Великая Отечественная война глазами очевидцев

Предисловие

                    «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой

С фашистской силой темною, с проклятою ордой!

Пусть ярость благородная вскипает, как волна!

Идет война народная, священная война!

Как два различных полюса, во всем враждебны мы.

За Свет и Мир мы боремся, они – за царство Тьмы

Пусть ярость благородная вскипает, как волна!

Идет война народная, священная война!

Дадим отпор душителям всех пламенных идей,

Насильникам, грабителям; мучителям людей!

Пусть ярость благородная вскипает, как волна!

Идет война народная, священная война!

Не смеют крылья черные над Родиной летать,

Поля ее просторные не смеет враг топтать!

Пусть ярость благородная вскипает, как волна!

Идет война народная, священная война!

Гнилой фашистской нечисти загоним пулю в лоб,

Отродью человечества сколотим крепкий гроб!

Пусть ярость благородная вскипает, как волна!

Идет война народная, священная война!

Пойдем ломить всей силою, всем сердцем, всей душой

За землю нашу милую, за наш Союз большой!

Пусть ярость благородная вскипает, как волна!

Идет война народная, священная война!

Встает страна огромная, встает на смертный бой,

С фашистской силой темною, с проклятою ордой.

Пусть ярость благородная вскипает, как волна!

Идет война народная, священная война!

(Слова В.И. Лебедева-Кумача, музыка А.В. Александрова)

Здравствуйте, мои уважаемые и любимые читатели! Перед вами первая книга серии «Великая Отечественная война глазами очевидцев». В ней я решил привести рассказы десяти человек. И это только фронтовики. В первую книгу серии я не стал помещать рассказы тех, кто ковал Победу в тылу, находился в оккупации или был блокирован на долгие 900 дней в осажденном голодном Ленинграде.

Все десять фронтовиков примерно одного возраста, разница у них всего в несколько лет. Учитывая, что война закончилась 75 лет назад, иначе быть и не могло. Некоторые из них, к сожалению, к моменту выхода этой книги скончались.

Из этих фронтовиков трое являются Героями Советского Союза. Некоторые прошли всю войну от начала и до конца. Другим довелось воевать буквально год. Есть тут и пехотинцы, и летчик, и артиллеристы, и связист, и моряк, и даже огнеметчик, закончивший военное училище химической защиты.

Некоторые из вас могут спросить, чем же примечательна эта книга? Почему мы должны ее прочитать, потратив на это свое драгоценное время? Ведь о той страшной и славной войне уже сказано все, что только можно было сказать. Мы видели сотни и тысячи как документальных, так и художественных фильмов о том периоде нашей истории.

Но в художественных фильмах нам не расскажут о том же армейском фронтовом быте. Как роются окопы, траншеи, блиндажи и землянки; как строятся аэродромы и укрепления; как в окопах борются со вшами, что едят и чем запивают, употребляют ли спиртное перед боем и т.п.

А в документальных фильмах не всегда покажут и расскажут о человеческой трусости, слабости, безволии и других негативных моментах. Ведь у государства существует пропаганда.

Надеюсь, что чтение этой книги станет для вас занятием очень и очень интересным. Почему? Потому что здесь рассказано о той войне, которая была на самом деле, а не о красивой, пусть и высокохудожественной, но выдумке.

Здесь вы прочитаете о том, что в 1941 году многие, даже образованные солдаты, никогда не видели автоматического оружия и даже считали, что оно стреляет само. О том, какая на самом деле нищета царила в СССР, что новобранцам, следующим в тыл для подготовки к фронту, даже не выдавали одежды и обуви. Они шли в том, что взяли из дома, а когда их обувь приходила в негодность, некоторые вынуждены были надевать лапти, которые им давало сердобольное население сел, мимо которых они проходили.

Вы узнаете о настоящем вредительстве в тылу, когда солдат, подлежащих отправке на фронт, кормили баландой и доводили до больничных коек из-за голода. Вы узнаете, как на самом деле относилось к нашим воинам население Польши, Австрии и Германии. О подростках из «гитлерюгенда», власовцах, бандеровцах. Вы узнаете о том, о чем не знали.

