Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года

 
А мы просо сеяли, сеяли…
А мы просо вытопчем, вытопчем…
 
 
А мы просо сеяли, сеяли…
А мы просо вытопчем, вытопчем…
 
 
А мы просо сеяли, сеяли…
А мы просо вытопчем, вытопчем…
 
 
А мы просо сеяли, сеяли…
А мы просо вытопчем, вытопчем…
 
 
А мы просо сеяли, сеяли…
А мы просо вытопчем, вытопчем…
 
 
А мы просо сеяли, сеяли…
А мы просо вытопчем, вытопчем…
 
 
А мы просо сеяли, сеяли…
А мы просо вытопчем, вытопчем…
 
 
А мы просо сеяли, сеяли…
А мы просо вытопчем, вытопчем…
 
 
А мы просо сеяли, сеяли…
А мы просо вытопчем, вытопчем…
 
 
А мы просо сеяли, сеяли…
А мы просо вытопчем, вытопчем…
 

Николай Заболоцкий

 
Оттепель после метели.
Только утихла пурга,
Разом сугробы осели
И потемнели снега.
В клочьях разорванной тучи
Блещет осколок луны.
Сосен тяжелые сучья
Мокрого снега полны.
Падают, плавятся, льются
Льдинки, втыкаясь в сугроб.
Лужи, как тонкие блюдца,
Светятся около троп.
Пусть молчаливой дремотой
Белые дышат поля,
Неизмеримой работой
Занята снова земля.
Скоро проснутся деревья,
Скоро, построившись в ряд,
Птиц перелетных кочевья
В трубы весны затрубят.
 

(Новый мир. 1953. № 10)

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

Прообразом этого издания можно считать трехтомник «Оттепель: Страницы русской советской литературы», составленный мною и выпущенный издательством «Московский рабочий» в 1989–1990 годах. К печати был подготовлен и четвертый том, охватывавший время с 1963 по 1968 год, но он по независящим от меня причинам издан не был, оставшись только в верстке.

Те книги задумывались, прежде всего, как антология, представляющая стихотворения, поэмы, рассказы, повести, пьесы, статьи русских писателей – необязательно самые художественно значительные, но обязательно самые значимые для своей эпохи.

Социальная значимость была положена и в основу «Хроники важнейших событий», замыкавшей каждый том.

С тех пор прошло тридцать лет. Художественные произведения оттепельной поры многократно изданы, переизданы, прокомментированы, и заново собирать их в антологию вряд ли целесообразно. А вот вернуться к хронике, пополнив череду литературных событий событиями в мире театра, музыки, кино, изобразительного искусства, других видов культурной деятельности, мне кажется, небесполезно.

За минувшие годы в печати и в интернете появились тысячи документов, сотни мемуаров, писем и дневниковых записей, принадлежащих перу тех, «кого там стояло», опубликованы десятки монографий и не поддающееся учету множество статей как российских, так и зарубежных исследователей оттепельной культуры. Доступная мне часть этих публикаций как раз и сведена воедино в летописи, предлагаемой вашему вниманию.

Важно подчеркнуть, что здесь представлена отнюдь не вся многонациональная культура СССР, создававшаяся в том числе в союзных и автономных республиках, но только и исключительно то, что мы можем называть русской культурой – безотносительно к этнической принадлежности ее деятелей и местам их проживания.

События в политической и государственной жизни отражены лишь в той мере, в какой они определяли общественную и творческую атмосферу в стране, сказывались на мирочувствовании и гражданском поведении художников.

Принцип построения книги прост: точно (насколько это возможно) датированное событие + (если они есть) комментарии его участников, очевидцев или просто современников.

