Фея

Особая благодарность моему другу, Марату Бектимирову, без которого эта книга так и осталась бы невоплощенной идеей.

Все события и персонажи вымышлены. Любое совпадение случайно.

Редактор Михаил Бутов

Корректор Сергей Ким

Дизайнер обложки Анна Скакун

Фотограф Рената Нелитвинова

© Сергей Овчинников, 2022

© Анна Скакун, дизайн обложки, 2022

© Рената Нелитвинова, фото, 2022

ISBN 978-5-0055-5542-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

– В смысле нет денег? Ты чего несешь-то?!

Неприятный холодок пробежал по спине.

– Мы договаривались!

– Да чего ты орешь, ну получилось так, бывает.

Вальяжный тон в трубке резко согнал холодок вниз, в пятки, по дороге ослабив ноги.

– Ты меня кинул? – предательски севший голос дал петуха. – Ты меня кидаешь, что ли?! Ты охуел? Ты знаешь, что с тобой будет?!

– Да иди ты нахер, что ты мне сделаешь, ссыкло!

Уверенность, с которой это было сказано, и презрение, с которым было произнесено это «ссыкло», двойным длинным жалом страха и унижения вошли в душу как в масло. Этот наглый урод видит его насквозь. Он ясно представлял его спокойное лицо с презрительной ухмылкой с той стороны трубки.

– Я заяву накатаю… – сам почувствовал, что почти простонал это.

– Ты еще маме пожалуйся, чушкарь. Нахуй пошел.

– Отдай деньги!!!! Отдай!!! Ну пожал…

Но вместо отчаянного крика наружу вырвался сиплый выдох, вытолкнувший Павла из забытья.

Ужас происходящего еще сковывал мокрое от пота тело и мозг, но осознание, что это был всего лишь кошмарный сон, уже наступало. Облегчение от того, что очередная нерешаемая проблема – всего лишь продукт распада алкоголя в спящем мозгу алкаша, сродни эффекту от стакана водки с похмелья – эйфория. Но любой запоец со стажем, приходящий в сознание, вырвавшись из лап скачущих хихикающих демонов, непременно попадает в жопу реальности. Открывать глаза не хотелось.

Страшный сон, хоть и в прошлом. Но и в ближайшем будущем ничего хорошего не предвиделось. Вместо ночного кошмара начинал накатывать утренний. Похмелье запойного алкоголика – это не физические страдания. Никакие головные боли с трясучками, поносами и остальной херней не сравнятся со страхами внезапно проснувшегося в середине запоя. Это месть отравленной души, дождавшейся короткого просвета в сознании и успевающей сблевать все то дерьмо, которым ее засирают.

Павел был со стажем и не собирался ждать, когда его душа проснется вслед за его головой. Четвертые сутки кочерги уже не позволяли выслушивать ее упреки без хоть какого-то напряжения сил, а их уже не было. Скоро закончатся деньги, пора выходить, очухиваться и снова начинать работать.

Но не сегодня.

Он разомкнул веки, не поднимая головы обозрел видимое пространство, заключил, что лежит на диване в куртке, трусах и берцах. «Значит, ночью двигался».

Вопрос даже не куда и зачем – бесполезно, а чем это ему теперь грозит. От этих мыслей страхи отходняка становились все более реальными, и Павел начинал понимать, что скоро накроет наглухо. Поэтому он перевел себя в сидячее положение, прислушался к ощущениям, стянул берцы – и уже с высоты почти восставшего феникса осмотрел поле битвы. Вернее, ту помойку, в которую за время запоя превратил свою однушку. «Хорошо, что не трешка».

Будучи по природе своей отчасти перфекционистом, на автомате собрал воткнутые в остатки шоколадки окурки, сложил их вместе с другими, вдавленными в банку из-под шпрот, выстроил рядом со столиком пустую тару, сбросил объедки в одну тарелку, остальные составил в стопку. Собрал смятые салфетки, протер ими же столик. На этом посчитал уборку законченной, потому что волны страха перед совсем уже ближайшим будущим грозили превратиться в один сокрушающий цунами.

