Лабиринты

«Этот мир не может удивлять бесконечно. Его тайны недостижимы, если ты не сумел подобрать ключик, который распахнет перед тобой мир удивительный и прекрасный, бесконечный и настоящий. Если ты не знаешь, где волшебная дверца, ты погрязнешь в серой повседневности, утопишь свою душу в болоте отчаянья и безысходности, потеряешь себя и навеки сотрешь свое имя с полотна Великой Вселенской Истории. А где же искать этот ключик? Здесь, сейчас. Замри на мгновение и загляни в свое сердце, спроси у своей души. Слышишь этот невесомый шепот? Чувствуешь этот легкий трепет у себя в груди? Это и есть Великая Тайна, рассыпанная мириадами крупиц по сердцам людей, чтобы ее мог приобщиться каждый, но чтобы только достойный смог правильно истолковать ее имя, таинственное имя Любовь».

Александр Рисс

ГЛАВА 1.

1999 год. Россия, Новосибирск.

Утренний влажный воздух неприятно лип к щекам молодого человека, шедшего в столь ранний час на работу в НИИ ядерной физики. Молодой человек морщился и сильнее вжимал голову в плечи, стараясь защититься от октябрьской холодной поземки. Он приподнял голову на секунду, разглядел, что до здания НИИ остается каких-нибудь двести метров, и прибавил шаг.

Молодого человека звали Алексей, или, если по всем правилам, Алексей Иванович Филле. Такой странной фамилией он был обязан своим австрийским корням.

Серое мокрое от ночного дождя строение встретило его безлюдным молчанием – к семи утра помимо молодого человека на работу являлся только сторож, и то потому, что ночевал непосредственно на рабочем месте.

Молодой человек приблизился к проходной, кивнул сторожу и расписался в книге. Сторож, зевая, стал что-то говорить.

– Что? – машинально переспросил молодой человек.

– Я говорю, Настя просила передать, что крыс не покормила.

Алексей Иванович нахмурился. Сегодня был очень важный день, а халатность студентки-практикантки Анастасии уже во второй раз ставила под сомнение точность проводимого им, Алексеем Ивановичем, в стенах этого НИИ ядерной физики эксперимента. Конечно, понять, что делали в этом НИИ крысы и какое отношение они могли иметь к ядерной физике, не просто, но они совершенно точно это отношение имели! Алексей вздохнул. Все-таки из женщин (а из молодых вихлястых практиканток особенно) выходят совершенно никудышные ученые.

Лифт неприятно клацнул железной дверью и со скрипом потащил Алексея Ивановича на нужный восьмой этаж. Кабина стала замедляться и, наконец, подползла к этажу. Физик опасливо огляделся и вышел в темный освещенный одной только дежурной лампой коридор. Здесь тоже было холодно. Наверное, на ночь забыли закрыть окно, возле которого курят сотрудники, вот и наморозило. И точно: одно из окон в конце длинного усеянного рядом одинаковых безликих дверей коридора зиял серый матовый прямоугольник грязного, в тучах, октябрьского неба. Алексей подошел и рывком закрыл массивную раму, после чего потер озябшие ладони одна о другую и вставил ключ в замок одной из дверей.

Нащупав выключатель и включив раздражающе яркое электрическое освещение, он тут же подошел к клетке с подопытными крысами. Три упитанных белых грызуна сонливо помигивали на него своими красными глазками. Привычными хорошо отлаженными движениями ученый ощупал каждое животное, внимательно осмотрел брюшки, после чего взвесил на специальных весах и насыпал в их миски зерновую смесь. Крысы лениво понюхали угощение, но никакого нетерпения не проявили: в это холодное утро просыпаться было сложно.

