Сова по имени Уэсли

WESLEY THE OWL: THE REMARKABLE LOVE STORY OF AN OWL AND HIS GIRL

BY STACEY O’BRIEN

В оформлении книги использованы фотографии из личного архива автора

© Стэйси О’Брайен, 2008

© Вэнди Франциско, фотографии, 2008

© Максим Череповецкий, перевод на русский язык, 2018

© Livebook Publishing, оформление, 2019

* * *

Эта книга – невероятно добрая, трогательная, захватывающая и очень научная история жизни сипухи по имени Уэсли и его хозяйки. Сипухи – это такие очень красивые совы, отличительным признаком которых является лицевой диск в форме сердца. Совы и так выглядят как инопланетяне, а сипухи просто кажутся созданиями из другого измерения. Конечно, остаться равнодушным к таким симпатягам просто невозможно. А уж их интеллект! Оказывается, сипухи невероятно умные и эмоциональные птицы! Автор книги прожила со своей совой целых 19 лет, и за это время удалось выяснить массу удивительных фактов об этих птицах. Например, оказывается, пахнут они как кленовый сироп! А партнеров выбирают однажды и на всю жизнь! И еще много-много всего интересного и забавного можно узнать в этой книге. Для меня же как для биолога было очень занятно читать еще и о том, как живут ученые в Калтехе (Калифорнийский технологический институт). Читаешь и думаешь, ведь ученые – серьезные же люди и делают серьезные дела, а эта часть в книге одна из самых забавных. Но написано все так, что сразу хочется познакомиться со всеми коллегами и стать частью их «семьи». Книга непременно будет интересна всем, кто хочет знать больше о мире сов и познакомиться с миром ученых-орнитологов.

МАРИЯ РАХЧЕЕВА,

директор Государственного биологического музея им. К. А. Тимирязева, кандидат биологических наук

«Эта забавная книжка напомнила мне фильм "Марли и я", только здесь больше крыльев. Милый, странноватый и чудесный Уэсли – доказательство тому, что лучший друг человека может быть пернатым».

МАРК ОМБАСЦИК,

автор книги «Важный год»

«О’Брайен сумела познакомить нас с удивительным, непростым и абсолютно незабываемым животным. Перед этой историей невозможно устоять».

PEOPLE

«"Сова по имени Уэсли" – это потрясающий опыт: смешной, трансцендентальный, удивительный и просто мощный. Мне безумно понравилась эта книга!»

ЛИНН КОКС,

автор книг «Грэйсон»

и «Вплавь до Антарктики»

«Стэйси О’Брайен рассказывает удивительную историю о том, как ее жизнь навсегда изменилась, когда она решилась приручить и вырастить сипуху Уэсли. Автор берет нас с собой на экскурсию в сознание животного, которое оказалось способно понимать человеческую речь и общаться. Поистине потрясающе!»

СТЕНЛИ КОРЕН,

психолог и автор книг «Интеллект собак»

и «Что с моей собакой?»

1
Путь совы

ДОЖДЛИВЫМ УТРОМ в День святого Валентина в 1985 году я влюбилась в сипуху четырех дней от роду. Я уже год как работала в Калтехе (Калифорнийский технологический институт), и в тот день один из ученых пригласил меня к себе в кабинет. Он рассказал мне о совенке со сломанным крылом и добавил: «Стэйси, ему нужен настоящий дом».

Совенок был совсем крохотным и беззащитным, он мерз и даже не мог сам поднять головку. Глазки у него еще не открылись, и, если не считать пучка белых пуховых перышек на голове и трех полосок пуха на спине, тельце его было голым и розовым. Меня покорило, как бестолково он выглядит. Я никогда не видела существа более прекрасного в своей беззащитности. О, как же он был неуклюж! Его длинные тощие лапки нескладно торчали из тела, а еще слишком большие для них когти беспорядочно царапали всех, кто держал его в руках. На месте крыльев у него пока были два маленьких отростка, а громоздкая голова, делавшая его похожим на птеродактиля, беспомощно болталась из стороны в сторону. Он будто был собран из кусочков нескольких разных животных.

