Коробка Феникса

История, произошедшая в одной из миллиардов альтернативных вселенных

∞

© Тимофей Контум, 2023

ISBN 978-5-4485-0312-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Начало

26 ноября 2016 года

Я так сильно устала. Я больше так не могу.

Мне плохо. Очень, очень и очень плохо. Мне очень страшно. Это похоже на лавину, которая вот-вот убьёт меня. Не знаю…

Я не знаю, что со мной происходит. Постоянная неопределённость пугает меня… Я не могу ни на чём сосредоточиться. Мой мозг как будто плавает в кастрюле киселя. Всё в моей голове стало туманом. Было ли всё это в реальности или нет? Моя память часто подводит меня. У меня пропали все желания. Я не знаю, чего я хочу, к чему стремлюсь… Мне страшно. Страшно!

Я как будто схожу с ума. Безумие тёплым маслом расплывается по моему рассудку, притупляя всё. Я становлюсь НИКЕМ… Я решительно не знаю… Я ничего не знаю. Я ничего не понимаю. Я теряюсь в своей тусклой и мерзкой жизни.

Я запуталась. Я в тупике! Я барахтаюсь в болоте. Я пытаюсь стать тем, кем хочу, но я даже не знаю, чего я хочу!

Где верх и где низ?

Что такое «черное» и что такое «белое»?

Я не знаю, что делать, что чувствовать. Я теряю себя, хоть никогда и не знала, кто я.

Я очень устала, но в самом центре моей груди пылает яркий шар, который мучает меня день и ночь. Он сводит меня с ума. Все мои силы иссякли. Пора спать. Но я знаю, что проваляюсь в постели до самого утра, так и не уснув.

Я чувствую, что скоро погибну.

Я хочу закончить с этим раз и навсегда. Даже если это будет стоить мне жизни. Уж лучше умереть, чем быть мной. Я обману его, и плевать мне на то, что он подумает. Я сделаю то, что хотела, то, что я должна была давно сделать, чтобы вырваться из этого всего.

Скоро я вспыхну и восстану из пепла, как Феникс. Восстану уже другой.

Я…

Первый день

1 декабря 2016 года

Такое ощущение, что у меня украли смысл жизни. Я стал самым обычным, заурядным, среднестатистическим гражданином. Работа, дом, работа, дом, работа… Иногда обычный, ничем не примечательный отдых в Турции или сраном Египте. На вершине моей пирамиды потребностей не саморазвитие и воплощение былых надежд и мечтаний в реальность, а полный желудок и тёплая постель. И от всего этого у меня удовлетворение. Даже не удовлетворение, а, как я это называю, «не-нужда». У меня есть всё, что нужно самому обычному и заурядному человеку: обычная квартира, обычная машина (не большая и не маленькая, тупого, непримечательного серого цвета), в которой я постоянно стою в пробке с такими же обычными людьми в таких же обычных машинах, до смешного простецкая внешность, обычная работа в самом обычном офисе, которая убивает всё то живое, что осталось в моей голове.

Слава богу, я заболел. Получил больничный и решил, что если я останусь болеть дома, то от тоски просто покончу с собой. Как же меня всё задолбало.

Я решил поехать к себе на дачу. Как раз все соседи ещё как минимум месяц назад разъехались по своим тёплым норам в столице, почуяв, что дело пахнет снегом. Зимняя природа всегда внушала мне спокойствие. Камерность всего происходящего, когда во время сильного снегопада нет ни малейшего звука, только тишина, – вот что приводит мои нервы в порядок. Я начинаю чувствовать себя главным героем истории.

Я повернул на свою улицу и осторожно поехал между рядами похожих покинутых дачных домов. Как я и думал, никого нет. Калитки заперты на замки, перед воротами нетронутые сугробы снега. Я увидел почти в самом конце улицы свой дом. Непримечательный, обычный, хотя и уютный. Напротив него стояло живое уродство. Страшный, заспиртованный, чёрный дом. Он смотрел на улицу грязными, мутными окнами – мои соседи. Отец-алкаш и дочь-изгой (кажется, её зовут Вика). Все их сторонятся. Ну, все кроме меня. Мне его дочь жалко: восемнадцать лет, а у неё за плечами одиннадцать классов в убогой школе и никакого будущего.

