Дорогой читатель! Этот сборник – как путешествие по огромному миру – похожий на цветочное поле, на теплый ковер-самолет из пестрых лоскутков. Он очень уютный, этот ковер, есть на нем любые картины – о любви и боли, о счастье и грусти, о старых и молодых, о детях и взрослых, и о братьях наших меньших. Есть в нем проза, и есть стихи.

Читайте с удовольствием и мечтайте! Летайте на нашей планете вокруг Солнца вместе с нами!

Составитель сборника,
Татьяна Помысова tanya@pomysova.ru

Стелла Синякова

Что такое – человек повзрослел? Может быть, он просто перестал обращать внимание на одуванчики? Почти с каждым это когда-нибудь происходит. Если, конечно, он – не поэт. Или садовод. А ведь они – есть! И, до чего же мимолетно и быстротечно время их цветения! (О, включился поэт.) Но, шутки – шутками, а – оглянуться не успеешь – только что утром, спеша на работу, проезжаю мимо городской лужайки, а там они – по-детски просыпаются, нехотя, медленно и доверчиво разжимают лепестки и раскрываются, показывая радостную, желтую, как цыпленок или яичный желток, сущность. А пройдет день-два или чуть больше (вот видите, даже не знаю, сколько именно они живут) – и вместо юных одуванчиков на том же месте стоят седые старички с просвечивающими сквозь белые пушинки головами… Потом – подует ветер…

Сколько же цветут одуванчики? Можно, конечно, залезть в интернет или справочник… И плевать, что мы-то знаем, – на самом деле они не умирают. Во всяком случае – так быстро. Они только отцветают. И в земле крепко сидят длинные корни (извиняюсь, фиг, выдернешь), а снаружи – сильные вытянутые и изрезанные лопушки листьев. И знаем, что вся эта лирика – процесс размножения… А цветы все шепчут, осыпаясь и уносясь по ветру легкими-прелегкими, мягкими, белыми обрывками-парашютиками: «Такая уж она коротенькая, как недоговоренное словечко, – наша одуванчиковая жизнь…»

И – поди пойми, что тут – правда, то или это.

Первое мая

Этот настырный мир сводит меня с ума.
То он бросает в угол, в вину и в дрожь.
То по весне – а как, – не пойму сама, —
Щебет по мозгу долбит: «Еще живешь!»
Как-то безумно радостно все внутри.
Днем – листва – до одури зелена.
Ночью – мягким шепотом фонари
Манят гулять. И, – вот оно, – не до сна…
Клейким листочком май подлетел впритык,
Просто – лицом к лицу. Даже из окна.
Дерзостный вопль внутри? Или птичий крик?
Что ты творишь? Опомнись, моя Весна!
Надо уладить тысячи важных дел.
Долг. И желанье – тоже. Я так хочу!
Эй, канцелярия неба! В какой отдел
Мне обратиться? А, поняла… Молчу.
Будет – не будет… Небо – ну как цветок.
А погадать на радуге – выйдет «нет».
Где он, мой неразгаданный лепесток?
Да и хочу ли я получить ответ?..

Чудак

Он жил. Он был немного циник.
Он пустоту ловил в мешок.
Играл. Не в шахматы. Ботвиник
с такой фантазией не мог
Проникнуть в мир, где нет былого,
где нет реальности и пут,
Где только – мысль, и только – слово,
создав его за пять минут.
И речь его была туманна,
точна, но сбивчива, быстра.
Он выглядел немного странно —
как клоунады мастера:
Высок, сутул и скособочен.
Казалось, на ходу дремал.
И этот образ был упрочен
усмешкой, что он не снимал.
Но там, внутри, заоболочен,
под диким панцирем, в тиши,
На самой тихой из обочин,
горел цветок его души.
На самых нежных, тонких струнах,
на нотах радостей и бед,
На вдохновении – у юных оно нежно,
как лунный свет, —
Играл, но только очень тихо,
волшебной силы музыкант.
А мозг кипел. Безумно, лихо,
и все сплавлял в один талант.
И вот, когда строки коснувшись,
он вышел, капельку прямей,
Заговорил… весь зал, очнувшись,
внимал. Актер, так ты умей!
Ведь не сумеет.
Так попасть, так в суть, в характер,
в жизнь и в точку…
При этом духом не упасть,
все сделать четко, в одиночку,
У нас нутро перевернуть
известной и знакомой строчкой…
Ни капли лжи. Не обмануть.
Успеть прочесть. Прожить. И – точка.

