Письма и дневники. Книга первая

© Терентiй Травнiкъ, 2018

ISBN 978-5-4490-7033-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Из дневников…

Всякое гениальное произведение

всегда выходит за рамки времени,

ибо создавший его гений – это и есть само время.

Т.Т.

О первой книге

Вспоминается, как я получал свою первую изданную книгу. По удивительным стечениям обстоятельств, она вышла в Союзе писателей, благодаря любезно предоставленной мне помощи, Валентины Григорьевны Ерофеевой и ее коллег.

Как-то раз, прогуливаясь с Валентиной в сквере Новодевичьего монастыря, мы беседовали о, недавно прочитанной ею, моей книге «О чем поведала печаль». Накануне я передал ей рукопись для ознакомления. На мое удивление, она поинтересовалась, почему бы мне не издать ее. В те годы на меня её вопрос произвёл достаточно сильное впечатление: мне тогда показалось, что мне предложили не то, чтоб издать книгу, а вступить в какую-то очень известную организацию и ни много, ни мало – стать сразу её генеральным директором. Говоря о книге, замечу, что она была небольшая, скорее даже брошюра, а тут такое предложение к изданию. По правде говоря, я раньше никогда не думал о том, что мои книги могут быть изданы. Да я и не воспринимал их книгами. Так записи, дневники… писал для себя, даже особо и не показывал друзьям, если только так, от случая к случаю, а тут… издать! Но, что еще более удивительно, так это то, что я тут же согласился на предложение и спросил, что мне для этого надо сделать. Естественно нужны были деньги, а верстку и редактуру взяла на себя Валентина и ее знакомые. Моя жизнь в один день превратилась ненадолго в оазис восторгов. Помню, как выходя из Союза, я краем глаза глянул на свое отражение в дверях. Не помню, что именно в этот момент подумал, но что-то близкое к тому: «вот и писателем стал». Тогда я совершенно не представлял себе, что это первая книга, первая изданная официально книга, основательно перевернет всю мою последующую творческую жизнь. Как-то само собой она в скором времени станет моим компасом, моим талисманом, моим пропуском в мир литературы.

Деньги я нашел быстро. В то время я занимался психологией, имел широкую клиентуру, и найти сумму, пусть и немалую, мне не составило особого труда. Более того деньги мне были подарены, моими хорошими знакомыми: Грантом Манасаряном и Артуром Межлумяном. Помню, при встрече я рассказывал Гранту о содержании книги, но Грант особо не вникал в суть моего проекта, а со свойственной ему деликатностью, улыбкой, и естественно с армянским акцентом сказал: «Дарагой, ну, ти же издаешь ни что-та пративоправное, а всё остальное, что бы ти ни делал, я уверен это харошо». То ли Грант и вправду так думал, то ли он спешил куда-то, но судя по тому, что неожиданно для меня он позвал официанта, и заказал мне обед, а себе кальян – он думал о моем творчестве всё же действительно хорошо.

На следующий день я передал деньги, и подправленную рукопись Валентине и стал ждать. Книга была издана быстро, и вскоре ее нужно было забирать. С перевозкой мне помог мой друг – Сергей Гончар. Накануне я позвонил ему и попросил свозить меня по делам. Обычно Сергей никогда не интересуется куда я еду, надо, так надо. Вот и на этот раз: он заехал ко мне домой, выпил свой традиционный черный кофе (почему-то он всегда у меня пил только кофе), также традиционно съел сколочек плитки шоколада, помню, что это был Ritter. Вскоре мы уже ехали с ним в направлении Комсомольского проспекта. Выезжая на Садовое, он неожиданно поинтересовался: «а что у тебя там?». Честно говоря, я ждал этого вопроса. Ну, как это не ждать подобного вопроса человеку, можно сказать, начинающему писателю, тем более от близкого друга. Вы же понимаете, какое состояние я испытывал. Но ответил я не сразу, помедлил. Помню, что поудобнее уселся на переднем сидении и произнес, стараясь сохранить серьезное выражение лица: Вот, книгу написал, едим получать тираж… Дальше условия нашего с Сергеем диалога были следующие: главное мне было не посмотреть в глаза Сергею, потому что я знал, нет, я чувствовал, что он в этот момент он пристально смотрит на меня, в мою левую часть лица. И мой поворот головы в его сторону, означал бы полный провал всей солидности моего мероприятия. И все-таки оно случилось, и я посмотрел. На меня смотрел человек с большим носом Жерара Депардье, глубокими, сверлящими глазами Распутина и улыбался. Наши улыбки были недолгими и мы оба, через секунду, буквально прыснули со смеху, заливаясь смехом на всю машину. Странно, но так оно было всегда. Интересно, что каждый смеялся о чем-то своем. Но ещё интереснее, что я знал, о чем смеется Сергей, а он знал о чем смеюсь я.