Легко увидеть, что в ряде случаев эти комментарии не только дополняют друг друга, но и конфликтуют между собою, предлагая различные версии того либо иного события или их интерпретации. Что-то здесь объясняется различной степенью осведомленности авторов того ли иного высказывания, своеобразием их личной позиции или ошибками памяти. А в чем-то можно заподозрить и сознательную дезинформацию, квалифицировав некоторые сообщения, говоря нынешним языком, как фейки. Тем не менее после долгих колебаний я счел необходимым сохранить в книге и те свидетельства, которые либо заведомо недостоверны, либо вызывают сомнения в своей достоверности. Во-первых, они по-своему и иногда с неожиданной стороны характеризуют или авторов этих высказываний, или слухи, курсировавшие в тогдашнем обществе. А во-вторых, эти фейки все равно представлены в сегодняшнем публичном пространстве и, следовательно, должны быть не оставлены втуне, но соответствующим образом прокомментированы.

Нет сомнения, что внимательный читатель обнаружит в этой книге и досадные лакуны, и вопиющие противоречия, и непростительные ошибки. Заранее принимаю на себя всю полноту ответственности за эти несовершенства, особо отмечая, что их было бы несравненно больше, если бы не консультации и советы тех, кто бескорыстно взял на себя труд еще в рукописи познакомиться с некоторыми фрагментами и сюжетными линиями хроники. С чувством глубокой благодарности называю здесь имена своих советчиков:

Евгения Семеновна Абелюк, Марат Рустамович Гизатулин (Лимасол, Кипр), Яков Аркадьевич Гордин (Санкт-Петербург), Ефим Львович Гофман (Киев), Александр Юльевич Даниэль, Валерий Васильевич Есипов (Вологда), Виктор Михайлович Есипов, Наталья Михайловна Зимянина, Татьяна Викторовна Левченко, Андрей Семенович Немзер, Константин Михайлович Поливанов, Валентина Платоновна Полухина (Лондон), Владимир Владимирович Радзишевский, Ольга Михайловна Розенблюм, Людмила Георгиевна Сергеева, Анна Юрьевна Сергеева-Клятис, Ксения Андреевна Толоконникова, Георгий Иванович Трубников (Санкт-Петербург), Виктор Шлемович Юровский.

1953

Март

3 марта. Всем членам ЦК КПСС разосланы срочные вызовы в Москву для участия в пленуме. Повестка пленума не объявлена (Р. Пихоя. С. 220).

4 марта. В «Правде» (с. 1) «Правительственное сообщение о болезни Председателя Совета Министров Союза ССР и Секретаря Центрального Комитета КПСС товарища Иосифа Виссарионовича Сталина» и «Бюллетень о состоянии здоровья И. В. Сталина на 2 часа 4 марта 1953 г.».

Еще ранним утром, – записывает в дневник Сергей Дмитриев, – почувствовалось в радиопередачах смятение, появилась грустная музыка вместо обычных порядковых передач. Встали мы, как обычно, в 7 ч. утра. Последние известия в 7 ч. передавались обычные и закончились традиционной сводкой погоды. Но после известий передавать урок физкультуры по радио не стали. Стали передавать печальную музыку. Бородина, струнный квартет Глазунова, Грига и т. д. Так шло до 8 ч. И снова вместо обзора «Правды» и ее передовицы опять такая же музыка. Я сказал нашим, что, видимо, последует важное неожиданное сообщение о смерти кого-либо из членов ЦК или другого высокого органа. <…>

В 9 ч. 30 м. утра это зловещее сообщение и было оглашено по радио. Речь шла о серьезной болезни т. И. В. Сталина. <…> Читал сообщение по радио Левитан. Затем оно несколько раз передавалось через небольшие промежутки времени (Отечественная история. 1999. № 5. С. 144).

5 марта. В «Правде» (с. 1) второй «Бюллетень о состоянии здоровья И. В. Сталина на 2 часа 5‐го марта 1953 г.», где, в частности, сказано:

К ночи на пятое марта состояние здоровья И. В. Сталина продолжает оставаться тяжелым. Больной находится в сопорозном (глубоком бессознательном) состоянии.

На специалистов была рассчитана фраза:

Наибольшие изменения наблюдались со стороны дыхательной функции: участились явления периодического (т. н. Чейн-Стоксова) дыхания (Там же).

