Рано утром, в самом начале сентября, во дворе пятиэтажного дома, на одной из центральных улиц города, неизвестно откуда появился маленький котёночек, которому, судя по его размерам и вообще по всем остальным признакам, от роду было чуть больше двух месяцев. Беленькое, напоминающее аморфный треугольничек, пятнышко на грудке, беленькие миниатюрные носочки на передних лапках – в остальном рыжий, огненно пламенеющий, не так уж часто встречающийся окрас. На фоне грязно-серого асфальта он выделялся своей броской яркостью, привлекавшей взгляды многих прохожих. Знатоки и ценители кошачьего сообщества, не раздумывая, отнесли бы его к самой простенькой, обыкновенной породе, – одним словом, к разряду что ни на есть непородистых кошек. Для них рыженький принадлежит к не элитной, мало знатной породе. Это, конечно, не совсем так. Он по-своему красив, приятен, так и хочется остановиться, погладить его и сказать нежное, ласковое слово. На него смотришь с большим и трогательным умилением, и в душе человеческой в этот момент, хоть на один миг, на одну секунду, просыпается, невзирая ни на какие жизненные превратности, тёплое и доброе чувство к этому малюсенькому и милому существу.

Жильцы дома, торопившиеся на работу, с глубоким состраданием оглядывались на него, те, кто почерствее сердцем вообще не обращали на него ни малейшего внимания. Некоторые останавливались и с жалостью смотрели на жалобно мяукающее, слабенькое существо и приходили, не сговариваясь, к одному и единственному выводу: кто-то поступил очень жестоко, выбросив котёнка на улицу. Те жильцы, которые не сильно торопились на работу и выходили из подъезда не торопясь, степенно, подходили к плачущему котёночку, стояли возле него по несколько минут, выражая на своих лицах угрюмое, с примесью скорби, сочувствие. Смотрели с безмолвным и глубоким соболезнованием и вместе с тем с горьким и справедливым упрёком к тому представителю рода человеческого, который так бесцеремонно, бессердечно, жестоко вышвырнул на произвол судьбы такую беззащитную даже перед самой паршивой козявочкой малявочку. Сердобольные женщины, глядя на испуганного и призывно мяукающего, явно просящего о помощи котёнка в один голос говорили, что он не из их дома и выражали твёрдое мнение, что его принесли откуда-то со стороны. И ещё сходились на мысли: в их доме нет таких немилосердных, жестоких людей. Этот котёночек – подкидыш. Кто-то, видимо, рассчитывал на то, что найдутся, в конце концов, добрые люди и возьмут его к себе домой. Сам он не мог добраться сюда, потому что слишком мал и слаб.

Людмила Петровна, женщина лет тридцати пяти, с мягкими, спокойными чертами лица, подошла к малявочке, присела рядышком и погладила её по головке, потом по спинке, провела пальцами по хвостику в чем-то схожем с маленькой, еще не выросшей морковкой. Котёночек сразу перестал мяукать и с радостной, видимо, долгожданной надеждой прижался к тёплой, вкусно пахнущей ладони женщины, приткнулся к ней своей кругленькой мордочкой, доверчиво упёршись в неё головкой, всем своим миниатюрным, будто игрушечным, тельцем, пытаясь найти приют и тепло. Котёнок успокоился и тихо замурлыкал. Потом Людмила Петровна взяла котёнка за холку двумя пальцами, приподняла и присмотрелась к нижней части пушистенького брюшка. Когда малыш задёргался задними ножками, опустила его на прежнее место и с умилённой улыбкой сказала: «Котик!» – и опять начала гладить его по головке и по спинке.

– Какой же ты хорошенький, такой маленький, миленький, – казалось, хотела она вложить в свой голос всю женскую мягкость и теплоту. – Ты хочешь кушать. Я знаю, но я не могу сейчас ничего тебе принести. Я тороплюсь на работу. Мне надо учить маленьких несмышлёнышей. Таких же почти, как ты. Некогда мне сейчас возвращаться домой. Ты понимаешь меня? – виновато улыбнулась она. – Если я вернусь, то опоздаю на работу. Потерпи немного. Придут девочки из школы и накормят тебя. Обязательно накормят. Крошечка, малявочка рыженькая, – и её пальцы со спинки перешли на хвостик.