И еще. Эта книга выведет некоторых из вас из состояния уныния. У вас сейчас все плохо? Вы на грани развода или финансовой катастрофы? Вы сильно больны или вам светит тюрьма? Прочитав здесь о том, какие испытания перенесли в войну люди, наши с вами бабушки и дедушки, вы, возможно, кардинальным образом переосмыслите свои собственные нынешние проблемы, измените свой взгляд на действительность.

Почему? Да потому что мы, привыкнув жить в современном обществе потребления, стали вялыми, мягкотелыми и непривыкшими к труду. Мы никогда не видели настоящего голода, бомбежек, ранений, вшей, и многих-многих других страшных вещей, с которыми довелось столкнуться уже ушедшему поколению.

За своими героями я старался записывать дословно. Чтобы вы, читатель, могли отличить стиль повествования каждого. Я исключил лишь повторения и явные ошибки, ставя на их месте многоточия.

С Божьей помощью я пишу первую книгу новой серии. Эта серия получит название: «Крик нерожденных. Все последствия абортов». Комментарии, как говорится, здесь излишни. Хотя коротко скажу, что никто из принявших решение пойти на аборт, даже примерно не представляет себе всех его последствий: медицинских, психологических и иных, которые крайне негативно влияют на весь род этого человека. А эти последствия чрезвычайно тяжелы. Не только для самих женщин, но и их мужей и детей, рожденных после аборта.

Возможно, кто-то скажет, что это чушь. Что мол у меня или моих знакомых были аборты и ничего, все хорошо. Но это не так. Просто человек не понимает, что многие болезни и проблемы в его жизни обусловлены именно этим событием. А ведь еще впереди самое главное – держать ответ перед Богом за то, что не пустила на этот свет данное Им дитя.

Надеюсь, что вы, мои дорогие, с Божией помощью, эту книгу тоже вскоре сможете прочитать. Как и все остальные мои книги. Ищите и найдете! На сайте ЛитРес.

А выводы делать только вам. Ну, с Богом!

Рассказ первый

Борис Акимович Дехтяр (19.05.1922 г. – 06.02.2012 г.)

(Россия, г. Нижний Новгород)

Рассказ фронтовика записан в ноябре 2011 года

«22 июня 1941 года я был на границе. Накануне вечером около нашей казармы (а казарма – это был большой сарай, длинный, в котором мы соорудили себе нары в три этажа, и рядом в «пирамидах» стояли наши винтовки, и в таком виде мы там спали), перед выходным днем, воскресеньем, бывший хозяин этого сарая пришел к нам и сказал: «ребята, завтра будет война!»

И мы все вместе ответили ему дружным хохотом. Но не все смеялись. Потому что за две недели до этого нас строго предупредили, что если кто-нибудь будет говорить, что будет война, то смотрите! А почему? А потому, что в прошлое воскресенье, за неделю до этого, по радио передали, а потом в газетах было сообщение ТАСС: «Опровержение слухов о том, что немцы собираются на нас напасть». И нас заверяли, что никакой войны не будет, запрещено было. А тут он такое говорит.

Ну, и мы легли спать. Мы радовались, что завтра не будет этого каторжного труда на границе, где мы сооружали эти укрепления. Она же была голая. И вот в три часа ночи я проснулся, и слышу, что какой-то прерывистый мощный гул идет откуда-то сверху. Непонятно, что. Мы еще не знали, что это.

Я и еще несколько человек выскочили на улицу. Небо было совершенно черное, и в нем очень четко, в строгом строю летели десятки самолетов. Они летели в нашу сторону, на восток. Силуэты их были как пушинки, белые и прозрачные, как бумажные. И мы поняли, что там Солнце, их уже было видно, их освещало. А гул был мощный. И я сразу подумал: «война!»

Побежали к командирам, нас «в ружье». А в четыре утра нас уже обстреляли немецкие самолеты. Прилетели два небольших самолета, обстреляли. А нас было, значит, наша рота в этом сарае. А всего нас там был отдельный батальон.