Я уж не помню, после этого ли бюллетеня или после второго, в общем после того, в котором было сказано: «чейнстокское дыхание» – мы кинулись в санчасть, – рассказывает Лев Разгон. – Мы <…> потребовали от нашего главврача Бориса Петровича, чтобы он собрал консилиум и – на основании переданных в бюллетене сведений – сообщил нам, на что мы можем надеяться…

<…> Мы сидели в коридоре больнички и молчали. Меня била дрожь, и я не мог унять этот идиотский, не зависящий от меня стук зубов. Потом дверь, с которой мы не сводили глаз, раскрылась, оттуда вышел Борис Петрович. Он весь сиял, и нам стало всё понятно еще до того, как он сказал: «Ребята! Никакой надежды!!»

И на шею мне бросился Потапов – сдержанный и молчаливый Потапов, кадровый офицер, разведчик, бывший капитан, еще не забывший свои многочисленные ордена… (Л. Разгон. С. 382).

…Нет, не выжил! О радость и торжество! Наконец-то рассеется долгая ночь над Россией, – вспоминает Олег Волков. – Только – Боже оборони обнаружить свои чувства: кто знает, как еще обернется? <…>

Ссыльные, встречаясь, не смеют высказывать свои надежды, но уже не таят повеселевшего взгляда. Трижды ура! (О. Волков. С. 312).

Пятое марта, вечер. В Свердловском зале должно начаться совместное заседание ЦК, Совета Министров и <Президиума> Верховного Совета¹, о котором было потом сообщено в газетах и по радио. Я пришел задолго до назначенного времени, минут за сорок, но в зале собралось уже больше половины участников, а спустя десять минут пришли все. <…> И вот несколько сот людей, среди которых почти все были знакомы друг с другом, знали друг друга по работе, знали в лицо, по многим встречам, – несколько сот людей сорок минут, а пришедшие раньше меня еще дольше, сидели совершенно молча, ожидая начала. Сидели рядом, касаясь друг друга плечами, видели друг друга, но никто никому не говорил ни одного слова. Никто ни у кого ничего не спрашивал. <…> Никогда по гроб жизни не забуду этого молчания (К. Симонов. Глазами человека моего поколения. С. 253).

 

По предложению Л. П. Берии председателем Совета министров СССР был единогласно утвержден Г. М. Маленков, и уже Г. М. Маленков без обсуждения назвал имена членов высшего политического руководства страны.

Сталин еще жив, – записывает в дневник Михаил Пришвин, – но то, что было при нем, потеряно: что это, еще трудно сказать. <…>

Все сейчас молчат в тревоге за то, кого посадят на место Сталина, за то, когда можно у нас за него посадить.

Осталось стадо без пастыря, а волки приглядываются к овцам (М. Пришвин. С. 303, 304).

В этот же вечер около 21 часа от кровоизлияния в мозг умер композитор Сергей Сергеевич Прокофьев.

Из воспоминаний сотрудника Министерства госбезопасности Ф. Д. Бобкова:

5 марта близко стоявший к медицине начальник отдела В. Иванов, возвращаясь с доклада от начальника Управления, зашел в мой кабинет и сообщил нам (нас было человек пять) о том, что Иосиф Виссарионович скончался. Это было около пяти часов вечера. До официального сообщения было еще далеко. <…>

Где-то в районе полуночи раздался телефонный звонок. Звонивший высказал Патрикееву² тревогу в связи с утечкой информации о кончине вождя. Ему стало известно это сообщение от московского корреспондента «Ассошиэйтед пресс». Звонок в службу охраны Колонного зала сразу же внес ясность. Уже час, как на фасаде Колонного зала и соседних домов (Госплан, гостиница «Москва») стали вывешивать траурные флаги. Так мир узнал о случившемся, хотя до официального правительственного сообщения оставалось еще несколько часов (Ф. Бобков. Как готовили предателей. С. 85, 86).

6 марта. По радио официальное сообщение о смерти И. В. Сталина 5 марта в 21 час 50 минут «прозвучало в шесть часов утра 6 марта» (Там же. С. 86).