Взглянув на свои ручные часики, Людмила Петровна поднялась с корточек и очень быстро, часто стуча по асфальту каблучками туфлей, ушла от Рыжика. Пройдя несколько шагов, всё-таки обернулась и помахала ему ручкой.

Подняв торчком хвостик, растопырив ножки, слегка задрав мордочку, котёнок удивлёнными круглыми глазками смотрел на женщину и ему страшно хотелось побежать за ней.

В той ласке, которую котёнок только что испытал на себе, он учуял что-то знакомое, похожее на то, что проделывала с ним Людмила Петровна. Конечно, он не заметил, что на ней был очень красивый серый костюм, сшитый по её фигуре, красивая розовая кофточка, большие бусы, в руке была коричневая сумка с книгами и тетрадями. Ничего этого котёночек не приметил. Когда Людмила Петровна, помахав ему ручкой, скрылась за углом дома, он остался один посреди большого пространства, которое называлось двором. Молча, неподвижно застыв на одном месте, он с явным сожалением провожал эту ласковую, добрую женщину. Но ощущение того, что от неё исходило, то, как она долго и ласково поглаживала его, будоражило его неокрепшую, слабенькую память в том направлении, что такое уже когда-то было, что он переживал такие приятные моменты в своей жизни. И он вспомнил маленькую хозяйку, которая совсем недавно ухаживала за ним, также поглаживала головку, спинку, хвостик. И женщина, которая подошла и нему, и маленькая хозяйка одинаково ходят на двух ногах, имеют по две руки, ласковые и приятно пахнущие, только вот женщина повыше, посильнее, голос у неё немного покрепче, посильнее. А в остальном всё одинаково. Котёнку было очень досадно и непонятно, почему большая женщина так неожиданно перестала его поглаживать, говорить тёплые слова и вдобавок ко всему внезапно от него ушла. Проводив грустными глазками Людмилу Петровну, он медленно, стараясь сообразить, в какую сторону лучше податься, неуверенно потопал к высокой старой липе, буйно разбросавшей во все стороны густые пышные ветви и выросшей намного выше пятиэтажного дома. Котёночек был настолько мал, что всякая, даже самая незначительная неровность на дворовом асфальте представляла для него труднопроходимое препятствие. Он спотыкался, валился на бочок, когда по неопытности и по незнанию местности попадал в какое-нибудь малюсенькое углубление или натыкался на мизерную кочку, малюсенький камешек, – и для того, чтобы выбраться на ровное, открытое место, приходилось прилагать поистине невероятно отчаянные усилия. Но до липы всё-таки доковылял. Облюбовал возле неё солнечное местечко и притулился к её толстой, потрескавшейся, шершавой коре. Приподняв мордочку, к чему-то пристально присмотрелся. Он улавливал многочисленные звуки, доносившиеся из громадного пространства двора, шумного большого города, широко раздувал розовенькие ноздри, с жадностью принюхивался к различным запахам, витавшим по всей округе. К запахам принюхивался не по чистой случайности и не от любопытства. И не от нечего делать. Оказывается, за высокой стеной, смонтированной из бетонных плит, находилось большое кафе, и от него вместе с дуновением утреннего ветерка приходили ужасно приятные кулинарные запахи. Его перестали интересовать звуки. Запахи оказались намного важнее. Котёнок хотел есть. Поэтому нетрудно представить его желание как можно ближе быть к этим волнующим, манящим, дразнящим ароматам. В недрах его маленького существа начинал пробуждаться первородный инстинкт самосохранения: захотел есть – отправляйся немедленно на поиски еды. И надейся только на себя, на свою настойчивость и смекалку. Найдёшь что-либо съестное – значит, счастливчик, будешь жить, не найдёшь – пеняй на себя. Подгоняемый голодом и не переставая водить по ветру крошечными дырочками ноздрей, он отошёл от ствола липы и поковылял к серой бетонной стене, из-за которой без конца плыли приятные, уж очень аппетитные, раздражающие запахи. Он тянул нос навстречу этим запахам и шёл точно по курсу, будто его тянули за невидимую верёвочку к тому месту, где скрывалось его кошачье счастье. Котёнок жадно вдыхал воздушные струи, в которых угадывался, улавливался дурманящий запах говяжьих котлет, куриного бульона и многих других лакомств, которых ему удалось отведать во время проживания в уютной и тёплой квартире. Но там не надо было водить носиком в разные стороны, чтобы догадаться, откуда плывут приятные запахи. Стоило только протопать в укромный уголочек – там всё для него уже было заранее приготовлено: в пластиковых блюдечках – молочко, сметанка, водичка и что-нибудь ещё – малюсенькие кусочки варёной колбаски, картошки, мягкой рыбки. Хорошо жилось. Есть что вспомнить. На всём готовом. А сейчас жизнь круто изменилась в худшую сторону, в одно мгновение обернулась своей самой чёрной, самой безотрадной и даже трагической стороной. Конечно, котёнок не знал, не догадывался, почему так получилось, кто подбросил ему такую грандиозную подлость, кто повинен в том, что он остался один на один с неприветливым, странным, зачастую с жестоким миром. И в его воображении снова стали вырисовываться черты маленькой хозяйки, которая наполняла блюдечки молоком, сметанкой, водичкой и другими лакомствами. Он часто сидел у неё на коленочках, она гладила его своими теплыми, мягкими, всегда вкусно пахнущими ладошками, он безмятежно мурлыкал, слушал её напевные, нежные слова, сонно жмурился, затем сладенько засыпал, уткнувшись носиком в её пальчики. И куда всё это исчезло?

