Мне сказали прийти одной

Текст
9
Отзывы
Читать фрагмент
Отметить прочитанной
Как читать книгу после покупки
Мне сказали прийти одной
Шрифт:Меньше АаБольше Аа

Моим дедушкам и бабушкам, родителям, брату и сестрам


Пролог
Встреча с ИГИЛ. Турция, 2014 год

Мне сказали: приходи одна. Я не должна была брать какие-либо документы, удостоверяющие личность, а также оставить в своем отеле в турецкой Антакье сотовый телефон, записывающее устройство, часы и кошелек. Все, что я могла взять с собой, – это блокнот и ручку.

Взамен я хотела поговорить с кем-нибудь из представителей власти, с кем-то, кто мог бы объяснить мне долгосрочную стратегию Исламского государства Ирака и Леванта (ИГИЛ). Это было летом 2014 года, за три недели до того, как группировка начала называться этим именем, выпустив видеоролик, где был обезглавлен американский журналист Джеймс Фоли. Уже тогда я подозревала, что ИГИЛ сыграет важную роль в мире глобального джихада. Как журналист, освещающий распространение исламской религиозной воинственности в Европе и на Ближнем Востоке для «Нью-Йорк таймс», основных информационных агентств Германии, а теперь еще и «Вашингтон пост», я наблюдала, как группировка формировалась в мире, созданном атаками 11 сентября, двумя проведенными Соединенными Штатами войнами и переворотом, получившим название «Арабская весна». С некоторыми из ее будущих членов я общалась уже многие годы.

Своим информаторам из ИГИЛ я сказала, что буду задавать любые вопросы, какие захочу, и не буду показывать им всю статью или ее части до того, как она будет опубликована. С их стороны мне нужны были гарантии того, что меня не похитят. И поскольку мне не разрешили взять с собой кого-либо из «Вашингтон пост», я попросила, чтобы на встрече разрешили присутствовать надежному человеку, который помог бы организовать интервью.

– Я не замужем, – сказала я лидеру ИГИЛ. – Я не могу пойти с вами одна.

Как женщина-мусульманка мароккано-турецкого происхождения, которая родилась и выросла в Германии, среди журналистов, освещающих джихад, я всегда оставалась немного в стороне. Но за годы, прошедшие с того момента, когда я, еще будучи студенткой колледжа, начала писать о террористах, совершивших угон самолетов 11 сентября, мое происхождение не раз давало мне доступ к подпольным военным лидерам. Таким был и человек, с которым я должна была встретиться в тот июльский день в Турции.

Я знала, что ИГИЛ берет журналистов в заложники. Чего я не знала, так это того, не курирует ли лидер, с которым я встречусь, программу по захвату заложников, которую возглавлял говорящий с британским акцентом убийца, появляющийся в видеозаписях и получивший мировую известность как джихадист Джон. Позже я узнала, что человек, с которым я встречалась тем летом, известный под именем Абу Юсаф, играл ведущую роль в пытках заложников, в том числе применял пытки, имитирующие утопление.

Я хотела встретиться с Абу Юсафом днем в общественном месте, но мне сказали, что это невозможно. Встреча состоится вечером, с глазу на глаз. За несколько часов до ее начала мой информатор перенес время на половину двенадцатого. Такое развитие событий никак было нельзя назвать успокаивающим. Годом ранее полицейские из немецкого антитерростического подразделения постучали в двери моего дома, чтобы сообщить о том, что они узнали: исламисты задумывают мое похищение. Они хотят заманить меня на Ближний Восток, пообещав эксклюзивное интервью, затем похитить и принудить выйти замуж за боевика. Эти угрозы сразу пришли мне на ум, пока я задавалась вопросом, в своем ли я уме, делая все это. Но, несмотря на эти переживания, я продолжила. Если все получится, я буду первым западным журналистом, который возьмет интервью у командующего из высшего звена ИГИЛ, и останусь живой, чтобы рассказать всю историю.