Отдельный, потому что он подчинялся не какому-то полку или дивизии, а напрямую 15-му армейскому управлению военно-полевого строительства, было такое. Нас в батальоне было восемьсот пятьдесят человек. Вооружены все были винтовками, хорошими винтовками. Это были карабины на основе русской винтовки 1898/1930 годов. Но они были изготовлены в Польше и достались нам как трофей.

Вот мы все были ими вооружены. У них вместо нашего штыка был штык-нож. Поскольку у нас были замечательные командиры: командир роты – Смирнов, командир батальона – капитан, батальонный комиссар, они были очень опытные. Они были себе на уме, и нам говорили: «не расставайтесь с винтовками, обоймы держите в подсумках и прицепите к поясу, чтобы все было на вас!»

Они рисковали, об этом кто-то мог донести, были же особисты и прочие. Но мы их слушали. И когда была команда: «в ружье!», нас вывели и велели окапываться. До этого окапываться мы не могли, не имели права, потому что войны-то не будет!

А укрепления строили в самой первой стадии. Вот я лично, если бы не война, то я бы вообще сдох. Такой каторжный был труд, десятичасовой рабочий день. Я был на песчаном карьере. А песок добывали для бетономешалки.

А другим было еще хуже. Они дробили камень в щебень для этой бетономешалки. И мы строили огромный аэродром, состоящий из бетонных плит. Они были как пчелиные соты: шестиугольники, вплотную, под самые тяжелые самолеты.

И я был самым молодым. А более старшие, хоть они и колхозники все были, говорили: «как можно у самой границы строить аэродром для таких тяжелых самолетов? Почему не в тылу?» Мы этого не понимали. Но вот мы его строили.

И вот, в это утро, в четыре часа, мы уже были в бою. Потому что после самолетов пришли немцы. Как я уже потом догадался (через недели две-три), мы были вне главного удара. Потому что лесистая местность, пролегавшая в низине, и болота. А немцы, как мы потом поняли, прошли по прекрасному шоссе, левее нас, мощными танковыми колоннами. И сразу далеко прошли. О нас они, наверное, знали, разведка работала, что это строители. Рядом, в соседнем селе, стоял такой же батальон, тоже восемьсот пятьдесят человек, и они на нас решили не обращать внимания.

Поэтому на нас бросили отряды, с которыми мы справлялись. А как справлялись? Наш командир, Смирнов, понимал, какие мы стрелки. Ну, я был «ворошиловским стрелком», я дома, в школе уже знал винтовку хорошо. Тогда так готовили. А это были колхозники все.

Он сказал: «стрелять только залпом, всем вместе и по моей команде!» Ну, если восемьсот винтовок сразу ударят в одно место, что-то получается. А там стояли строительные машины, они в выходной не работали. Дорожные машины, трактора около бетономешалки. Вот мы за ними залегли. Лично я за трактором залег.

И не заметил, как на меня свалился немец откуда-то сверху. Я с испугу не выстрелил, а так как у меня в руках была лопатка, которой я окапывался, так я его по горлу ее лезвием и ударил.

Вот так это все началось. В первый же час связь была полностью потеряна. Когда теперь некоторые говорят, что ничего подобного, что мы были полностью готовы, это полная чушь. Я просто свидетель этого. Но я не только свидетель. Потом, в госпиталях, на пересыльных пунктах я встречался с десятками людей, которые были тоже в таких же условиях.

Ничего не было, никакой готовности. Вот это сообщение ТАСС, которое было, о том, что войны не будет, оно вообще всех «демобилизовало». И поэтому получилась вот такая ситуация.

И вот, эти наши командиры, понимающие дело, поскольку не было связи, послали вестового на коне к высшему командованию. Приехал вестовой, и мы впервые в жизни увидели автомат. Немцы-то с автоматами были. И я впервые в жизни увидел этот автомат – ППШ, с круглым диском.