В обычной ситуации его поместили бы в центр реабилитации, где вскормили бы и приучили к жизни в дикой природе с помощью муляжей сов. Так биологи обычно растят птенцов, чьи виды оказались на грани вымирания – например, канадских журавлей или калифорнийских кондоров, – прежде чем выпускать их на волю. Но у этого малыша оказался поврежден нерв в одном из крыльев, и, хоть однажды он, быть может, и научился бы летать и даже иногда охотиться, больное крыло никогда не набрало бы достаточно силы, чтобы позволить ему выживать самостоятельно.

Как и все сипухи, малыш пах кленовым сиропом, но менее сладко – будто бы ирисками и мягкой подушкой одновременно. Многие биологи в Калтехе, где я работала и училась, частенько зарывались носами в перья на шее сов и вдыхали этот нежный, сладкий аромат. Он невероятно пьянил.

В нашей научной группе по исследованию сипух были ученые со всего мира. Семейство сипух насчитывает целых семнадцать видов, обитающих на всех континентах, кроме Антарктиды. Мы работали с Tyto alba – единственным видом, который живет в Северной Америке. Эти птицы встречаются по всему материку: от Британской Колумбии, через северо-восточные и до самых южных штатов, а также в некоторых регионах Южной Америки и Старого Света. Взрослые особи размером с ворона, примерно 18 дюймов от головы до хвоста, весят лишь около фунта, но размах их крыльев весьма внушителен и достигает почти четырех футов (три фута и восемь дюймов в среднем)^[1]. А еще сипухи невероятно красивы – перья у них обычно белого с золотым окраса, а лицевой диск в форме потрясающе милого белого сердечка.

Но сердца тех, кто с ними работает, сипухи завоевывают не красотой, а характером. Все до единого ученые в Калтехе очень сильно привязались к своим птицам. Сова одного здоровяка как-то раз попыталась сбежать через вентиляционную систему здания и там поранила обо что-то лапу. А совы, надо сказать, очень чувствительны и нервозны. Рана была пустяковой, и ее моментально обработали, но сова, хоть ей и не было больно, отворачивалась от всех и отказывалась от еды. В те же сутки она умерла. Ее так сокрушило произошедшее, что она просто потеряла волю к жизни, и никто из нас не мог ничего с этим сделать. Когда ее не стало, тот детина, всхлипывая, долго баюкал ее тело на руках. Вот как глубоко в наших сердцах эти совы свили свои гнезда.

Такое трагическое поведение – не редкость для по натуре чувствительных и тонко организованных сов даже в дикой природе. К примеру, совы обычно выбирают себе одного партнера на всю жизнь и, когда он погибает, чаще всего не ищут ему замену. Вместо этого они поворачиваются лицом к дереву, на ветке которого сидят, и смотрят так в одну точку в глубочайшей депрессии, пока не умрут. Столь неизбывная печаль – яркий пример того, как горячи их чувства и глубока преданность партнеру. Таков Путь Совы.

Я переняла страстную любовь к животным от отца, который работал в одной из лабораторий Калтеха – лаборатории реактивного движения, сколько я себя помню. Он частенько брал нас с сестрой Глорией с собой в открытый океан, а иногда водил нас в Национальный парк Анджелес, начинавшийся практически у нас за забором. Он учил нас наблюдать за животными, не тревожа их, и каждая встреча с очередным зверьком была будто контакт с разумной формой жизни из другой вселенной, такой необычной и в то же время знакомой. Тогда я поняла, что у каждого животного есть своя неповторимая личность. Для меня завоевать доверие нового зверя было так же, как для астронавта – поговорить с инопланетянином.