Стоял жаркий день в конце Рамадана. Пока я готовила вопросы в своем номере отеля в Антакье, на мне были джинсы и футболка. Перед тем как выйти, я надела черную абайю, традиционное арабское женское платье с рукавами, оставляющее открытыми только лицо, кисти рук и стопы ног. Один из помощников Абу Мусаба аль-Заркави выбрал этот наряд для меня много лет назад, когда я побывала в последнем оплоте «Аль-Каиды» Эз-Зарке в Иордании. Помощник аль-Заркави утверждал, что эта абайя с розовой вышивкой – одна из самых красивых в магазине, а ее ткань – достаточно тонкая, чтобы комфортно чувствовать себя в жару. С тех пор платье стало чем-то вроде моего талисмана. Я всегда надевала его в трудных ситуациях.

Мы должны были встретиться с Абу Юсафом на турецко-сирийской границе, неподалеку от пограничного поста Рейханлы. Я хорошо знала эти места: моя мать выросла неподалеку и я часто бывала здесь, когда была ребенком.

Я попрощалась со своим коллегой из «Вашингтон пост» Энтони Файолой, остававшемся в отеле, оставила ему номера телефонов, по которым он мог связаться с моими родными, если дела пойдут плохо. Примерно в четверть одиннадцатого мужчина, который помогал мне организовать интервью и которого я знала под именем Акрам, заехал за мной в отель. После сорокапятиминутной поездки мы въехали на парковку ресторана при отеле, расположенном около границы, и стали ждать. Вскоре в темноте появились два автомобиля. Водитель передней машины, белой «Хонды», вышел, а мы с Акрамом сели в нее, Акрам – за руль, а я на пассажирское сиденье.

Я оглянулась назад, чтобы посмотреть на сидящего на заднем сиденье человека, у которого хотела взять интервью. На вид Абу Юсафу было двадцать семь или двадцать восемь лет, он носил бейсбольную кепку и темные очки, которые скрывали его глаза. Он был высок, хорошо сложен, с короткой вьющейся бородой и волосами до плеч. Одетый в рубашку поло и свободные брюки цвета хаки с большими карманами, он мог бы бесследно раствориться на любой европейской улице.

Три старых телефона, то ли Nokia, то ли Samsung, лежали около него на сиденье. Как объяснил Абу Юсаф, никто, занимающий его положение, из соображений безопасности не пользуется iPhone, с помощью которого за ним легко будет следить. Лидер ИГИЛ носил электронные часы, похожие на те, которые я видела на американских солдатах в Ираке и Афганистане. Его правый карман оттопыривался, я решила, что там он держит пистолет. Я задалась вопросом о том, что может случиться, если нас остановит турецкая полиция.

Акрам повернул ключ зажигания, и машина тронулась в темноту вдоль турецкой границы. Иногда мы проезжали мимо маленьких деревушек. Я слышала, как за окнами машины свистит ветер. Вначале я пыталась отследить, куда мы движемся, но потом меня захватил разговор с Абу Юсафом.

Он говорил тихо и спокойно. Лидер ИГИЛ пытался скрыть свое марокканское происхождение и то место в Европе, где он вырос, но я заметила характерные для Северной Африки особенности. А когда я перешла с классического арабского на марокканский арабский, он понял и ответил подобным же образом. Выяснилось, что Абу Юсаф родился в Марокко, но начиная с подросткового возраста жил в Нидерландах. «Если вам также захочется проверить, как я говорю по-французски, просто спросите меня», – сказал он, улыбаясь. Также он говорил и на голландском, а позже я узнала, что он получил инженерное образование.

Пока мы ехали, Абу Юсаф объяснял свою концепцию: ИГИЛ освободит всех мусульман, от Палестины до Марокко и Испании, а потом двинется дальше, распространяя ислам по всему миру. С любым, кто оказывает сопротивление, следует обращаться как с врагом. «Если Соединенные Штаты засыплют нас цветами, мы в ответ тоже засыплем их цветами, – сказал Абу Юсаф. – Но если они обрушат на нас огонь, мы ответим им огнем, который разгорится прямо в сердце их родины. То же самое будет и с любой западной страной».