Печень, хоть и уставшая за последние годы, работала пока исправно, поэтому вчерашний хмель постепенно уступал место интоксикации со всеми сопутствующими. В голове уже шумело, как в новостройке, начался тремор, сердце ожило и начинало биться в ребра, будто только что пойманная и посаженная в клетку птица, но Павел был спокоен. Вставать не хотелось категорически, но близость облегчения придала силы. Мысль о том, что через каких-то шесть минут, которые алкоголь тратит на дорогу от желудка к мозгу, мир снова повернется к тебе улыбкой осла из «Шрека», подняла с дивана и потащила в ванную.

Включив свет и стыдливо игнорируя давно не мытое зеркало, опустился на колени, распахнул иллюминатор, долго шарил в набитых тряпками внутренностях шведского агрегата, вывалил все на пол, раскидал, озадаченно почесал нос, отгоняя накатывающую панику, крутанул барабан. Даже засунул внутрь голову, как бывало, в поисках четного носка – пузыря нет.

Этого не могло быть. В каком бы он ни был состоянии, заначку делал всегда. Это правило выживания, и он не нарушал его ни разу. Не исполнив этот обряд с вечера, и глотка пива бы не сделал. В панике и уже безо всякой надежды пробежался по возможным нычкам: под ванной, в бачке, в коридорных шкафах – и двинулся на кухню, уже будучи твердо уверен, что причина надвигающейся беды находится там. Нажав клавишу выключателя, обреченно опустился на табурет.

Леха спал на полу мертвецким сном с видом невинного бородатого ребенка, подложив под голову рюкзак. Сковорода с остатками картошки, огрызки хлеба с колбасой, жопки соленых огурцов и коробки из-под сока «Добрый» на столе. Рядом с головой Лехи стояла заначка. Пустая. И почему-то сахарница. С высосанным помидором внутри. Старые часы над дверным проемом показывали четыре утра. Это означало, что впереди пять часов ада. «Сука, ну как же ты допер-то?» – с грустью посмотрел на друга Павел. Убивать его совсем не хотелось, но, видимо, ментовская статистика с бытовой мокрухой и расчлененкой из таких вот романтических пробуждений и складывается, подумал он.

Вылив в себя полчайника воды в наивной попытке обмануть организм, Павел выключил свет, вернулся в комнату, повалился на влажный, холодный диван и натянул на голову куртку. Предстояло за пять с лишним часов пережить все дерьмо, что произошло за последние десять-двадцать лет из его сорока с лишним. Попытки уснуть обречены на провал, так что свалить не выйдет. Колотилось сердце, душил страх. В пропитанном спиртом мозгу восставали эпизоды, которые ты всю жизнь закапывал в самые дальние углы памяти в надежде, что они не напомнят больше о том, какое ты дерьмо.

Всплывают люди, которых ты, смеясь, унижал, и им нечем было ответить, потому что они были слабее тебя.

Всплывают те, кто, смеясь, унижал тебя, и ты ничем не мог ответить, потому что был слабее их.

И во всех этих воспоминаниях, в любой из этих ипостасей мерзким выглядел именно ты. Когда подлецом, когда трусом, а когда и вовсе подонком.

Душа уже проснулась окончательно и, пользуясь моментом, отрывалась по полной. Павел нашарил во внутреннем кармане куртки старый Samsung. Растресканный экран показывал четыре двадцать. Время остановилось окончательно. «Господи, помоги, не доживу ведь». Сжался в комок, натянул повыше куртку, крепко сцепил веки и стал считать баранов. Бараны разбегались.

– Господи?

Павел вздрогнул. Он не задремал, это точно, а голос был отчетливый. «Леха, что ли?» С похмелья и так жить страшно: любой шорох, стук в дверь, не говоря уж о телефонных звонках, сравнимы с ударом током. А уж живой голос ночью в квартире одинокого забулдыги…

– Ты просишь Господа помочь тебе дожить до стакана?

На этот раз Павел не вздрогнул. Его подбросило. Голос действительно был реальный. Сильный, низкий и насмешливый. «Все. Белка. Пиздец». Сколько раз он был на грани. Не хватало совсем чуть-чуть, но, зная клинику, правильно выкарабкивался. Много читал про это. Так она и приходит. Сначала они начинают с тобой разговаривать, потом ты вступаешь с ними в диалог.