Мальчики

Не согнуться, мальчики, не растечься,
На краю у пропасти удержаться.
И не сгинуть запросто в бесконечность,
И не рухнуть в тридцать и в восемнадцать.
Не исчезнуть в сумерках над обрывом,
Не уйти под стук ледяной капели.
Только были б мальчики, были б живы,
Чтоб не выть, как мало они успели.
Дорогие, умницы, погодите!
Не лишайте жизни себя и близких!
Вы сильны и молоды, вы – летите!
Еще рано взращивать обелиски!
Почему сжимается сердце болью?
То один аукнется – и – затишье…
То другой не справится с нужной ролью
И звонка тревожного не услышит…
От ума ли горе, от сил, от совести?
Извели ли молодцев злые вороги?
Да пребудут светлыми ваши повести!
Не сломайтесь, мальчики! Вы нам дороги.

Ассоциации

По обе стороны кургана.
По обе стороны Земли.
Ты – изнутри, ушедший рано.
А мы – отсюда прилегли.
Плывут в тиши, в небесной сини,
Белее ваты облака… Белее. Вата.
Кровь. Что стынет,
Как льдом текущая река.
Река. И лед. Мороз. И печка.
Она – холодная, ждала,
Но не дождалась человечка,
Кто б из нее извлек тепла.
Не дождалась. Остались трубы
От всех от них – печей вокруг.
Ах, трубы… Медь. И чьи-то губы,
И шепот, что прорвался вдруг
Сквозь лязг и гомон на перроне,
Сквозь спины, крики и туман…
Туман. Дым в тамбуре, в вагоне.
И – всё. И – время. И – курган.

Музей, которого нет

Открытое письмо

Презрение. Тепло и память. Осторожно.
Предельно краткие движения.
«Гражданочки! Держаться можно!»
Горячечный пунктир дыхания
Уходит в звуки метронома.
Блокадный город. И река. Не я,
Не мы ему знакомы!
Но видим – черной кляксы проруби,
И пайки хлеба очертания.
И вот – крылом плеснули голуби
На крыше сумрачного здания!
Свисток. Вагоны тихо тронулись.
Ладони влажные – «Пиши!»
И слышно, как едва дотронулись,
Коснулись две родных души…
Минуло больше полстолетия.
Но все болит и ноет сердце…
Одна на всех. Не цвет – соцветие.
И вы, в чьих душах можно греться.

Трамвай

Ночь. Поземка. Тишина.
Три кота сидят в трамвае.
Вот один из них зевает,
Выгибается спина…
Три кота дрожат в клубке.
Уж недолго до конечной…
Предсказаньем жизни вечной
Замерла рука в руке.
Двое выйдут не спеша
По крутому гололеду.
Не взирая на погоду,
Полетит с душой душа.
Слишком холодно. Мороз.
Если выйти не случится,
То трамвай один помчится,
А внутри него, всерьез, —
Два замерзших человека.
И пушистых три кота.
Посреди чужого века,
С белым инеем у рта.

Зимнее

Прошло. Пожалуй, по чуть-чуть приходит память
Застыла. Заспанно зевнуть… Заносит заметь.
Законы странной тишины по гололеду
Шуршат, расчерчивая сны, кляня погоду,
На лезвиях везя беду, кому – иное
По неочищенному льду – давай со мною!
Затылком чую наяву зимы рожденье.
Пока – ищу, пока – зову на восхожденье!
Уйду без всхлипов, без нытья в густую заметь.
Дорога вдаль – она моя. А с нею – память.