Он сказал, что у ИГИЛ множество ресурсов и опыта. На самом деле группировка была создана втайне задолго до того, как вышла на мировую арену. Среди ее членов были образованные люди из западных стран, хорошо тренированные офицеры безопасности из президентской гвардии Саддама Хусейна и бывшие последователи «Аль-Каиды». «Вы думаете, мы принимаем к себе всяких недоумков? – спросил Абу Юсаф. – Вовсе нет. У нас собрались люди со всего мира. У нас есть братья из Великобритании с университетскими степенями, и родились они в самых разных странах: Пакистане, Сомали, Йемене и даже Кувейте». Позже я поняла, что он говорил о четверых тюремщиках из ИГИЛ, которых несколько заложников будут называть «битлами»: джихадист Джон и еще трое парней, говоривших с английским акцентом.

Я спросила, что заставило Абу Юсафа присоединиться к группировке. Он сказал, что по горло сыт лицемерием западных правительств, которые всегда говорят о важности прав человека и свободы вероисповедания, но в то же время относятся к мусульманам, как к гражданам второго сорта. «Посмотрите, как к нам относятся в Европе, – сказал он мне. – Я хотел быть частью общества, в котором я вырос, но всегда чувствовал, что обо мне думают: «Ты всего лишь какой-то мусульманишка, ты всего лишь марокканец, и мы тебя не примем».

Он сказал, что вторжение Соединенных Штатов в Ирак в 2003 году было несправедливым: там не было никакого оружия массового поражения, иракцев пытали в Абу-Грейб, и никаких последствий для американцев за это не было.

– А после этого они показывают на нас и говорят, какие мы варвары.

– Вы говорите, что вы против убийства невинных, – сказала я. – Так почему же вы похищаете и убиваете ни в чем неповинных людей?

Несколько секунд он молчал, потом сказал:

– Каждой стране выпадает шанс освободить своих людей. Если они не пользуются им, то это их проблема. Мы на них не нападали, это они напали на нас.

– Так чего вы ожидаете, если берете людей в заложники? – ответила я.

Тогда он начал рассказывать о своем марокканском дедушке, который боролся за свободу с французскими колониалистами, и проводить параллели между тем джихадом и сегодняшним. «Все это последствия того, что американцы пытаются сделать Ирак своей колонией, – сказал Абу Юсаф. – Теперь мы начинаем джихад, чтобы освободить мусульманский мир».

 

Но мой дедушка тоже боролся за свободу Марокко. Когда я была маленькой, он рассказывал мне о том «джихаде», о том, как мусульмане и их «еврейские братья» боролись за то, чтобы изгнать французов, захвативших земли предков. «Мы не убивали женщин, детей и вообще гражданских лиц, – говорил мне дедушка. – Это во время джихада не позволяется». То восстание совершенно не было похоже на ужасы, которые творило ИГИЛ.

– Но то была его страна, – сказала я. – А это не ваша страна.

– Но это мусульманская страна. Это страна всех мусульман.

– Я выросла в Европе, как и вы. Я тоже училась в Европе.

– Так почему вы до сих пор верите в то, что европейская система правильная и справедливая? – спросил он.

– А какая у нее есть альтернатива?

– Альтернатива – это халифат.

Наш спор разгорался, становясь все более личным. Между нашими биографиями, казалось, было так много общего. Тем не менее, мы выбрали разные пути, и мой путь Абу Юсаф никак не мог назвать ни «правильным» для женщины-мусульманки, ни исламским путем.

– Зачем вы с собой это делаете? – спросил он. – Вы действительно верите, что Запад нас уважает? Относится к мусульманам как к равным? Единственный верный путь – это наш путь, – под этим он имел в виду так называемое Исламское государство.