Я учитель, студент второго курса института, не представлял себе, что такое автомат. Когда я читал в газетах, что применяют автоматическое оружие, я думал, что оно само стреляет или еще что-то. Я не понимал, что такое автомат.

А немцы уже ими вооружены были. Да, конечно же, не на сто процентов, но они у них были. И это очень важно, потому что теперь молодым трудно разобраться, что же было на самом деле. Вот так было на самом деле.

Все это происходило на новой границе между Польшей и Советским Союзом. Что такое «новая граница», может быть, многие не знают. Это граница, которая была по договоренности Сталина с Гитлером установлена 17 сентября 1939 года. Фактически в этот день.

Я должен сделать отступление, и рассказать немного об этом. До призыва в армию я жил в городке, в пятидесяти километрах от старой границы, той, которая была до 1939 года. И поскольку мы были близко, то, когда в последних числах августа 1939 года мы узнали, что Сталин и Гитлер заключили между собой договор о дружбе, то все были просто потрясены. Никто ничего не понимал.

Потому что до этого вся пропаганда… и все знали только одно: фашисты захватили власть в Германии, они уничтожают там пролетариат и коммунистов, они уничтожают там евреев. Об этом же наши газеты во всю писали, в таком ключе. И вдруг нам объявляют, что вот с этим самым Гитлером мы заключаем договор, в очень приличных фразах, а Молотов даже в каких-то хвалебных.

И вот, через несколько дней после этого сообщения, 1 сентября 1939 года, началась Вторая Мировая война. Ее начали Сталин и Гитлер в этот день, по сговору. И все поняли, что мы в трагическом положении.

Но поскольку раньше, на маневрах, мы видели, как мимо нашего городка проходили огромные массы войск, над нами летали десятки самолетов, сбрасывались десанты, то мы все были уверены (как тогда была такая песня: «если завтра война, то на вражьей земле мы врага разобьем, малой кровью, могучим ударом», а потом была книга Николая Шпанова «Первый удар», по которой мы в первые же дни уже шли наступать на Берлин), в своей быстрой победе. И вдруг нас вот так огорошили.

Вот как все это начиналось. А я попал в армию по невероятному стечению обстоятельств. Судьбоносным для меня было одно утро, это было 24 мая 1941 года. Я был учителем сельской школы уже второй год. И к 1941 году я преподавал там математику.

Но мне достался седьмой, выпускной, класс, в котором не все знали таблицу умножения. Вот так в этом колхозе учили детей. И я их «по наследству» получил. Почему я согласился? Потому что я был студентом-заочником учительского института, физмата, и потому что надо было зарабатывать.

А зарабатывать мне надо было потому, что в 1937 году, когда моего отца по доносу арестовали, и, как я потом из реабилитационного дела узнал, в январе 1938 года его замучили в тюрьме, то осталась единственно работающая мать. И на ней четыре иждивенца: трое детей, включая меня, и бабушка.

Как только я окончил десятый класс, то сразу пошел работать. Кем я мог работать? Казалось бы, а какой я учитель? А ведь на село идти учителями никто не хотел, и меня взяли.

И вот 24 мая 1941 года я принимал экзамен по математике. Я был воспитан так, что надо быть честным, обманывать нельзя. Но, правда, сомнения были, но мне девятнадцать лет было. И возникла ситуация, что задач решить никто не может, класс выпускной. Директор мне говорит: «Борис Акимович, подскажи им!» А я не подсказываю.

Ну не хотел я им подсказывать, хотя теперь понимаю, что надо было подсказать. Ну что этим колхозникам, которые кончат семь классов и будут в колхозе вкалывать (они там с детства вкалывали), зачем им система уравнений с двумя неизвестными? А ведь такие задачи были.

Час проходит, два. Директор беспокоится. В Украине еще не было случая, чтобы в какой-нибудь школе не было выпуска. Он позвонил куда следует, наверное, в райком, и вдруг я слышу, как моя сестричка кричит мне в открытое окно. Я подхожу, а она машет бумажкой. Это была повестка в военкомат.