Скрутившись в каменный комок, сжав до треска в лицевых мышцах веки, Павел приготовился к следующей атаке. Тишина. Минута. Пять. Тело устало сжимать себя вовнутрь, лицо постепенно расслаблялось, и только мелкая дрожь долбила не переставая, периодически попадая в унисон с дробью, отбиваемой зубами. На какие-то пару минут ему даже показалось, что задремал и, открыв снова глаза, с надеждой посмотрел на часы. Четыре пятьдесят. Эта ночь никогда не кончится.

Но что-то изменилось. Прислушавшись к себе, вдруг понял, что его почему-то отпустило. Вместо намечавшегося разрыва сердца вдруг ощутил, что душивший его страх – пропал. Совсем. Будто вынули. Или вкололи обезболивающее. Снизу вверх прокатилась волна и смыла его, как SOS на пляжном песке. Еще через минуту, проморгавшись и поняв, что чувствует себя отлично, что нет никакого желания выпить и что хочет жрать и курить, он даже испугался: что-то не так.

Последний раз он испытывал такое безмятежное блаженство в глубоком детстве, но и искать причину, по которой ему только что открылся портал в рай, не собирался. Главное – не белка. Диван, куртка, Лехин храп из кухни. Окно, за которым должна быть засранная детская площадка и джип соседа на газоне.

Нашарив на столе пачку, кинул сигарету в рот и, пока искал зажигалку, накидал план действий. Душ, кофе, убрать бардак, спровадить Леху домой – дальше видно будет. Зажигалки ни на столе, ни на полу, ни в карманах куртки не обнаружилось, надо было идти на кухню. Он подошел к окну, отдернул шторы и распахнул раму. Свежий ноябрьский воздух ворвался в комнату и честно вступил в борьбу с затхлым кисляком из шпрот, табака и перегара. На проспекте уже шумело московское утро, люди стекались ручейками в сторону метро или возвращались с ночной смены, мамаши паковали полуспящих детей в машины, а, кажется, никогда не спящий дворник Селим рылся в подъездном мусорном баке, трамбуя отдельно пивные банки и картон.

Павел с удовольствием глубоко вдохнул в себя осеннее утро, сел на подоконник, еще раз затянулся, стряхнул пепел… и завис, уставившись на зажатую между пальцев тлеющую сигарету, которую не прикуривал. «Что за?..»

– Так что ты там просил? У бога своего. Утырок.

Спокойная интонация голоса, уверенность в превосходстве, уничижительный, насмешливый тон и общая ощутимая сила в секунду выдернули Павла из так и неосвоенного им рая и отбросили обратно в сегодняшний сон со всеми его ужасами и беспомощностью. Его снова затрясло, бросило в жар и пот. Резко накатила знакомая до слез тоска, захотелось скорее выпить, напиться, забыться, изговнять очередной день, а затем и ночь. Пальцы обожгло, рука дернулась и окурок, разбрызгивая искры, улетел на крышу чьей-то машины. Он так и продолжал стоять, глядя на видимый между домами клочок проспекта и пролетающие по нему машины.

– Сядь на место. Пока в окно не съебался.

Павел медленно повернулся. В глубине комнаты, в кресле, которое отделял от дивана журнальный столик с объедками, несмотря на полную темень, он видел силуэт человека.

Его уже не трясло. Колотило древним советским перфоратором. Было холодно, но пот крупными ручьями сбегал из подмышек в трусы, содержимое которых сжалось в детскую дульку. Хотелось ссать, к маме, на луну и нахуяриться.

– Ты… Вы… Кто ты?.. Вы… Я сейчас в милицию… полицию…

– Сядь, не зли меня.

Рама за спиной захлопнулась. «Блядь!» – подпрыгнул Павел и, сделав один быстрый шаг, сел на диван. Себя он не чувствовал. В голове не было никаких мыслей, кроме одной, пульсирующей огромными яркими буквами рекламного баннера: «Пиздец!»

«Господи! Пусть это будет белка! Пусть я съехал – хер с ним! Примут, отка́пают… Больше никогда, ни капли, клянусь, Господи!..»

– Господи, отка́пай меня?

В этот раз интонация была другой. Такая обычно сопровождается презрительной ухмылкой. Колотило уже с амплитудой эпилепсии, грудь сжало, а в глазах потемнело. Он начал задыхаться.

– Под ногой.

– Чт… Что? – на выдохе переспросил Павел.