Котёнок подошёл к бетонному основанию серой стены, остановился перед её мрачной, зловещей неприступностью. Кухонные волны ещё сильнее растравляли обоняние своей сладостной привлекательностью. На унылом фоне тупо-бездушной стены он казался ещё меньше, чем на самом деле, ещё бессильнее, беззащитнее от всего, что окружало его. Раздувая ноздри, котёнок прикоснулся нежно-розовым носиком к веществу из песка и цемента, энергично обнюхал ближайшее пространство, а потом осторожно, боязливо прикоснулся к нему кончиком розовенького язычка. Вещество стены ничем не пахло, не обнаружило в себе совершенно никакого вкуса, а запахи из кафе между тем всё залетали и залетали в нос слева, справа, сверху, откуда-то снизу. Они всё сильнее и сильнее раздражали, даже злили его и непомерно разжигали, усиливали ощущение голода и неотступное желание хоть что-нибудь съесть. Последний раз котёнок ел три дня назад, вечером. Съел кусочек варёной колбаски, полакал водичку из пластиковой тарелочки – и всё. Больше ничего не ел – не хотелось. Утром, едва взошло солнце и своим радостным светом хлынуло в большие окна квартиры, он прибежал к тарелочкам: он прекрасно усвоил, что в это время в них уже было что-нибудь вкусное. Но в тарелочках к его изумлению ничего не было. Они оказались совершенно пустыми. На этот раз в них ничего не оказалось. Он обнюхал линолеум, сделал несколько кругов вокруг тарелочек в поисках пищи, затем опять подошёл к ним, обнюхал их, облизал все донышки, краешки: видимо, надеялся на какое-то чудо – а вдруг в них что-то появится. Но тарелочки оставались пустыми. Потом котёнок услышал тупые, тяжёлые шаги, которые приближались прямо к нему. Он насторожился и в тоже время обрадовался, предвкушая вкусный завтрак. На кухню пришла большая хозяйка, которая часто на него истерично кричала, топала ногами, размахивала руками вокруг головы и даже била его. Маленькая хозяйка, которую он безмерно любил и всегда ждал её, куда-то исчезла. Не было слышно ни её шагов, ни её нежного, приветливого голоса. Где же она? Кто знает? Как бы он хотел, чтобы она сейчас находилась рядом с ним. Он не знал, что в это время, кроме воскресенья, маленькая хозяйка уходила в школу. Котёнок приподнял головку и увидел над собой заспанное лицо большой хозяйки. И чуточку пискнул, облизнулся: надеялся, что в тарелочках сейчас появится что-нибудь съедобное. Хоть что-нибудь! Однако надежды не сбылись. Им не суждено было сбыться.

