Высокочтимому Генри Ризли,

графу Саутгемптону, барону Тичфорду

Высокочтимый Сэр,

Боюсь, не оскорблю ли я Вашу милость, посвящая Вам эти несовершенные строки, и не осудит ли меня свет за избрание столь мощной опоры для такой легковесной ноши; но если я заслужу Ваше одобрение, то сочту это за величайшую награду и поклянусь употребить весь мой досуг, чтобы почтить Вас более достойным творением. Если же первенец моей фантазии окажется уродом, я буду устыжен, что выбрал ему столь благородного крестного отца, и никогда более не дерзну возделывать неплодородную почву, приносящую столь убогий урожай. Представляю его на Ваше милостивое рассмотрение и желаю Вашей милости благополучия и исполнения всех Ваших сердечных желаний для блага света, возлагающего на Вас великие надежды.

Всегда к услугам Вашей милости,

Уильям Шекспир

В тот час, когда в последний раз прощался
Рассвет печальный с плачущей землей,
Младой Адонис на охоту мчался:
Любовь презрел охотник удалой.
     Но путь ему Венера преграждает
     И таковою речью убеждает:

«О трижды милый для моих очей,
Прекраснейший из всех цветов долины,
Ты, что атласной розы розовей,
Белей и мягче шейки голубиной!
     Создав тебя, природа превзошла
     Все, что доселе сотворить могла.

Сойди с коня, охотник горделивый,
Доверься мне! – и тысячи услад,
Какие могут лишь в мечте счастливой
Пригрезиться, тебя вознаградят.
     Сойди, присядь на мураву густую:
     Тебя я заласкаю, зацелую.

Знай, пресыщенье не грозит устам
От преизбытка поцелуев жгучих,
Я им разнообразье преподам
Лобзаний – кратких, беглых и тягучих.
Пусть летний день, сияющий для нас,
     В забавах этих пролетит, как час!»

Сказав, за влажную ладонь хватает
Адониса – и юношеский пот,
Дрожа от страсти, с жадностью вдыхает
И сладостной амброзией зовет.
     И вдруг – желанье ей придало силы –
     Рывком с коня предмет свергает милый!

Одной рукой – поводья скакуна,
Другой держа строптивца молодого,
Как уголь, жаром отдает она;
А он глядит брезгливо и сурово,
     К ее посулам холоднее льда,
     Весь тоже красный – только от стыда.

На сук она проворно намотала
Уздечку – такова любови прыть!
Привязан конь: недурно для начала,
Наездника осталось укротить.
     Верх в этот раз ее; в короткой схватке
     Она его бросает на лопатки.

И быстро опустившись рядом с ним,
Ласкает, млея, волосы и щеки;
Он злится, но лобзанием своим
Она внезапно гасит все упреки
     И шепчет, прилепясь к его устам,
     «Ну нет, браниться я тебе не дам!»

Он пышет гневом, а она слезами
Пожары тушит вспыльчивых ланит
И сушит их своими волосами,
И ветер вздохов на него струит…
     Он ищет отрезвляющее слово –
     Но поцелуй все заглушает снова!

Как алчущий орел, крылом тряся
И вздрагивая зобом плотоядно,
Пока добыча не исчезнет вся,
Ее с костями пожирает жадно,
     Так юношу прекрасного взахлеб
     Она лобзала – в шею, в щеки, в лоб.

От ласк неукротимых задыхаясь,
Он морщится с досады, сам не свой;
Она, его дыханьем упиваясь,
Сей дар зовет небесною росой,
     Мечтая стать навек цветочной грядкой,
     Поимой щедро этой влагой сладкой.

Точь-в-точь как в сеть попавший голубок,
Адонис наш – в объятиях Венеры;
Разгорячен борьбой, розовощек,
В ее глазах прекрасен он без меры:
     Так, переполнясь ливнями, река
     Бурлит и затопляет берега.

Но утоленья нет; мольбы и стоны,
Поток признаний страстных и похвал –
Все отвергает пленник раздраженный,
От гнева бледен, от смущенья ал.
     Ах, как он мил, по-девичьи краснея!
     Но в гневе он еще, еще милее.

Что делать в этакой беде? И вот
Богиня собственной рукой клянется,
Что слез, катящих градом, не уймет
И от груди его не оторвется,
     Покуда он, в уплату всех обид,
     Один ей поцелуй не возвратит.

Услышав это, он насторожился,
Как боязливый селезень-нырок,
Скосил глаза – и было согласился
Ей заплатить желаемый оброк,
     Но близкий жар у губ своих почуя,
     Вильнул и ускользнул от поцелуя.