– Под ногой. Справа. Опусти руку. Крякнешь еще.

Не сводя с черной тени выпученных глаз, Павел сполз на край дивана и, пошарив внизу, нащупал знакомые обводы стекла. Поднеся к глазам, разглядел красивую некруглую бутылку с широкой, наклеенной наискосок этикеткой. Тень в кресле молчала. Звуки глотков раздались почти одновременно с треском свинчиваемой крышки – емких жадных глотков, сопровождаемых бульканьем пузырей воздуха, замещающего в бутылке жидкость.

– Хорош. Хватит, я сказал!

Павел оторвался, закашлялся, дернулся к столику в поиске закусить, ничего не нашел, поднял с пола куртку, уткнулся в нее и втянул носом. Во все легкие. Выдохнул. Жидкость, не похожая на водку, но явно с признаками всего ей присущего, упала вниз, огнем пройдясь по пищеводу, и уже начала всасываться в кровь. И если это не какая-нибудь отрава, которую притащил с собой этот урод, то сейчас должно было наступить облегчение, думал Павел, зарывшись в вонючую кожу куртки.

– Да уж, – с презрением протянул голос.

Рассвет уже вовсю раскрашивал небо за окном в серое, комната начинала приобретать очертания, но этот черный силуэт в двух метрах напротив не отражал свет совсем. Он его поглощал. «Черная дыра» – естественно, первое, что пришло на ум. Проглоченное сыграло. По крайней мере, его уже не трясло и возвращалось осознанное восприятие. Нейроны в мозгу начали налаживать разрушенные мосты. Снова захотелось курить.

– Что? – спросил Павел, испугавшись собственного голоса.

– Всякое было, – сказала тень. – И кидались на меня, и стреляли. Похуисты были, отмороженные разной степени, нахер посылавшие, но таких обоссанцев… Как тебя отобрали, зачем – не понимаю.

– Куда… отобрали? Кто? Зачем? – Павел еще не настолько пришел в норму, чтобы сколько-нибудь ясно понимать, что происходит, но сам факт, что он уже говорит, пусть и с каким-то алкогольным глюком, потихоньку возвращал его в действительность, а происходящее начинало отдавать реальностью.

– Хотя что-то в этом есть.

Ему показалось, что голова черной дыры ухмыльнулась

– Да кто ты?!.. Вы… – попытался придать уверенности голосу Павел. – Черт? Дьявол?

– Нет. Фея, блядь, – спокойно ответила тень.

– Можно я еще? – несмело потянул со стола бутылку Павел. Приложился на пару крупных глотков. Пойло уже приобрело вкус и он ему нравился. Прежде чем поставить бутылку обратно на пол, попытался рассмотреть этикетку, но света в комнате было еще недостаточно. Зато разглядел силуэт сигаретной пачки, торчавшей между консервной банкой и стопкой тарелок. Вытряхнув несколько штук, сунул одну в рот, пошарил по столу глазами, похлопал по бокам трусов, посмотрел на окно и перевел взгляд на тень.

– Может, тебе еще подрочить?

– Я не хотел. Можно на кухню сходить?

– Да ладно! Я ж здесь для этого, – усмехнулась тень. – Чтоб ты просрался от страха, напился на халяву и всю ночь прикуривал от святого огня.

Но Павел был уже не тот, что час назад.

– Так ведь я и не звал вас… тебя. От страха я бы до девяти утра и сам бы обосрался. На бухло деньги имеются, не попрошайка… – голос хоть и подрагивал, но страха перед этим – кто бы он ни был – уже не было. – За огонь спасибо. Только сомневаюсь я в его святости. Не с той ты стороны.

Уже не спрашивая, схватил бутылку, широко глотнул, откинулся на спинку дивана и почти с вызовом уставился на жуткого гостя.

– И за предложение спасибо… сам. Еще всякое непонятное мне не дрочило. Ну рассказывай, чего затих? Кто ты, что ты… от меня чего надо. И дай огня, не жмись уже – не убудет. У вас там его много, по ходу, – хохотнул Павел. Он уже полностью пришел в себя, как ему казалось, и контролировал все: и ситуацию, и диалог, и погоду за окном.