Крысы были в лаборатории неслучайно. Несколько месяцев назад Алексей Иванович Филле, успешный и многообещающий физик-ядерщик, получил законное право на проведение несколько необычного эксперимента. Он занимался изучением того явления, в вероятность которого в этот неспокойный 1999 люди охотно верили, потому что в эти годы люди были готовы со всей серьезностью верить в чудеса (особенно после того, как опыты с клонированием принесли первые ощутимые результаты), если эти чудеса помогут им занять передовые позиции в сфере науки и обеспечить родную страну подобающим престижем. Эксперименты, порой самые нелепые и невозможные, находили своих сторонников в совершенно неожиданных областях, деньги поступали, часто скрыто, на нужды подающих надежды исследователей. И далеко не всегда эти нужды оплачивало государство.

Алексею повезло. Он попал в НИИ и сразу сумел привлечь к себе как к специалисту внимание. Прошло еще немного времени, и его давно зревшие мысли, больше подходящие для фантастического романа, стали известны кое-кому из сослуживцев, нашлись выходы, поступили рекомендации и заверения, и вот Алексей уже имеет несколько свободных часов в день и круглосуточный доступ к лаборатории и аппарату – максимально приближенной имитации коллайдера.

Идеи, которыми так активно заинтересовались ученые-коллеги Алексея, были связаны с теорией телепортации, или, другими словами, перемещения тел в физическом пространстве. Он собирался доказать, что любое живое существо можно переместить в пространстве живым и относительно невредимым. Он основывался на теории внутреннего стержня в организме (который был склонен называть душой, придавая тем самым совершенно новый смысл религиозному понятию). Наличие стержня предполагало возможность не только «снять» то, что было на этом стержне, но и «вернуть» все это обратно. В схемах процесс перемещения напоминал детскую пирамидку с несколькими цветными «бубликами», которые можно снять и потом снова расположить на палочке в правильном порядке. Коллайдер должен был, в его теории, осуществить процесс «снятия», а душа, обладая естественными качествами, должна собрать все разрозненные элементы вновь вокруг себя. Крысы были первыми запланированными «путешественниками в пространстве». А то, что практикантка несерьезно относилась к своим обязанностям, нарушало эксперимент и сдвигало его сроки: для точности расчетов были необходимы скрупулезные наблюдения, поскольку от массы тела и биохимического состава крови зависел результат и качество перемещения.

Первый эксперимент был запланирован несколько месяцев назад на сегодня, когда никого из сотрудников не будет в лаборатории как минимум до обеда из-за проводимой конференции, но теперь ему придется провести час, если не больше, внося изменения в расчеты и корректируя формулы. Но досадно было не то, что придется провозиться лишний час, а то, что новые формулы могут быть не такими точными, потому что каждый показатель, меняясь на совершенно незначительную, ничтожную величину, влек за собой ряд довольно существенных изменений.

Молодой человек глубоко вздохнул и только теперь снял пальто. Нужно было настроиться на работу, и поэтому он зашел в небольшую каморку, должную исполнять роль гардероба-кухни-комнаты отдыха, и включил в розетку кипятильник.

Пока грелась вода, он позволил себе несколько расслабиться и отвлечься от мыслей о расчетах. За окном уже все сделалось светло-серым, стали чаще пробегать вдалеке люди. НИИ находился на отдельно огороженной территории; колючая проволока овевала массивный каменный глухой забор почти по всему периметру. Кое-где территория была заброшенной, и полуразрушенные здания в этот тихий час пугающе поблескивали битыми стеклами. Справа, за забором, хорошо была видна проезжая часть, далекие жилые дома и автобусная остановка, расположенная напротив перелеска.

Сегодняшний пейзаж мало отличался от того, что привык видеть Алексей: привычная тоска стала скрести его изнутри, и он поморщился. Надежды на будущее еще не оформились в его душе в честолюбивые амбиции, но он уже чувствовал, что не сможет удовлетвориться обычной среднестатистической жизнью. Где-то в глубине клокотало и отчаянно рвалось наружу желание чего-то большего, светлого, отличного от этих серых октябрьских будней, от этого ядовитого света электрических ламп, от нерадивых коллег и вечного страха жить не как все.

