Подросток умер

© Сергей Цымбаленко, 2018

ISBN 978-5-4490-2173-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая. Летать в облаках против ветра

– Эй, Рамиль! Или как тебя? Рахиль! Что там тебе мамочка привезла?

Мальчишку на самом деле звали Равиль. Степчик и Михась выхватили у него коробку с гостинцами и стали всем раздавать, приговаривая:

– Мамочка тебя не учила, что надо делиться? Ах, как нехорошо.

Равиль был нежный и застенчивый как девочка. Но объектом для насмешек он стал не из-за этого. Нашему отряду поменяли вожатого. Вместо спортивного и веселого Андрея Ивановича подсунули студентку, которая не справлялась со старшим отрядом. Она была вполне симпатичная, косы красиво уложены, как у дамы, но мы все равно ее возненавидели. И заодно Равиля, про которого она сказала:

– Его семья недавно переехала в наш город. Думаю, вы станете ему друзьями, поможете приспособиться к жизни.

– Ага, поможем! – с угрозой сказал крепыш Михась.

Все засмеялись. И с этого момента весь отряд жил придумыванием издевок над Равилем. Тем более, что невыносимо было смотреть, как первый отряд под руководством Андрея Ивановича проводит туристские соревнования, играет в футбол и часто смеется над его шутками. А мы изнывали от скуки и смеялись только над Равилем.

Видя это, вожатая Татьяна Степановна (ее прозвали Степанидой) решила поговорить со мной как с положительным, на ее взгляд, мальчиком. Она просила повлиять на ребят и закончила словами:

– Надеюсь, этот разговор останется между нами.

Если бы она только знала, что для меня пойти против всех – самое страшное. Я старательно изучал повадки ребят в школе и во дворе, чтобы не быть белой вороной, как Равиль, не отличаться. После разговора со Степанидой я выскочил из палаты на улицу, где меня ждали пацаны, стал взахлеб пересказывать разговор. Поднял голову – и увидел в окне грустную Степаниду.

В наказание за плохое поведение нас не взяли в общелагерный поход с ночевкой.

В тот день плачущего Равиля привели к крапиве у забора, заставили раздеться и лезть в жгучие заросли.

Это была подлость. И я был подлец. Даже сейчас при воспоминании об этом горит лицо.

Я тогда сделал открытие: если записать мучащую тебя историю, то боль проходит. Исписанные случайные листочки я стал рассовывать в ящики письменного стола. Можно было, конечно, просто рвать их на клочки и выбрасывать, но я опасался: вдруг тогда не будет спасительного эффекта.

Спустя много лет я достал обувную коробку, перевязанную бельевой веревкой, куда однажды перекочевали записки, и решил их перечитать.

1

Что я могу в этой жизни? Каждое утро плестись в школу, как велят взрослые. Ходить в кино, если мать даст денег. Что еще? Вокруг много дорог, которые ведут в неизвестность, но на них расставлены таблички: «Нельзя. Не дорос еще». Я бешусь от беспомощности, но плетусь по разрешенному пути, смиренно опустив голову.

– Ты, конечно, не против сходить к тете Марине и дяде Коле? Они все время вспоминают о тебе.

Их сын погиб в детском возрасте. Жалко, конечно, но тягостно приходить в квартиру, где книжки, игры, одежда напоминают о том, кого нет. Для них время остановилось. Мы пьем чай с пирожками, приготовленными тетей Мариной, и играем с дядей Колей в шахматы. Говорят, в шахматах проявляется характер. У меня не хватает терпения, чтобы подолгу продумывать ходы, я импровизирую. Из-за этого дядя Коля легко обыгрывал меня и жертвовал фигурой, чтобы уравнять шансы. Сейчас я его обыгрываю. Старость. Дядя Коля растерянно смотрит на доску: неужели мат? Мама просит, чтобы я поддавался, не огорчал старика. С шифоньера следит за мной кот Базилио. Это я так прозвал его за огромный размер, вообще-то он Фунтик. Кот предан своим хозяевам и готов защищать их, как собака. Сделаешь неосторожное движение, он начинает шипеть и изгибать спину к атаке. Несмотря на почтенный возраст, кот лихо прыгает со шкафа на плечи дяде Коле, когда тот командует: «Фунтик!» Дядя Коля не устает из года в год показывать этот фокус. Когда старики умрут, Базилио, наверняка, сядет на их могилу и превратится в памятник.