– Какие же вы все никчемные, – сказала тень. – И что Он с вами нянчится? Смыл бы к херам, как когда-то, и забыл, как неудачный стартап. Одно говно от вас. И сами вы говно.

– А-а… – протянул Павел. – Моралист, бля… Праведник! Мозги вправлять снизошел! Или из-под земли вылез? Кто ты? Чего рожу прячешь как омоновец? Покажись! – язык уже заплетался. Павел толком ничего не ел уже два дня, и алкоголь, беспрепятственно пробежавшись по организму, влетел в мозг пушечным ядром, вновь разметав выстраивающиеся конструкции. – Пошел ты, черножопый! Вертел я вас… всех! Хоть сверху, хоть снизу. Всех!

Трудяги-нейроны, безразлично наблюдавшие, как очередной грязный селевой поток смывает их работу, привычно разошлись по домам. И синхронно выключили свет.

 
                                           * * *
 

Ноги на столе и сброшенные на пол тарелки – первое, что разглядел Павел, разомкнув веки. Он сидел на диване в трусах, с зажатой между пальцами сигаретой. Закрыл глаза и попытался быстро заснуть обратно. Возвращаться в ад не хотелось. Спать – хорошо. Просыпаться плохо. Даже просто на работу. А просыпаться в говне… Было очень холодно. Окно нараспашку. Он потянул с пола куртку, попытался укрыться, закутаться – и снова уснуть. Но ощущения уже возвращались. Шум жизни с улицы – самое отвратительное, что может услышать проснувшийся в середине дня пьяница.

В квартире почему-то пахло грилем. Вернее, воняло какой-то мясной гарью. Это вернулось обоняние.

Смысла вылеживать не было. Вздохнув, потер ладонями лицо, встал, закрыл окно и поплелся на кухню.

– Живой?

Павел сел на табурет, привалился спиной к стене, уткнулся в нее затылком и закрыл глаза.

– Понятно.

На удивление бодрый и свежий Леха сидел напротив и поджаривал портативной горелкой нанизанную на вилку сосиску. Та шкворчала, пузырилась и изгибалась как живая. В кухне, не в пример комнате, было чисто. Посуда вымыта, мусор собран, даже пол протерт, судя по стоящей в углу швабре с мокрой тряпкой.

– А по-человечески на сковородке никак?

– Хочешь?

Павел покосился на протянутую вилку с надкусанной, в волдырях сосиской, на ехидную жующую рожу, и его замутило.

– Я в душ.

Прооравшись в унитаз, ополоснул холодной водой лицо, взял с полки тюбик, щетку и, наконец, посмотрел в зеркало. Опухшее, будто избитое, давно небритое лицо, слипшиеся волосы, красные после натужного разговора с унитазом глаза, мешки под ними и, если бы зеркало передавало перегар, то картина была бы законченной. Опершись на раковину, выдавил в рот пасту и, подавляя новые желудочные позывы, поелозил щеткой. Ополоснул еще раз лицо, стянул трусы и залез в душевую кабину.

– Ожил?

Леха сидел на подоконнике с чашкой кофе в одной руке и сигаретой в другой. И еще он улыбался. «Сволочь», – позавидовал Павел. Немного посвежевший телом и мозгом, с полотенцем на поясе прошел к шкафу, натянул чистое: носки, джинсы и толстовку.

– Ты что как зомбак? Херово так, что ли? – Леха поставил на стол чашку с кофе. – Давай! Бодрит. Может, поешь все-таки? Если этот солидол не лезет, давай дошик запарю. Бульончик точно зайдет.

Павел смотрел на этого здорового бородатого увальня и вспоминал, как три года тому назад Леха поскребся в окно его «газели» на стоянке перед домом, когда он приехал после тяжелого трудового дня и собирался опрокинуть чекушку. Любил он подниматься домой уже в настроении. Вернее, без него там нечего было делать. Каждый раз, припарковавшись, откупоривал заранее купленные ноль двадцать пять, выпивал в два приема и полчаса-час сидел, слушая радио и ни о чем не думая. Общая с супермаркетом парковка, естественно, была давно освоена попрошайками всех мастей, поэтому на очередной стук в боковое стекло Павел, уже собравшийся каркнуть свое дежурное «Иди работай!», даже не обернулся. Чекушка со свернутой крышкой стояла на сидении, оставалось только оторвать приклеенную к детской коробочке с соком трубочку и воткнуть ее внутрь. Наконец скипетр и держава были на своих местах, он выдохнул, ополовинил стекляшку, морщась, соснул полосатую трубочку. Краем глаза заметил движение слева.

