняются методами других наук. В результате выясняется, что представления о неандертальцах, к созданию которых приложили руку и учёные, и писатели, весьма далеки от истины. Кривоногими и сутулыми они не были – это заблуждение возникло на основе анализа костных останков, принадлежавших поражённому артритом старику. Фантазия об их чрезмерной волосатости, выросшая из аналогии с мамонтами и шерстистыми носорогами, не имеет под собой оснований. Их недоразвитость – выдумка. Лоб у них был покатый, однако, это отнюдь не свидетельствовало об их интеллектуальной отсталости. Судя по слепкам с внутренней части черепной коробки, они имели несколько более крупный мозг, чем современные им сапиенсы, а у тех он был побольше, чем у нас с вами. С лобными долями у них тоже всё обстояло в порядке – ни по размеру, ни по форме они не отличались от наших. Анализ подъязычной кости и виртуальное моделирование слуховых способностей неандертальцев показали, что они обладали такими же речевыми возможностями, как и сапиенсы.

Их технологическая отсталость неочевидна. В эпоху среднего палеолита, до 40 тысяч лет назад, у неандертальцев и сапиенсов каменная индустрия была одинаковой: делали заготовки, называемые нуклеусами, а потом дорабатывали их в различные орудия. Чтобы труды не пропали впустую, мастеру приходилось мысленно моделировать все этапы этого многоступенчатого процесса.

Верхний палеолит, начавшийся одновременно с экспансией сапиенсов на север, характеризуется появлением новых орудий из камня и рога, изделий символического назначения и произведений искусства. Главное технологическое новшество этого периода заключалось в том, что из одной заготовки-нуклеуса получали множество пластин, из которых потом делали разнообразные орудия. Это экономило трудозатраты как при транспортировке сырья, так и при производстве орудий. Все инновации верхнего палеолита приписывались исключительно сапиенсам. Однако на сегодняшний день твёрдо установлено, что некоторые из них принадлежали неандертальцам. В тех же регионах, где конкуренция с ними отсутствовала, верхний палеолит у сапиенсов так и не наступил или сильно задержался.

Тем временем открытия продолжают множиться. Оказывается, неандертальцы заботились о стариках и калеках, лечили больных, хоронили мёртвых и даже усыпали места погребения цветами. Они весьма разумно обустраивали свои жилища; найдены пещеры с их наскальными рисунками; на местах их стоянок обнаружены остатки клеящей смолы, для изготовления которой требовался сложный технологический процесс. По мере того, как эти сведения становятся общеизвестными, образ «кузенов» – так нынче модно величать неандертальцев – утрачивает былую монструозность. Но попытки подчеркнуть наше бесспорное преимущество перед ними не прекращаются.

Теперь неандертальцам отказывают не в способности к речи и символическому мышлению, а в фантазии, творческой жилке и общительности, к которым сапиенсы обрели склонность вследствие когнитивной революции. Суть этой гипотезы сводится к тому, что 70 (40?) тысяч лет назад мозг наших предков претерпел некую благотворную мутацию. Доказательств, что это счастливое событие имело место в действительности, нет. Таким образом бесспорное преимущество палеолитических сапиенсов видится лишь в том, что их ареалы, Африка и Азия, были значительно обширнее неандертальской Европы и имели больший демографический потенциал.

В последние годы в ходе массового анализа ДНК выяснилось, что неандертальцы передали нам короткое послание – от одного до четырёх процентов своих генов. Из этого следует, что два вида людей разошлись не настолько сильно, чтобы возник барьер репродуктивной изоляции, и их отношения не сводились лишь к взаимному отвращению и истреблению. Неандертальцы не сливались с сапиенсами, но кое-где и кое-когда «вступали в брак», в результате чего рождалось жизнеспособное потомство. Некоторые исследователи полагают, что совместные дети возникали в результате насилия. Однако подобная гипотеза не объясняет генетическое наследие неандертальцев. Темпы онтогенеза у них были такими же, как у сапиенсов, беспомощность в младенчестве и раннем детстве требовала длительной заботы и опеки. Маловероятно, что окружающие распространяли бы её на нежеланных детей насилия, по крайней мере, не в массовом порядке. Скорее всего, брачные союзы с чужими заключались по обоюдному согласию – но не везде и не всегда, иначе вклад неандертальцев в генофонд современных людей был бы выше. Его незначительность объясняется так же вымиранием ранних кроманьонцев, имевших возможность контактировать с коренными европейцами, и вымыванием их генов – ведь приток в Европу популяций сапиенсов с юга и востока продолжался на протяжении многих тысячелетий после исчезновения неандертальцев.