Было понятно, что причиной смеха стал фраза о моем писательском дебюте. Смех был веселый и добрый.

Сергей притормозил у кафе «Пегас», находящемся в цокольном этаже Союза писателей. Я вышел из машины и пошел за книгами. Тираж был небольшим, и я быстро перенес пачки с книгами в машину, сел на заднее сиденье. Мы тронулись, и я достал книгу. Я погладил ее правой рукой, понюхал обложку, задумался. Да простит меня мой читатель, но ощутил я себя тогда не менее, чем Львом Толстым. Я закрыл глаза, и предался приятным ощущениям дороги. Была весна, было тепло. Неожиданно с переднего сидения раздался вопрос Сергея: «Чебурек хочешь?». Он протянул мне увесистый чебурек, наши взгляды встретились, и мы оба опять заржали. Вот теперь всё встало на свои места. Лев Толстой остался в виде памятника на Новодевичьим поле, мимо которого мы проезжали. А мы просто ехали, ехали и радовались встрече. Просто давно не виделись.

7 сентября 2010, 6:44

Золотой ключик

Мне действительно повезло в жизни, и я много где и чему учился. Как только у меня возникал интерес или явная необходимость узнать, то я сразу шел этому учиться. А учился я и в школе, и в кружках при районном доме пионеров, учился в студиях, в училищах, да ещё и не в одном, учился в институтах. А уж сколько курсов окончил и вообразить трудно, причем все они весьма разные – от нетрадиционной медицины до кулинарного искусства. И, видимо все это потому, что я к учебе никогда не относился как к чему-то статичному – мол, выучился и всё. Нет, все не так. Я учился по собственным требованиям, где сама жизнь мне подсказывала, куда надо бы пойти и подучиться, дабы более полно освоить и понять то, что меня сейчас интересует. Вот я и шёл. Вспоминая с благодарностью всех своих учителей, а с некоторыми из них у меня и по сей день теплые дружеские отношения, я прежде всего вспоминаю свою первую школу, под номером 47, свой первый класс «А» и свою, именно, первую учительницу Нину Николаевну Белкину. Папа много тогда снимал на фотоаппарат, и у нас сохранились фотографии тех лет, начиная с выхода из дома с букетом цветов первого сентября. До сих пор помню этот горьковатый запах астр. Астры и по сей день мною любимы, как и любим запах читального зала библиотеки, запах учебников, тетрадей, портфеля, школьного буфета, классов, коридоров. Советская, старая, да еще и московская школа тех лет отличалась какой-то фундаментальной значительностью, основательностью, неким собственным, я бы сказал имперским, величием ко всем в нее входящим. Было оно и в ее учителях, и в их требованиях, и в этих четырехметровых классных потолках, этих наклонных партах, бумажных глобусах. Помню учителей, особенно женщин, подавляющее число которых носило юбчатые костюмы и пучки на голове. Знала ли Инесса Львовна, высокая, статная брюнетка, чем-то похожая и по голосу, и по манерам на Фаину Раневскую, что тот мальчик, который так не любил русский язык и литературу в четвертом классе, вырастет человеком, для которого общение со словом станет первостепенным в жизни? Понимала ли она, что именно из-за ее неимоверной строгости и требовательности, у меня и произошло это необъяснимое мною и по сей день, понимание языка – когда, однажды, стоя у доски и дрожа всем телом, я вдруг в один миг понял сразу почти все правила родной речи. Я перестал бояться школы, уроков, больше не дрожал, когда слышал всем знакомое «к доске пойдет…», этот магический возглас, когда все мы невольно опускали ниже головы и переставали дышать. Пожалуй, школа совершила для меня самое главное, на что она способна. Она научила меня учиться, да-да, именно учиться, а не знать. Думаю, что это волшебство передается именно в начальной школе, а закрепляется в нас уже на протяжении всех оставшихся лет посещением средней. Научить учиться – звучит почти афористично, метафорно, красиво. Научить высекать, когда есть на то необходимость, искру и разжигать огонь. Не ходить с огнем знаний, горящим факелом, день и ночь, а именно возжигать его по необходимости. Теперь мне понятно, почему я так всегда любил учиться. Просто я никогда не уставал от этого и не ходил с горящею свечою знаний целыми днями, а возжигал ее только тогда, когда нуждался в новых знаниях, другими словами я понимал где, как и у кого их получать. И в этом удивительном опыте первая и наиважнейшая заслуга принадлежит моим учителям, учителям в начальных классах. Как-то, перечитывая свои ранние записи, я наткнулся на строки: «В моей жизни нет иной школы, кроме начальной, – писал я, – и все потому, что она и есть тот универсальный ключ, настоящий золотой ключик, который и по сей день отпирает для меня двери любой кафедры. Прошло более десяти лет от той записи, а универсум остается неизменным.