Вполне себе опрятного вида, в неброской, но аккуратной одежде по сезону: пидорка, не самая дешевая куртка, да и джинсы – не колхоз, начищенные по-солдатски, не дорогие, но надежные берцы. С плеча свисала объемная спортивная сумка. Мужик деликатно отвернулся и, покрутив головой, собирался уходить. Павел покрутил ручку стеклоподъемника.

– Денег не дам, но, если совсем плохо, сто грамм налью.

– Спасибо, – повернулся, улыбаясь, тот. – Но у меня проблема другого рода.

Павел поскучнел. Артист. Дальше пойдет многоступенчатый развод с такими душераздирающими и реалистичными подробностями, что к концу еще и должен будешь.

– Вы не могли бы послать смс на номер, который я вам дам? Вот текст, – протянул он сложенный вдвое стикер.

«Мама, это Алеша, все в порядке, я вне связи, попросил друга. Буду в городе – наберу, привет Надюшке».

– Я вам буду очень благодарен, это важно для меня.

Павел еще раз перечитал, просчитывая варианты подвохов, и понял, что ничего не понял. Подняв голову, посмотрел в спину удаляющегося неспешным шагом в сторону остановки мужика. «Если это разводняк, то такому артисту и заплатить не жалко», – дернул он ручку двери.

– Эй!

Мужик обернулся, махнул рукой и продолжил путь.

– Да подожди ты! – Павел догнал, схватил за лямку баула. – Стой. Давай так. Держи, – протянул сиреневую купюру. – Вон там, – ткнул он на вход в магазин, – терминалы. Иди положи на телефон. Я в машине буду, – зачем-то добавил он. «Артист» спокойно смотрел на него, будто знал, что все должно было произойти именно так. «Развел как лоха», – заерзал Павел. Мужичок молча взял деньги, повернулся и пошел в сторону входа.

– Вот чек, спасибо большое, я обязательно верну, – «артист» протянул руку и теперь уже сам представился: – Алексей.

Павел руку пожал, назвался в ответ и еще раз удивился тому, что сейчас произошло. Он уже давно никому не верил, не доверял и не доверялся. А тут какой-то недобомж через сопливую эсэмэску не напрягаясь срубил с него пятихатку и теперь сидит в его машине и улыбается.

– Тоже домой не тянет? – кивнул тот на чекушку.

На следующий день Павел на работу не поехал, благо работал на себя. Алексей был обычным, простым работягой со стандартной для таких историей. Устав в своем Кургане слушать упреки жены за пустой холодильник, подписался по объявлению на вахту, отпахал два месяца, получил на руки меньше, чем дома зарабатывал за один. Договор – филькину писанину – подмахивал, как водится, не глядя – в общем, даже домой уехать не на что. Да и ехать не собирался. Не с чем. И уже, наверное, и не к кому. Бабы неудачников смывают. И быстро заменяют. Мама поймет. А дочка еще маленькая – «На ноги встану, в обиде не будет».

– И что? Куда дальше? – разливая, спрашивал Павел.

– В Уренгой поеду. «Газпром», все дела. Объявление читал, позвонил, скинул копии корочек, сказали приезжать.

– Тебе мало? Ты сейчас из Москвы в эти ебеня за новым наебаловом поедешь?

– А здесь что делать?

– Во дурак. У тебя корок на десять профессий. Здесь сейчас бесконечная стройка. Плитку по два раза в год перекладывают, метро скоро до Новгорода продолбят, за МКАДом вообще ад, термитники эти целыми городами штампуют, работы валом, какой Уренгой нахер?

– Здесь без протекции на нормальную работу не устроишься. А куда попало – наебут. А там хоть шарашка солидная, соцпакет, по закону все.

– Ну, на хорошее место без протекции ты нигде не попадешь, и там тоже. Руками можешь? Тяжелое там… резка-сварка?

Алексей вопросительно посмотрел.