Эта книга посвящается людям, жившим 300 веков назад – тем, что передали нам от одного до четырёх процентов своих генов, и тем, от которых мы унаследовали все остальные. Каким был их внутренний мир? Как они строили отношения внутри и между общинами? Во что верили? Чем, кроме внешности, отличались друг от друга? Кости, артефакты, реконструкция внешнего облика, расшифровка ДНК не могут ответить на эти вопросы. Размышляя над ними, мы оказываемся почти в положении инопланетян, которым были отправлены послания.

Радиосигнал из Аресибо достигнет звёздного скопления в созвездии Геркулеса через 250 веков. Неизвестно, как изменится к тому времени человечество и будет ли оно существовать, но, возможно, наше послание кто-то получит. И, глядя на изображение человека и код его ДНК, будет гадать: какими были те, кто его послал?

А пока наше послание неторопливо продвигается к созвездию Геркулеса, можно направить фантазию в прошлое и в который раз попытаться понять: какие же мы?

Часть 1. Лил-Ыт

Глава 1. Ми-а

Две луны назад моя ми-а начала мучительно кашлять и перебралась в отдалённую нишу, предназначенную для больных. С тех пор я её не видела. Вождь Тойби и его мать, старейшая женщина в нашей семье, не отходили от неё, поэтому я надеялась, что ми-а скоро поправится. Мать вождя была самой сведущей в лечении. Она поила ми-а настойкой горькой коры, смазывала её грудь медвежьим жиром, чтобы облегчить кашель, перетирала лекарственные цветы и заставляла глотать пасту. Но ми-а это не помогло, как не помогло ещё двум женщинам и девочке, заболевшим до неё.

Теперь в отдалённой нише захлёбывалась кашлем вновь заболевшая женщина, а тело ми-а вождь нёс в могильный грот. Погребальная процессия состояла из мужчин и старухи. Я следовала за ними тайком – детям не разрешали входить в туннель, ведущий к могильному гроту. Сама я считала себя взрослой, но у меня ещё не шла кровь, поэтому для Тойби я была девочкой, и мне категорически запрещалось даже близко подходить к больным и умершим. Заболевали странной болезнью только женщины, их жизни забирал дух прежнего хозяина пещеры – так он мстил нашим мужчинам, которые забрали его жизнь и захватили логово.

Факелы охотников то вспыхивали впереди, то пропадали. Я не приближалась к процессии, чтобы не выдать своего присутствия – иначе меня вернут обратно, не позволив проститься с ми-а. Туннель часто петлял, и огоньки исчезали из виду. Когда меня окружала тьма, становилось жутко: вдруг я сейчас столкнусь с духом зверя? Но свою ми-а я любила всё-таки больше, чем боялась, и поэтому шла вперёд, крепко сжимая в ладонях медвежью челюсть, в которую мы с Кы-А насобирали душистых цветов. Впереди показался просвет. Огоньки больше не двигались, значит, охотники воткнули факелы.

Могильный грот напоминал пасть с каменными зубами, которые в беспорядке росли сверху и снизу. В глубине грота замерли фигуры людей, и я подкралась поближе, наблюдая за ними. Вождь опустился на колени и бережно уложил рядом с нишей тело, завернутое в мягкую светлую шкуру.