– Что пищишь? Не пищи! – услышал котёнок бессердечный голос большой хозяйки. – Ничего не дам! И не жди!

После всех грубых слов большая хозяйка наклонилась, грубо и бесцеремонно схватила его рукой и сжала так сильно, что ему стало тяжело дышать. Но, несмотря на это, ему очень хотелось лизнуть её ладонь, от которой исходило согревающее тепло и пахло какой-то вкуснятиной. Но лизнуть её руку не представлялось никакой возможности. Так крепко сжимала она его слабенькое тельце. Котёнок несколько раз жалобно пискнул, подавая сигнал, что такое обращение с ним ему не нравится. Затем предпринял попытку избавиться от навязанной неволи, от насилия и для этой цели приподнял отвисшие задние лапки, ища точку опоры, но рука большой хозяйки так сжимала его, что освободиться от неё явно не хватало силёнок. Большая хозяйка вышла из квартиры, спустилась по лестнице на улицу и, продолжая сжимать его тельце какими-то тисками, двинулась в неизвестном направлении. Шла долго. Котёнку уже стало невмоготу переносить такое тяжкое испытание. Хотелось освободиться от этого ненавистного плена, от тисков, которые продолжали немилосердно сжимать животик, грудку, передние лапки. От них ему было не только неудобно, но и больно. Он бессильно опустил головку и молчал, потому что силы иссякли, и не оставалось энергии даже слабенько пискнуть. Большая хозяйка неторопливо шла мимо высоких домов, заходила во дворы, петляла мимо каких-то заборов, сараев, прошла через рощу и, наконец, остановилась около глубокой ямы. Утром котёнок хотел есть, а сейчас это желание совсем исчезло. Осталось только одно желание – поскорее хозяйка отпустила бы его на все четыре стороны. Хотелось быть на воле, делать что угодно и как угодно. Хотелось поскорее высвободиться от проклятых тисков. Вкусный запах, исходивший от руки хозяйки, стал самым ненавистным запахом.

Наконец, котёнок дождался желанного освобождения. Большая хозяйка поставила его на холодную голую землю и тут же куда-то исчезла. Котёнок очутился в другом мире, даже отдалённо не похожем на ту кухню, где по несколько раз в день кушал, лакал водичку, молочко, сметанку. В том месте, где оставила его большая хозяйка, не было того мягкого дивана, на котором он, свернувшись клубочком, безмятежно и сладко спал. А когда просыпался, играл с мягкими шариками, оставленными маленькой хозяйкой. Уходя в школу, она всегда заботилась, чтобы ему не стало скучно, когда он остаётся один дома.