Алексей был симпатичным молодым человеком: светлые волосы, четко обрисованные черты лица, волевой подбородок, внимательный несколько равнодушный взгляд зеленых глаз делали его похожим на героя женского романа. Он не был чересчур накачан, но высокий рост и немного болезненная худоба делали его еще привлекательнее. При желании он мог рассчитывать на определенный успех у женщин, но его сердце было прочно закупорено против вторжения всякой сентиментальности. Сейчас он считал женщин лишь пустой тратой времени. Со старших классов школы он выбрал для себя другую стезю – не чувственного, а фактического знания. Может быть, все началось с того, что классе в девятом, поддавшись тенденциям времени, он пробовал все эти «шуры-муры», но ему, по его же собственным словам, не понравилось, и с тех самых пор наука обрела в его лице преданного и трудолюбивого последователя.

В чашке забулькало. Алексей насыпал прямо в чашку щепотку чая, бросил кубик сахару и помешал гнутой алюминиевой ложкой.

Следующие два часа прошли в вычислениях и перерасчетах. Он взвешивал крыс, брал кровь на анализ, вносил необходимые изменения в формулы и таблицы, проверял и перепроверял вычисления, смешивал что-то в колбах, подносил капли к микроскопу, снова вносил изменения, снова перепроверял. Лаборатория наполнилась едкими запахами препаратов, а высокий лоб ученого покрыла испарина. Наконец, он отстранился от стола и глубоко вздохнул: нужно было начинать эксперимент. Он вытащил двух крыс из клетки и поместил в специальный поддон. Потом он открыл массивным ключом железный несгораемый шкаф и вынул оттуда какой-то прибор. Все это предстояло снести в подвал, где и был установлен аппарат.

Лаборатория не имела настоящего коллайдера, но была снабжена его качественной относительно небольшой копией. Алексей (без ведома коллег) доработал аппарат, и теперь тот обладал достаточной мощностью для проведения опыта над живым существом с маленькой массой тела. Аппарат зажужжал, оживая. Алексей несколько минут следил за его подготовкой. Когда загорелась зеленая лампочка, сообщившая, что аппарат набрал достаточную мощность, Алексей вернулся за крысами. Он взял одного грызуна, ласково погладил по голове.

– Вот, Дорис, твой звездный час, – тихо сказал он. Крыса лишь радостно повела в его сторону носом.

Ученый надел специальные очки, перчатки из толстой резины, защитный халат и вошел с Дорис в помещение с аппаратом.

– Не бойся, тебе будет совсем не больно.

Крыса тихо пискнула, когда он сажал ее внутрь и закрывал герметичный люк. Потом он подошел к пульту управления и начал отсчет. Основной рычаг, расположенный в центре приборной панели, плавно подался вперед при счете «раз». Когда он досчитал до пяти, аппарат гудел так громко, что у Алексея на мгновение заложило уши. На счете «шесть» он резко рванул рычаг до упора. Гул пробежал по всему его телу сильной вибрацией, словно ток. В глазах потемнело. Свет замигал и, вспыхнув, погас. Гул превратился в визг, ученый потянулся, чтобы заткнуть уши. Снова вспышка, электрический разряд, похожий на молнию в трансформаторе Тесла, и вдруг все прекратилось. В помещении было темно и тихо. Ученый ошарашено водил руками вокруг себя, стараясь нащупать аварийный выключатель. Он стал приходить в себя и понял, что до сих пор оглушен. Он потряс головой, встал на ноги: правое ухо стало понемногу обретать слух. Наконец, ему удалось нащупать на панели нужную кнопку: комната наполнилась приглушенным светом двух длинных ламп.