4 июля 2013, 22:34

Особое место для души

Более четверти века прошло, как я впервые посетил эти края, усадьбу А.П.Чехова в с. Мелихово. Случилось так, что с начала 90-х годов я стал частым гостем тех мест. Полюбил я их всей душою, можно сказать прикипел. Все было сердцу моему и мило, и желанно: и эти полные света леса, и поля, и святые родники села Талеж, и храм Рождества Христова, в восстановлении которого после пожара мне довелось принимать самое непосредственное участие, и удивительно красивый, расписанный о. Вадимом, храм Воздвиженья Креста Господня, внешне, да и внутренне чем-то напоминающий абрамцевский модерн. В этот храме в 2002 году венчались мои родители.

Приезжая в Мелихово, я останавливался и гостил у своего старинного, верного друга, настоятеля храма о. Вадима, который жил и столовался в то время у Марьи Михайловны, чудесной женщины, коренной мелиховчанке, в доме, что и по сею пору стоит недалеко от храма.

Помнится, как подолгу уходил я бродить по окрестностям, слушать тишину и певучесть этих мест. Спокойная и простая красота местного пейзажа, будто заново сходила ко мне в самую душу с полотен Исаака Левитана, который, будучи другом Антона Чехова, постоянно жил и работал в Мелихово. Со многими сельчанами довелось познакомится за все годы. Так сложилось, что не один год и на Рождество, и на Крещение, и на Пасху – на Богослужение я приезжал в Мелихово, где и алтарничал, и пономарил, случалось и чтецом, и звонарем побыть. Немало стихотворений было мною здесь написано. Навсегда запомнилась случайная встреча и знакомство с артистом Михаилом Кононовым, с которым мы долго вдвоем беседовали, сидя на брёвнах, недалеко от храма. Почти час мы провели с Михаилом Ивановичем в задушевном разговоре. Я ему читал свои стихи, точнее даже стихи-песни, а он мне отрывки из классики вспоминал. Запомнилось сказанное им при расставании: «Ты пиши, Терентий, пиши, это, скажу, дело такое…». Задумался, подбирая слово, но так и не закончил свою мысль, кто-то позвал его, он и поспешил. Уже после его смерти, бывая в селе, приходил я на это местечко. Бывало, встанешь, вспомнишь наш разговор, фразу эту и думаешь, как же она должна была закончиться им? Может «нужное», «трудное», «важное»? Какое все-таки это дело было для Михаила Ивановича?

Много фотографий сделано мною в этих местах. Я вообще с фотоаппаратом не расстаюсь. Во всех моих путешествиях он со мной. В Мелихово целая фотолетопись получилась. Иногда присядешь посмотреть альбом, вспомнить… Смотришь, и тут что-то случается. То ли строка слышится, то ли мелодия какая, тогда глаза закроешь и дышишь этим, просто дышишь. И так хорошо на душе становится…

Лето 2011

* * *

Когда я преподавал, то всегда ученикам советовал ставить планку их вероятных достижений как можно выше. Ставить настолько высоко, что до нее можно было бы лишь коснуться в хорошем прыжке, и при этом искать и искать способы, дабы осуществить задуманное. Были и те, кто-то снижал для себя высоту до реального уровня и брал её без особого труда, и в этом была некая правда.