Котёнок постоял, раздвинув лапки, робко оглянулся по сторонам и побрёл, куда глаза глядят. Спотыкался, сваливался в неглубокие канавки, которых было на пути более чем достаточно. Ужасно захотелось есть. А еды он нигде не встретил, хотя старался обнюхивать пространство вокруг себя. Не чувствовалось понятных запахов, какие услаждали его в домашних условиях. Он ковылял очень долго. И уже изрядно устал. Стало темно. Сильно похолодало. Котёнок совсем выбился из последних сил и устроился на ночлег под одним кустиком какого-то растения, невдалеке, по ровной дороге, проходили люди с большими собаками на поводках. Они были ему абсолютно безразличны. Слишком хотелось спать. И он уснул, свернувшись калачиком на примятой прошлогодней травке. И во сне видел мягкий пуховичок, постеленный ему маленькой хозяйкой, пластиковые блюдечки, тарелочки с вкусной едой. Проснулся рано от грохота, от которого сотрясалось всё вокруг: это спешили на стройку тяжёлые самосвалы, бульдозеры, разные краны. Котёнок встал, поёжился, встряхнулся и поковылял в неведомую сторону. Несколько раз мяукнул, видимо, звал на помощь. Никто не откликнулся. Кругом никого не было. И собак не оказалось. И бездомных кошек. Бoльшая хозяйка отнесла его в самую глушь, нежилую, отдалённую от человеческого жилья. Знала, куда нести. Почувствовав усталость, котёнок недолго посидел и снова отправился в путь. Ночью опять спал. Спал недолго – сон никак не шёл. Поэтому почти всю ночь шёл и шёл неизвестно куда. Рано утром он увидел дома, какие-то другие строения. Увидел людей. Все они куда-то торопились и не раз говаривали друг с другом. Когда стало светло от лучей солнышка, до него донеслись запахи из кафе, хотя оно от него находилось не так уж и близко. И он, немного повеселев, двинулся навстречу желанным запахам. Потом он долго и призывно мяукал, звал на помощь людей, проходивших мимо него. И тут он познакомился с теплом и лаской Людмилы Петровны. Он сидел возле липы, от которой начал путешествие к стене, отделявшей двор дома от кафе и от вкусных запахов. И всё время с грустью вспоминал квартиру, где прожил несколько поистине счастливых дней и ночей. Вспомнил маленькую хозяйку. Он её никогда не забудет. Вспомнил, как увивался вокруг её ног, ласкался, прижимался к ним, кружил вокруг них, упирался в них то правым, то левым бочком. И всегда в такие минуты сладко мурлыкал. Он вспоминал свою прошлую жизнь.

2. Познание добра и зла

Чувство голода быстро перерастало в страх, отчаяние, тревогу, что постепенно пробуждало в котёнке пока ещё дремлющий инстинкт самосохранения. Не обнаружив нигде так запомнившихся ему пластиковых тарелочек и блюдечек, он затосковал и снова, уже который раз, взялся мяукать. В туманном воображении представлялась маленькая хозяйка, и он изо всех сил призывал её на помощь. Среди шумного, гулкого города это был хрупкий, робкий и страстный призыв бессильного существа, попавшего в непоправимую беду. Это сигнал бедствия. Мяуканье сильно походило на плач ребёнка, подброшенного матерью-кукушкой к порогу детского приюта. Такой плач невозможно слушать спокойно, без душевного содрогания, без желания немедленно прийти на помощь.

Котёнок опять притопал к старой липе, шумевшей на ветру своими густыми ветвями. Крохотная малявочка, прижавшись к толстой, растрескавшейся коре дерева, всё сильнее и сильнее звала на помощь. Неизвестно к кому обратив свою кругленькую мордашечку, она мяукала до болезненной, истошной хрипоты. Котёнок уже из последних сил напрягал свой голос, но всё продолжал взывать о помощи. Он мяукал жалобно, просительно, надрывно и требовательно напрягаясь до самых невозможных пределов. Он как будто хотел сказать самые простые слова: «Ну, где же вы? Что же вы не идёте ко мне?». Казалось, эти слова вот-вот слетят сейчас с его язычка, напоминающего розовенький лепесток. У диких кошек такого не бывает. От голода и безысходности они никогда не плачут. Во всём четвероногом сообществе идёт неустанная борьба за выживание, постоянная, неутихающая схватка за жизнь. Малявочка пока не научилась этой борьбе.