В пустыне путник так не ждал глотка,
Как жаждала она сей дани страстной;
Он рядом – но подмога далека,
Кругом вода – но пламя неугасно.
     «О мой желанный, пощади меня!
     Иль вправду ты бесчувственней кремня?

Как я тебя сейчас, меня когда-то
Молил войны неукротимый бог;
Набыча шею грубую солдата,
Рабом склонялся он у этих ног,
     Униженно прося о том, что ныне
     Без просьбы ты получишь у богини.

На мой алтарь он шлем свой воздевал,
Швырял свой щит и пику боевую –
И мне в угоду пел и танцевал,
Шутил, дурачился напропалую,
     Смирив любовью свой свирепый нрав
     И полем брани грудь мою избрав.

Так триумфатор прежде необорный
Был красотой надменной покорен;
В цепях из роз, безвольный и покорный,
Побрел за победительницей он.
     Но, милый мой, не стань еще надменней,
     Сразив ту, кем сражен был бог сражений.

Дай губы мне! Зачем поник твой взор?
Что он в траве так рьяно созерцает?
Вскинь голову и погляди в упор
В мои зрачки: ты видишь, как мерцает
     Прекрасный образ, отраженный там?
     Глаза в глаза – так и уста к устам!

Боишься целоваться ты при свете?
Зажмуримся, чтоб яркий день погас,
И ночь, скрывающая все на свете, –
Блаженной темнотой укроет нас.
     Фиалки ничего не понимают,
     А если и поймут, не разболтают.

Пушок незрелый над твоей губой
Как будто просит сам: прильни, отведай!
Лови же миг, отпущенный судьбой,
Не будь ни гордецом, ни привередой:
     Цветы, когда весной их не сорвут,
     Перестояв, увянут и сгниют.

Будь я черна, уродлива, горбата,
Как лошадь старая, изнурена,
Хриплоголоса и подслеповата,
Груба, занудлива и холодна, –
     Такая бы любого отвратила.
     Но чем же я тебе не угодила?

Взгляни: мой взор искрится, как слюда,
Нет ни морщинки на челе высоком;
Я, как весна, бессмертно молода,
Свежа, кругла, полна сладчайшим соком,
     Моя ладошка влажная, лишь тронь,
     Растает, ощутив твою ладонь.

Велишь – твой слух обворожу мечтами,
Как фея, по лужайке пробегу,
Или с распущенными волосами
Как нимфа, закружусь на берегу,
     Едва касаясь муравы несмятой:
     Любовь – огонь высокий и крылатый.

Смотри: головки хрупкие цветов
Мой нежный стан покоят, как подпоры,
И без усилья пара голубков
Влечет меня в небесные просторы;
     Любовь легка, когда ей путь открыт:
     Так что тебя, мой милый, тяготит?

Иль собственной пленен ты красотою,
Всем жертвуешь, одну ее любя?
Ну что ж! Ухаживай сам за собою,
Чаруй себя и отвергай себя;
     Умри от страсти, как Нарцисс несчастный,
     Увидевший в ручье свой лик прекрасный.

Богатства существуют для даров,
Деревья сада для плодоношенья,
Изысканные яства для пиров,
Самовлюбленность – это поношенье
     Любви; ты факел – так изволь светить,
     Ты был зачат – продли зачатий нить!

Как смеешь ты вкушать дары природы,
Коль сам не хочешь приносить плодов?
Погибнет семя, но родятся всходы –
Закон всеобщий бытия таков.
     Пусть красоту твою замкнет надгробье:
     Ты предаешь векам свое подобье».

Меж тем Венеру прошибает пот:
Исчезла тень, и воздух раскалился,
Титана взор с пылающих высот
На прелести богини обратился;
     Он бы прилег охотно рядом с ней,
     Адонису отдав своих коней.

А что же наш охотник? Туча тучей,
Он темную насупливает бровь
И, рот кривя усмешкою колючей,
Цедит с досадой: «Хватит про любовь!
     Пусти, – мне зноем обжигает щеки;
     Невмоготу лежать на солнцепеке».

«О горе мне! Так юн и так жесток!
Меня покинуть ищешь ты предлога.
Я вздохами навею ветерок
На этот лоб – о не гляди так строго! –
     И осеню шатром своих волос,
     И окроплю прохладой свежих слез.

Я тенью собственной тебя укрою,
Преградой стану между двух огней;
Не так небесный луч томит жарою,