Я подъехал к своему дому и вышел из машины. Вдох. Мороз потёк по горлу и скатился в желудок. Стало плохо, но я подавил кашель и назло себе ещё раз с силой вдохнул ледяные иглы. Этот бой выиграла болезнь, и я затрясся оглушительным собачьим кашлем. Успокоившись, я взял четыре сумки (три с едой, так как я минимум тут на неделю, а четвёртую с вещами) из багажника и закрыл машину. В доме соседей зазвучал ор и трёхэтажный мат разбил одно из окон вдребезги. Я остановился. Странно, я думал, что они уже уехали в свою халупу. Хотя этот алкаш мог и продать её. Я, кажется, что-то слышал о его долгах. Хотя это были слухи, которые разносили тут скучающие со своими внуками бабки, а им верить нельзя. Я увидел, как из дома выбежала Вика. Вся в чёрном и в рваных джинсах. Даже без куртки.

Помню, как часто я играл с ней в прятки и догонялки, когда она была ещё первоклашкой: радостные сочные голубые глаза, в которых, казалось, слилась вся морская и небесная синева, и два неизменных аккуратных хвостика. При виде её во мне всегда просыпались нежные отеческие чувства. Мне очень хотелось её защитить, спасти, но от чего – я не знал.

Она с треском толкнула калитку и подошла ко мне: бело-седое каре, грязно-голубые потухшие глаза с красным ободком от постоянных слёз.

– Простите, не будет сигаретки?

Я поставил сумки, покопался в карманах и протянул ей пачку. Она взяла две. Видно было, что она хочет больше.

– Возьми всю.

Она, нисколечко не смутившись, усталым взором поблагодарила меня и, взяв пачку, бросила мне на ходу:

– Спасибо.

Я открыл свою калитку, взял сумки и пошёл в дом.

Я тупо пялился в окно на уходящее солнце и не понимал, что я буду делать дальше. Я взял одну книгу с полки на первом этаже, но это оказался справочник для сада и огорода. Не понимаю, зачем я его купил. Сажать я ничего не сажаю. Иногда подъедаю яблоки со своей старой увядающей яблони, а так… Один газон, садовые качели и пустующие грядки, больше похожие на старые чужие могилы.

Я вышел во двор. На снегу, как будто кровь, были разбросаны ягоды рябины. Вокруг было много птичьих следов. Я сел на корточки и аккуратно потрогал корочку снега. Она была похожа на глазурь. Видно, недавно было потепление, а затем вновь ударили морозы. Я слегка надавил, и мой палец провалился в пушистый снег. Я исследовал свои же ощущения. Мой палец кололо холодом до тех пор, пока он не онемел. Я вытащил его. Маленькие капельки стекали вниз, к ногтю. Ощущения начали возвращаться, было немного больно. Я опустил всю ладонь на корочку снега и снова надавил. Рука провалилась и упёрлась в холодный засохший газон. Я пошевелил пальцами и схватил пару травинок. Это было так странно. Я вдруг осознал, что, наверное, впервые в жизни испытываю такие ощущения. Я, наверное, впервые в жизни трогаю замёрзшую траву. Я поднялся и в состоянии полного спокойствия побрёл обратно в дом. Всё вокруг меня как будто было сценой или витриной. Всё было идеальным. Как будто это всё тщательно спланировали и поставили. Я хотел прикоснуться и почувствовать шероховатую поверхность дерева, потрогать стёкла в оконных рамах, раздавить пальцами ягоды рябины. Я хотел всё это прочувствовать, но я боялся нарушить спокойствие и идеальный порядок. Всё было неподвижно. Всё вокруг было для моего взора неестественным. Я привык, что всё движется, гудит, находится в стремительном потоке куда-то в завтрашний день. Сейчас же я оказался внутри чего-то, где времени не существовало. Я был в состоянии абсолютного существования и наблюдения. Всё вокруг меня никуда не спешило, оно не строило планов, не бежало вперёд, стараясь успеть в последний вагон, который уехал ещё вчера. Всё вокруг меня просто было. Атмосферу нарушил громкий звук. Где-то вдалеке грянул выстрел. Тут же из кустов вылетела птица. Она пролетела рядом со мной и устремилась в небо. Там, на западе, в долину смерти шли седые облака, унося с собой солнце и какую-то страшную тайну, которая была связана с этим выстрелом. Я чувствовал это.