И меня срочно призвали в армию. Я имел отсрочку как учитель, но все, и в тот же день меня отправили. А как только меня убрали, тут же вызвали другого учителя из района. Он им подсказал и дальше все было хорошо. Хотя тогда я этого не знал.

И вот это решило мою судьбу. Почему? А потому, что если бы меня тогда не призвали в армию, то, когда началась война и вскоре фашисты пришли в наш городок, то вместе с матерью и сестрами они и меня бы расстреляли. Вот так «случайно» все повернулось.

24 мая меня призвали, через несколько дней мы были на границе, нас обмундировали, вооружили. А место это было такое. Польский город Ковель был недалеко от советско-польской границы. За ним райцентр Любомль, он у самой границы, а мы за Любомлем уже, совсем на границе. Вот где все это было.

И когда мы отходили, то мы отходили как раз обратно в этот Ковель, где еще были наши зенитки, вели огонь по немецким самолетам. Но, как всегда, ничего не сбивали. Я могу сразу сказать, что на всем пути до Киева мы не видели ни одного сбитого немецкого самолета. А наших самолетов мы вообще не видели. Ни одного.

Они, видимо, где-то были. Я же читал воспоминания. Но на том пути, где я шел, ни одного не было. И мы поняли, почему. Потому что через несколько дней мы шли мимо нашего разгромленного полевого аэродрома. Все самолеты были сожжены и там бродил только один летчик, потерянный.

А наш командир роты, Смирнов, спрашивает у него:

– Чего же вы не взлетели?

Он говорит:

– А бензина-то не было! Да и потом, половина летчиков на выходные была в отгуле, ведь войны же не будет!

Наш батальон в первые дни войны понес большие потери. Но особенно большие потери он понес в так называемом Симаховском лесу, недалеко от райцентра Емильчино. Мы оказались на пересечении двух магистральных дорог. А в этом «кресте» находился большой сосновый лес. Он был весь напичкан войсками, когда мы туда подошли. По дорогам шли пушки, танки. И мы вступили в этот лес.

И как только мы в него вступили, налетела немецкая авиация, пикирующие бомбардировщики. Была страшная бомбежка. Истребителей и зениток нет. Как расстрел. И все там уничтожили, как могли. И половины нашей роты не стало. А раненые какие были!

У нас был такой санинструктор из Киева, еврей молодой. Ему ногу раз и все, и он тут же умер от шока. Вот такие картины. Другой бежит мне навстречу, а у него из груди торчит обрубок чего-то сантиметров сорока. Ему все кричат: «ложись!» Человек беспамятствует… А почему ложись? Чтобы не демаскировать, что мы здесь есть. Затаились в кустах. Вот такие картинки были.

И с этого началось уничтожение нашего батальона уже фундаментальное, без всякого боя. И нас перебросили по железной дороге на старую границу, которая была до 1939 года. Она была сильно укреплена. Вот мой городок тоже входил в укрепрайон. Там годами строили подземные бетонные сооружения, к ним подводили шоссе. В некоторых местах железную дорогу вели прямо под землю.

Так вот. Когда заключили договор 1939 года, мы пришли, а мы думали: вот дойдем до старой границы (потому что мы ждали, что основные силы подойдут, а их нет, мы не понимали что такое), а они, эти сооружения, пустые. Там не было ничего, никакого вооружения.

Я потом уже читал воспоминания очень авторитетного инженера, полковника Старинова, которого потом называли «диверсант номер один» (он описан Хемингуэем в книге «По ком звонит колокол», это тот подрывник, который там описан), и вот, мне пришлось с ним познакомиться, потому что нас там и подрывному делу учили.

И вот он описал, что был в панике, когда узнал, что Сталин велел демонтировать всю старую границу. Не только демонтировать, но и даже разгромить все партизанские базы, создаваемые накануне. Почему? Чтобы в случае чего, не отступали. А задача была взять Берлин, это понятно. И вот как это все получилось.

И когда мы подошли к этой старой границе, то получилось так: мы слышим, что канонада звучит южнее и левее нас, вглубь. А мы все-таки заняли оборону.