То же сообщение в «Правде».

Как у нас принято, – иронизирует в дневнике Любовь Шапорина, – «за упокой» не может кончаться ни одно выступление, даже некролог, так и это сообщение говорило не столько о заслугах Сталина, сколько о роли «великой коммунистической партии Советского Союза» и кончалось за здравие великой советской родины (Л. Шапорина. С. 228).

По всей стране, – пишет в дневнике Эрлена Лурье, – объявлен 4-дневный траур. Театры, кино не работают. На улицах, площадях включены репродукторы, и над городом льются мелодии Бетховена, Чайковского, Шопена. Ленинград в трауре (Э. Лурье. С. 252).

С 16 часов открыт доступ к телу Сталина в Колонном зале Дома Союзов.

<…> Колоссальная очередь, – отмечает в дневнике Сергей Дмитриев, – вытянулась к 7 ч. вечера уже за Белорусский вокзал. Милиция будто бы не знала, куда устанавливать сказочно быстро удлинявшийся хвост очереди желающих пройти перед гробом. Рассказывали, что будто бы были и несчастные случаи, задавили какого-то ребенка. Женщин с грудными детьми пропускали, кажется, без очереди. Было довольно морозно, к вечеру 11–12°, а утром 7/III даже понизилась температура до –18°, и стоял густой туман (Отечественная история. 1999. № 5. С. 144).

В поезде и на улицах, в метро, – процитируем еще одну запись Сергея Дмитриева, – много было явно подавленных, расстроенных людей, женщины заплаканные, но встречалось и много смеха и шуток, особенно среди женской молодежи. В общем же на улицах утром было полное спокойствие, даже какое-то затишье» (Там же).

В начале марта 1953 года по всей Москве, – вспоминает будущий диссидент Анатолий Иванов, – были расклеены афиши фильма «Мечта сбылась»³ – их срочно заклеивали. Мы это отметили не без ехидства. В общем, резвились и радовались как могли (Л. Поликовская. С. 233).

Особенно, – рассказывает Борис Павленок, – врезались в память видения пустых электричек, которые мчались сквозь морозную ночь к Москве, завывая на подъезде к безлюдным платформам – въезд в город был закрыт (Б. Павленок. С. 13).

6‐го, – рассказывает ленинградка Любовь Шапорина, – была на траурном митинге в Союзе писателей. Зал был полон. Первым выступил сочинитель пошловатых эстрадных номеров и пьес В. Поляков. Говорил просто и тепло. За ним Леонид Борисов – чуть что не рыдал. Лицо искажалось судорогами, нижняя челюсть дрожала, он якобы старался не разрыдаться. <…> Поэты начали читать свои стихи. У всех слышались одни и те же слова и рифмы. «Отец» рифмовалось с «сердец». Елена Рывина, в черном, взойдя на эстраду, долго не могла начать, кусала губы, всем видом показывая, что еле удерживается от слез. Крашенная стрептоцидом Вера Панова говорила умно, не забыла слегка упомянуть о своем троекратном лауреатстве: «Какое счастье, когда твой труд понравился ему…»

Я была там с А. А. Ахматовой, которая зашла за мной. Она была в Союзе первый раз после 46‐го года. Всё же и теперь у нее вид королевы (Л. Шапорина. С. 229).

7 марта. В «Правде» сообщение о том, что на совместном заседании Пленума ЦК КПСС, Совета Министров Союза ССР, Президиума Верховного Совета СССР Председателем Совета Министров СССР назначен Г. М. Маленков, его первыми заместителями – Л. П. Берия, В. М. Молотов, Н. А. Булганин, Л. М. Каганович. На пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР рекомендован К. Е. Ворошилов с освобождением Н. М. Шверника от этих обязанностей.

