– Что, лимоны подорожали? На тебя кто-то чихнул?! – я запер кота в комнате и топтался в чистой зоне, дожидаясь, пока жена избавится от маски и перчаток. Сунув их в полиэтиленовый пакетик, висящий на трубке домофона, она наконец-то ответила:

– Нет, боже упаси. Никто не чихал. Лимоны подорожали, но я все равно купила.

– А чего ревешь?

– Творог раздавился. А все пиво твое! – перешла жена в наступление. – Когда уже насосешься!

– Аля… – я давно зарекся обострять отношения с супругой. Эта привычка здорово выручала меня на карантине. – Прости, дорогая. За все!

– Ага, – когда Алька по-детски шмыгает носом, я не могу на нее сердиться. – Протри тут все.

Пока она перетаскивала бутылки, банки и пачки в кухню, я протер дверную ручку и пол в грязной зоне спиртовой салфеточкой, отправив ее в пакет с использованной маской и перчатками.

На кухне уже шумела вода, а на столе выстроились вымытые бутылка молока, банка сметаны, два лимона, пакет семечек и четыре банки пива.

– Вот! Видишь? – Алька показала мне полураздавленную пачку творога, размазанную по магазинному пакету. – Твое пиво сверху лежало…

– Спасибо за пиво, родная, – я чмокнул ее в макушку. – А чего ты плакала?

– Так пакетик же! – опять выпятила Алька нижнюю губу. – Я в овощном их отмотала сразу много, для всего, раскрыла их, пока руки мокрые от санитайзера…

Какая же она все-таки молодец! Я вот не всегда у входа в торговый зал вспоминаю про санитайзер.

– Я взвешивала лимоны, – продолжала Алька. – Корзину на пол поставила. И тут тетка какая-то подошла к моей корзинке – и хвать мой пакетик! Раскрытый! Последний! Самой лень раздергивать!

– Вот зараза какая, – посочувствовал я. В одноразовых перчатках в прежние времена и свеклу-то на винегрет чистить было неудобно, а уж раскрывать в магазине пакетики… Но чтоб вот так, воровать чужое?

– Я ее на кассе выглядывала, хотела высказать, – продолжила Алька, споро протирая раковину пемолюксом, – да как узнаешь – все же в масках! А новый пакетик искать некогда – еле-еле успела твое пиво пробить до «сухого часа»!

Что поделать, удаленная работа заканчивается в шесть, а «сухой час», введенный губернатором на втором месяце карантина, – наступает в семь. Приходится поторапливаться.

Кот завыл и бросился на дверь.

– Ой, Парамошу-то выпусти! – спохватилась жена. Кот вырвался на свободу и принялся тереться об ее джинсы, вызвав новый гневный возглас: – Прекрати! Я еще в домашнее не переоделась, бестолочь! Лучше б собаку завели, с ней хоть гулять можно!

Надежда на мир в доме улетучилась, как спирт с перчатки. Жена заперлась в «шлюююпе» – в доковидные времена так называлась спальня – а я принялся восстанавливать порядок.

Отдал творог коту. Нашел в закромах рулон пакетиков.

Отматываю и раскрываю – как же это муторно даже без перчаток! Надо приготовить штук пятьдесят – у меня есть три дня до следующего похода в магазин.

Парамоша доел творог и презрительно на меня воззрился.

– Ты, Парамон, ничего не понимаешь! Лучше я эти пакеты подготовлю, чем Аля – те, – киваю на рулон столитровых черных, которые Аля зачем-то приобрела в начале карантина. – Ты знаешь, что в такой труп можно спрятать?

Гуппи

Одну девочку часто ругала мама.

Девочка делала уроки, сидя за своим письменным столом в их единственной комнате, а мама подходила сзади и, глядя в затылок девочке, начинала ее ругать. Поводы для ругани находились всегда: то девочка плохо вымыла посуду, то забыла купить молока, то не вытерла пыль с шифоньера. А уж уроки! Девочка вообще-то хорошо училась, но ее мама считала, что она может учиться лучше.

Мама все время видела спину девочки, и эта спина ей тоже не нравилась – сутулая какая-то, и плечи на разной высоте. Поэтому поводу мама тоже негодовала.

Встать, уйти или хотя бы повернуться к маме лицом девочке не разрешалось.

На столе у девочки стоял аквариум. Он был небольшой – стеклянный куб на десять литров – большой не поместился бы на рабочем столе, но густонаселенный. В нем жили три ярких суматранских барбуса с черными поперечными полосами и красными плавниками – хулиганы, носившиеся наперегонки по периметру, пара красных меченосцев – узкий, вооруженный мечом-плавником самец и степенная дородная самка.

И еще маленькая гуппи. Она была самой неприметной из всего рыбьего поголовья: светло-серая, с двумя коричневыми крапинами на коротком хвостовом плавнике, с круглым лоснящимся брюшком. Целыми днями она стояла в кустике перистолистника, выбрав место, где ее не задевали ни погони и салки хулиганов-барбусов, ни выяснения отношений четы меченосцев. И к кормушке она подплывала всегда последней, впрочем, много ли ей надо, такой крохе?

Она и в аквариум попала случайно – вылавливая самого крупного барбуса, продавец случайно зачерпнул сачком малька гуппи, да и вытряхнул в подставленную девочкой банку.

Малек, не привлекая к себе внимания, быстро вырос в самочку гуппи. На фоне растений ее зелено-серая чешуя была почти незаметной, и характер тоже получился – незаметный. Она выглядела спокойной и всем довольной, часами стоя у задней стенки аквариума, вибрируя прозрачными плавничками и изредка, поведя чуть выпуклыми глазами, всплывала к поверхности, чтобы сглотнуть видимую лишь ей пылинку.

И у нее никто не стоял за спиной!

Девочка смотрела на нее и думала: как хорошо быть рыбкой – никто тебя не ругает, не вцепляется руками в плечи, встряхивая и заставляя выпрямить спину, никто не называет лентяйкой и бестолочью, не обещает сдать в школу-интернат…

Постепенно смотреть на рыбку стало у нее привычным занятием. При движении за спиной, когда красный халат матери обосновывался в отражении на стенке аквариума, и рукава приходили в движение – мать то простирала руки к небу, то протягивала их к объекту своего словоизвержения – зеленые глаза девочки находили в зарослях гуппи и уже не отрывались от нее на протяжении всего воспитательного сеанса.

Рыбка, казалось, слегка кивала девочке, а ее глаза смотрели кротко и сочувственно. В затененном уголке аквариума было тихо и спокойно, вода прозр