– Я читал то, что вы пишите, – сказал он. – Вы брали интервью у главы «Аль-Каиды» в странах исламского Магриба. Почему вы всего лишь репортер? Почему вы не ведете свое телешоу на немецком телевидении? Почему вы не делаете карьеру в Германии и не получаете всего того, что заслужили?

Я не могла притворяться, что не понимаю, о чем он говорит. Мусульманке в Европе было порой непросто вступать в эпоху зрелости и расти профессионально. Я не носила платок на голове, я считала себя либералкой и феминисткой. Я была соавтором книги о том, как отыскали последнего фашиста в Каире, и выигрывала престижные гранты в Америке. Но Абу Юсаф был прав: у меня не было своего телешоу в Германии. Чтобы вырасти в моей родной стране как иммигрант-мусульманин или даже как ребенок переселенцев из мусульманской страны, нужно строго соблюдать предъявляемые требования и восхвалять европейскую прогрессивность. Если вы слишком громко критикуете правительство или поднимаете серьезные вопросы, начиная с внешней политики и заканчивая исламофобией, ответный удар может быть достаточно сильным.

Я, безусловно, не могла согласиться с Абу Юсафом насчет того, что халифат – это решение всех проблем. Но мне ничем не могла помочь и мысль о том, что западное общество и политики не достигли особых успехов, пытаясь что-то противопоставить политике, которая делает радикалами таких молодых людей, как он. Увеличение штата спецслужб, которые налагают на людей все больше ограничений, – это не решение, и всемирные разведывательные службы, которые вмешиваются в частную жизнь как виновных, так и ни в чем неповинных людей, – это тоже не решение. Абу Юсаф был из поколения молодых мусульман, которые стали радикалами из-за вторжения в Ирак, подобным же образом молодые люди из предыдущего поколения становились радикалами из-за советского вторжения в Афганистан в 1979 году. Он чем-то напоминал мне моего младшего брата, и я чувствовала себя старшей сестрой, которая должна его защитить. Но я знала, что с этим уже опоздала.

– Возможно, вы правы: нам приходится сталкиваться с дискриминацией, а мир несправедлив, – сказала я. – Но то, что вы делаете, нельзя назвать джихадом. Вы бы пошли путем веры, если бы остались в Европе, и сделали бы карьеру. Это было бы намного труднее. А вы пошли самым простым путем.

Несколько секунд мы молчали.

Абу Юсаф настаивал на том, чтобы отвезти меня обратно в Антакью, а не возвращаться на место нашей встречи, и к тому времени мы как раз добрались до моего отеля. Я поблагодарила Абу Юсафа и выбралась из машины. Даже в этот час в кофейнях было много людей, которые ели после полуночи, как это принято в Рамадан, но я все равно нервничала. Абу Юсаф говорил с такой непоколебимой уверенностью и яростью. «Те, кто нападет на нас, получат удар в самое сердце своей страны, – сказал он. – Не важно, будет ли это США, Франция, Бразилия или какое-нибудь арабское государство».

«Мы теряем одного за другим, – подумала я. – Этот человек мог стать кем-то еще. У него могла быть совершенно другая жизнь».

Глава 1
Чужак в чужом краю. Германия и Марокко, 1978–1993 года

Когда я родилась, у меня были густые курчавые черные волосы и большие карие глаза. В нашем районе Франкфурта мои родители были практически единственными иммигрантами, и я стала местной достопримечательностью. Уже тогда у меня было достаточно выразительное лицо, и я привлекала внимание, потому что не была похожа на немцев. Когда меня приводили в парк, многие родители отвлекались от своих детей и подходили, чтобы посмотреть на меня. Во Франкфурте, неподалеку от Клеттенбергштрассе, где у нас была квартира, размещалось много американских солдат вместе со своими семьями, и они всегда относились к нам с теплом.

– Ты выглядишь совсем не так, как все эти дети, – позже говорила мне женщина, которую я называла своей немецкой крестной матерью, Антже Эрт. – Ты выглядишь так враждебно, когда на что-то злишься. Люди могут подумать, что ты злая. Но они не смогут не влюбиться в тебя, такого смешного и красивого ребенка.