Я налил молока в чашку и пошёл наверх. Солнце уже давно село. Я очутился во тьме и вспомнил, как в детстве я, выключая свет в комнате, мчался быстрее гепарда в кровать, боясь, что меня схватят монстры. Теперь же я сидел в самом центре комнаты на своей постели в полном спокойствии: если монстры решат убить меня, то я не буду против.

Обдумывая, что я могу сделать завтра, я уснул.

Ночь с первого на второй день

Огонь и громоподобный треск. Я очнулся от крепкого сна. Вся комната тонула в ярком рыже-красном свете. Быстро вскочив, я подбежал к окну. Проспиртованный дом соседей пылал. Не знаю, что там находилось, но такого яркого и сильного пожара я никогда не видел, даже в кино. Там как будто бы горела солома или труха. Во мне пробудился первобытный страх. Не только потому, что пламя может перекинуться на остальные дома, а ещё потому, что в этом миниатюрном аду находится бедная девушка, которой ещё жить и жить. Я кинулся вниз по лестнице, скидывая одеяло. В голове мелькали сцены того, как пламя пожирает всё вокруг, душит Вику и её отца. Как они пытаются спастись, но умирают под раскалёнными балками. Будучи ещё в полудрёме, я видел, как огонь пузырит им кожу, и будто слышал их крики. Я выбежал на улицу, и меня оглушил страшный грохот. Волна жара, последовавшая за звуком, полностью разбудила меня. На втором этаже их дома что-то взорвалось. На бегу, выбив дверь их калитки, я набрал побольше воздуха в лёгкие и вбежал внутрь пожара. На первом этаже я увидел чьё-то тело. Рядом с ним стояла какая-то блестящая коробка. Огонь металлом играл на её гранях. Я кинулся к телу. Перевернув, я увидел мёртвое лицо-маску. Нет, это была не она, это был её отец. Я схватил его за руку и потащил, но он был слишком тяжёлым. У меня кончился воздух. Выдох. Вдох. Я вылетел пулей из кострища. Нос горел. Всё тело горело. Я задыхался. Зайдясь кашлем, я истерично пытался вспомнить, что надо делать в таких ситуациях. Надо вызвать пожарных! Но в этой глуши нет связи. До города пять часов езды. Я повалился на спину. Становилось дурно. Казалось, что и я вот-вот умру. Главное – не терять сознание. Я поднялся и стал глубоко дышать. Опять кашель. Успокоив болезнь, я попытался логически подумать. В дальнем углу участка стояла бочка. Я подбежал к ней. Будущее пепелище красиво танцевало на небольшой лужице льда. Я ударил кулаком и пробил поверхность. Внутри оказалась вода. Я быстро снял с себя майку и, намочив её, повязал себе на лицо, оставив только глаза. Слышал, что это помогает. Я ринулся к пожару, забежал внутрь, схватил тело и вытащил его на снег. Проверил пульс – отсутствует. Зачем я его спасал? Отдышавшись, я кинулся обратно. Первый этаж: бардак, бутылки, перевёрнутая мебель и огонь. Вики нет. Я подбежал к лестнице на второй этаж. Она была вся из дерева и вся полыхала. Сердце бешено билось. Мне становилось плохо. Глаза слезились. Я побежал к выходу, но что-то меня остановило. Какое-то странное чувство. Повернувшись, я вновь заметил блестящую коробку. Она была вся из металла. Я дотронулся до неё и вскрикнул. На пальце остался ровный ожог. Я со всей силой пнул коробку, и она вылетела через окно. Услышав треск, я в панике бросился наружу. Выбежав, я споткнулся о лежащее тело и упал в снег. Второй этаж дома стал проваливаться внутрь первого и, сломав стены, огненной лавиной пополз во все стороны. Я в панике побежал к забору. Часть лавины накрыла труп, а остальная устремилась к фонарному столбу, который стоял в шаге от дома. Снопы искр полетели во все стороны. Дом сломал дерево столба почти посередине, и тот рухнул наземь, разорвав провода.