Пещерного льва с почти белой шерстью он убил собственноручно. Заметив неподалёку от становища клочки шерсти, следы крупных кошачьих лап и когтей на коре, вождь встревожился: львы-одиночки невероятно хитры и коварны! Выслеживают добычу бесшумно, нападают внезапно, а в Тойби женщины и дети…

Разыскивать логово льва вождь отправился в одиночку. Когда он вернулся с львиной шкурой и головой, вся Тойби восхищалась его подвигом. Череп льва охотники укрепили рядом с черепом медведя, чья бывшая пещера стала нашим становищем. Из когтей моя ми-а сделала для вождя подвеску, а шкуру получила от него в подарок – у ми-а были очень светлые, почти белые, волосы. Я помогала ей выделывать красивую шкуру, и та получилась мягкой, мне нравилось на ней спать…

Постояв над телом в угрюмом молчании, мужчины ушли. Тогда вождь развернул шкуру, и мать подала ему волчий череп с краской. Краску делали из жёлтой пыли и красного пепла. На расстоянии дневного перехода от становища охотники обнаружили два холма. Их непримечательные серые склоны, поросшие кустарником, понизу окрашивались в жёлто-бурый цвет. Возле подножия охотники откопали много овальных желтоватых камней. Вместе с женщинами я их тщательно растирала, чтоб получить жёлтую пыль: ею натирали тела для защиты от насекомых и присыпали выделанные шкуры. Если жёлтые кругляши подержать в огне, они покрывались красным пеплом. Цветной порошок из жёлтой пыли и красного пепла смешивали с растопленным жиром и втирали в тела умерших, чтобы те выглядели не серыми, а живыми. Эта скорбная работа всегда была женским делом, но, когда дух зверя стал забирать жизни женщин, мужчины начали выполнять её сами.

Вождь закончил втирать краску. Старуха укрыла дно ниши половиной шкуры и посыпала её жёлтой пылью.

– Уложи тело на правый бок и подтяни колени к животу. Правую руку положи ей под щёку, а левую на живот.

Вождь поднял мою ми-а, лизнул её в лицо и шагнул в нишу. Исполнив приказ матери, он снял с себя ожерелье с когтями орла и положил под левую руку моей ми-а.

О том, как несколько лун назад он убил орла, охотники рассказывали без устали. Размах крыльев орла превосходил человеческий рост, клюв мог запросто пробить череп, а когти были способны разодрать кожу даже через накидку из толстой шкуры. На орлов никогда не охотились – мясом его не насытишься, только получишь увечья. Но вождю понадобился орёл!

Тот появлялся на рассвете и на закате со стороны горной гряды. Добычей орла обычно становились детёныши – маленькие кабанчики, косули, лисы, волки. Высмотрев жертву, орёл молниеносно падал на неё, сжимал в когтях, взмывал в воздух и бросал с высоты на камни. Всякую мелочь, вроде длинноухих, птиц и рыб, орёл не бросал, а сразу уносил в гнездо.

Вождь поставил силки, поймал длинноухого и незадолго перед рассветом крепко привязал за заднюю лапу к ветви поваленного дерева. Открытое место с привязанным зверьком хорошо просматривалось с высоты. Вождь, притаившись, не отрывал глаз от неба. Наконец появился орёл. Длинноухий дёргался, пытаясь высвободить лапу. Орёл, заметив добычу, упал и сжал её в когтях, но не сумел сразу взмыть с ней вверх, ведь зверёк был крепко привязан. Хотя заминка длилась мгновенье, вождь ею воспользовался и точно вонзил копьё.

Охотники были в восторге от его выдумки, а мать, которой он отдал перья, неодобрительно качала головой. Женщины любовались красивыми перьями – в основном, тёмно-коричневыми, а на хвосте белыми. Старуха одарила ими всех женщин Тойби: пусть украсят волосы или одежду. Ми-а достались белые. Когти орла вождь передал моему другу Кы-А, который считался мастером по тонким работам. Кы-А мне по секрету открыл, что вождь попросил просверлить в нижних фалангах с когтями отверстия и продеть в них жилу. Вождь затеял охоту на орла, чтобы сделать моей ми-а подарок, какого не получала ни одна женщина – ни в нашей Тойби, ни в других. Но не успел её порадовать…

От этой мысли горе, накопившееся в моём сердце, поднялось к горлу. Словно вторя ему, старуха присела на корточки и, раскачиваясь, запричитала:

– А-ми, доченька, почему дух зверя забрал тебя, а не меня?