Я научилась выманивать осьминогов из их укрытий под камнями на мелководье, вытянув руку и не двигаясь. Любопытство рано или поздно заставляло их протягивать ко мне свои щупальца, они робко исследовали мою руку, а затем, набравшись смелости, заползали на нее. Мы с Глорией все время выхаживали найденных нами птенцов, спасали ящериц от котов. Как-то раз, когда мне было четыре, мама при мне рассеянно смахнула паука со стены и смыла его в унитаз. Я накричала на нее и остаток дня проплакала, ведь в моих глазах паук был никому не причинившим вреда невинным существом, убитым безо всякой причины. Мама была ошарашена моей реакцией и пыталась меня успокоить, однако я и по сей день содрогаюсь при мысли о том, как легко и часто обрываются жизни братьев наших меньших.

Разумеется, моя тяга к животным распространялась и на более «привычных» зверей. Моей первой крепкой привязанностью, не считая родителей, был наш пес Людвиг – помесь колли и немецкой овчарки. Людди лежал под моей колыбелькой и сторожил меня, пока я спала, и приводил маму, когда я просыпалась. Он присматривал за мной, когда я начала ползать на четвереньках, а когда я впервые пошла, терпеливо позволял мне хвататься за шерсть на пузе, чтобы подняться с пола. Я клала руки ему на спину, цепляясь за мех, и он очень медленно и осторожно ходил со мной по дому. Когда я падала, он тоже припадал на пол, чтобы смягчить мое падение. Он научил меня ходить, и я до сих пор помню его неизменно мягкий и терпеливый взгляд во время нашей с ним возни. Думаю, именно дружба с Людди положила начало моей любви к животным, и я очень благодарна матери за то, что когда-то она приучила меня доверять Людди и любить его.

Моя любовь к «сложным», пушистым и многоногим животным не мешала мне в детстве набивать свою спальню всякими «экспериментами» – разными штуками в банках и ванночками с застойной водой, где обитали всевозможные формы жизни, за которыми я наблюдала в микроскоп. Как-то раз у меня в комнате жили одновременно две сотни шелковичных червей, превратившихся потом в мотыльков, которых мне приходилось вытряхивать из кровати, прежде чем лечь спать. В детстве я, и только я, была ответственна за уборку собственной комнаты, причем обязательно с применением дезинфицирующего средства. Никто, кроме меня, в комнату не заходил.

Когда мы с сестрой подросли, отец начал брать нас с собой на лекции в Калтех, где я впервые увидела героиню своего детства – Джейн Гудолл. Я непременно хотела пойти по ее стопам и отправиться в Африку, когда вырасту, и потому настояла на уроках суахили. После следующей ее лекции в Калтехе я подошла к ней и попробовала сказать что-то на новом для меня языке. Интересно, помнит ли она маленькую девочку со светлыми косичками, говорившую на суахили?

Мы с Глорией с детства профессионально пели в студиях звукозаписи Голливуда и продолжали заниматься этим в юности. Мы начали петь в составе семейной группы, когда мне было пять, а ей – три. Так как мы обе умели петь с листа (читать ноты и петь без специального обучения), уже год спустя мы работали в рекламе, записывали саундтреки и были бэк-вокалом на записях разных альбомов. Вы, наверное, слышали нас в семидесятых в рекламе «Макдоналдс», «Пицца Хат», «Литтл Фрискис», мороженого, «Грузоперевозок Бекинс», «The California Raisins» и многих других роликах. Помимо этого, мы с Глорией записывали бэк-вокал, к примеру, для Глена Кэмбелла, Барри Манилоу, Хелен Редди, «The Carpenters» и Джона Денвера, и участвовали в записи саундтреков ко второй и четвертой частям «Рокки», «Изгоняющий дьявола 2» и к нескольким мультфильмам Disney. Музыка – это у нас определенно семейное. Мой дедушка был ударником в эпоху биг-бендов, а брат отца – Кабби О’Брайен из оригинального состава мышкетеров в «Клубе Микки Мауса». Но несмотря на это, моя тяга к науке и любовь к животным привела меня на порог Оксидентал-колледжа – партнерской школы Калтеха, в которой тогда почти не было женщин, где я и получила диплом биолога в 1985 году. Студенты колледжа могли свободно записываться на любые курсы Калтеха и наоборот, что позволяло обоим институтам значительно расширять свои учебные планы. Мне все же больше была по нутру атмосфера в Калтехе, так что бóльшая часть моей учебы проходила именно там, что в итоге позволило мне на последнем курсе подрабатывать в калтеховском Институте биологии поведения, работавшем с приматами.