Членами Президиума ЦК КПСС утверждены Г. М. Маленков, Л. П. Берия, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Н. С. Хрущев, Н. А. Булганин, Л. М. Каганович, А. И. Микоян, М. З. Сабуров, М. Г. Первухин. Кандидаты в члены Президиума – Н. М. Шверник, П. К. Пономаренко, Л. Г. Мельников, М. Д. Багиров. Секретарями ЦК КПСС избраны С. Д. Игнатьев, П. Н. Поспелов, Н. Н. Шаталин, Н. А. Михайлов (с. 1). Хрущев в этом последнем перечне еще не упомянут.

«Сталина еще не похоронили, а министры уже пересели на местах, и появился Жуков. А может быть, будет и хорошо?» – комментирует эти сообщения Михаил Пришвин (М. Пришвин. С. 305).

Поминальные стихи опубликовали: в «Правде» – Александр Твардовский, Константин Симонов (7 марта), Николай Грибачев, Анатолий Софронов (8 марта), Михаил Исаковский, Степан Щипачев (9 марта), Анатолий Софронов, Михаил Луконин (11 марта), Ольга Берггольц (13 марта), Вера Инбер (15 марта); в «Известиях» – Сергей Михалков (8 марта), Лев Ошанин (9 марта), Владимир Луговской (11 марта); в «Литературной газете» – Александр Яшин (7 марта), Анатолий Софронов, Николай Грибачев, Назым Хикмет (10 марта), Владимир Луговской, Алексей Сурков, Платон Воронько, Юхан Шмуул (12 марта), Николай Рыленков, Павел Беспощадный, Маргарита Алигер (14 марта), Самуил Маршак (17 марта), Борис Лихарев (21 марта); в «Огоньке» – Александр Твардовский, Николай Тихонов, Сергей Орлов (8 марта), Сергей Смирнов, Александр Прокофьев, Владимир Луговской, Евгений Долматовский, Лев Ошанин, Самуил Маршак (15 марта); в «Новом мире» – Маргарита Алигер, Николай Асеев (1953. № 4). В этом же хоре – голоса Семена Кирсанова, Александра Межирова, Сергея Городецкого, Евгения Евтушенко и других поэтов⁴.

Среди тех, кто в газетах откликнулся на кончину Сталина, Михаил Шолохов («Прощай, отец!»), Александр Фадеев («Да живет и побеждает дело Сталина!», «Гуманизм Сталина»), Алексей Сурков («У гроба И. В. Сталина», «Великое прощание»), Николай Тихонов («Животворящий гений»), Федор Гладков («Бессмертие»), Борис Полевой («Вчера на Красной площади»), Леонид Леонов («Слово прощанья»), Константин Федин («Сталинские наследники»), Илья Эренбург («Великий защитник мира»), Николай Грибачев («Плечо к плечу. Сердце к сердцу»), Александр Яшин («Слова потеряли силу…»), Василий Ажаев («Он всегда с нами»), Галина Николаева («Не ослабев, не дрогнув…»), Валентин Овечкин («Сталин – жизнь!»), Николай Погодин («Единство»), Назым Хикмет («Вспоминаю…»), Анатолий Софронов («В Колонном зале…»), Дмитрий Шостакович («Самый близкий друг»), Арам Хачатурян, Юрий Шапорин, Тихон Хренников, Сергей Герасимов («Гордое знамя человечества»), Алла Тарасова («Родной, близкий»), Поль Робсон («Борьба будет продолжаться!»)…

Вчера утром, – пишет Борис Пастернак Галине Гудзь, жене Варлама Шаламова, – вдали за березами пронесли свернутые знамена с черною каймой, я понял, что случилось. Тихо кругом. Все слова наполнились до краев значением, истиной. И тихо в лесу (Б. Пастернак. Т. 9. С. 721).

И еще одна цитата из пастернаковского письма, на этот раз Александру Фадееву от 14 марта:

Как поразительна была сломившая все границы очевидность этого величия и его необозримость! Это тело в гробу с такими исполненными мысли и впервые отдыхающими руками вдруг покинуло рамки отдельного явления и заняло место какого-то как бы олицетворенного начала, широчайшей общности, рядом с могуществом смерти и музыки, могуществом подытожившего себя века и могуществом пришедшего ко гробу народа. <…>

Какое счастье и гордость, что из всех стран мира именно наша земля, где мы родились и которую уже и раньше любили за ее порыв и тягу к такому будущему, стала родиной чистой жизни, всемирно признанным местом осушенных слез и смытых обид! (Там же. С. 722–723).