– Я помню, как её привели, мама… – хрипло произнёс вождь.

Он приходился старухе родным сыном, поэтому называл её мамой. Ми-а – приёмная мать, а-ми – приёмная дочь. Семьи обменивались девочками, не мальчиками. Когда-то меня выменяли на родную дочь моей ми-а, но я тогда была слишком мала и не помнила этого…

– Мы шли по берегу Большой реки, потом повернули к притоку, немного поднялись и встретились с другой Тойби, – глухо продолжал вождь. – Было большое пиршество. Я ещё считался ребёнком, но готовился стать охотником и в оба уха слушал рассказы мужчин…

Мне тоже вспомнилось, как мы наткнулись на людей другой Тойби, и я внимательно прислушивалась к разговору женщин. Они рассказывали, как выделывают шкуры.

В моей семье сперва с кожи соскребали остатки мяса, жира и жил, тщательно чистили мех, вымачивали шкуру в воде, потом растягивали на распорках и сушили на ветру. По высохшей шкуре били костями, чтоб размягчить кожу. И снова всё повторяли. В другой семье после того, как соскребали со шкуры остатки плоти, мужчины мочились на мох, выкладывали мох на кожу, скатывали шкуру и оставляли на несколько дней. Потом шкуру держали в проточной воде, снова скребли, растягивали и сушили, коптя над огнём. В завершение кожу натирали жиром. Женщины другой Тойби дали нам пощупать выделанные таким способом шкуры, они оказались мягкими, хотя пахли дымом. Потом женщины показывали друг другу бусы и браслеты из мелких ракушек, давали мне их примерить…

Я так погрузилась в воспоминания, что вздрогнула, услышав голос вождя.

– Пиршество длилось три дня. На прощание мы обменялись девочками. Мы им отдали маленькую, но в той Тойби не было малышек, и нам отдали большую девочку, примерно мою ровесницу. Я стоял рядом и глазел на её волосы, такие светлые, словно песок вперемешку со снегом. Девочка плакала, но тут появилась ты. Прижала её к сердцу, облизала лицо и принялась нашёптывать: «А-ми, доченька, когда-то я стала частью этой Тойби, как сейчас ты. Меня приняли как родную, потому что все Тойби – одна большая семья. Для здоровья большой семьи необходимо, чтобы девочки одной Тойби переходили в другую. Тебя здесь никто не обидит. Посмотри, вот мой сын. – Ты указала девочке на меня. – Он будет тебя любить. Ведь будешь, сынок?» Девочка вскинула на меня глаза цвета летнего неба, и я кивнул. Потом показал ей своё копьё. «Потрогай наконечник. Чувствуешь, какой острый?» Я очень гордился своим кремневым наконечником, за который меня хвалили охотники. «Бежим на речку! Я поймаю для тебя самую большую рыбу!» Я сделал замах, показывая, как буду протыкать рыбу, и потянул девочку за руку. «И у меня есть копьё для рыб. – Она перестала всхлипывать. – Обычное, деревянное». Когда девочка нашла своё копьё, мы побежали к реке. Ты не знаешь, что там произошло, мама. Я тебе расскажу…

Вождь вновь умолк. Мне же не терпелось услышать продолжение.

– Помнишь, мама, ту речку, неширокую, но стремительную? Стоя на камне посреди потока, я довольно долго всматривался в воду, дожидаясь, когда поблизости появится большая рыба. Девочка с поднятым копьём застыла на другом камне, ниже по течению. Наконец, я увидел длинное красное туловище, замахнулся и всадил в него копьё. Только рыба оказалась сильнее и поднырнула под камень. А я, не удержавшись, рухнул в воду. Меня закрутило, ударяя о камни. Я пытался ухватиться хоть за один, но течение было слишком быстрым, а камни слишком скользкими. Течение, мощное, как стадо быков, подхватило и понесло. Вдруг послышался крик: «Держись!» – и я вцепился в протянутое копьё. Девочка крепко сжимала древко, пока я подтягивался. Потом помогла мне забраться на камень, на котором стояла сама. Я едва сдерживал слёзы досады: рыбу не поймал, копьё утопил, выставил себя перед ней неуклюжим посмешищем… Девочка всё поняла. Лизнула меня в щёку и протянула копьё: «У твоего было слишком короткое древко, я дарю тебе своё. А мне ты сделаешь новое, с острым кремневым наконечником. Теперь поймай рыбу, только не слишком большую. Иначе нам её не съесть». Посмотрев друг на друга, мы рассмеялись. Я пообещал девочке, что стану лучшим охотником, и она будет мной гордиться…