От длительного и непосильного напряжения своего неокрепшего маленького горлышка котёнок вконец выбился из сил, голосок становился всё слабее, тоньше, и, в конце концов, он замолк, так и не дождавшись ни от кого помощи. Но природа беспросыпа и жестоко заставляла работать его неразвитый младенческий мозг. Природа не дремлет, не отдыхает. В экстремальных условиях не только мозг человека, но и любого животного, лихорадочно трудится над тем, как лучше, быстрее, с наименьшими потерями выйти из трудного положения, как спасти свою шкуру и выйти победителем над всеми мыслимыми и немыслимыми врагами. И в этих целях, в целях самосохранения, с молниеносной быстротой, непреднамеренно, инстинктивно обрабатывается и обобщается вся та информация, которая поступает в мозговые извилины из окружающей среды, дённо и нощно довлеющей над любым живым существом в данный момент времени, информация также поступает беспрерывно из прошлого жизненного опыта, уже пережитого и закрепившегося в повседневном поведении в форме разнообразных привычек, потребностей, склонностей. Мозг малявки тоже работал с лихорадочной скоростью. Но котёнок ещё ничего не знал и не понимал. Разумеется, он не мог вобрать всю информацию о новой среде обитания, поэтому ему не из чего выбирать тот самый шанс на спасение, который в самую критическую минуту появляется у человека и зверя. У нашего котёнка почти нет никакого жизненного опыта. Жил он не в естественных, а в домашних, тепличных условиях. За ним ухаживали, кормили, поили. Он знал людей, ежедневно ощущал тепло их рук, тела, каждый день слышал их голоса, среди которых и грубые и нежные, и он научился понимать, что означают слова «кис- кис», «брысь!», « пошёл вон!» Он знал, при каких словах можно ластиться к человеку, при каких – опрометью удирать от него.

– Брысь отсюда! – кричала часто большая хозяйка.

Она кричала на него таким изуверским голосом, с такой ненавистью, что он надолго забивался в какой-нибудь угол, чаще всего под диван, и ждал там, трясясь всем тельцем, когда из школы придет маленькая хозяйка, от которой ни разу не слышал слова «брысь» и «пошёл вон отсюда».

Образы людей во всём нехитром, примитивном наборе восприятий их свойств, повадок, различных характерных и нехарактерных черт, успели всё-таки осесть в воображении котёнка в виде информации, идущей в мозг из внешнего мира. И он уже не первый и, видимо, не в последний раз после того, как его выбросили на улицу, всё поминал маленькую девочку, ощущал тепло её рук, пахнущих какими-то красками, пряностями, чувствовал, слышал её добрые, идущие от сердца слова и вообще всю её, заботливую, отзывчивую на любой его писк, на все прихоти и детские кошачьи капризы, вкусы. По-своему, по-кошачьи, он понимал, что она очень любила его. Но самое главное состояло в том, что она каждый день приносила ему хорошую, с понятными запахами, еду, после которой всегда хотелось поспать. Чашечки и блюдечки его никогда не были пустыми. Это было главное из того, о чём он сейчас вспоминал. Столько было еды, что есть никогда не хотелось. До конца всё не поедал. Ну как тут не чувствовать такую любовь!

И сейчас котёнок думал только о людях. Ещё не отшлифованный жизнью инстинкт подсказывал: люди – это его единственное спасение. Вся надежда только на них. Укрепление его безусловного рефлекса значительно затормозилось: тепличные условия жизни подавляли его требования, загоняли в глубинные недра биологической природы. Сытая, спокойная жизнь помешала ему разойтись в полную силу. Но всё равно в призрачном, элементарном рассудке котенка то и дело вспыхивали бесформенные, размытые образы людей, которые когда-то держали его на своих руках. И он почти безошибочно определил, что эти самые смутные образы – единственный шанс на спасение. Он практически не боялся людей, как его дикие, бездомные собратья. Ведь они кормили его, поили, гладили по спинке, ласкали. И перед его глазками всплыл смутный образ Людмилы Петровны. Совсем недавно она ласкала его, говорила ему нежные слова, точно так же, как и в своё время, маленькая хозяйка. Зачем же бояться людей? Не надо их бояться. Всё плохое, что исходило от большой хозяйки, понемногу затушевалось, подзабылось, в памяти остались лишь хорошие, добрые воспоминания.

Котёнок стоял возле громадной липы и, подняв хвостик морковкой, тревожно наблюдал за всем, что происходит вокруг. Мяукать не хватало больше сил. Да и к чему это? Всё равно ни от кого нет ни какой помощи. Хоть день и ночь мяукай – никого не дозовёшься. Маленькая хозяйка куда-то бесследно исчезла. Остальные люди слышат, как он мяукает, но остаются к нему равнодушными, не видят, не слышат, не понимают его страданий, не разумеют его. И не хотят замечать и понимать их. И всё время, как в тумане, перед ним крутился образ маленькой хозяйки.