Я тогда был наивным, я не понимал, а где же германские пролетарии? Этот передовой отряд, где он? А вот они – из автоматов в нас стреляют. Мы не понимали, как так произошло быстро, что вдруг так случилось. А случилось точно так же, как у нас. Молодежь, ее как воспитывали два-три года, так она и стала. И мы такие же были.

И я все думал об этом. Но колхозники об этом не думали, потому что они были старше меня и умнее. Это я так, студент, думал. Я помню в ночь с 3-го на 4-ое июля мы столбы, по которым вьется хмель, такие, наклонные, спиливали и устраивали из них надолбы против танков. Нам говорили под каким углом, и мы их вкапывали. Этой ночью мы готовились к танковой немецкой атаке.

И вдруг я слышу, как с шоссе, издалека кричат:

– Любарские есть?

Ну, я Любарский, говорю:

– Есть!

Подхожу:

– Привет!

А это мой одноклассник. Сидит верхом на лошади, сзади прицеплено орудие. Я говорю:

– Яшка, ты что?

– А вот, я в артиллерии. А знаешь, кто у нас командир?

Я говорю:

– Кто?

– Директор еврейской школы, Волошин. Вон он, впереди.

И тут меня сразу позвали.

Мы там долго вели оборону, и мы потом только узнали, что немцы южнее уже на сотни километров продвинулись и подошли к самому Киеву. Мы не понимали, что происходит. Там была разгромлена наша 6-ая армия, а мы входили в 5-ую. Вот так все это происходило. Я не буду рассказывать подробности, потому что оказалось, что, когда мы с этого места отступили, нас посадили на автомобили, ЗИСы а половина уже была новых у нас, в батальоне. И было уже не восемьсот человек.

И на машинах нас перебросили в Киев, потому что нужно было оборонять Киев. И тогда я впервые услышал фамилию генерала Власова, который руководил обороной Киева.

И нас привезли в Киев, в самый центр. Картина неописуемая: мы все в лохмотьях, с иностранными винтовками, грязные все, закопченные идем по Киеву, а город в расцвете. Его улицы полны народа, все красиво, замечательно, идет бойкая торговля.

А мы идем в таком вот виде. И слышим, как мальчишки говорят: «партизаны идут!», а партизан тогда еще вообще не было. Потому что партизанское движение было разгромлено до войны.

Потом нас помыли, убрали вшивость, переодели в новое обмундирование. И это были не шинели, а бушлаты, и у каждого на правом рукаве бушлата была красная звезда. Потом думали, что это батальон комиссаров идет (смеется). Не знаю, почему.

Короче говоря, в этом Киеве мы, как строительный батальон, стали строить оборону. В центре Киева, для баррикадных боев. И впервые я увидел советские самолеты, истребители, над Киевом. И мы кричали: «ура!», потому что думали, что их уже не осталось. А тут были.

И при нас немцы бомбили мосты. Но они ни разу не попали, все мимо. И там были зенитки, все это было.

Побыли мы там, построили, и нас перебросили через Днепр, на ту сторону, в город Ромны, чтобы строить круговую оборону этого города. Видно, было им уже понятно, что придется и на том берегу воевать.

И мы там строили так называемые дзоты. Они были оснащены всем этим строительным материалом: скобами железными, бревнами. И мы построили круговую оборону этого города.

Задача выполнена, и нас обратно на берег Днепра. Это уже был сентябрь. И нашей роте велели на отвесном берегу Днепра ночью, незаметно для немцев, сделать наблюдательный пункт. Прямо в середине отвесного берега сделать, замаскировать, и к рассвету вернуться наверх. А на той стороне уже были немцы. Там был город Кременчуг. Нам было видно, что он весь горел, непонятно, что там творилось. А когда нас перебрасывали, то мы опять ехали на машинах.

И по пути мы видели, что все села были сожжены, в садах яблоки и сливы печеные висят. А на грядке помидоры такие же. Я помню, взял помидор – половина его сгорела, а другую половину я сунул в рот на ходу. А это еще было нашей территорией тогда.