Внешне следов взрыва не было: все было на своих местах. Но перебой с электричеством отключил аппарат, и теперь тот лишь жалобно щелкнул какой-то из своих перегретых частей. Осторожно Алексей подошел к люку и заглянул внутрь, но разглядеть ничего не смог. Тогда он собрался с духом и рывком открыл люк. Из отверстия тут же дохнуло горячим влажным воздухом. Алексей заглянул внутрь и едва сдержал вскрик: внутри сидели две абсолютно на первый взгляд одинаковые крысы, живые и, казалось, совершенно не смущенные случившимся.

Дальнейшее Алексей помнил смутно. Все еще оглохший после эксперимента он, как в чаду, подхватил крыс и понес их в лабораторию. Он долго их ощупывал, взвешивал, осматривал, брал пробы слюны и крови. Он не заметил, как пролетело время, и когда Настя вошла в лабораторию и положила руку ему на плечо в знак приветствия, он чуть не лишился чувств.

– Еще одна крыса? – словно издалека услышал Алексей ее вопрос. Вместо ответа он лишь неуверенно кивнул.

– А как на Дорис похожа! Смотрите, и пятно на холке, и вот, черный ус на морде. Только эта крыса словно помоложе. Как Вы их подобрали: прям Дорис настоящая и Дорис год назад. – Настя улыбнулась.

Все еще не пришедший в себя ученый с недоумением смотрел на сотрудницу: как он сам не догадался? Перемещение совершилось, но оно вернуло Дорис из прошлого, материализовало ее в настоящее!

Алексей почувствовал, как сознание его замутняется. Где-то далеко прозвучал испуганный голос Насти, у самого его носа запахло чем-то едким.

ГЛАВА 2.

2014 год. Австрия, Вена.

Микки Карлайкл с трудом разлепил тяжелые веки и непонимающе уставился на белый потолок. Остатки сна и воспоминания прошлой ночи отдельными картинками мелькали перед раскрытыми глазами. Справа от него раздался приглушенный стон. Микки слегка повернул голову, чтобы не вызвать приступа похмельной дурноты, и не смог сдержать улыбки: рядом на его большой двуспальной кровати (пожалуй, слишком большой для его скромной квартирки а жилом районе Вены) возлежало доказательство того, что ночь прошла на ура. Длинная красивая блондинка приподняла голову от подушки и плавно, нараспев, сказала:

– Мик, мне плохо.

Она подтянула к себе длинную худую ногу, простыня сползла, и взору Микки открылось восхитительное зрелище. Гостья обладала невероятными формами, а ее гладкая немного смуглая кожа так аппетитно обтягивала упругие бедра, что Микки невольно сглотнул слюну.

– Давай я принесу аспирин, – заботливо предложил он, смутно надеясь, что блондинка откажется, и он сможет еще какое-то время не шевелиться. Но девушка застонала в знак одобрения, и Микки пришлось быть джентльменом. Он на секунду прикрыл веки, повращал глазами, после чего вздохнул и рывком сел на кровати.

Дорога до кухни хоть и была недолгой, но обещала быть сложной, о чем тут же уведомил вестибулярный аппарат хозяина. Постанывая и, как ему почему-то казалось, поскрипывая, Микки проковылял через небольшую гостиную, совершил вынужденную остановку у дивана, и попал, наконец, в кухню. Стол, занимавший по меньшей мере половину кухоньки, пришелся как нельзя кстати – Микки мог опереться на его приятно прохладную поверхность и без потерь добраться до кухонного шкафчика.

Аспирин зашипел в стаканах, и он невольно поморщился. Опрокинув свой стакан и предвкушая хоть малейшее облегчение, он понес второй стакан страдающей подруге.

Блондинка приподнялась на локтях и смотрела на неспешно приближающегося Микки ничего не выражающими глазами. Ее высокая гладкая грудь едва помещалась за крошечной маечкой на бретельках. Несмотря на злостное похмелье, тело Микки отлично знало, что делать: отключить мозг и включить управление автопилотом.

Девушка с жадностью проглотила снадобье и хотела уже опрокинуться на подушку, как заметила не совсем безобидные намерения Микки. Возмутиться ей не позволил долгий требовательный поцелуй, за которым последовало захватывающее продолжение минувшей ночи.