Я родилась весной 1978 года, накануне того периода, когда мусульманский мир полностью изменился. Через несколько месяцев после моего рождения события в Иране, Саудовской Аравии и Афганистане обрушили его в хаос и привели к десятилетиям государственных переворотов, вторжений и войн.

В январе 1979 года в Иране шах отрекся от престола и бежал вместе со своей семьей. 1 февраля аятолла Хомейни вернулся из многолетней ссылки и основал исламскую республику. Он выступил против своих бывших союзников – интеллектуалов и либералов – и провозгласил возвращение к консервативным религиозным и общественным ценностям, уменьшив права женщин и усилив исламский стандарт внешнего вида. 4 ноября революционно настроенные студенты напали на американское посольство в Тегеране, захватив шестьдесят шесть американцев в заложники. Пятьдесят два человека удерживались в плену более года.

Через шестнадцать дней, в первый день 1400 года по исламскому летоисчислению, группа вооруженных религиозных экстремистов захватила величайшие святыни ислама: Запретную мечеть и Каабу в ее внутреннем дворе. Их снайперы заняли позиции на минаретах и оттуда целились в паломников, молящихся и полицию. Они пытались нанести удар по власти Саудитов и установить режим, основанный на фундаменталистской исламской идеологии.

Осада мечети продолжалась четырнадцать дней и закончилась гибелью более тысячи человек и огромным ущербом, нанесенным святыням. Штурм был проведен силами саудовской армии и иностранных отрядов специального назначения. Отголоски этого события прогремели по всему миру и имели отклик даже спустя долгое время. Усама бен Ладен часто вспоминал осквернение храма саудовскими войсками, причем возлагая вину на правящую династию Саудитов и восхваляя «честных мусульман», которые превратили святое место в хаос. Несколько месяцев спустя началось советское вторжение в Афганистан, вылившееся в девять лет партизанской войны, которую бен Ладен и другие мусульманские боевики, толпой валившие в Афганистан, провозгласили началом эпохи всемирного джихада.

Жизнь моих родителей протекала куда более обыкновенно. Моя мать Айданур была из Турции, отец Буджма – из Марокко. Они приехали в Западную Германию в начале семидесятых, с разницей в несколько месяцев. Родители были иностранными рабочими, частью волны переселенцев из южной части Европы, Турции и Африки, ищущих работу и возможность создать более благополучную жизнь. В то время Западная Германия еще не полностью оправилась от опустошения, которое принесла Вторая мировая война, и пыталась стать процветающим промышленным государством. Стране были нужны рабочие – молодые здоровые люди, которые могли выполнять тяжелые работы и работать там, где не хотели трудиться многие немцы. Немецкие компании набирали рабочих в Греции, Италии, Турции, Югославии, Испании и Марокко. Среди этих людей были и мои родители.

Моя мама приехала в Западную Германию в девятнадцать лет, одна, на поезде, битком набитом турками. Она работала в Хильдесхайме, неподалеку от границы с Восточной Германией, заворачивала и упаковывала радиоприемники и телевизоры для перевозки, а жила в доме, полном переселенцев, и делила комнату с тремя другими женщинами. Позже мама переехала во Франкфурт, чтобы жить поближе к одному из своих братьев, который там работал. У нее были длинные волосы, которые она не прикрывала шарфом, и ей нравилось носить юбки, открывающие ноги.

С отцом они познакомились в 1972 году через пожилого марокканца, который увидел, как мать накрывает столы в кафе в торговом центре во Франкфурте, и решил свести их с отцом. Папа тогда работал поваром в ресторане под названием Dippegucker, известном тем, что там была представлена кухня разных стран и франкфуртские фирменные блюда, такие как фирменный зеленый соус на основе сметаны и различных трав и подаваемый с вареными яйцами и картофелем. Все это было в новинку для моего отца, который учился готовить блюда французской кухни, более популярной в Марокко, но он так давно мечтал приехать в Европу. Со времени своего приезда в Германию год назад отец напряженно работал и стал полезным работником на кухне.