Я с тревогой думаю о том, что и мне придется повзрослеть, затем постареть. Трудно представить, как это произойдет. Кажется, есть два мира: взрослые и дети с невидимой границей. Переступил – и стал дяденькой, можешь сам определять свою судьбу.

Пока первый и единственный самостоятельный поступок – переход в другую школу, в класс с математическим уклоном. Я сам нашел ее, договорился о переводе, хотя директор бывшей школы не хотел отдавать документы. Он звонил и возмущался, что переманивают лучших учеников, будущих медалистов.

Дорога в новую школу занимает тридцать минут, но я преодолеваю это расстояние быстрее, чем прежние пять минут. Это мое открытие: радостная дорога короче грустной. Я решительно распрощался с прошлым, как судно очищается после долгого пути от наростов, которые тянут вниз и мешают плыть. Будь моя воля, я бы почаще менял жизнь, как старую одежду.

 
Я куколка. Я гусеница.
Я бабочка. Не то. Не то.
Одно лицо, и разны лица.
Я три лица, и я никто.
 
 
Я точка. Нить. Черта. Яичко.
Я семечко. Я мысль. Зерно…
 

Это Бальмонт. Вроде они с Блоком были соперники,. а сейчас стоят рядом на библиотечной полке. Я искал Блока, которым просто болею, открыл наугад Бальмонта и нашел эти строки. Надо собрать книгу про состояние перехода в нашем возрасте, чтобы легче преодолевать мучительное состояние гусеницы и куколки, готовиться взлететь.

Я читаю запоем все подряд. Это старомодная болезнь прошлого века. Вроде чумы, от которой человечество излечилось. От чтения тоже, а я заразился. Обнаружив первые признаки книжной болезни, мама привела меня в библиотеку. Доброжелательная тетенька подвела к полке, где стояли книги для дошкольников. Увидев тонкие книжонки с картинками, я оскорбился и чуть не заплакал.

Мама объяснила:

– Это он давно прочитал. Нельзя ли повзрослее.

Так я получил право выбора. Теперь я знаю, что такое счастье.

Самым страшным наказанием для меня тогда был мамин запрет читать целый день. Пострашнее угрозы: «Не пойдешь играть в футбол». Правда, мама от этого наказания скоро отказалась. Я запирался в ванную комнату, якобы помыться, включал воду и доставал припрятанную книгу. Под шум воды читать было еще лучше, будто плывешь на корабле. Прознав причину моей «чистоплотности», мама стала придумывать другие наказания.

Из-за книг я полюбил болеть. За какую-нибудь неделю, лежа в постели, мог прочитать шесть томов Антона Павловича и открыть, что он не только смешные рассказы писал, но и серьезные повести, например «Дуэль». Потрясла она меня верой в то, что даже самый никудышный человек может переродиться. Значит, и я не безнадежен. Главный герой мне был гораздо симпатичнее праведника доктора.

Еще я сделал открытие, что герои книг могут быть друзьями не хуже настоящих, которых у меня нет. Кроме Димона. А литературных сколько хочешь: Сережа из «Судьбы барабанщика» Гайдара, мальчик из «Последнего дюйма» Олдриджа, Овод из повести Войнич, Данко Горького, грустный Фонарщик из «Маленького принца» Экзюпери,.. В общем много.