Придумай…

1.
Придумай для меня сюжет, в котором ясно
и правдиво предстанет осень наших лет.
Пакет, поднявшийся игриво, – нелепо, искренне,
смешно, – над головой парит красиво… А дальше
Позднее вино, вина, прощенная виною,
Глаза, глядящие в окно…
А, может, что-нибудь иное?
Тропа заросшая, кусты, дом с деревянною стеною
О! В реку вросшие мосты! Их позабыть – забыть
полжизни. Строги, воздушны и чисты.
Как символ. Памятник Отчизне.
Дожди, сводящие с ума… В рожденье, в радостях
и в тризне. Я все придумала сама.
Печаль души укроет снег, – пускай в сюжете есть
зима. Что нам осталось? Вечный бег
Малюсенькая остановка? Мой милый, добрый
человек! Так хорошо, легко… неловко.
Но это – там. А там нас нет… Болячки – старости
обновка. Придумай для меня сюжет.
2.
Придумай для меня любовь!
Пожалуйста, сумей поверить,
Что будем снова, вновь и вновь,
дыханием второго мерить
Все расстояния, и боль, и радость,
и минуты встречи,
И в волосах густую соль, и рук тепло – огнем
на плечи. Придумай для меня слова.
Такие – чтобы не звучали, чтоб выдохнуть могли
едва себя из душ и из печали,
Рождались в радости внутри,
залечивая горечь ссадин,
Рубцуя скорби волдыри, глотая воздух,
свеж и хладен!
Придумай для меня одной
минуту слабости и счастья,
Когда не чувствуешь спиной
ни зла, ни трепета, ни страсти,
А только рядом мерный звук – ты дышишь,
значит – любишь тоже.
Потом – прикосновенье рук и очень тихо —
дрожь по коже… Придумай… Даже если нет.
Как теплоход, проходишь мимо…
Пускай все это – только бред.
Представь, что я – необходима,
Что я любима. Что нужна.
Что – я тобой любима, слышишь?
Нужна. Нежна. Нужна. Одна. Всегда – одна…
Что тут попишешь.
3.
Придумай для меня закат,
В саду заросшем чью-то лейку.
Ты помнишь? Много лет назад
Мы здесь садились на скамейку,
И мир оглохший плыл вокруг,
Ничуть пока не беспокоясь…
В глазах появится испуг,
И мир утонет в них по пояс. Но это – после.
Все – потом. Сначала станет тесно в мире,
Где все иное – за бортом,
И вечно дважды два – четыре.
И будет жутко и смешно,
Держась за руки, чтоб летелось,
Внезапно выпорхнуть в окно…
Верни мне лейку. Сад. И смелость!

Гудок в трубке

1.
Гудок, звонок… Ответь, Вселенная!
Моя Вселенная, ты слышишь?
Не стану падать на колена я,
Хочу – напротив – петь повыше!
Скажи на том конце галактики, что ты жива.
И все, довольно…
Довольно этой глупой тактики
Молчания. Мне, правда, больно!
Ау! Спешу, роняя паузы, —
Их больше нет ни здесь, ни дале.
По гололеду Эрих Краузе записку выведет
едва ли. Все так невинно припорошено,
Закрыты скользкие моменты!
Еще секунда – тело сброшено
Под гулкие аплодисменты
В усталый мир зимы и холода.
Еще один гудок, я знаю… «Алло!» —
на дальней точке провода.
Лечу к тебе, моя родная!
2.
Нам расстояние стучало
гудками в трубке по виску.
Звонок – и все опять с начала,
Сквозь страх, растерянность, тоску,
Сквозь смех и радость, наудачу —
Как будто можно все забыть…
Теперь я точно не заплачу.
Люблю? Пожалуй.
Как мне быть? Нажму на паузу.
Как глухо…
Я прячусь, взрослое дитя,
пока еще морзянкой
в ухо мне вечность капает, шутя.
Застыну на краю вселенной,
Прощу все то, что не должна.
И мне простит обыкновенный
Гудок с названьем «тишина»…
Куплю ценой всего на свете
С графою чистой документ,
Пока, за прошлое в ответе,
Молчит вне зоны абонент.

Осенний транзит

Осенний транзит из былого в грядущее.
Уже снегопад вдалеке под парами.
Все замерло – мокрое, тихое, ждущее…
И темных дворов благодать вечерами.
Уедем? Пожалуй… Куда? Как придется.
Скорее – по времени блещущим рельсам,
Где лязгом потери октябрь отзовется,
Где ляжет белеющий снег Парацельсом.
С собой заберем промелькнувшее счастье,
И лучик, что рыжим бельчонком проносится.
Мы помним, что было, – но только отчасти,
И вовсе не знаем, что в путь с нами просится.
Забытая кукла. Записка в кармане.
А дома – учебников сонные груды.
Все будет, что будет. И с ними. И с нами.
Успехи, удачи, провалы, простуды…
Давай помолчим. Мы немного устали.
Прижаться к окошку. Укутаться пледом…
Там листья вот только что тихо летали.
Их снова увидим, но призрачным летом…