Маме он сразу понравился, но настроена она была скептически. Девушки, которых она знала, всегда говорили, что с марокканскими парнями надо быть осторожной, они хорошо выглядят, но непостоянные, если говорить о подлости, то хуже их только алжирцы. Из любопытства мама пошла к ресторану и понаблюдала, действительно ли отец готовит на кухне, а не просто моет посуду, как она подозревала. Он был высоким и мускулистыми, с густыми, темными, вьющимися волосами. Папа выглядел очень впечатляюще в белоснежном поварском наряде и колпаке. Мама заметила, что он все время улыбается и говорит вежливо со всеми, а не только с ней. Они вместе выпили кофе, и он спросил, когда сможет встретиться с нею снова. На следующий день, когда мама пришла с работы, она обнаружила, что отец ждет ее с цветами и шоколадом.

– Если ты думаешь, что поднимешься ко мне наверх, то глубоко ошибаешься, – сказала она.

А потом пригласила его к себе, и они выпили еще кофе.

Роман развивался быстро, и уже через несколько недель они сочетались браком. Гражданская церемония прошла в здании муниципалитета Франкфурта. Шафером моего отца был его начальник, а в роли подружки невесты выступала соседка моей матери из Японии.

Мама быстро забеременела. Но для мусульман и арабов жизнь в Западной Германии резко изменилась во время Олимпийских игр 1972 года в Мюнхене, когда группа из восьми палестинских террористов ворвалась в помещения израильской сборной, убила тренера и штангиста, а остальных девять спортсменов взяла в заложники. Боевики принадлежали к группировке под названием «Черный сентябрь». Они грозили убить заложников, если Израиль не согласится освободить двести заключенных-арабов и гарантирует, что террористы, захватившие заложников, беспрепятственно покинут Западную Германию. Израиль, следуя своей давней линии поведения, отказался от переговоров. Немцы тем не менее пообещали отправить боевиков и их заложников самолетом в Тунис. В аэропорту немецкие снайперы открыли огонь по палестинцам. Но террористы были хорошо подготовлены: они убили заложников. Внезапное нападение кончилось катастрофой: все заложники, пять террористов и офицер полиции погибли.

Годы спустя выяснилось, что «Черный сентябрь» был ответвлением ФАТХ, движения Ясира Арафата в Организации освобождения Палестины. Но сразу после мюнхенского нападения мусульмане и арабы снова привлекли к себе пристальное внимание. Мои родители ощутили эти изменения, в особенности – отец. Полиция часто останавливала его и спрашивала документы. В домах, где жили арабские студенты, часто проходили обыски, потому что полиция подозревала, что они поддерживают группы боевиков или сами являются их членами. «Некоторые люди даже говорили, что арабы должны уехать», – рассказывал мне отец. Его это не раздражало, потому что случилась беда и немцы пытались понять, кто стоит за ней. Он понимал, почему они так подозрительны.

Давление продолжалось до конца семидесятых, вместе с тем терроризм в Западной Германии становился обыденной реальностью. Такие группировки, как «Черный сентябрь» или банда Баадера и Майнхоф, называвшая себя «Фракцией Красной армии», вдохновлялись ненавистью к Израилю или тому, что они называли западным империализмом, но с точки зрения идеологии относились к левому крылу и не были религиозными. Во «Фракцию Красной армии» входили дети немецких интеллектуалов, они считали Западную Германию фашистским государством и сравнивали ее с нацистами. Это было не совсем неправильно: в то время некоторые значительные государственные посты в Западной Германии занимали люди, которые были связаны с фашистами. «Фракция Красной армии» устраивала ограбления банков, взрывы бомб, угоны самолетов, похищения и убийства. Группировка имела связи на Ближнем Востоке. В конце шестидесятых ее члены ездили в палестинский тренировочный лагерь в Ливане, чтобы научиться изготавливать бомбы и потренироваться в других навыках ведения войны. Некоторые из них принимали участие в операциях, проведенных совместно с Народным фронтом освобождения Палестины и другими группами. «Фракция Красной армии» похищала западногерманских политиков и лидеров в других областях, в том числе Ханса Мартина Шлеера, влиятельного бизнесмена и бывшего члена СС, которого они потом убили.