И вот, мы поднимаемся наверх, в кукурузное поле. Над нами итальянские самолеты с желтыми кругами летают, но не поймут, есть там кто в кукурузе или нет, стреляют наугад. И вдруг, нам команда – от Днепра уходить. И мы слышим, где-то на севере невероятная канонада, что-то невероятное идет. Мы не понимаем, что такое. А нас ведут не туда, а перпендикулярно: на восток от Днепра.

Подвозят к маленькой станции, сажают нас всех в эшелон и повезли. И вдруг я читаю на станции: «Полтава». Что такое? Значит, увозят нас. Это были дни, когда немцы весь украинский фронт, севернее нас, окружили, несколько армий, шестьсот тысяч человек, как потом писали. Все обошли и окружили, отрезали танковыми клиньями, а мы оказались южнее.

И нас увезли в Харьков. Подъезжаем к Харькову, еще семьдесят километров до Харькова, а видно над ним невероятный огонь, зенитки бьют. Далеко-далеко видно. Подъезжаем к городу ночью, – его бомбят. То мы все-таки в лесу и в поле были, думали, что их уже нет, а в каменный город приехали – ужас! Население мечется, бомбы падают, зенитки бьют, всюду жертвы.

Нас провезли через этот город, накормили в первый раз и перебросили севернее Харькова. А в это время шли сильные дожди, чернозем распух, и нас привезли в большие леса. И этими лесами наш батальон пошел опять наступать.

Мы сначала не поняли, что происходит. Мы же ничего не знали, я был рядовым солдатом. Вернее, тогда не солдат, а боец Красной Армии назывался. Товарищи офицеры, командиры наши, ведут нас, и вдруг, мы натыкаемся в лесу на огромную поляну. Там несколько сот автомобилей, танкеток и танков немецких, гусеничные машины – все разбиты и разгромлены. А немцы все порублены.

Я не понимал, как порублены? А это наша кавалерия воспользовалась тем, что эта немецкая колонна завязла в черноземе, авиация не работает, потому что сплошная низкая облачность, бомбят наугад.

Это было первый раз, когда я увидел, что мы наступаем, что немцы разбиты. Мы вдохновились, и вперед. И вот я помню, 5 октября ударил мороз, редкое явление на Украине. Повалил снег, мороз все сковал. А потом снег кончился, небо прояснилось, и пожалуйста, – немецкие самолеты. И я слышу по звукам, я уже понимал, что мы втянулись в какую-то «кишку». Впереди нас, слева и справа канонада, а мы наступаем.

И так мы наступали и подошли к городу Сумы, областной город. И были морозы, а мы в летнем обмундировании. Я помню, что мы пилотки свои повыворачивали, чтобы уши закрыть. И нас стали отводить. Немцы стали бомбить и от нашего батальона осталось человек, может быть, сто двадцать всего. А из роты человек двадцать.

И вот в таком виде нас отводили, отводили и увели от фронта в Белгородскую область. А потом объявили, что мы отходим на формировку. И вот на эту формировку мы шли до Нового года. С 5 октября. Пешком до Саратова.

Ну, что там было по пути я рассказывать не буду, невероятные вещи были всякие, бытовые. Потому что гнали скот. Население не вывозили, а скот вывозили. И только один эпизод я вам расскажу. Я возвращаюсь назад. Когда еще нас перебросили к Киеву, то мы вдруг на шоссе увидели командира из нашего военкомата, по фамилии Чуб.

И что оказалось? Это мы еще у Емильчино видели. Всюду советская власть убегала раньше, чем войска. Все бросали. Но не бросали складов. Значит, те грузовики, которые были, мою мать с детьми, мать воина Красной Армии, вывезти не могли, а вот этот Чуб, мы смотрим – рядом его жена и огромный фикус в грузовике. Вот как раз бы мои поместились туда!