Когда Микки снова открыл глаза, часы на прикроватной тумбочке показывали половину первого. Его обаятельная собеседница сладко посапывала на своей половине кровати. Он поправил простыню, не преминув погладить изящно изогнутую спину, и осторожно выбрался из кровати.

Затем протопал в ванную, где фыркал и отдувался минут восемь, за которые окончательно проснулся и привел себя в человеческое состояние. Закончив с водными процедурами, он взглянул на свое отражение в зеркале, дурашливо показал появившейся там мордахе язык, за что тут же получил жгучим лосьоном по только что побритым щекам.

Из шкафа в спальне он достал растянутую футболку с комиксом и натянул джинсы, из-за обилия дырок и прорезей больше напоминавшие лохмотья. Микки любил так одеваться: субкультурно, рок-н-ролльно, свободно. Обе его руки от запястья до ключицы были покрыты цветными татуировками с изображением каких-то диковинных зверей, надписей, символов и скелетов. Был даже вытатуирован кусок газетной статьи, срисованной с номера «Таймс», когда там лестно отозвались о группе «Бэнд ов лайверс», в которой Микки был барабанщиком. Возможно, этим он обязан обществу до неприличия сексапильной блондинки, оказавшейся такой падкой на достаточно известных музыкантов. На спине тоже были татуировки, но над ними работа еще была в разгаре. Пирсинг Микки не признавал, и единственное вкрапление металла, на которое он согласился, была маленькая серебряная серьга колечком в левом ухе. Взъерошив мелированные пшеничные волосы, Микки зевнул и прошел на кухню, следуя велению настойчиво заурчавшего живота.

Готовить Микки не любил, но в условиях его холостяцкой жизни ему приходилось следовать велениям плоти и, пусть изредка, но заниматься пищей. Пищей он называл полуфабрикаты. В соседних с домом забегаловках и ресторанчиках он пополнял запас углеводов и других питательных веществ раз в пять чаще, чем в стенах родной кухни, но даже такая нечастая необходимость возиться с готовкой угнетала его избалованную ленью душу. Бывали минуты, когда он всерьез подумывал о том, чтобы переложить заботы о пропитании на плечи разумной и старательной хозяйки, но к своим тридцати двум годам так и не отважился жениться или завести более-менее постоянные отношения.

Нет, Микки отнюдь не был затворником, и симпатичные подруги, способные изобрести нечто большее, чем банальный сэндвич, толпами проходили через его жизнь, но задерживались в основном в спальне, редко, в исключительных случаях, добираясь до кухни. Что же касается любви, которая могла бы обеспечить Микки сносное домашнее питание, то этого несчастья ему каким-то чудом удалось избежать, о чем еще ни разу он не пожалел. Его жизнь не омрачалась отупляющей бездеятельностью, вызванной разбитым сердцем, ему не приходилось решать проблемы и выяснять отношения, он мог разбрасывать свои носки, футболки и коробки от пиццы по всей квартире совершенно безнаказанно.

– Бутерброд, – словно разыскивая его в готовом виде, тихо позвал Микки, но холодильник встретил его пугающей пустотой. В последнюю неделю он так увлекся празднованием удачного окончания крупного расследования, что ни разу не был в магазине.

Расследования составляли основной источник его дохода, в то время как в группе он играл скорее для удовольствия. Да, по странному стечению обстоятельств этот одетый как подросток молодой повеса-музыкант, любящий всевозможные тусовки и не забывающий затащить в свою постель любую пышногрудую красотку, обладал редкими способностями вести расследования. Он работал на себя, получая заказы от друзей друзей довольных клиентов или непосредственно от тайной государственной организации. Ему нельзя отказать в профессионализме: он овладел своим ремеслом в совершенстве.