7–8 марта. В Колонном зале Дома Союзов продолжается прощание с И. В. Сталиным. Доступ к телу открыт с 6 утра до 2 часов ночи.

В почетном карауле у гроба стоят, среди прочих, А. Фадеев, И. Эренбург, К. Федин, Н. Тихонов, Л. Леонов, К. Симонов, А. Сурков. Непрерывно звучат произведения Моцарта, Генделя, Гайдна, Бетховена, Брамса, Шуберта, Шопена, Грига, Чайковского, которые исполняют, в частности, Д. Ойстрах, С. Рихтер⁵, Т. Николаева, Квартет имени Бетховена, Р. Баршай⁶ с Квартетом имени Бородина, «оркестр Союза ССР, оба радио, Большого театра» (Е. Мравинский. С. 122) под управлением К. Кондрашина, Э. Грикурова, К. Иванова и Е. Мравинского, А. Мелик-Пашаева.

Никогда не забуду, – вспоминает Евгений Евтушенко, – как люди шли к гробу Сталина.

Я был в толпе на Трубной площади. Дыханье десятков тысяч прижатых друг к другу людей, поднимавшееся над толпой белым облаком, было настолько плотным, что на нем отражались и покачивались тени голых мартовских деревьев. Это было жуткое, фантастическое зрелище. Люди, вливавшиеся сзади в этот поток, напирали и напирали. Толпа превратилась в страшный водоворот.

<…> Вдруг я почувствовал, что иду по мягкому. Это было человеческое тело. Я поджал ноги, и так меня понесла толпа. Я долго боялся опустить ноги. Толпа все сжималась и сжималась. Меня спас лишь мой рост. Люди маленького роста задыхались и погибали. Мы были сдавлены с одной стороны стенами зданий, с другой стороны – поставленными в ряд военными грузовиками.

– Уберите грузовики! Уберите! – истошно вопили в толпе.

– Не могу, указания нет! – растерянно кричал молоденький офицер милиции с грузовика, чуть не плача от отчаяния. И люди, швыряемые волной движения к грузовикам, разбивали головы о борта. Борта грузовиков были в крови. <…> И в этот момент я подумал о том человеке, которого мы хоронили, впервые с ненавистью. Он не мог быть не виноват в этом. И именно это «указаний нет!» и породило кровавый хаос на его похоронах (Е. Евтушенко. Волчий паспорт. С. 98–99).

День коронации царя на Ходынке, – сказано у Василия Гроссмана, – померк по сравнению с днем смерти земного русского бога – рябого сына сапожника из городка Гори (В. Гроссман. Все течет. С. 271).

И еще одна картина, уже апокалиптическая, из «Розы Мира» Даниила Андреева:

Похороны вождя, вернее, перенос его тела в мавзолей, превратились в идиотическое столпотворение. Морок его имени и его дел был так велик, что сотни тысяч людей восприняли его смерть как несчастие. Даже в тюремных камерах некоторые плакали о том, что же теперь будет. Толпы, никогда не удостаивавшиеся чести видеть вождя при его жизни, теперь жаждали улицезреть его хотя бы в гробу. Москва являла собой картину Бедлама, увеличенного до размеров мирового города. Толпы залили весь центр, пытаясь пробиться к Дому Союзов, где был выставлен для обозрения труп тирана и откуда должно было выступить траурное шествие. Прилегающие улицы превратились в Ходынку. Люди гибли, раздавливаемые о стены домов и столбы фонарей, растаптываемые под ногами, срывающиеся с крыш многоэтажных домов, по которым они пробовали миновать клокотавшее внизу человеческое месиво. Казалось, будто он, питавшийся всю жизнь испарениями страданий и крови, даже из‐за гроба тянул к себе в инфракосмос горы жертв (Д. Андреев. С. 445).