Я лежал на снегу. Было очень холодно, но я не мог встать. Огонь, задыхаясь, успокаивался. Я не знал, была Вика в этом пожаре или нет. Я надеялся, что она каким-то образом могла спастись.

Пальцы онемели от холода, лицо было как маска. Пожар догорел. Я встал. Непослушные ноги шатались. Грипп окончательно пустил в меня свои корни. Да ещё и этот пожар…

Я нашёл остывшую коробку. Взял я её просто потому, что думал, что там что-то важное. Деньги, документы или что ещё. Мало ли, это помогло бы Вике. Даже не думая её сейчас открывать, я вернулся в дом. Поставив коробку на кухонный стол, я поднялся наверх, рухнул в постель и забылся чугунным сном.

Второй день

Чёрные развалины. Мой взгляд сам притянулся к этому зрелищу. Огонь стёр с этого дома всю его неприглядность, и сейчас всё это было похоже на развалины Мэндерли.¹ Я обжёг губы чаем и от неожиданности уронил чашку в сугроб. Горячий напиток стал плавить снег изнутри. Выглядело так, будто за ночь просто кто-то поменял декорации. Тишина и спокойствие всей этой сцены шли вразрез с тем, что было сегодня ночью. Мне хотелось пойти и потрогать все эти обугленные деревяшки, весь этот чёрный закоптившийся мусор, но я не мог этого сделать. У меня было непонятное чувство, что мне туда больше нельзя заходить.

Я поставил на пол металлическую коробку и двумя ударами молотка сбил замок. Внутри не оказалось ни денег, ни документов. Там лежала только толстая записная книга шоколадно-орехового цвета с бордовыми уголками, с бордовым обрезом в суперобложке. На ощупь обложка была кожаной. Внутри книги были записи. Все выполненные каллиграфическим почерком. Я присел на стул и перелистал её. Все записи были с датами, некоторые были без начала или без концовки. Я закрыл книгу. От неё исходило какое-то холодное чувство спокойствия. Но это спокойствие не было похоже на то, что я испытал в своём саду. Это спокойствие было ближе к отчаянию. Как будто владелец этих записей уже отстрадал своё и перестал чувствовать тревогу. Я не знаю, как я это понял. Я просто вдруг осознал это.

Я провёл пальцем по переплёту, поднялся выше и нащупал ляссе. Открыв книгу как раз в том моменте, где её заложили лентой, я начал читать.

Однажды над бескрайним золотым полем, полным спелой ржи, над призрачной берёзовой рощей, над зелёным зеркалом болота, в тёмно-синем небе плакала бледно-голубая посеребрённая Луна. Плакала она горько. В её слезах были непроглядный ужас и страх. Это заметила пролетавшая голубая сойка. Она взмахнула крылом, и свет плачущей Луны мигом разукрасил её перья в серебряно-синий. Она подлетела к Луне и спросила:

– Что тебя тревожит, Луна?

Луна всхлипнула и, указав на свой тающий бок, с тихим ужасом прошептала:

– Я убываю. Скоро совсем исчезну!

Птичка удивилась.

– Так разве это беда? – воскликнула она. – Через несколько дней ты опять вернёшься на небосвод и будешь освещать болото, поле, берёзовую рощу и всё, что видно, куда ни кинь взор!

Луна перестала плакать и тихо, но не без радости спросила:

– Точно? Точно вернусь?

Сойка села на лунину макушку.

– Конечно! Ты всегда возвращаешься!

Луна немного покраснела и улыбнулась.

– А я-то и не помню. Да уж, память уже не та!

Сойка взлетела, сделала круг и устремилась вниз. Около земли её остановил зов Луны.

– Постой, сойка!

– Да? – отозвалась сойка.

Луна потупилась.

– А спой мне что-нибудь. Пожалуйста!

– Хорошо!