И вот однажды мне предложили должность в отделе, занимавшемся изучением сов. Я боялась, что после работы с обезьянами, так похожими на людей, работать с совами мне будет скучно. Тогда я, подобно многим, еще наивно полагала, что совы – это «просто птицы». Они были мне чужды, и я почти ничего о них не знала, кроме того, что они обычно летают по ночам. Кому это могло быть интересно? Мое знакомство с совами в то время ограничивалось бабушкиной коллекцией статуэток, и мне казалось, что настоящие совы не слишком от них отличаются. Но на той должности предлагали работу на полную ставку, а мне очень нужны были деньги. Вдобавок это была возможность поучаствовать в исследовании. Одним словом, работа для начинающего биолога была идеальная – я могла многому научиться у более опытных коллег.

Я согласилась работать с совами и всего за шесть месяцев полюбила этих чутких и бойких крох так же, как любили их маститые ученые, которые занимались ими на протяжении уже многих лет.

– Стэйси, – сказал один из ученых, доктор Ронан Пэнфилд, – зоопарки и приюты и так кишат совами, которых пока еще нельзя выпускать на волю, а этого совенка надо куда-то пристроить. Заберешь его к себе домой – получишь уникальную возможность изучить досконально повадки сов, которую не может дать академическая среда.

– Вы что, предлагаете мне взять его к себе насовсем?

– Именно так. Бери, пока у него еще закрыты глазки – он к тебе мигом привяжется, и ты сможешь наблюдать за ним, записывать звуки, которые он издает, изучать поведение…

Я была одновременно обрадована и напугана – я боялась огромного груза ответственности за эту маленькую жизнь. Я смотрела на доктора Пэнфилда, пытаясь понять, шутит он или говорит всерьез.

– …При близком общении с ним тебе может открыться много нового, того, что мы не сумели рассмотреть издалека. Мне кажется, это исследование существенно дополнит и даже изменит наше представление о сипухах в целом. У тебя будет возможность регулярно сообщать нам о своих находках.

Несмотря на мои страхи, мне захотелось перепрыгнуть через стол, сгрести доктора в охапку и прокричать: «Да, я готова!» Разумеется, вместо этого я глубоко вдохнула и попыталась настроиться на профессиональный лад.

– Мне нужно будет кое-что подготовить, но я с радостью возьму его.

Мне предстояло растить у себя дома одно из самых красивых животных на земле. Сипухи сильно отличаются от остальных сов. Они даже принадлежат к отдельному семейству Tytonidae, тогда как все прочие совы относятся к семейству Strigidae, что означает «совы обыкновенные». Я обожала все виды сов, но возможность познакомиться поближе с представителем единственного вида нетипичных сов, обитавшего в Северной Америке, была просто подарком свыше.

Самые древние ископаемые останки первых птиц, Archaeopteryx, относятся к верхнеюрскому периоду – 150–155 миллионов лет назад. Они еще во многом напоминали динозавров, но уже, несомненно, были птицами. С тех пор видовое разнообразие птиц значительно увеличилось, совы как вид появились много позже. Мой совенок был живым кусочком истории.