Много лет назад, еще будучи простым российским школьником Мишей Коноваловым, он выдумал себе детскую фантазию стать частным детективом. Долгие годы он лелеял свою мечту, набирался опыта из детективов, которые прочитывал тоннами ночами под одеялом, подсвечивая старой горячей лампой, потом из сериалов, откуда почерпнул сведения о тех областях, в которых ему предстоит, как частному сыщику непременно высокого ранга, разбираться досконально. Невинное детское увлечение переросло в хобби и стало больше походить на манию. Ничего не подозревающие родители отпускали сына-старшеклассника с гордым трепетом в библиотеку, будучи совершенно уверены, что сын штудирует материалы для поступления в престижный вуз. Они мечтали, что Миша – прирожденный историк – пойдет по намеченному родителями пути. Родители – оба уважаемые профессора истории, отмеченные стипендиями и благодарностями за исследования – желали и для сына ученую будущность. Но отпрыск обманывал ожидания родителей, и вместо того, чтобы копошить покрытые вековой пылью дряхлые толмуты, бессовестно зубрил наизусть юриспруденцию, доступные издания по криминологии, трактаты психотерапевтов, которые описывали свою нелегкую работу с преступниками, учился логике и всячески развивал в себе наблюдательность, украдкой докапываясь до невероятных подробностей личной жизни соседей, одноклассников и учителей.

Судьба была более чем благосклонна к Мише, а его святая вера в правильность выбранного призвания не позволила сдаться под натиском родительских увещеваний. Родители, воспитанные советским режимом и хлебнувшие тягот во время перестройки, твердо уверились в мысли, что жизнь должна быть непременно наполнена трудностями, что если что-то дается без усилий, это преступно и неправильно. Они внушали единственному ребенку, что его будущность будет обречена на борьбу с суровой действительностью, что ему придется каждый кусок хлеба оплатить непрестанным трудом, и только тогда, когда он испытает на себе все тяготы жизни, он сможет стать порядочным человеком. Но вопреки всему этому Миша пошел за своей «бредовой» мечтой. Он поступил на юридический факультет не самого престижного вуза и отвоевал таким образом себе больше свободного времени. Поступать в школу милиции он не думал никогда – в его голове был выгравирован образ идеального детектива, многократно приукрашенный заботливыми авторами, но тем не менее сохранивший в себе человеческие черты.

Помимо незаурядных мыслительных способностей чудо-сыщик должен уметь постоять за себя, поэтому Миша стал усердно заниматься борьбой. На руку было и то, что в детстве он посещал секцию карате, что сыграло большую роль в его дальнейшей подготовке к опасной будущей профессии.

В студенческие годы Судьба подбросила ему отличный шанс: он оказался случайно замешанным в один скандал, умело и красочно сумел изложить материал и продал его небольшой газете. Спустя несколько месяцев это же издание предложило ему провести свое расследование – за мизерные гроши, разумеется, но Миша с радостью ухватился за этот шанс и не ударил в грязь лицом. Дело сдвинулось, Миша стал подрабатывать и проводить журналистские расследования более-менее регулярно. Конечно, в этих расследованиях не было остроты, ощущения риска, собственной крутости, но это было уже что-то.

А потом случилась эта история. Микки ежился каждый раз, когда вспоминал о том, что ему пришлось пережить. Из-за того случая ему пришлось оставить родную страну и перебраться из Москвы в Вену, поменять документы и начать другую, странную, но очень даже сносную жизнь в шкуре Микки Карлайкла.

* * *

Микки тогда искал материал для, как он сам выразился, ударного репортажа. Как представитель газеты, в которой он публиковал свои статьи, Микки отправился с гуманитарной помощью в один из детских домов. Там он поддался врожденному любопытству и, пока руководители, заведующие и нянечки рассыпались в благодарностях, он как бы ненароком заинтересовался статистикой усыновлений и удочерений. Разговорчивая директриса призналась, что найти ребенку новый дом очень сложно, что лишь единицам везет обрести новую семью, но, к счастью для ребятишек, есть такие «благороднейшие и замечательнейшие люди», как Евтеева Надежда Дмитриевна.