В недалеком прошлом, в старой школе осталось неприятное прозвище «Монашка». Это из-за того, что я не матерился и морщился, когда при мне через слово умудрялись вставлять бранные слова. Все дело в моем воображении: оно рисовало соответствующие матерному выражению картины, где извращенный секс, надругательство над матерями. Может быть и название «мат» происходит от «матери»? Особенно мерзко это слышать от какого-нибудь малька лет девяти. Если бы не мое непротивление злу насилием, напинал бы ему. В новом классе почти не матерятся. Если только сгоряча или по необходимости.

 
А мир светлячков нахлынет,
И прошлое в нем потонет…
 

Это Лорка. Федерико Гарсиа. Что-то у меня поэтическое настроение. Не к добру.

Уходит в прошлое мой бывший одноклассник и друг Димон. Мать пристроила его в колледж, где делают мебель. Ему понравилось. Он уже починил у нас дома стулья, которые шатались всю жизнь, но их не выбрасывали. Может, я сделал ошибку, что не пошел в химико-технологический? Может, прав отец – нужно быть практичным? Это – граница детства и взрослости?

В детстве – мучительное бессилие, когда я подтягивал Димона по математике накануне экзамена. Он – тупой. Я по сто раз объяснял простейшие основы тригонометрии.

– Понял?

– Нет.

Довел приятеля до слез. Это так противно – видеть мутные слезы у парня. Но и мне было не легче.

Димон получил тройку на выпускном экзамене, и я был счастлив, по-моему, больше, чем он.

Мой приятель был еще знаменателен тем, что его все время останавливала милиция. За лохматые волосы, цепочки на штанах и куртке, за потрясающую независимость. За «а че» в ответ на вопросы и замечания. Про таких взрослые говорят: «Он ведет себя вызывающе». Я так не могу. Мне бы притаиться, чтобы меня не трогали. Так вот, увидев Димона, патрульная машина всегда останавливалась. Говорить о законах с их защитниками бесполезно, нарвешься на неприятности. В лучшем случае задержат, а то дадут по голове, как прежнему однокласснику Ваньке. Он долго отходил и стал неестественно добродушным с тех пор. Димона спасала моя мирная тактика и положительный вид. Но если меня не было рядом, он оказывался в милиции. Матери приходилось его вытаскивать, бросая все дела. Она боялась за судьбу строптивого сыночка.

Уход от драк методом заговаривания зубов я открыл довольно рано. Шел как-то поздно вечером к дому через пустырь, чтобы сократить путь. Вдруг выдвинулась тень. Парень чуть постарше попросил закурить, а у меня не было. «Не курю» его не устроило. Он стал нарываться на конфликт, распаляя себя для драки. Я наивно, как бы не понимая, куда он клонит, дружелюбно поддерживал разговор. Перешли на звезды – это мой конек. Под рассуждения о том, что, может быть, видимые галактики уже не существуют, ведь свет от них идет к нам миллионы лет, парень довел меня до дома и на прощание сказал.

– У тебя «Б», а я в «Г» живу, меня все знают. Я – Аксакал. Обращайся если что.

Он крепко пожал руку на прощание.

Я считаю это не трусостью, а уходом от бессмысленности и унизительности драк. Однажды я попробовал, когда завязалась коллективная драка во дворе. Почему-то она продолжалась долго, наверное, из-за того, что мы не били друг друга по морде, а боролись, кто кого. Стало темнеть, я не заметил в пылу, что все разошлись. Мы продолжали барахтаться с парнем по прозвищу «Бомба». Когда заметили, что вокруг никого, сели в оторопении.

– Ты чего со мной сцепился?

– Не знаю. Сказали «бей их» – я и бил.

Засмеялись. Лень было вставать. Охватила усталость от долгой борьбы. Звездное полотно развернулось над нами. Красиво. В каждой точке – бесконечность, миллиарды звезд, мы по сравнению с ней даже не букашки, а вообще ничто.

 
Открылась бездна, звезд полна.
Звездам нет счета, бездне – дна.
 

Кажется, так у Ломоносова. Интересно, с каких времен мальчишки стали смотреть на звезды? Может, это было всегда? А с возрастом у большинства проходит?