Другой октябрь

Радостью полнится солнечный дворик.
Воздух прозрачный внизу и на крышах.
Желтый октябрь с мамой-осенью спорит.
Голуби парой на проводе – выше.
Сухо, нежарко, и облако – дымкой.
Листья с деревьями тихо прощаются.
Память халтурит, и сделать бы снимки…
Что же еще к нам опять возвращается?
Хочется петь. Настроение джаза.
Запах листвы и прозрачного неба…
Есть в увядании тихая фаза.
Жаль, если ты в этой осени не был!
Блюзовых звуков не слышал рождение,
Пару влюбленных пернатых не видел…
Осень, послушай! Яви снисхождение!
Ты же на нас, дурачков, не в обиде,
Ты же простишь нашу вечную спешку,
Делометанье без взглядов на лица…
Не убирай эту милую вешку —
Дай ароматом листвы насладиться!

Соловьи

Заплутала в полях весна.
Мне не хочется совсем лета…
Расскажи мне про весну – не до сна.
Загуляла же, зараза, где-то!
Не поют еще соловьи.
Теребят ветра твои косы.
Почему же все слова твои
Невесомы, как весной – росы?
Ожерельями липнет снег
втихомолку у пустых талин.
Ручейков еще не начат разбег,
Грязноватым утром двор опечален.
Посидим еще…
Пожалей для меня словечка, пожалуй.
Только взгляда влаги налей,
Да зажги его чертиночкой малой!
Силуэт дрожит на ветру.
Не меняй, пожалуйста, позу!
Или я сегодня умру,
или принесу тебе розу.
За тебя отдам – назови —
я любую цену на свете.
Погоди… они? Они! Соловьи!
Соловьи за глупых нас не в ответе!

Татьяна Помысова

Матронушка

Поход к ней не был спланирован заранее. Всегда получается немножко через сопротивление. И лень, и погода не та, и в брюках, и туфли жмут. Встала в очередь к иконе, а хвост к ней длинный, не на один час. Постояла пять минут, очередь не двигается.

И о чем же мне просить Матронушку? О работе? О личном счастье? О деньгах?

Пошла попить водицы святой. Умылась, посидела, сделала несколько звонков и вернулась в очередь. Повязала шарфик на голову и начала думать о своих нуждах. Дождь пошел. Очередь не движется. Потихоньку начала мерзнуть и промокать.

Вдруг, стали приходить разные мысли в голову. В Прощеное воскресенье не могла просить прощения, а тут, как полилось из меня, кого обидела – вспомнила всех.

Дождь уже перестал ощущаться, так как снаружи и внутри стало одинаково холодно. Пальцы ног и рук превратились в ледышки.

А мысли все идут. Думаю, а платочек то у Матронушки совсем мокрый, прозрачный стал от воды. Или от слез людских?

Прости нас, Матронушка. За наши слезы, что холоднее дождя, за наши просьбы, всегда эгоистичные.

Мысли, что роились в голове, как-то сами собой успокоились ко второму часу стояния. Очередь уже обогнула Храм и стала приближать меня к Матронушке.

С зонтов, окружающих меня, капало за шиворот и на лоб. Это наказанье Матронушкино мне за грехи.

Вот и мой черед подойти к иконе:

«Обнимаю тебя, Матронушка! Спасибо тебе, дорогая!» Отошла от иконы. Ноги понесли меня в монастырскую трапезную, перекусить и отогреться. А там еще и обсчитали на кассе. Люди везде такие люди…

Осетия. Владикавказ

Осетия. Первые впечатления по выходу из самолета в Беслане – жара. Влажная и липучая. Горы плавятся и в мареве, видятся призраками на горизонте. Автобус привез нас в гостиницу, сейчас у нее новое модное название, а раньше она называлась «Кавказ». Именно так и надо говорить таксистам, если вы заблудились во Владикавказе. Первый съемочный день прошел в Даргавсе. Совсем недалеко от осетинского селения Даргавс, в долине реки Мидаграбиндон, на юго-западе горы Чиджитыхох расположен исторический памятник «Город мертвых» – комплекс, состоящий из 99 надземных двух- и четырехэтажных каменных склепов. Местное название этого хребта – Рабиныраг. Эти памятники материальной культуры, относящиеся к XIV – XVIII векам, имеют важное значение для изучения далекого прошлого осетинского народа, его истории, быта и искусства. В горных селениях Осетии сооружались склепы в виде надземных фамильных усыпальниц для коллективных захоронений.