– Ты сдержал обещанье, сынок, – печально кивнула старуха. – Я знала, что у тебя доброе сердце и ты не обидишь девочку, а поможешь ей привыкнуть к нашей семье быстрее, чем я и другие взрослые. Поэтому отпустила вас на реку, хотя сильно тревожилась. Выходит, не зря… Когда вы вернулись в тот вечер, моя новая а-ми уже являлась частью нашей Тойби, потому что нашла друга.

Я впитывала каждое их слово. Суровую мать вождя я побаивалась, она улыбалась редко. Только, когда к ней подходила моя ми-а и касалась языком её щеки. Зато сын старухи всегда улыбался, глядя на мою ми-а, словно облизывал взглядом её лицо. Его я не боялась нисколько, хотя он давно стал вождём, и охотники беспрекословно исполняли его приказы.

Я вспоминала, как обычно возвращались мужчины с совместной охоты. Заслышав их голоса, женщины бросали дела и подхватывались. Охотники втаскивали большие части туш, которые обычно разделывали на месте, шкуры… Все были возбуждены, звучали возгласы, выкрики. Потом старуха занималась ранеными, женщины готовили еду, а моя ми-а и молодой вождь всегда исчезали куда-то.

Он снова заговорил:

– Мы вместе росли, мама, спали под одной шкурой. Она любила засыпать на животе, а я устраивался сбоку… Однажды вы с ней куда-то ушли, вас не было несколько дней, и я не находил себе места. Но женщины мне сказали, что ты проводишь посвящение своей а-ми и вас не надо искать. Когда вы вернулись, она подошла ко мне. «Теперь я могу родить ребёнка и хочу, чтобы ты стал моим мужем». Меня только признали охотником, я ещё не участвовал в жеребьёвках. Поэтому растерялся, даже слегка испугался. Она сказала: «Пошли отсюда». Мы ушли под звёздное небо, где твоя а-ми стала первой женщиной в моей жизни. Я имел других жён по жребию, но, будучи с ними, думал только о ней. И, когда её мужьями по жребию становились другие мужчины, представлял, что с нею я. Она держала моё сердце в ладони, а теперь забрала с собой… Мама, скажи, что мне делать?! Я хочу облизывать её тело, в которое втёр краску!

Старуха вскочила и гневно толкнула сына в грудь:

– Убирайся отсюда! Ты – вождь, и должен не облизывать мёртвую женщину, а позаботиться о живых! Речь идёт о выживании Тойби! – Она вдруг смягчилась. – Мы – дети природы, наши тела возвращаются к ней, когда жизнь уходит из них. У нас недолгая жизнь, а в твоей было то, чего не было у других. Я старше всех в семье, но не знаю мужчин, получавших любовь, подобную той, что дарила тебе моя а-ми. Благодари её! Наполняй благодарностью каждую мысль о ней, и тебе станет легче, сынок… – Старая женщина обняла сильного мужчину с трясущимися плечами и прижала к груди.

Моё сердце впитало слова старухи, как песок вбирает влагу, и я беззвучно зашевелила губами: Ми-а, благодарю, что ты меня любила как родную дочь. Что ты была такой доброй. Что ты у меня была. Я благодарна, ми-а, что попала в эту Тойби, ведь в ней оказалась ты. Я благодарна, ми-а, вождю, он делал тебя счастливой. Я благодарна его матери, называвшей тебя своей а-ми, она очень мудрая. Я благодарна… Мне и впрямь стало чуть легче, слёзы иссякли.

Отстранившись от матери, вождь тихо сказал:

– Спасибо, мама, ты мне помогла.