Сойка села на лунный бочок и весело запела.

Петь сойка закончила только под утро, когда луна стала растворяться в молочной синеве неба.

– До встречи, сойка! Спасибо тебе.

– До встречи, Луна!

Серые лучи рассвета стёрли всё волшебство, и сойка, разом поменяв окрас на бледно-прозрачно-синий, опустилась вниз на берёзу, что стоит около болота, и уснула. Лишь перья трепал тёплый ветерок. Все птицы к тому времени уже проснулись и стали заниматься своими делами, не замечая спящую сойку. Она тихо исчезала в ярких лучах солнца, не отбрасывая тень. Как только солнце скрылось за горизонтом, сойка проснулась и вспорхнула вверх. Всё спало. Ночью всё выглядит красивее и загадочнее. Она взглянула на то место, где ещё вчера была Луна, и, пронзив голубой молнией облако, вспорхнула к звёздам. Пролетев рядом со склонившимся Овном и помахав крылом Семи сёстрам, она опустилась вниз.

Вскоре Луна вернулась, и сойка, как у них завелось, пела ей неистово. Так было с давних времён. Так будет всегда: бледно-голубая посеребрённая Луна, ночь и призрачно-синяя сойка, что поёт золотые песни великому светилу.

Я закрыл записную книгу. Похоже, это просто сборник чьих-то литературных этюдов. Поверить в то, что это написала Вика или, тем более, её отец, я не мог. Но и предположить, кто это написал, у меня тоже не получилось.

Краем глаза я заметил какое-то движение в руинах «Мэндерли». «Это вы, миссис де Винтер?» ²– пронеслось у меня в голове. Я положил записную книгу в коробку и быстро вышел из дома, на ходу слабо улыбаясь своей нисколечко не смешной шутке. «Миссис де Винтер» заметила меня и бросилась наутёк. Узнав в этом книжном персонаже Вику, я бросился за ней вдогонку. Добежав до конца улицы, она резко повернула влево и побежала по направлению к полю. На повороте я поскользнулся и упал прямо на спину.

– Чёрт!

Я вскочил и, задыхаясь, кинулся за ней. Девушка ускорилась (хотя куда ещё быстрее) и скрылась из вида, повернув направо. Когда я добежал до поворота, я увидел развилку.

– Серьёзно?!

Я вернулся домой, температура подскочила до 38,5. Я выпил антибиотики и лёг спать. Мне снился пожар.

Проснулся я через пару часов в жутко напряжённом состоянии. Прошедшее за сутки сильно смутило и встревожило меня. Открыв глаза, я понял, что испытываю жгучее желание излить скопившиеся во мне чувства.

Ещё с юношества я приобрёл привычку вести дневники. Так приятно бывает взять карандаш и строчку за строчкой писать и писать. После этого испытываешь какое-то приятное ощущение, как будто бы поговорил с очень близким другом.

После перечитывания своих записей через месяца два-три в моей голове всё вставало на место. Все чувства прояснялись – я начинал понимать самого себя и то, кем я являюсь. Не просто так говорил Есенин, что «большое видится на расстоянье».³

Но, к моему теперешнему огромному сожалению, я оставил записную книгу и пишущие принадлежности дома. Я поискал всё необходимое в ящике письменного стола на втором этаже, но нашёл там только стопку белоснежной бумаги. Ни карандаша. Ни ручки. Выглядит как издевка, что-то из разряда «смотри, но не смей трогать, трогай, но не пробуй на вкус, пробуй, но не смей глотать⁴». Вот так же и у меня сейчас: переживай, но не смей облекать это в слова. В попытке немного успокоиться я вышел прогуляться.

Свет солнца проходит через ледяные бледно-серые молочные облака и, отражаясь от толстой снежной перины, наполняет воздух чем-то прекрасно-удивительным. И это волшебство лёгкой, призрачной рукой успокаивает разбушевавшееся во мне море. И мне хочется, чтобы это продолжалось вечно, но, увы, фонари на нашей улице зажжены, и в мою комнату слой за слоем ложатся зимние сумерки, до тех пор пока в моей комнате не оказывается густой, как будто вязкий мрак, слегка прорезаемый бледным лучом, проходящим через грязные стёкла. Оттуда же на меня смотрят сожжённые руины, последнее пристанище и временная могила. Я отвернулся от окна. Надо, подумал я, съездить завтра в город и сообщить полиции и пожарным, что тут произошло, а на сегодня всё, баста! Надо себя чем-нибудь занять.