У местных жителей сохранилась память об эпидемии чумы, бушевавшей в горных ущельях на рубеже XVIII и XIX веков и унесшей жизни десятков тысяч людей. Вымирали целые семьи. В результате население Осетии сократилось с 200 тысяч в конце XVIII века до 16 тысяч к середине XIX века. Осетины как народность оказались на грани вымирания.

Дурная слава «города мертвых» заставляла даже современных исследователей относиться к работам в Даргавском ущелье с осторожностью. «В 1967 году мы впервые отправились туда на раскопки, – рассказывает Владимир Кузнецов. – На тот момент медицина не могла нам дать точный ответ на вопрос, живут ли в „городе мертвых“ возбудители чумы. Поэтому пришлось делать специальные пробы, которые, к счастью, показали их отсутствие. Но даже это не давало полной гарантии безопасности. Практически все участники экспедиции предпочитали работать в резиновых перчатках. А те, кто бравировал, работая голыми руками, считались смельчаками».

«Предки современных жителей Даргавса знали единственный способ, как можно приостановить эпидемию», – рассказывает Петр Козаев, заведующий отделом археологии и этнографии Северо-Осетинского государственного объединенного музея истории, архитектуры и литературы.

Чтобы не заразить своих соседей, больные целыми семьями, с детьми на руках уходили в заранее построенные склепы, где и умирали. Те, кто оставался здоровым, покидали ущелье.

У осетин традиции, обычаи и поверья живут очень долго. Может быть, поэтому дурная слава Даргавса как опасного, зачумленного места сохранилась и по сей день*.

Горы, река, ручьи с ледников из которых можно пить. А еще – поющие жители. Их многоголосье разносилось далеко среди гор и вся наша съемочная группа слушала их пение. Съемки затянулись допоздна и только поздним вечером мы наконец-то почувствовали своей кожей прохладу. Часть группы, игнорирующая защитный крем, умудрилась получить ожоги – солнышко тут беспощадное, даже сквозь тучи – жалит.

В первый же выходной мы поехали осваивать пространство. Кстати,«дон» с осетинского переводится, как «река». Я теперь думаю, а кем назван Дон? Не иначе, как осетинами.

Мидаграбинские водопады находятся в Даргавском ущелье на высоте выше двух тысяч метров, где горное ущелье речки Мидаграбиндон окружается и замыкается скальным цирком, закрывающим доступ к ледникам Казбеко-Джимарайского горного кряжа. Со скальных стен, окружающих долину, стекают прозрачные, кристально чистые потоки ледниковой воды. Большой Зангелан (Падающая Лавина) падает с высоты 750 метров. Всего водопадов восемь. И у каждого есть свое имя…

Близко подойти к ним не получилось – помешали дождь и непроходимые валуны, закрывшие нашей машине проезд.

Алагирское ущелье и Святой Георгий.

Молодые и высокие горы Кавказ славятся бурными реками. Одна из таких горных рек, Ардон, берет свое начало с Главного Кавказского хребта и несет свои воды в могучий Терек. Именно при слиянии этих рек и находится красоты неземной Алагирское ущелье. Его иначе называют главными воротами Закавказья, потому что именно здесь проходит когда-то называвшаяся Военно-Осетинской дорогой Транскавказская магистраль.

Ущелье разделяет горы узким Касарским проходом на две части (нижнюю и верхнюю). Когда то Алагирское ущелье существовало как естественная крепость с сохраненными до настоящего времени следами древних укрепительных сооружений, сторожевых башен и замков. Путешественники, въезжающие в Алагирское ущелье сразу же встречаются с достопримечательностью – ущельем Уастырджи – покровителя мужчин путников и воинов Осетии. Уастырджи у осетин ассоциируется со святым Георгием. Над ним как будто появляется из отвесной каменной скалы отважный всадник на стальном коне. Этот памятник был установлен в конце прошлого века. В другом из ответвлений ущелья находится осетинское святилище – Реком.