– Нишу закроете плитами завтра. Теперь же иди, – приказала мать, – и собери совет Тойби. Семья должна покинуть пещеру! Я побуду с моей а-ми ещё недолго.

Когда он ушёл, старуха оглянусь в мою сторону:

– Выходи, Лил-Ыт, я тебя чую.

Выбравшись из-за укрытия, я робко приблизилась к ней.

– Раз уж ты здесь, делай, что задумала.

Я доставала из медвежьей челюсти душистые цветы и бросала в нишу: медленно, горсть за горстью. Цветы падали на укрывавшую тело шкуру, на волосы моей ми-а, но были почти незаметны – белое на белом. Как на пахучей поляне в день, который я не забуду…

* * *

Я приставала к Кы-А с непрошенной помощью, и, не зная, как от меня отделаться, он потребовал принести клеящую смолу.

– Ты умеешь её готовить? – спросил Кы-А.

Это было нечестно – клеящую смолу готовят охотники, а не девочки! Но я знала, у кого спросить, и побежала к ми-а.

Она смазывала мелкие раны на коже вождя. Не было необходимости расходовать медвежий жир на такие царапины, но вождь и ми-а наслаждались лечением.

– Как готовят клеящую смолу? – выпалила я, подбежав к ним.

Ми-а удивлённо обернулась:

– Зачем тебе знать это, а-ми?

– Для Кы-А. Верно, Лил-Ыт? – Вождь приподнялся на локте. – Твой друг опять что-то придумал?

Я кивнула. Он весело подмигнул:

– Если уговоришь свою ми-а пойти с нами, я тебя научу!

Ми-а не пришлось уговаривать. Мы ушли далеко от становища. Вождь рассказывал, из какой коры и как делают смолу, показывал белоствольные деревья. Небо то тускнело в облаках, то вспыхивало солнцем, и краски становились удивительно яркими. Сперва мы почуяли запах, его хотелось вдыхать и вдыхать! Потом увидели поляну, усыпанную как снегом маленькими белыми цветами. Вождь бросил копьё, нарвал их целую охапку и стал забрасывать ими ми-а. Цветы оставались в её волосах, но были почти незаметны – белое на белом. Я тоже включилась в игру и принялась кидать цветами в него.

– Ах, так? – притворно зарычал он, одним прыжком подскочил ко мне и подбросил вверх.

– Ещё! – завизжала я.

Душистый воздух звенел от щебета птиц, гудения насекомых и нашего смеха. Поставив меня на ноги, вождь крикнул:

– Теперь тебя! – И прыгнул к ми-а, но не подкинул её, а повалил в цветы.

Хохоча, они покатились по поляне.

* * *

– Эти цветы не растут поблизости от становища. Ты ходила за ними одна?

Голос матери вождя вернул меня в горькое настоящее.

– Нет. Вместе с Кы-А.

– Это всё равно, что одна! – сердито вскричала старуха. – Кы-А – плохой охотник! У него ловкие руки, но очень неловкие ноги! Здесь полно хищников, вам повезло, что вы не встретили ни одного, иначе Тойби потеряла бы вас обоих. Зачем вы так рисковали, Лил-Ыт?!

– Ми-а любила их запах. – Бросив опустевшую медвежью челюсть, я всхлипнула.

– Она умела любить… – вздохнула мать вождя. – Пошли.

Старуха двинулась к выходу из могильного грота, я послушно последовала за ней.

* * *

Мы вернулись к центральной пещере. Посередине было выдолблено углубление, в нём постоянно поддерживали огонь. Дерево быстро прогорало, поэтому жгли кости. Они сильно дымили, зато долго горели. Большой очаг, обложенный камнями, служил местом сбора семьи. Здесь мы ели, слушали рассказы охотников и женщин, здесь в ночь полной луны мать вождя проводила жеребьёвку.

Спали мы поодаль от большого очага в отгороженных друг от друга камнями нишах. В каждой спальне был выдолблен маленький очаг для обогрева, но огонь разводили лишь зимой, летом обогревали только отдалённые ниши, предназначенные для раненых и больных. Сейчас из одной такой ниши доносился неутихающий кашель, но он заглушался гвалтом. Люди тянулись к большому очагу, гадая, зачем вождь созывает семью на совет.