 

В 1973 году родилась моя старшая сестра Фатима. Годом спустя на свет появилась Ханнан. В 1977 году мать узнала, что беременна в третий раз. Врачи советовали ей сделать аборт. Они считали, что я появлюсь на свет с врожденным дефектом – без ладоней или даже без рук. Мама потеряла рассудок от горя.

– Все в руках Божьих, – сказал ей отец. – Пусть ребенок появится на свет, и будь что будет. Мы с этим справимся.

В те дни некоторые турецкие иммигранты устраивали сцены в немецких больницах, когда у них рождались девочки. Они хотели сыновей.

Когда я родилась, врач выглядел так, как будто чувствовал свою вину.

– Прошу прошения, – сказал он, – но это девочка.

– С ней все в порядке? – спросила мама. – Руки и ноги на месте?

– С ней не просто все в порядке! – воскликнул врач. – Она только что на меня написала!

Поскольку, несмотря на все предсказания врачей, я родилась здоровой, родители назвали меня «Суад», что по-арабски означает «удачливая счастливица». И я во многих отношениях была очень удачливым ребенком. Клеттенбергштрассе, где мы жили, была одной из самых красивых улиц во Франкфурте. Владелец ресторана, где работал мой отец, снимал квартиру в доме номер восемь, и он нашел для нас квартиру в том же здании, на самом верху, вроде как на чердаке. В старом доме было шесть квартир. Большинство жителей нашего дома и домов по соседству принадлежали к банковским служащим, менеджерам или владельцам бизнеса. В квартире напротив нас жили стюардессы из Lufthansa. Мы были единственной семьей иностранных рабочих.

Хотя район был красивым, наша квартира была не такой уж хорошей. Крыша текла так сильно, что маме приходилось подставлять ведра, когда шел сильный дождь. И мать, и отец работали, и не только для того, чтобы прокормить нас. Они чувствовали себя ответственными за оставшиеся в Турции и Марокко семьи и каждый месяц посылали родителям деньги. За моими сестрами присматривала немка, и их каждый день отводили к ней на квартиру. Когда мамина младшая сестра приехала в Германию навестить ее и их братьев, она стала сидеть со мной днем.

Когда мне было восемь недель, родители узнали, что отец мамы очень серьезно болен. Они не могли позволить себе купить в последний момент билеты на самолет. Автобус был куда доступнее, но это означало, что поездка продлится как минимум четыре дня. Родители волновались, как я перенесу такое путешествие.

Антже Эрт и ее муж Роберт, которые жили в нашем же доме, предложили взять меня к себе на четыре недели, пока родители будут в отъезде. Мама и папа согласились, но настаивали на том, чтобы оплатить все расходы, связанные с моим содержанием. Но родителям пришлось задержаться, потому что здоровье дедушки ухудшилось. Телефонов у них не было. Супруги Эрт начали беспокоиться, как они будут объяснять властям, откуда у них взялся этот ребенок.

После возвращения родителей Эрты стали для меня как крестная мать и отец. У супругов было двое собственных детей, и они были более доброжелательными и обладали более широкими взглядами, чем многие другие наши соседи. Роберт Эрт был менеджером в крупной немецкой компании. Позже мне рассказывали, что, приходя домой с работы, он играл со мной и кормил меня из бутылочки.

Семья обычно ела на кухне, и, когда я младенцем оставалась с ними, они пытались на время трапез оставлять меня в спальне. Но мне это не понравилось. Я хотела быть в центре событий. Я вопила, пока они не приходили и не забирали «мадам» в ее люльке. Люльку ставили на кухонную стойку, и я была рядом с ними, пока все ели.