Вспоминая о ней, котёнок стал наблюдать за подъездом, из которого изредка выходили люди, эти двуногие существа. Среди них пока не замечалась маленькая хозяйка. А ему ой как хотелось увидеть её! Он ждал только её и больше никого. Слышались не те голоса, не те слова, какие он слышал от неё. Своими кругленькими, как пуговичками, глазками он с надеждой вперился в раскрытую дверь подъезда и терпеливо ждал, когда из него начнут выходить люди. Или войдут в него. Это не имеет значения. Лишь бы увидеть людей. Но двуногих существ почему-то не было. Но котёнок всё равно продолжал наблюдать: возможно, появится та девочка, его маленькая хозяйка. Но она не выходила. Он повернулся к серой стене, за которой находилась кухня. Вкусных запахов почему-то уже не было. Куда- то испарились. Перед ним громоздилась стена, не пропускавшая его туда, где можно хорошо полакомиться. Эта стена пугала котёнка своей неприступностью и своими страшными размерами.

Котёнок все сильнее ощущал безнадёжность своего положения. И ему стало жутко от того, что вокруг не появлялись люди, эти двуногие существа. Тогда он медленно, но с какой-то отчаянной решимостью побрёл к подъезду. Подошёл к первой ступеньке подиума, присел на задние ножки и с тоскливой выжидательностью стал смотреть в тёмный проём дверного прямоугольника, откуда должны выходить двуногие существа. Было тепло, и дверь была настежь открыта. Котёнку доставляло интерес смотреть внутрь подъезда: он непрестанно ждал, что из него всё-таки должен кто-нибудь выйти. Прошло немного времени, и он увидел, как из темноты подъезда вышла немножко сгорбленная старушка, в тёмном плаще и с тонкой палочкой в правой руке. Медленно и тяжело переступая ногами и сохраняя хрупкое равновесие при помощи палочки, которой она часто постукивала по цементному полу, старушка выползла на улицу, не без труда спустившись с трёх ступенек подиума, потихоньку, с божьей помощью, дошла до липы и присела очень осторожно на небольшое дубовое брёвнышко, находившееся здесь уже немало лет, высохшее, ошкуренное, чистенькое и гладенькое, потому что на нём постоянно кто-то сидел. Палочку старушка положила рядом с собой, одним концом на бревно, другим – на малорослую травку, окружавшую ствол липы почти со всех сторон. Старушка, когда выходила на улицу, не заметила котёнка: слабенькое зрение. Да и надо было спускаться на землю по ступенькам так, чтобы не упасть и не повредить руку или ногу. Зато котёнок не спускал с неё своих любознательных и повеселевших от появлений человека округлившихся глазок. Он быстро развернулся в противоположную сторону и смотрел на неё всё время с неослабевающим вниманием. И когда старушка уселась на брёвнышке, он продолжал смотреть на неё. Кто это? Кто такая? Может, она даст ему что-нибудь поесть? И котёнок, задрав морковкой хвостик, торопливо заковылял к ней. Старушка осмотрелась, прищуриваясь старческими глазами, в уголках которых поблёскивали непросыхавшие капельки слёзной влаги. Она не заметила котёнка, который неслышно подошёл к ней. Он, стоя на всех четырёх ножках, смотрел на неё и ждал от неё вкусной еды. Старушка пока ещё не замечала его. Тогда он подошёл к ней ещё ближе и уставился прямо на её лицо. Старался смотреть в глаза. Старушка всё же заметила котёнка и ласково улыбнулась.

– Откуда же ты взялся, такой маленький? – уставшим голосом проговорила она. Ее бескровные губы и острый, изрытый морщинами подбородок, мелко дрожали, когда она выговаривала слова.