Самые старые ископаемые останки сипух относятся к палеоценовой эпохе (65–57,8 миллиона лет назад). Род Tyto (современные сипухи) появился примерно в середине миоцена (23,7–5,3 миллиона лет назад), а в эпоху плиоцена (5,3–1,6 миллиона лет назад) и плейстоцена (1,6–0,01 миллиона лет назад) разделился на виды. Вид, к которому относился Уэсли, Tyto alba, появился в эпоху плейстоцена. Несмотря на то, что совы иногда всплывают в дискуссиях, посвященных рапторам, на деле считается, что они биологически ближе к козодоям, чем к диурнальным (дневным) хищным птицам (Falconiformes). Козодои, в частности, козодой жалобный, действительно выглядят как некое промежуточное звено между обычными птицами и совами.

До того, как я стала работать с совами, я никогда не слышала о козодоях и пролистывала в книгах страницы с описанием того, сколько миллионов лет назад возникло на земле то или иное животное. Но с появлением у меня собственного совенка я начала жадно впитывать в себя подобную информацию. Его «племя» жило здесь, наверное, совсем недалеко, уже больше полутора миллионов лет! Сильнее всего поражало, что на протяжении всех этих лет каждый из его предков умудрился спариться, и его птенец выжил, вырос и спарился сам. И так 1,6 миллиона лет. Цепочка ни разу не прервалась, ведь если бы это случилось, Уэсли не было бы. Разумеется, эта логика справедлива для каждого, кто живет на этой планете, и это кажется невероятным чудом.

Некоторые ученые считают, что птицы произошли от динозавров, и, глядя на лапки и клюв моего совенка, особенно до того, как у него стали появляться перья, в это охотно верилось. Последние исследования в области палеонтологии показывают, что некоторые динозавры были теплокровными и пернатыми. И, подобно современным птицам, они растили своих детенышей в гнездах, кормя и защищая их.

Еще одна отличительная черта сов – это их мозг, который кардинально отличается строением от мозга большей части позвоночных. Кора головного мозга сипухи предназначена в основном для обработки звука, а не визуальных образов. Мне было интересно, как это повлияет на взаимодействие совенка со мной и с моим визуально-ориентированным домашним пространством. Он наверняка воспринимал все совершенно иначе, не так, как мы. Его мировосприятие сильно отличалось даже от собачьего, так как собаки получают бóльшую часть информации об окружающем мире при помощи обоняния и зрения. Собаки – млекопитающие, причем социально-ориентированные, а потому за тысячу лет мы нашли с ними общий язык и научились жить вместе. Отдельные ученые даже полагают, что мы с собаками помогли друг другу эволюционировать и стать такими, какие мы есть сейчас. Но ужиться с асоциальным животным непросто. Совы не живут стаями, вместо этого проводя почти всю свою жизнь вдвоем с партнером.

Совы крайне интересны не только своей историей и физиологией, но и своим неповторимым характером. Они по натуре игривы и любознательны. Знакомая одного моего друга как-то раз спасла маленькую североамериканскую сову, и та, по ее словам, вела себя совсем как котенок с крыльями. Она рассказывала, что та невысоко взлетала и набрасывалась на предметы, точь-в-точь как котенок. Совы бывают очень изобретательны. Однажды я проходила мимо одной из комнат в «совиной» лаборатории Калтеха и увидела, как сова развлекалась игрой – она сбрасывала со стола карандаш, наблюдала за его падением, а потом, когда он уже катился по полу, слетала со стола, разворачивалась в полете, примериваясь, и хватала карандаш с пола. Я видела, как некоторые постдоки^[2], думая, что на них никто не смотрит, разговаривали с совами, терлись носами об их клювы, целовали их и играли с ними. Они вели себя так, как люди ведут себя с собаками, и, кажется, удовольствие было взаимным. Могла ли такая связь появиться у меня с моим совенком? Я была намерена это выяснить. В конечном итоге именно подобное любопытство и желание узнать животное максимально близко, познакомиться с ним и, возможно, научиться у него чему-то и двигает людьми, которые становятся биологами и натуралистами. То же любопытство двигает учеными, заставляя их всматриваться в телескопы в попытках узнать нечто новое о какой-то планете или неизведанной звездной системе. Возможно, это и был мой шанс познакомиться по-настоящему с диким животным, шанс, которого я ждала с самого детства. Мне не пришлось ехать за тридевять земель и ломиться сквозь джунгли Африки или Амазонки ради встречи с ним – мой совенок сам нашел меня.