И таких, как этот Чуб, было много. Мать моя была у нас знаменитая учительница, она еще на Гражданской войне была медсестрой. И отец тоже учитель. Но отца уже не было. Короче говоря, увидел я вот этот фикус, и был очень зол.

Когда под Новый год мы пришли в Саратов, опять было невероятное потрясение. Мы шли через республику немцев Поволжья. И мы не понимали, куда мы попали. Прекрасные дома, прекрасные хозяйства, полно замечательных коров, стада, гуси, все!

Мы не понимали, что это такое. Мы не знали, что есть такая республика. А перед этим, за пять километров, было русское село. Там ни кола, ни двора. Одни дома черные, и ни ограды, ни деревца. А тут все усажено, прекрасные хозяйства. Ничего не понимаем.

Ну, нам местные объяснили, что всех немцев поголовно, включая и партийное начальство, невзирая на лица, за двое-трое суток всех выселили как потенциальных врагов. Якобы немцы туда десанты сбрасывали. А уже командир нам объяснял, что да, десанты были. Но местные жители утверждали, что никаких десантов не было.

Наконец, пришли мы в Саратов. И первое, что мы увидели… нас послали скалывать на путях лед, пока переформировывали. И патрулями ходили по улицам Саратова. По центру, по улице Чернышевского. Идем по одной стороне улицы. Нам говорят: «по той стороне поляки, с ними не общайтесь!»

Смотрю – «попугайская форма». Мы во всем сером, а там «конфедератки», погоны, которые, как мы считали, только у врагов. Это было польское войско Андерса, как потом мы узнали. Вот такое было впечатление.

И это войско прошло через Иран в Африку, а оттуда в Италию. И вот, знаменитый Монте-Кассино, там была битва, где эта армия показала себя. Больше, чем половина ее погибла там, но они взяли это Монте-Кассино, и тогда пошли уже они через Италию дальше, на север.

У поляков это Монте-Кассино играло очень важное значение. Есть такая песня: «Красные маки Монте-Кассино». И вместе вот с этой армией Андерса разрешено было взять поляков, которых мы взяли в плен. Они записывались все, даже полуслепые, лишь бы выбраться из Советского Союза. Потому что они как на каторге здесь были. И среди них был тот, кто стал потом президентом Израиля.

А почему через Иран они пошли? Потому что половина Ирана по договоренности была оккупирована нашими войсками, а вторая половина английскими. Чтобы немцы не вошли. И уже после войны там были. И вот, наш завод, ГАЗ, получал по Ленд-Лизу автомобили в разобранном виде как раз через Иран. Привозили в разобранном виде, а в Горьком уже собирали десятки тысяч «Студебеккеров», «Доджей» и «Фордов».

И в феврале 1942 года нас переформировали, одели в новое «с иголочки» обмундирование. Зимняя форма, рукавицы с «одним пальцем». А морозы тогда стояли под сорок градусов. И пошли мы. Шли всю дорогу только ночами, а днем отсыпались у местных жителей. Но это целая история, я не буду рассказывать. Потому что нас сформировали, посадили в эшелон. В «телячьи» вагоны. В центре вагона железная печка, нары. И очень быстро привезли на фронт. В Воронежскую область, в Касторное.

Это начало февраля, снег, нас всех выгрузили. Больше половины батальона уже была из новых, но и много было еще тех, с кем я начинал. Приезжаем, и нам говорят: «разбирайте каждый помещения!»

А почему? Потому что жителей нет, все убежали и дома стояли пустые. Нам досталось какое-то помещение. Мы туда входим. Что такое? Дверь заперта. Сорвали замок, а комната на метр в высоту набита трупами убитых. И нам пришлось их всех вытаскивать и занимать это место.

И я помню, 23 февраля мы еще там были, День Красной Армии. И в армейской газете было напечатано выступление Рузвельта. Я его запомнил. Он объяснял, почему демократические страны всегда проигрывают войны. Потому что у фашистов нет никаких ограничений, они считают, что можно творить что угодно и использовать любые средства. А слабость их, демократов, в том, что они даже в этих условиях должны были проявлять человечность.