Нашей пещера стала две зимы назад, до того в ней хозяйничал громадный медведь. Мужчины наткнулись на дыру под выступающим скальным навесом, которая, судя по разбросанным вокруг экскрементам и следам когтей, вела в медвежье логово. А пещерные медведи – наряду с зубрами, лосями, оленями, сернами и кабанами – были главным промыслом наших охотников.

Четверо мужчин залезли на скальный навес и натаскали камней. Трое принялись реветь перед входом в логово. За их спинами остальные держали наготове копья. Из дыры донёсся ответный рёв, а потом появился медведь. Такого гиганта охотники ещё не встречали – даже на четырёх лапах зверь превосходил ростом самого высокого из них. Мужчины, залезшие на выступ, увидели его голову и принялись швырять камни. Ревевшие отступали, но не умолками. Камнями и рёвом охотники добивались, чтобы медведь в ярости вскинулся на задние лапы, и тогда в его брюхо полетят копья!

У любого зверя наиболее уязвимая часть – брюхо, там самая тонкая шкура. Голову защищают кости, на шее и спине шкура толстая, на боках тоже. Чтобы защитить своё брюхо, звери передвигаются на четырёх лапах. Только люди ходят на двух ногах, открывая всем свой живот. Хотя и у нас он – самое уязвимое место. Если удар когтистой лапы, рога или бивня придётся по другой части тела, покалеченный человек может выжить. Но удар по животу – верная смерть.

В схватке с медведем Тойби потеряла двух охотников. Копья остальных забрали жизнь зверя. Медвежья пещера состояла из двух ярусов. Первый подходил для свежевания добычи и выделки шкур. Во втором, сухом и обширном, имелись два туннеля. Один выводил в грот. Другой, более узкий, вёл наверх и заканчивался небольшой пещеркой со сквозными отверстиями в стенах, дававшими достаточно света. Там устроили мастерскую. А в гроте погребли погибших охотников и впоследствии стали хоронить всех умерших членов нашей семьи.

Вождь решил, что логово зверя годится для зимней стоянки. Пришлось проделать много работы, чтобы обустроить становище. Мужчины таскали камни и выдалбливали углубления для очагов, женщины очищали пещеру от следов прежнего хозяина. Я вместе с другими детьми всюду лазила, обследуя новое жильё. Это было очень интересно, хотя после свежего воздуха первое время в пещере тяжело дышалось.

Охотники содрали с медведя шкуру, женщины отделили подкожный жир от мяса. Жир растопили и потом использовали для лечения, а мясо съели. Череп по приказу вождя установили на скальном уступе над входом. Чтобы он прочно держался, охотники не пожалели клеящей смолы. Череп должен был отпугивать от пещеры хищников и указывать другим Тойби, если те появятся, что здесь живут люди. Шкуру тщательно выделали. Вождь сказал, что на ней будут рожать женщины.

Но за время нашей затянувшейся стоянки в медвежьей пещере другие Тойби так и не появились. А в конце второй зимы дух зверя стал забирать жизни женщин, и на его шкуре они не рожали, а умирали…

* * *

Мы выбрались из пещеры и спустились к реке. Под нами шумел поток, а над нашими головами сияла полная луна – ночной очаг Великой Старухи. Воткнув факел в щель между камнями, мать вождя присела, я опустилась подле неё.

– Лил-Ыт означает Маленький Ручей, – задумчиво сказала она. – Твоя ми-а была права, дав тебе это имя. Ты и впрямь сродни речке – небольшой, но неукротимой. Дважды осмелилась нарушить запреты – ушла далеко от становища и проникла в могильный грот. И всё из-за любви к своей ми-а… Такая любовь – редкий дар. Скоро ты войдёшь в возраст и выберешь себе мужа. Женой прочих мужчин ты будешь по жребию, как все женщины, но первого выберешь сама. Я хочу, чтобы ты полюбила его, как твоя ми-а моего сына.