Я включил свет на кухне, взял сборник историй из сгоревшего дома и уселся читать следующую запись.

Каждый день, страдая от холода и тоски, он проклинал Небо за то, что вместо него умерли они. За то, что бог посмел отнять у него самое дорогое, то, что дороже ему собственной жизни. Каждый день он, засыпая, надеялся, что больше не проснётся, что эта пытка кончится, но каждое утро он открывал глаза и понимал, что обречён на ещё один день.

Температура на улице упала до минус пятнадцати, завтра начинается зима.

– Парень, есть мелочь? – он вздрогнул от своего голоса, такой он был осипший.

– Нет! Найди работу! – осудительно гаркнула ворона.

Он вздохнул.

Во рту стоял сильный тошнотворный вкус голода, больше похожий на болезнь. Он засунул руку в карман и на ощупь посчитал монеты. Вышло около сорока рублей мелочью, затем печально вздохнул и пошёл в магазин.

– Подождите! Постойте же!

Он почувствовал тяжёлую руку на своём плече.

– Чего же вы? – прошептал бархатный голос.

Он обернулся и удивился. Ему показалось, что это ангел сошёл с небес: белоснежная, светящаяся в свете уличных фонарей кожа, волосы из снега и бездонные голубые глаза. Он не знал, что ответить. Незнакомец продолжал:

– Я вижу, что жизнь вас помотала. Я проходил мимо, и мне стало очень вас жаль. Я прошу вас, примите это, – незнакомец достал купюру в тысячу рублей. – Прошу вас, вам это точно нужно больше, чем мне. Не смогу себя сегодня порадовать сладким, зная, что кто-то столь несчастен. Возьмите, купите себе еды!

В смущении он отстранился от незнакомца, но тот сам положил ему деньги в карман грязной куртки.

– Не знаю, как вас отблагодарить… – начал он, но незнакомец прервал его.

– Единственное, чем вы можете отблагодарить меня, – это побыть счастливым. Хотя бы один день… Ну ладно, я очень спешу! До скорого свидания!

Незнакомец быстрым шагом направился дальше, а наш герой остался стоять с деньгами в кармане и с тихой радостью от того, что ему повстречался такой добрый и бескорыстный человек.

Но вскоре его радость исчезла. Через пару шагов к нему навстречу вышли два таких же бездомных, как он. Хотя сравнивать их и говорить, что они похожи, нельзя. У них в глазах горел огонь зависимости, желания наживы, нетерпения и раздражения, а у него тускло, голубым огоньком горели тоска, боль и сожаление.

Он решил поскорее обойти парочку, но один из них схватил его за капюшон и притянул обратно.

– Слышь, это, либо быстро отдаёшь баблосы и целёхонький возвращаешься под свою лавку, ли…

Его перебил второй:

– Либо кровью харкать будешь, понял?

Бедняга вырвал свой капюшон.

– Есть же ещё один вариант – мы поделим деньги поровну…

Сильная рука стиснула его горло.

– Слышь, ты, дипломат хренов, деньги отдал, или мы в процессе естественного отбора заберём и твою сраную жизнь!

Его напарник загоготал:

– Ну ты и сказанул, «естественный отбор»!

В нашем герое вдруг резко проснулся непривычный для него инстинкт самосохранения. Голодный организм, начхав на все чувства и эмоции, приказал: «Беги!» Сильно ударив вора и толкнув его напарника, он бросился бежать. У него была фора в пять секунд. Через метров шестьдесят они настигли его. Блеснул металл, и наш герой с криком рухнул на наждачку асфальта. Кулаки выбивали из него слёзы, мольбы и под конец мучительный стон. Один уже успокоился и встал, но второй продолжал яростно молотить кулаками.