Проходило время, и мастерами становились именно те, кто ставил перед собой большие, почти недостижимые цели. Именно они и в мышлении, и в наработках, и в идеях, и в знаниях, и, самое главное, в душевных качествах, намного превосходили тех, кто спокойно следовал здравому смыслу и время от времени перешагивал планку намеченного, дабы всегда оставаться в победителях.

* * *

Мир смотрит на нас глазами самых близких нам людей. Он смотрит на нас глазами наших родителей, детей и друзей. Даже известных людей мир не видит так хорошо, как им бы этого хотелось. Только с самыми близкими людьми мир приближается к нам. Только с ними, с их душевным теплом, жизнь, как никогда, рядом с нами. Только с их любовью Бог не просто рядом, он ощутим. Не думайте, что вы никогда не слышали Бога. Устами любящего вас человека с вами и говорит Господь.

2017

Седьмое марта

И все-таки что заставляет человека меняться в праздник? Что заставляет его, пусть на день, но становиться чуть добрее, внимательнее, сговорчивее, нежнее, в сравнение с самим собой, но в дни обычные? Не знаю, но я и по сей день люблю делать подарки без всякого повода и думаю, что в этом далеко не одинок.

Пришла странная мысль о возможности: а что если этот самый праздничный день дает каждому возможность простить, помириться, раскаяться? А оно, ведь, так и есть!

Может эти самые, именно праздничные, обстоятельства и сподвигают многих к этому непростому шагу, такому почти невозможному для большинства из нас в будни. Мудро, однако, самоорганизуется человеческое общество, коли так. Вроде как не хотел разговаривать, а тут праздник, вот и пришлось. И слава Богу, что так. Есть же такой день, как Прощеное воскресение накануне Великого поста. Очень нужный день, день праздничный. Есть день мужской, есть женский, есть день нового года и все они праздничные. Говорят, что даже на фронте в такой день спокойнее, как-никак все мы люди.

И все-таки что заставляет человека меняться в праздник? Пишу накануне праздника, завтра – Восьмое марта. Мужчины проявят внимание и заботу, женщины поблагодарят их, все верно, и ни у кого не будет никаких сомнений. А ведь можно же и проявлять, и благодарить…

Ну, пусть всего день, но можно же.

А почему оно так – пусть каждый сам себе и ответит. Только не отвечайте, пожалуйста, что так принято. Дождитесь завтра и ответьте. А потом спросите об этом своих близких. Уверяю вас, если они ответят честно, то ваши ответы совпадут.

Вспомнился стишок из раннего-раннего детства:

Сегодня мамин праздник,

Сегодня женский день.

Я знаю, мама любит

гвоздику и сирень,

Но в марте нет сирени,

Гвоздики не достать,

Придется моей маме

Цветы нарисовать.

Вот вам и ответ…

2000

Жить

Бывает, что ко мне приходят друзья посоветоваться. Приходят и их знакомые, а бывает и просто случайные люди. Все случаи не простые, болезненные, надрывные. Об одном расскажу, ибо умолчать о нем было бы во всех случаях неверным.

Это было на даче. Как-то раз ко мне по просьбе знакомых пришел поговорить мужчина. Он был красив, даже очень красив, но очень измучен. Мы прошли ко мне в кабинет, он присел на стул, я напротив на диван. Его история меня поразила. Это было не просто падение души в пропасть, это было падение в бездну. Я внимательно слушал, поражаясь горьким сплетениям такой жизни. Это было что-то невообразимое, казалось, на нем сошлись все беды сразу. Закончив, он замолчал. Мы оба сидели молча. Он смотрел вниз, потом медленно поднял глаза на меня. Я еще раз поразился этой античной красоте черт его лица, этим, полным горя, глазам. Он спросил, спросил глухо и кратко: Что мне теперь делать?

Я ждал именно этого вопроса, больше всего я не хотел его услышать, но все же услышал, другого и быть не могло.

Помню, я взял его руку в свои и сказал только одно слово: Жить.

Потом помолчал и добавил: Но только все, что с вами будет происходить, воспринимать, как выход из тупика.