– В общем, я лом собираю, – сказал Павел. – Подожди смеяться, не ванны по новостройкам. Договариваюсь с владельцами-арендаторами земельных участков, с управляющими, с охраной, со всеми, на чьей территории есть чего, скажем так, ненужное.

– Например?

– Например, пара давно забытых высоковольтных опор. Заброшенные цеха на бывшей промке, целые заводы.

– Чего? Это ж…

– Да. Но это не каждый раз, да и отстегивать нехилый процент, но все же. Работа тяжелая, но ее много. А я один. Ну что? – протянул руку.

– Ты еще спрашиваешь, – сграбастал ее Алексей. – Резак? Ацетилен-кислород? Транспорт?

Павел улыбнулся.

 
                                           * * *
 

– Так что, запарить доширак? Кофе пей, остынет.

При мысли о китайском пахучем бульоне во рту заиграла слюна, а в желудке что-то буркнуло.

– Ты как заначку мою нашел?

– Какую заначку? – сдирая цветастую пленку с пенопластовой коробки, спросил Леха.

– Ту, что из стиралки вытащил и выжрал под помидор с сахаром. Меня подорвало ночью, чуть не обосрался.

Леха всыпал вонючую химию, залил кипятком, накрыл крышкой, сверху положил полотенце, вернулся за стол, спокойно посмотрел Павлу в глаза и улыбнулся:

– Ты считаешь меня крысой?

– Не гони. Просто… как… искал, что ли? – ему уже было стыдно. Предъявлять другу за водку – это край.

– Паш. Ты серьезно?

Леха встал, достал из выдвижного ящика вилку, поставил на стол коробку, бросил рядом пачку молотого перца.

– Сыпани побольше, самое то сейчас. Пузырь этот мы с тобой вместе начали, – наливая себе очередной кофе, сказал Леха. – Ты за ним сам бегал вечером. В дрова уже был. По сотке тяпнули и спать пошел. Я в одного добивал. Так что не брал я твою нычку, не знаю, куда ты ее дел.

– Да ладно, Лех, я ж не в обиду. Разобраться хотел.

– Разобрался? Ешь давай. Выползать из этого говна надо. Михалыч обзвонился уже, где пропали. Два километра жд-тупика порезать и вывезти надо, чужие вокруг крутятся, уведут из-под носа. Ты лучше скажи, Паша, с какого ты вдруг во сне разговаривать начал? Не было за тобой такого раньше.

– В смысле?

– В смысле, что ты с пяти утра мне спать не давал. То шептал, то скулил, а под конец в голосину уже. Я поссать пошел, заглянул: сидишь, нога на ногу на столе, пальцы веером, гнешь кого-то, а глаза закрыты.

– В смысле?

– В смысле спишь сидя и пиздишь с кем-то. И еще. Ты помнишь, что ты ныкал?

– В смысле?

– Да что в смысле!!! – рявкнул Леха. – Какой пузырь ты закапывал в свою нору?

– Да как всегда, что пьем, то и заначиваю.

Алексей, пристально глядя на него, допил кофе, вышел в комнату, вернулся, поставил перед ним пустую тару и сел напротив.

– Знаешь, сколько этот пузырь стоит?

Павел очумело разглядывал прямоугольную бутылку с косой голубой этикеткой «Johnnie Walker Blue Label. Blended Scotch Whisky».

– Литр, – продолжил Леха. – Не палево. Двадцать пять штук стоит.

Продолжая читать по буквам, Павел сделал вид, что не охуел.

– Так это что… это я сейчас двадцать пять тысяч сблевал, что ли?

– Зачетная шутка. Но дело не в деньгах. Тут дело в том, что этого пойла в России почти не купить. Во всяком случае точно не ночью в трусах. Где ты это взял? Где ты был?

– Понятия не имею, – медленно произнес Павел.

– Может, звонил куда? Привезли? Хотя… Может, раньше купил, в подарок?

– Точно нет. Некому. Да и не стал бы такие бабки тратить на алкашку, есть намного дешевле и пафоснее. Тем более, говоришь, редкость.

– Это не редкость, Паш. Это спецзаказ, его не продают в магазинах. Ты ночью выжрал литр богемного пойла, сблевал его в унитаз и сидишь, дуру гонишь.

– Да не гоню я! – взвыл Павел. – В душе не ебу, откуда это взялось. Не помню я ничего, клянусь.