– Харе! – стоявший схватил своего напарника за плечи. – Там кто-то идёт!

Оба резко насторожились. Действительно, где-то недалеко послышались звонкие шаги.

– Хватай деньги и погнали!

Нашего бедного героя перевернули на спину и стали рыскать по карманам.

– Гнида! Где они?!

– Нашёл! Всё, погнали, погнали!

Он лежал в кустах полумёртвый, истекающий остывающей кровью. Шаги приближались, и наконец на лицо бедняги упала тень. Бархатный голос с испугом воскликнул:

– О боже! Как они вас! Чёрт, это всё я виноват! Вот я дурак!

Знакомый незнакомец попытался поднять бедолагу, но тот запротестовал.

– Я… Я хочу присоединиться к ним, к ней, к моей Анюте… Я больше не хочу оставаться в этом мире…

Знакомый незнакомец присел рядом и, положив ледяную руку ему на лоб, устало и тоскливо вздохнул. Нашего героя пронзила слабая боль. Она прошла от пяток до головы и остановилась в затылке.

– Боже!

Его глаза тупо уставились на небо, с которого, тихо шелестя, начал сыпаться снег. Он умер за минуту до зимы и, к сожалению, не смог увидеть начинающийся снегопад, который вскоре превратился в метель. Метель столь красивую, что я и не берусь расхваливать её, ведь мы все и так знаем красоту декабрьских метелей. Не так ли?

Я захлопнул книгу. То ли это мне стало так плохо от рассказа, то ли температура опять поднялась. Я положил книгу на стол и рухнул в постель. Дурнота занавесом закрывала мой разум от меня самого. Реальность становилась плоской, бесцветной, нереальной. Я видел свои руки, и они казались мне чужими. Я закрыл глаза. Сцены убийства, бархатный голос, луна, сказочный лес и огонь. Огонь. Голова разрывалась. Я открыл глаза и понял, что мой дом охвачен пламенем. Не помня себя от ужаса, я бросился вон из комнаты и полетел вниз по лестнице. Каждая ступенька обжигала меня. Разум окончательно помутился, и, упав на пол первого этажа, я понял, что не могу подняться. Вокруг кромешная тьма. Я просто брежу… – эта мысль постоянно выскальзывала из моих горячих рук, – просто брежу… Я попытался подняться, но, обессиленный испугом, повалился на пол. Всё кружилось, вертелось, я попал в бесконечный калейдоскоп. Через час или, может, два, а может быть, через всю вечность, лихорадка разжала свои тиски. Я лежал на полу на спине, меня волнами накрывал озноб. Сознание по кусочкам собиралось обратно воедино. Я покрутил глазами и поймал свет, который проходил через кухонное окно. Мой взгляд зацепился за него. Будто опираясь на этот луч света, я поднялся и пошёл к стенке. Где-то там был выключатель. Не отрывая взор от света, я начал исследовать поверхность в поисках кнопки. Холодные обои неприятно касались моей щеки. Моя рука нащупала выключатель, и я щёлкнул им. Глаза заболели от света, и я прищурился. Я почувствовал, что нахожусь не один. Я замер. Жуткое ощущение. Я перестал дышать и прислушался. Вроде ничего. Я медленно повернулся вправо и вскрикнул. Из окна гостиной на меня смотрел ворон. Он никак не отреагировал на мой крик. Он продолжил за мной наблюдать. Я попятился назад и спрятался за кухонным столом. Птица не улетала. Вдруг на улице я услышал скрип снега. Кто-то ходил там. Ворон тоже это заметил. Он повернулся на звук. Я залез под стол и наблюдал. Мне страшно хотелось закрыть глаза руками. Ворон в окне занервничал. Я не выдержал и зажмурился. Через пять секунд тишины я открыл глаза. Ворона не было. Вылезать из-под стола я боялся, но надо было выпить жаропонижающее. Озноб всё ещё мучал меня. Я вылез из своего укрытия, схватил нож из раковины и подошёл к окну. На улице никого не было. Я прислушался. Всё было тихо. Я решил, что проверю сад с утра.

Через двадцать минут я уже сидел на втором этаже и пил лекарство из огромной кружки. Пар исчезал во мраке.