2
Мы обязаны жизнью тем, кого приручили

В ТЕ ДНИ я снимала комнату у своей лучшей подруги, Вэнди, которая жила с мужем в Южной Калифорнии в чем-то вроде ранчо – у всех в округе были лошади и другой домашний скот. У самой Вэнди, например, жили куры, стая шумных гусей, андалузский жеребец и неразлучная парочка – коза и кобыла. Вэнди была художником и музыкантом. Они с мужем часто уезжали на гастроли, а я в это время присматривала за животными. К тому же она тогда была беременна, и ей в скором времени должна была понадобиться моя помощь с малышом.

Мы дружили с тех самых пор, как я однажды умудрилась обыграть ее в салки с ленточками на лошадях в летнем лагере в горах Сан-Бернардино, где она в то время преподавала верховую езду. У Вэнди были свои абсолютно неповторимые отношения с лошадьми, и многие свои приемы работы с дикими животными я переняла именно у нее. Когда мы познакомились, мне было всего двенадцать, а ей – восемнадцать, но разница в возрасте оказалась неважна, поскольку у нас нашлось множество общих интересов, в частности, страсть к музыке. Вэнди фотографировала свою кобылу в амбаре, когда я впервые рассказала ей об увечной пернатой сиротке. Мне было неловко просить разрешения на то, чтобы притащить в дом совенка, но она лишь улыбнулась и потрепала лошадь по загривку.

– Сипуха! Чудное будет пополнение в нашей семейке!

– Вэнди, – сказала я, – тебе придется терпеть дохлых мышей в морозилке. И порезанных – в холодильнике. Ты уверена?

– Мясо есть мясо, – пожала плечами она.

– Много дохлых мышей, Вэнди.

– Много? Много – это сколько?

– Ну, со временем – тысячи, наверное.

– А сколько вообще в среднем живут сипухи? – спросила она.

– В неволе – не знаю. Возможно, лет пятнадцать-двадцать.

– Мой тебе совет – бери, – сказала она. – Такой шанс выпадает лишь раз в жизни.

В дикой природе сова-отец постоянно охотится. Он должен обеспечивать потомство едой, примерно шесть мышей на одного совенка за ночь. В среднем помет состоит из пяти птенчиков. Вдобавок отцу семейства приходится кормить еще и самку, которая почти никогда не покидает гнезда, и ей требуется порядка трех мышей в день. Наконец, ему самому необходима пища – около четырех мышей в день. Итого получается плюс-минус тридцать семь взрослых мышей на одну ночь в сезон гнездования.

Отец семейства вечно издерган, в его ушах постоянно стоят требовательные крики и визги, доносящиеся из гнезда. Самец в дикой природе беспрестанно охотится, несясь после удачного «рейда» как сумасшедший обратно в гнездо с добычей, где его уже ждут голодные птенцы, которые тут же окружают отца и буквально отнимают у него еду. Когда малыши подрастают, самец к ним уже не приближается, а зависает в воздухе над гнездом, сбрасывая груз с безопасной высоты и тут же снова улетая на промысел.