– Вот уж поистине доброе, золотое сердце! – с чувством воскликнула директор и прижала руки к груди.

– А что, она часто помогает вашему приюту? – заинтересовался Микки.

– И нашему, и другим. А сколько она детишек взяла на воспитание! И все самых безнадежных – взрослых очень сложно пристроить, все малышей хотят. Из нашего она взяла одного ребеночка, девочку одиннадцати лет, с пороком сердца. – На глазах женщины появились слезы. – Таких никогда не берут, потому что такие детки могут до совершеннолетия не дотянуть. А кому же хочется обрести радость материнства и приучать себя к мысли, что это всего лишь на несколько лет? Извините, – Ольга Васильевна отвернулась и промокнула глаза кончиком салфетки.

– И что же, Надежда Дмитриевна взяла эту бедную девочку к себе?

– Взяла. Как узнала про ее болезнь, так даже думать не стала. «Пусть, говорит, хоть детство у меня ребенок нормальное увидит».

Микки наморщил лоб.

– Скажите, а много у нее взятых из приютов детей? А свои дети есть? – журналист внутри Микки активировался как по команде.

– Нет, своих детишек у нее нет, но она деточек любит. Муж ее, я знаю, гостиничным бизнесом занимается – у него своя гостиница. Доход у семьи приличный, поэтому они могут позволить себе воспитать нескольких детей. Всего, если не ошибаюсь, они семерых взяли. Это вместе с нашей Дашей.

Из груди женщины снова вырвался тяжелый вздох.

Микки пожевал губами. Приемная мать-героиня – из этого может кое-что получиться. И ведь статья на эту тему поможет привлечь внимание к детям-сиротам. Глядишь, и брать приемышей чаще станут.

– Ольга Васильевна, я бы хотел написать об этой женщине статью в нашу газету. Может, ее пример вдохновит другие обделенные детьми семьи, все-таки у нашей газеты большой тираж.

– Ой, да, как Вы правы! – Ольга Васильевна не справилась с эмоциями и заломила руки. – Таких примеров должно быть больше!

Она рассказала, каких детей и примерно в какое время Надежда Дмитриевна забирала к себе, дала адрес детского дома, из которого она забрала шестерых. Микки попрощался с директором и решил в этот же день ехать в другой подмосковный город в детский дом «Солнышко» и собирать информацию. Он позвонил в газету, сообщил о своей идее. Редактор пришел в восторг. Микки сел в свой, тогда еще не тюнингованный, заграничный кроссовер средней базовой комплектации и вдавил педаль газа.

Детский дом с незамысловатым названием «Солнышко» находился по современным меркам в глуши. Несколько совсем небольших, но, надо отметить, вполне добротно построенных деревянных домиков, в каждом две комнатки на четверых или шестерых. Директор, или, как она сама себя отрекомендовала, воспитатель Надежда встретила Микки тепло и ответила на все его вопросы, попутно даже показала все их нехитрое хозяйство.

На территории детского дома был огород, и дети имели каждый свои обязанности на этом небольшом кусочке земли. Удивило Микки то, что им эти обязанности не только были не в тягость, но и нравились: они чувствовали себя взрослыми и ответственными, им нравилось помогать «бабе Наде». Были у бабы Нади и еще помощники: ее собственная дочь, тихая миловидная женщина лет тридцати, старушка, перешедшая к ним из соседней деревни и девушка лет семнадцати, которую не пристроили в семью, но баба Надя сумела оформить над ней опеку и оставить у себя.

О Надежде Дмитриевне ее тезка сказала на удивление немного и, вопреки ожидаемому, в ее голосе не слышалось никакого восторга.