Вскоре я заснул.

Я не знал, верить своим глазам или нет. Медные лучи зимнего солнца скоро должны были зажечь небо оранжевыми пятнами. На часах, кажется, было полвосьмого, хотя нет, семь пятнадцать – двадцать… Ну да, полвосьмого, если округлять. Я уже как двадцать минут проснулся и разглядывал мраморное тёмно-синее небо, по которому плавно плыли белые тягучие облака, как вдруг я заметил яркий луч и какое-то движение на участке моих соседей. Сначала это движение было аккуратным, как будто кто-то боялся, что его заметят (боялся, что замечу я), но потом оно стало уверенней, и луч света поскакал по снегу прямо к развалинам. Я знал, кто это, но не мог поверить в это. Она попала в блёклый луч моего фонарного столба. На ней была большая серая куртка (непонятно, откуда она её взяла). Я слез со стула и осторожно, словно шпион, стал наблюдать за ней. Она быстро подбежала к пепелищу и (о нет!) юркнула прямо под обвалившийся второй этаж дома. Через десять секунд я услышал её крик, а затем с силой сдерживаемые рыдания: она нашла своего отца (но разве она не его искала?). Как же мне стало её жалко. Бедная, ещё совсем юная девушка, маленький цветок, лишилась дома и семьи. И я уверен, что даже несмотря на то, каким был её отец, она всё равно любила его. Теперь, когда я слышал её слезы, моё сердце трещало по швам. Мне хотелось выбежать к ней навстречу, обнять её и закрыть ей глаза. Мне хотелось утешить её, стереть из памяти это жуткое видение, хотелось подарить ей покой, но, увы, я не в силах сделать нечто подобное. Теперь ей поможет лишь время. Удивительно, как иногда внезапно может прийти человеколюбие. Удивительно и то, каким мощным может оказаться это чувство.

То, что произошло далее, добило меня окончательно. Она вылезла и вытянула из-под руин своего мёртвого, искусанного огнём отца, а затем за ноги потащила его по снегу. Бедняжка на середине пути, обессилев от тяжёлой ноши, с детским криком отчаяния упала в снег. Я чувствовал её отчаяние. В моей груди будто открылась яма, в которую я проваливался. По щеке скатилась невидимая слеза. Мне жутко хотелось помочь ей, но я боялся, что, увидев меня, она опять сбежит. Бедная девочка продолжила тащить своего отца, своего горе-защитника по снегу по направлению к дыре в заборе.

Рядом с забором она успокоилась и, перебиваясь редкими слезами, вытащила мертвеца за ограду. Я отошёл от окна, но, вновь увидев движение, прильнул к нему и стал с удвоенным вниманием наблюдать. Теперь я был уверен, что мой разум трезв. Зачем она вернулась? Она быстро пробежала по участку и нырнула в пепелище. Десять, двадцать, тридцать секунд. Осознание пришло неожиданно. Я почувствовал вибрации, исходящие от записной книги. Она изначально пришла за ней. Не за отцом, а за книгой… Но как она, придя в прошлый раз на пепелище, не проронила ни слезинки? Ведь логично было бы предположить, что в пожаре погиб её отец… Хотя, быть может, она подумала, что её отец был не дома в ту ночь? Хотя что за бред! Куда пойдёт пьяный (сто процентов он был пьян) человек ночью, когда в округе, кроме меня, больше никого, а до ближайшего города идти и идти?.. И, даже если и предположить, что ей в голову могла прийти столь глупая мысль, непонятно, как она опять же не расстроилась хотя бы из-за самого пожара. Ведь сгорел её дом! Я стал путаться в этих вопросах, в голове стали появляться ужасные теории о том, что могло произойти в ту ночь, но я их упорно отгонял. «Бред! Бред! – твердил я себе. – Будь проклята моя бурная фантазия!» Девушка вылезла из-под руин и, сбивая следы, юркнула в тёмный зев дыры, затягивая за собой тело своего отца.

Яркое солнце через лобовое стекло моей машины больно било мне в глаза, дорога несла меня к давно проснувшемуся городу.