Мы нафотографировались со Святым Георгием, с орлом и посидели на каменных тронах за огромным столом. Мелкие муравьишки людской породы.

Дальше по плану у нас были горячие минеральные источники в Бирагзанге. Очень нам хотелось испытать на своей шкурке их пользительную силу. Верхний Бирагзанг – село в Алагирском районе, славящееся на весь мир своими минеральными источниками. Бурили скважину на нефть, а там оказалось совсем другое чудо – целительное. «Терма – Ганах» – живая вода, дающая незабываемое чувство омоложения и прилив сил. Заходить в воду нужно медленно, чтобы не обжечься, но я смогла даже поплавать в бассейне. Сеанс плавания от пяти до пятнадцати минут, потом нужно обязательно облиться холодной водичкой и отдохнуть минут десять, перед следующим заходом. Заходить нужно три – четыре раза. Сеанс общий длится час. Лечит водичка буквально все болезни. Источник появился еще в 90-х годах, когда геологи бурили скважину для нефти, а из нее пошла горячая вода с лечебными свойствами. Ранее источником пользовались только местные жители. Совсем недавно его стали благоустраивать. Появился душ, освещение, раздевалки, строятся корпуса. Раз в две недели источник сливается и бассейн чистится. Вода в источнике была обследована в Пятигорском ГНИИК Росздрава. Определили, что вода относится к категории слабоминерализированной питьевой лечебно-столовой. Она эффективна в болезнях сердечнососудистой и нервной системы, системы крови и хронической интоксикации, в кожных и гинекологических болезнях, костно-мышечной системы и соединительной ткани, а также восстанавливает нарушения обмена веществ и эндокринную систему. Глубина скважины, с которой поднимается вода – 2 300 метров. А температура воды более 40 градусов. При входе кожа покрывается очень приятной пленкой, напитывается кислородом. И очень долго держится гладкой и очень нежной.

Очистившись духовно и физически мы поехали в Аланский мужской монастырь.

Аланский Успенский мужской монастырь – православный монастырь рядом с поселком Верхний Фиагдон в Куртатинском ущелье (Алагирский район Северной Осетии). Это самая высокогорная Православная обитель на территории России. Монастырь был создан 19 апреля 2000 года в Беслане в бывшей гостинице для машинистов поездов. В первый год в монастыре было всего два монаха. Монахи проходили духовную подготовку в Курской епархии, в Свято-Николаевском монастыре у старца архимандрита Ипполита, который незадолго до своей смерти благословил их и наставлял ехать в Беслан создавать монастырь. Со временем монастырь переехал в Куртатинское ущелье, где был восстановлен храм XIX века во имя святых Жен-Мироносиц и построен братский корпус, а также строится новый, более просторный храм во имя Иконы Иверской Божией Матери. Этот храм будет самым южным на территории России. В Беслане осталось монастырское подворье. Жаль, что сейчас монастырь на ремонте, тем не менее, нам разрешили заглянуть вовнутрь и ощутить атмосферу обители. Впечатление усилилось под дождем и громом. Я умудрилась получить благословение от батюшки, хоть оно и было больше похоже на легкий тычок в лоб от улыбающегося монаха.

В пяти километрах от монастыря находится часовня, в которой шестьсот лет хранилась главная святыня Осетии и всего северного Кавказа – Иверская Моздокская икона Божией Матери, подаренная святой благоверной Царицей Грузии Тамарой Великой. Подлинник иконы в годы Великой Отечественной войны был утрачен. По преданию, с восстановлением Православных монастырей в Осетии эта икона будет обретена.

Аланский Свято-Успенский мужской монастырь очень популярен не только среди верующих Осетии, но и других регионов России. Адрес монастыря: Алагирский район, село Хидикус, 363203

Это село славится замечательным месторасположением и недорогими коттеджами. Обязательно сюда вернусь отдохнуть.

Мидаграбинские водопады, Гизельдонское ущелье, Алагирское ущелье, Горячие источники в Бирагзанге, Аланский мужской монастырь, Даргавс и Город мертвых – то, что удалось в этот день посмотреть.

Источники все же горячие очень. Чуть там не сварилась. А в склепах города мертвых – кости и черепа людские, страшно так. Бррр. Да, я заглядывала в окошечки домиков. Выходной прошел хорошо.

Адаптируемся к Осетии!

______

* – http://lostosetia.ru/object/12/