На первом этаже жила еще одна супружеская пара, которая оказала на меня большое влияние. Руфь и Альфред Вейсс были жертвами Холокоста. Папа иногда приносил им хлеб из пекарни, а мама – печенье или приготовленные ею блюда.

– Многие из моих учителей были евреями, – говорил мне отец. – Я очень благодарен им за то, чему они меня научили.

Когда мне было несколько месяцев, мамина сестра, та самая, которая приехала в Германию и сидела со мной, решила вернуться в Турцию, чтобы помочь ухаживать за дедушкой. Родители решили отправить меня в Марокко и оставить с матерью отца. Там рядом со мной был бы человек, который по-настоящему обо мне заботился. Также я могла бы научиться арабскому и начать изучать ислам.

Решение казалось правильным. Я все еще была на грудном вскармливании, и, поскольку мама не могла со мной остаться, моя марокканская бабушка нашла мне кормилицу – берберскую женщину, живущую по соседству. Возвращаясь в Германию, мама рыдала. Она знала, что ее не будет в моих первых воспоминаниях.

Мою марокканскую бабушку назвали Рукайей в честь одной из дочерей пророка Мухаммеда. Бабушка и ее родные носили фамилию Садикки, они были известны как потомки Мулая Али аль-Шерифа, марокканского аристократа, чья семья прибыла с территории, где сейчас находится Саудовская Аравия. Мулай помог объединить Марокко в XVII веке, основав династию Алауитов, которая до сих пор находится у власти. Это была династия шарифов. Этот почетный титул могут носить только потомки внука Мухаммеда Хасана.

Бабушка родилась в богатой семье, живущей в области Тафилалет, в городе Эр-Рашидия, в начале двадцатого века. В те дни даты рождения не всегда четко фиксировались, но она помнила, как французы вошли в Марокко в 1912 году. Семье бабушки принадлежала земля, и она рассказывала мне о финиковых пальмах и о коровах, овцах, козах и лошадях, которых они держали. Ее родные считались принадлежащими к аристократии из-за своей связи с Пророком. К таким людям часто обращаются почтительно, используя слова «мулай» или «шариф» для мужчин и «шарифа» или «лалла» для женщин, но бабушка никогда не пользовалась этими официальными титулами.

Она рано вышла замуж, в тринадцать или четырнадцать лет став женой сына близкого друга своего отца, богатого мальчика с хорошим происхождением, который был старше ее примерно на год. Год спустя бабушка родила мальчика. В течение нескольких следующих лет у нее появились еще сын и дочь, но муж стал жестоким, бил ее и детей. Бабушка сказала родителям, что хочет развестись. Это обсудили в семье, но дружба и деловые связи между отцом и свекром оказались сильнее. «Терпи, – сказали ей в семье, – иногда такие вещи проходят». Бабушка терпеть не захотела. Она развелась с мужем и ушла, забрав с собой троих детей.

В те дни это был отчаянный шаг, и бабушка стала изгоем. Она была молодой женщиной, которой приходилось жить самостоятельно и которая не умела читать и писать. Ее никогда не учили работать, потому что она не должна была этого делать. Бабушка уехала в Мекнес, один из четырех имперских городов Марокко, где снова вышла замуж. О своем втором муже она никогда ничего не рассказывала, только коротко упоминала, что их союз был коротким: бабушка ушла от мужа, когда была беременна еще одним ребенком, девочкой, которую назвала Захра. Она снова осталась одна с детьми от двух разных мужчин. В те годы бабушка зарабатывала на жизнь как няня и повивальная бабка. Также она смешивала и продавала лечебные масла.

Купите 3 книги одновременно и выберите четвёртую в подарок!

Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке:

  1. Нажмите на многоточие
    рядом с книгой
  2. Выберите пункт
    «Добавить в корзину»