В дикой природе сипухи обычно живут недолго. По статистике лишь одной из пятнадцати удается прожить хотя бы год. Их сбивают машины, так как они часто летают на высоте, не превышающей высоту грузовика или даже легковушки, а яркий свет и шум на дороге сбивают их с толку и дезориентируют. Они погибают, влетая в оголенные провода, и насмерть травятся мышами, съевшими отраву, – совы в принципе крайне подвержены отравлениям. Пожалуй, основной причиной снижения популяции сипух является потеря естественной среды обитания. Периодически птенцы становятся жертвами домашних кошек, которых выпускают гулять на улицу, не говоря уже о енотах, рысях, пумах, койотах, более крупных видах сов – таких как пестрая неясыть, – или других птиц – полевых луней, ястребов и орлов. Напав целой стаей, сипуху способны заклевать насмерть и более мелкие птицы, типа воронов и даже ворон. Хуже всего, пожалуй, то, что их отстреливают люди, из нелюбви к пернатым хищникам или даже просто «для развлечения», несмотря на то что это является нарушением федерального уголовного кодекса и за это полагается реальный срок в придачу к большому штрафу. Одна из пятнадцати сипух, которой посчастливилось дожить до двух лет, неизбежно сталкивается со всем этим. В дикой природе самка обычно откладывает по одному яйцу в день пять дней подряд. Через некоторое время птенцы вылупляются, также по одному в день – каждый не только на день младше, но и меньше предыдущего. Растут они быстро, но первенец всегда будет самым большим и сильным в помете, второй будет поменьше и послабее, а последний – самым слабым и маленьким. Первыми родители всегда кормят самых сильных и агрессивных птенцов, пока те не наедятся. В урожайный год выживают все, но если пищи немного, младшие гибнут от голода. Это может показаться жестоким, но лучше уж так, чем недокормить и погубить всех.

Конечно, некоторых слабых, «бракованных» и травмированных сов, которым удается дожить до случайной встречи с добрым и сердобольным человеком, приносят в центры реабилитации, как моего совенка.

У нас в Калтехе многие прирученные совы привязывались к одному определенному ученому и обретались в основном у него в кабинете. Хотя, сказать по правде, в их распоряжении быстро оказывался весь этаж. Дикие совы жили все вместе в птичниках, расположенных в длинных и пригодных для полетов амбарах рядом с основными зданиями. Мне посчастливилось работать в команде энтузиастов над действительно важными проектами, причем в расслабленной, дружеской и теплой атмосфере. В наши задачи входило как можно более пристально наблюдать за птицами, чтобы как можно лучше их понять. Доктор Пэнфилд сам почти двадцать лет регулярно забирал свою сову к себе домой.

Из-за отсутствия видимых половых признаков, отличить самца совы от самки на глаз не сможет даже специалист – для этого требуется небольшая хирургическая операция, обнажающая гениталии. Мы с доктором Пэнфилдом оба не горели желанием класть своих птиц под нож, так что их пол нам пришлось угадывать. Мы сошлись на том, что у нас обоих самцы, однако к вящему удивлению и огорчению Пэнфилда его «любимец» к пятнадцати годам таки снес яйцо.

Летают совы быстро, даже если они непригодны для жизни в дикой природе, так что нам в лаборатории частенько приходилось, завернув за угол, тут же отпрыгивать с траектории полета несущейся на всех парах птицы. В нашем большом и просторном конференц-зале были окна от пола до потолка, и если мы ясным калифорнийским днем забывали задернуть занавески, какая-нибудь сова могла врезаться в стекло. К счастью, совы от природы хорошо «амортизированы» многими слоями пуха и перьев, так что в их случае, в отличие от прочих птиц, обходилось без смертей и даже сколько-нибудь серьезных травм. Зато все окна были покрыты комичными мультяшными отпечатками сов в местах, где к стеклу при ударах прилипали маленькие перышки.