Котёнок, услышав мягкий, добрый человеческий голос, обрадовался и снова начал мяукать, только ещё громче, жалобнее, ещё более просительно, чем раньше. Не переставая упорно смотреть на старушку, подошёл к её стареньким, как и она сама, изношенным, башмакам, присел на задние лапки, и опять замяукал. « Мяу, мяу, мяу», – доносились до притуплённого слуха пожилой женщины страдальчески-призывные звуки. Котёнок плакал. Его глазки сверкали в солнечных лучах серебристой влагой. Он просил, упрашивал, умолял старушку дать ему что-нибудь поесть. Хоть что-нибудь, не говоря уже о тех деликатесах, которыми кормила его маленькая хозяйка.

– Есть хочешь? – сердобольно промолвила старушка и, с трудом нагнувшись, погладила котёнка по головке.

Котёнок встал передними лапками на кончики её башмаков и снова замяукал.

– Что же твои хозяева такие нехорошие люди? – спросила старушка, мягко поглаживая Обиженного котёнка по голове и по спинке. – Выбросили тебя на улицу. Одного оставили. Нехорошие люди. Где твой дом? Не знаешь, – сама же ответила старушка, поправляя сбившийся на глаза тёмный платок. – Плохие твои хозяева. Нехорошие они люди, если выбросили тебя на улицу.

Котёнку очень понравилось, что его гладили. И снова в воображении всплыл смутный, туманный образ маленькой хозяйки. Она гладила его каждый день. Гладила нежно, с душевной теплотой, подолгу. И когда засыпал и уже спал – тоже гладила. Но ему сильно хотелось есть. Лучше бы никто не гладил. Лучше бы дали поесть. А вот после можно и погладить, поласкать. Тогда можно и поспать, как он каждый раз делал, когда маленькая хозяйка держала его на своих тёплых руках. И он начал просить еду. Глядя на старушку, жалобно замяукал. Старушка смотрела на него как на младенца, которого нерадивая мать забыла покормить своим молочком.

– Знаю, знаю, – сопереживала она. – Ты хочешь есть. Сейчас я тебя покормлю, – и её правая рука скользнула в карман плаща. Повозившись там с минуту, вытащила из его глубины кусок мягкой, как вата, белой булки, размельчила на маленькие кусочки и положила прямо к носу котёнка.

– Ешь! – от всей души сказала старушка. – Хотела гулюшек покормить, но ты, я вижу, сильно проголодался. Так и умереть можно. У гулюшек есть крылышки, они могут летать. Им легче найти пропитание. У тебя нет таких крылышек. И летать ты не можешь, – великодушно говорила старушка, поглаживая котёнка. – Ешь, ешь… Я и гулюшкам дам поесть. У меня ещё есть булка.

Котёнок присел на все ножки и с ненасытной жадностью принялся есть кусочки булки. Он впивался в каждый кусочек маленькими, но уже цепкими зубками, и проглатывал кусочки, не разжёвывая, и тихонько рычал, потому что опасался, что еду кто-нибудь отнимет. У котёнка пробуждался инстинкт самосохранения. Этот инстинкт начинал работать, действовать, ориентировать чутьё котёнка в новых условиях. Капля по капле котёнок приспосабливался к неожиданным условиям и переменам повседневного существования. Он уже, можно сказать, начинал учиться реагировать на случайно возникающие ситуации и более-менее адекватно действовать в соответствии с их требованиями. Бабуля ещё подбросила ему несколько маленьких кусочков булки. Озираясь и временами поглядывая на неё, он быстро съел эту добавку.

– Ешь, ешь, – шепелявила старушка, со смиренной улыбкой наблюдая за котёнком.– Я сейчас и гулюшек покормлю. Я им всегда приношу что-нибудь поклевать, когда выхожу на улицу. У меня и для них осталась булка, – и достала из кармана плаща булку, раскрошила её, размяла своими крючковатыми пальцами и, разбрасывая кусочки вокруг себя, стала созывать голубей:

12 3 4 След.

Таня, Рита и Рыжик, или Повесть о рыжем котенке

Глава первая

1. Выброшенный на улицу

2. Познание добра и зла

С этой книгой читают