– Поешь! – сказал Алексей. – Пить больше не будем, работать надо.

Павел уныло ковырял в коробке, наматывая на вилку пластиковую лапшу, макал в жижу хлеб, но не лезло. Больше того, выпитый ранее кофе взбунтовался против такого неуважения и рванулся обратно.

– Я сейчас.

Забежав в ванную, он включил воду на полную, преклонил колени перед фаянсовым алтарем и уже собирался прочесть свою скорбную молитву, как вдруг заметил, что в углу, возле никелированной стойки, что-то не так. Совсем не так. Потому что из маленького ведерка торчала не ручка ершика, а изящно сужающееся горлышко бутылки с красной закручивающейся крышкой.

– Ну что ты там? – стукнул в дверь Алексей. – Утонул, что ли?

Тишина. Только шум воды. Не из душа. Из крана.

– Паш! Паша! – долбанул он ногой дверь. Она открывалась вовнутрь, Алексей навалился своими ста килограммами, коробка треснула.

– Епт…, – только и смог он произнести. – Да и пошел ты!

Пнув скрюченный в эмбрион пьяный труп, закрутив кран, выключил везде свет, влез в ботинки, натянул куртку, забрал ключи от «газели». Еще раз осмотрелся, положил ключи от квартиры на видное место, вышел и захлопнул за собой дверь.

 
                                           * * *
 

– Ты зачем людей беспокоишь? – два борова с одинаково унылыми лицами нависали над ним, буравя, словно дырками стволов, пустыми, бесцветными глазами. – У тебя проблем мало?

Павел стоял под ними и хотел срать.

– Ты, чмо тухлое! Ты теперь вообще всем должен, слышишь?

– Это почему? – прозвучало жалко, как «извините, пожалуйста».

– Игнат, объясни человеку, – не поворачиваясь к стоящей за его спиной машине, рявкнул один из быков и сделал шаг в сторону. Павел уже расхотел срать. Он хотел умереть. Нет, он знал, что его не собираются убивать, но от этого знания хотелось умереть еще больше.

Задняя дверь открылась, из нутра огромного черного кабана вышел человек с лицом Джейсона Стетхэма, оглянулся, одернув изящный, дорогой костюм, достал из багажника небольшой прямоугольный кофр, положил на крышу «мерседеса». Потом скинул и бросил пиджак в машину, поднял воротник белоснежной рубашки, достал из кармана брюк кусок красной ткани, расправил, встряхнул и повязал на шею. Не платком гламурным. Два хвоста с квадратным узелком в основании свисали на грудь. Опустив воротничок, Стетхэм пристально посмотрел в глаза Павлу и, медленно отвернувшись, принялся расстегивать застежки ящика.

– Ты че творишь? – морщась, подал голос один из быков. Павел его не слышал. Он во все глаза смотрел на человека у машины и на красный треугольник, спускающийся из-под наглаженного воротничка. Он машинально вытаращил в его сторону указательный палец, не в силах озвучить вопрос. Быки обернулись.

В этот момент Стетхэм повернулся к ним лицом, держа в руке медный пионерский горн. Отошел от машины, упер левую руку в бок, выставил вперед правую ногу, поднес инструмент ко рту, глубоко вздохнул…

 
                                           * * *
 

– Пашка, вставай. Давай-давай, вставай, опоздаешь.

Словно пленка у сапожника-киномеханика оборвалась. Красивый женский голос ворвался в мозг, выдувая своей бодростью остатки сонного мусора.

– По-одъем!

Быстрые шлепки чьих-то босых ног ненадолго удалились, но тут же вернулись обратно.

– Ну вставай, хватит вылеживать. Портфель собрал хоть?.. Галстук еще гладить.

«Галстук…» Павел разомкнул веки, взгляд уперся во что-то красное и ворсистое. Замкнул обратно: «Спать-спать…»

Странно, но, борясь с пробуждением, он не ощущал ни стыда, ни вины, ни тем более желания похмелиться. Уже явно проснувшийся мозг был на удивление чистым, организм не подавал никаких признаков отравления.

В ушах зазвучал торжественный трубный марш, закинувший его, полусонного, в какие-то уж совсем далекие погреба подсознания.

– Здравствуйте, ребята! – закричала какая-то девочка, когда марш закончился.