Смуглое круглое лицо Бомбы показалось вполне дружелюбным.

– Тебя как зовут по-настоящему? – спросил я.

– Витя.

Наша дружба продолжалась недолго, разные миры развели нас, но это не важно. На свете стало немного меньше вражды.

В старой школе не раз возникали поводы для мордобоя. К примеру, слышался клич: «Новичок дерется!» Сбегались пацаны разного возраста и накидывались на парня, которого злая судьба занесла в наше образовательное заведение. Много желающих безнаказанно потренироваться на живой «груше». Пока появится кто-то из учителей, у новичка кровь уже хлещет из носа. Одноклассники миролюбиво объясняют: «Зато больше не тронут. Ты теперь свой». Я не бил, хотя поначалу хотелось перестать «быть слабаком», отличаться от других.

Полудрака была с огромным и толстым одноклассником Валеркой, но это совсем в детстве. Его дразнили и задевали. Однажды он рассвирепел как бык на корриде и выбрал в жертву почему-то меня, хотя я в травле не участвовал. Он ударил меня кулаком в щеку. Все сгрудились в ожидании спектакля – поединка гнома с великаном. Это было унизительно вдвойне – оказаться гладиатором на школьной арене. Я не ударил, ушел неотомщенным.

Один раз я был на стороне того, кто может ударить в решительную минуту. Это был Никита, мой бывший одноклассник. До четырнадцати лет он был ничем не примечателен, пока не столкнулся с Жанной. Противней девчонку трудно себя представить. Прыщавая, неуклюжая, она самоутверждалась тем, что придиралась и к одноклассницам, и к парням. В тот день Жанка стала говорить гадости про Ксюшу. Ее бойфренд Костян молчал, зная, чем может закончиться заступничество. Неожиданно выступил Никита:

– Может, хватит Жанна.

Вот и все, что сказал. Эта кикимора так разозлилась, что плюнула Никите в лицо. Он вытерся рукавом, сказал:

– Какая же ты гадина.

И дал ей в лоб.

Жанка пролетела не меньше метра и села, растерянно осматриваясь по сторонам. Потом она взревела и побежала звонить мамаше-предпринимательнице. Та примчалась на иномарке, похожей на танк, потащила дочурку к директору. Скоро стало известно, что она угрожает всех засудить, если родители Никиты не заплатят за оскорбление двести тысяч рублей. Папа у Никиты хоть и военный, но очень мирный человек, был готов уступить. Мама, невысоко роста, чуть полноватая, оказалась более боевой, она встала на сторону сына и платить отказалась.

Приехала инспектор по делам несовершеннолетних в милицейской форме. К чести класса, все встали на сторону Никиты и говорили, какая Жанка непорядочная, это она оскорбила Никиту. Инспектор грозила всех поставить на учет в милицию, но поскольку четырнадцать исполнилось только Никите, сосредоточилась на нем. Учителя уговаривали его родителей пойти на компромисс, но Никита пригрозил, что уйдет из дома. До суда не дошло, но парня поставили на учет как представляющего опасность для общества.

Я до сих пор восхищаюсь Никитой, хотя сам бы так не смог. Наверное, утерся и сказал, хотя тогда еще не читал Достоевского: «Вам когда-нибудь будет стыдно, Жанна». Черта с два ей станет стыдно!

Еду на автобусе по окраине города. С болота вспорхнула утка и полетела за нами. Наверное, она приняла автобус за птицу и решила посоревноваться, отчаянно махая крыльями. «Дура, устанешь же, пари в воздухе», – мысленно посоветовал я. Спохватился. Совсем спятил, утку учу летать, а сам едва вылупился из защитной скорлупы детства. Долго долбил ее, вылез наружу – нелепый, беспомощный. «Эй, люди, я хочу быть нужным! Любимым». Молчание. У всех свои заботы. Обратно в скорлупу не залезешь. И нет сил, чтобы взмахнуть крыльями и полететь.