– У нас здесь детишек не то, чтобы много, человек в среднем двадцать. Усыновляют, к счастью, часто, в основном свои же, из соседних деревень. Быт у нас отлажен, мы стараемся жить с детишками по-семейному. Я тут баба Надя, строгой дисциплины у нас нет, но и детки хорошие, с детства к труду и помощи по хозяйству привычные – всякому старику в деревне опора. Надежда Дмитриевна вроде тоже говорила, что у нее пусть и много деток, да живут они дружно.

Когда Микки сообщил о своем желании привлечь к фигуре Надежды Дмитриевны внимание, баба Надя по-прежнему не проявила особого интереса.

– Я в это вникать не хочу, потому что не мое это дело, – со вздохом сказала она. – Как да что там – Бог знает, только я людям не доверяю.

– А какое впечатление произвела на Вас лично Надежда Дмитриевна?

– Какое может быть впечатление? Помогает сироткам, и ладно. Кормит, поит – и на том спасибо и поклон ей низкий. – Она замолчала и уставилась взглядом в пол.

– Но слишком она приторная всегда, аж тошно.

– А с взятыми детьми Вы не связывались потом?

– Звонили, как не звонить. Да все в один голос заладили свое бесцветное «хорошо, баба, хорошо», все как один, – баба Надя покачала головой.

Микки насторожили ее слова – что-то не нравилось воспитательнице в этой добродетельной мамаше. К счастью, телефоны и адреса как дома, так и гостиницы, Надежда дала.

Обитала мать-героиня в весьма престижном районе Подмосковья. Не Рублевка, но тоже вполне себе ничего. Дом большой, из кирпича и дерева. Микки с полминуты осматривал массивные кованые ворота в поисках звонка, который обнаружился в итоге сбоку на современном селекторе. Грубоватый женский голос спросил «Кто там?». Пришлось сказать правду, потому что придумать что-то заранее Микки не сообразил, хоть и подозревал, что репортеру дама обрадуется вряд ли – естественная человеческая реакция.

Калитка пискнула и отстала от косяка. Входная дверь больше подошла бы особняку или фамильному поместью, чем двухэтажному загородному дому. Чувствовалось незнание меры и неоправданное стремление к роскоши. Дверь отворилась, и на пороге появилась, скорее всего, сама хозяйка.

Надежда Дмитриевна оказалась женщиной лет сорока с небольшим. Ухоженная крашеная блондинка, немного полноватая, с выцветшими светло-карими глазами, которые смотрели властно и придавали лицу хищное выражение. Нос с горбинкой и искривленные гримасой, должной, очевидно, изображать улыбку, губы еще больше усиливали сходство с хищной птицей.

– Что Вы хотели? – спросила она с порога. Внутрь дома она гостя не пригласила. Микки в двух словах обрисовал ей цель своего визита.

– Знаете, мне не кажется, что я делаю что-то сверхъестественное. Я просто имею возможность помочь бедным малюткам, – на мгновение Микки показалось, что она готова всплакнуть.

– Мой муж держит гостиницу, – продолжала женщина снова спокойным голосом, – и мы живем на эти деньги.

– А чем Вы занимаетесь? Наверное, у Вас совсем не остается времени на то, чтобы заниматься чем-то помимо дома, все-таки семь детей…

Она помедлила, прежде чем ответить, и обожгла Микки ехидным взглядом, как будто уловила в его словах сарказм. Микки смотрел невозмутимо.

– У меня своя линия одежды, – холодно ответила женщина и скрестила руки на груди, как бы обороняясь от возможных вопросов.

– Может быть, Вы все-таки подумаете об интервью? Мы считаем, многих бы вдохновил Ваш пример.

Женщина принужденно засмеялась, отчего ее лицо приобрело еще более хищное выражение.

– Позвольте, я подумаю.

– Хорошо, давайте, Вы оставите мне свой номер, и я позвоню завтра, чтобы узнать Ваш ответ.

Надежда Дмитриевна улыбнулась и протянула Микки визитку из вазочки на стойке у двери. Он взял карточку и поспешил оставить эту совершенно не приятную ему женщину в покое.