Ручные сипухи были неотъемлемой частью нашей жизни. Они свободно перемещались по нашим кабинетам – иногда гордо вышагивали, иногда носились по воздуху, как маленькие пернатые истребители, иногда спокойно планировали или зависали в воздухе. Создавалось ощущение, что мы работаем в Хогвартсе, разве что вместо почты совы оставляли нам отрыгнутые шарики корма в кофе. Естественно, непосвященных столь вольготно живущие в лаборатории совы вводили в ступор. Как-то раз к нам пришел электрик – в здании что-то было не так с системой электроснабжения, и на него из-за угла вдруг вылетела сова. Бедный парень душераздирающе завопил и упал ничком, закрывая руками голову и крича что-то на испанском. Дело в том, что в Мексике совы считаются предвестниками смерти, им часто приписывают магические способности, и вообще, встретить сову там – крайне дурная примета. Я подбежала к несчастному и принялась объяснять на испанском, почему у нас в помещении сова, а он в ужасе смотрел на меня сквозь пальцы и крупно трясся. Видимо, он мне не поверил, потому что вскоре вскочил и рванул в сторону ближайшего выхода.

Я же, подобно коренным народам Южной Калифорнии, верящим, что сов посылают нам духи в качестве проводников во тьме, считаю сов добрым знаком. Сипухи на протяжении многих тысячелетий оказывали неоценимую помощь фермерам, снижая численность мышей в амбарах и зернохранилищах. Конечно, они послужили основой для многих малоприятных мифов, например о кельтских банши – оглушительно кричащих ночных призраках, или о «домах с привидениями». Крик вылетающей из заброшенного дома сипухи действительно может показаться жутким, если не знаешь, с чем имеешь дело. Наш современник, вероятнее всего, сравнит этот визг со звуком фуры, на полной скорости давшей по тормозам. Представьте, что в такой ситуации происходило в голове человека, жившего до промышленного переворота! Естественно, ничто иное, кроме жуткого демона, таких звуков, по его мнению, издавать не могло.

Но у меня сложилось иначе – каждый раз, когда я стояла на распутье и мне нужно было принять важное решение, в моей жизни появлялась сова, словно помогая мне сделать верный выбор. Одним воскресным вечером, возвращаясь с гор Сьерра, где я отдыхала на выходных, я ехала по проселочной дороге, опустив левое стекло и наслаждаясь ветерком. И тут вдруг откуда-то сверху спустилась сипуха и полетела рядом с машиной. Она летела так близко, что почти касалась моего плеча кончиком крыла, я могла протянуть руку и дотронуться до нее. Я ехала под горку и придерживала скорость, чтобы не упускать ее из виду, и тут она обернулась и встретилась со мной взглядом. Мы обе взглянули в сторону движения, а потом снова переглянулись! Так мы и ехали, пока дорога не свернула, и я поехала по ней дальше, а сипуха полетела прямо в сторону поляны. Это была потрясающая встреча, и она придала мне уверенности в одном деле, которым мне предстояло заняться по приезде домой.

Когда я начала работать в институтском совятнике, помимо сипух, там жили несколько осиротевших виргинских филинов, кроличьих сычей и ушастых сов. Их, как особей других видов, мы приютили скорее из сострадания, чем ради науки. В отличие от ручных сипух, которые жили в основном в наших кабинетах, диких сов мы иногда кормили не только мышами, но и крысами, так как последних легче было достать. Обычно мыши бывают размером с батончик «Сникерс» и совы глотают их целиком, не оставляя следов, что позволяет немного экономить на уборке, однако мыши довольно дороги и раздобыть их непросто. Вот потому и крысы.

Одна из научных лабораторий, у которой мы заказывали крыс, видимо, вела исследования, связанные с генетикой – потому что размер их «товара» составлял не менее двух футов. Их привозили целыми и замороженными, и нам приходилось рубить их на кусочки мясницким тесаком. Мы раскладывали оттаявшие мохнатые крысиные «котлеты» в длинных проходах совятников, где их на лету подбирали наши питомцы. Иногда кусочек мяса случайно проваливался в щель между половицами и падал в бурлящее море тараканов примерно тремя футами ниже. Они моментально расправлялись с мясом, но у них была прегадкая привычка иногда выбираться наверх и нагло ползать по полу у всех на виду. Совы жили примерно в двадцати-тридцати футах над всем этим безобразием.