Он кивнул головой, согласившись, хотя мы оба понимали, что все, что с ним будет происходить, есть наитяжелейшее испытание. Он поблагодарил и ушел.

От знакомых я узнавал, что с ним происходит. А он тем временем терял уважение, друзей, связи, имущество, свободу, семью, он потерял все, включая здоровье…

И вот, через год он вновь позвонил мне и попросил встречи. Я согласился. Он мне кратко рассказал все, что с ним происходило, и спросил, что делать дальше, и я опять сказал ему – жить, и опять так же с принятием всего, что пошлет жизнь. И опять начались злоключения. Казалось, что беда превзошла саму себя на его примере. Он поменял место жительства, был тяжело ранен, и вдруг… исчез из моего внимания.

Прошло больше десяти лет, и вот однажды я его встретил в одном из монастырей. Им оказался один из самых удивительных исповедников обители. Имя его, по понятным причинам здесь не называю.

Как-то я сидел на ступенях храма, а он шел ко всенощной. Подойдя, он узнал меня, присел напротив и мы, молча, сидели в ощущениях друг друга. Помолчав, я обратился к нему с вопросом: Отче, что делать?

– Жить, – тихо, но уверенно произнес он. В храме послышался первый возглас и запел хор.

Удивительной милостью Господь открыл мне чудо смирения через этого человека.

Теперь, когда мне тяжело, я говорю только одно слово: Жить. И обязательно добавляю – так, как Бог даст, и вспоминаю глаза этого удивительного небожителя.

2017

Из воспоминаний о детстве

Что для меня этот самый косогор? Нет, гора, конечно гора! Кстати одно из самых высоких мест в Москве. Странное название у неё Мухина гора, неужели от мух, а может кто и жили здесь по фамилии Мухины? Но для меня это вся моя жизнь, даже и сегодняшняя. Мухина гора… Место, где всё, что есть во мне сегодня, было посеяно, проросло и взошло. Это и впрямь моя Родина. Отсюда начинался мой путь, путь, длиною в жизнь. Весенними утрами я смотрел, как восходы солнца освещают все низкое правобережье Москвы-реки, летними днями я ходил на косогор за грибами (было и такое), осенью любовался золотой листвой деревьев на косогоре, а зимой каждый день катался на санках с этой самой горы. Гора была зеленая: огромные лопухи, под которыми можно было прятаться и ползать, заросли конопли, где весело щебетали стайки воробьев и конечно же сирени и акации. Таким было мое московское, нет, центромосковское детство…»

2009

Из ранних дневников поэта

Дом наш был приветливым и уютным, и это несмотря на то, что ни горячей воды, ни мусоропровода в нем не было, а уж о телефонах и говорить нечего. Я жил с бабушкой и дедушкой в Сушкин доме, на втором этаже, а ниже, через двор и арку, ведущую к дому на набережной жили мама и отец. Как у всех домов, стоящих на косогорах, в их месте жительства был тот же эффект. Окна с кухни, прихожей и комнаты выходили в земельный склон, метров на пять ниже уровня земли и небо можно было увидеть, разве что подойдя к окну и сильно задрав голову кверху. А вот большая комната совершенно неожиданно окнами выходила на набережную и всегда была залита солнечным светом, поскольку окна смотрели на запад, а перед домом ничего, кроме «Москвареки», как её называли все мы, не было. Так и жили. Весной мы небольшой группкой детей играли в крохотном дворике, что приютился между домами. А поскольку попасть в него можно было не иначе, как только через арку, то гуляли до самой темной ночи, родители разрешали. Никто чужой туда не заходил, разве что пьяный мужичок забредет по малой нужде, да и то боязливо озираясь. Нас было четыре человека. Юра Чепелюк, Машенька Гусева, Лена Пирогова и я. Машеньки уже давно нет в живых, ей врачи сказали, что до совершеннолетия она не доживет, так оно и случилось. Юра, позже, был у меня на свадьбе и возил нас в ЗАГС на Жигулях, а с Леной иногда общаемся и по сей день. Её дочка, Катерина, по неизвестным мне причинам, выбрала меня в пример для подражания, она так мне и сказала об этом, «мол, равняюсь во всем на вас». Пишу, пишу, а руки не успевают за воспоминаниями. Надо бы прерваться, выпить чаю и продолжить позже…

2002