Демонстрация Ходынки и хулиганства возле Дома Союзов показала нам, что будет, если поколеблется режим диктатуры. Но сердца верных сынов не тронулись с места, и души не были задеты сотнями задавленных и подавленных (М. Пришвин. С. 306).

8 марта

Умер Великий наш вождь… и сегодня мы похоронили его, – записывает в дневник Александр Довженко. – Мы уже без Сталина родного. Лежал в гробу, подложив богатырские руки творца. <…> Как тяжело на сердце. <…> Долгие годы мы были спокойны с ним, потому что всякий чувствовал в работе, в творчестве, в исканиях, в войне, что есть у нас Сталин, и поэтому, как бы ни было тяжело, трудно или опасно, – все закончится хорошо, потому что всегда и во всем решительно он был на высоте. И… не стало его (А. Довженко. С. 704).

А вот на оловянном руднике Бутугычаг в Озерлаге (Дальстрой), – как вспоминает Анатолий Жигулин, —

все обнимали и целовали друг друга, как на Пасху. И на бараках появились флаги. Красные советские флаги, но без траурных лент. Их было много, и они весело и дерзко трепетали на ветру. <…>

Начальство не знало, что делать, – ведь на Бутугычаге было около 50 тысяч заключенных, а солдат с автоматами едва ли 120–150 человек. Ах! Какая была радость! (Знамя. 1988. № 8. С. 94).

Восьмиклассник Владимир Высоцкий пишет свое первое стихотворение «Моя клятва» в память о И. В. Сталине. Последние строфы этого стихотворения (В. Высоцкий. С. 269–270) звучат так:

 
В эти скорбно-тяжелые дни
Поклянусь у могилы твоей
Не щадить молодых своих сил
Для великой Отчизны моей.
 
 
Имя Сталин в веках будет жить,
Будет реять оно над землей,
Имя Сталин нам будет светить
Вечным солнцем и вечной звездой.
 

Но вот – в противовес этим настроениям – стихотворение Наума Коржавина «На смерть Сталина», написанное тоже в марте, но впервые опубликованное спустя 35 лет (Октябрь. 1988. № 8. С. 147–148):

 
Все, с чем Россия
        в старый мир врывалась,
Так что казалось, что ему пропасть, —
Все было смято… И одно осталось:
Его
        неограниченная
                        власть.
Ведь он считал,
        что к правде путь —
                        тяжелый,
А власть его
        сквозь ложь
                к ней приведет.
И вот он – мертв.
        До правды не дошел он,
А ложь кругом трясиной нас сосет.
Его хоронят громко и поспешно
Соратники,
        на гроб кося глаза,
Как будто может он
        из тьмы кромешной
Вернуться,
        все забрать
                и наказать.
Холодный траур,
        стиль речей —
                высокий.
Он всех давил
        и не имел друзей…
Я сам не знаю,
        злым иль добрым роком
Так много лет
        он был для наших дней.
И лишь народ
        к нему не посторонний,
Что вместе с ним
        все время трудно жил,
Народ
        в нем революцию
                хоронит,
Хоть, может, он того не заслужил.
В его поступках
        лжи так много было,
А свет знамен
        их так скрывал в дыму,
Что сопоставить это все
        не в силах —
Мы просто
        слепо верили ему.
Моя страна!
        Неужто бестолково
Ушла, пропала вся твоя борьба?
В тяжелом, мутном взгляде Маленкова
Неужто нынче
        вся твоя судьба?
А может, ты поймешь
        сквозь муки ада,
Сквозь все свои кровавые пути,
Что слепо верить
        никому не надо.
И к правде ложь
        не может привести.
 

9 марта. Похороны И. В. Сталина.

На траурном митинге председательствует Н. С. Хрущев. С речами выступают Г. М. Маленков, Л. П. Берия, В. М. Молотов.

Как замечает Любовь Шапорина,

все они гораздо больше говорят о партии, монолитности партии, необходимости сплотиться вокруг партии и т. д., чем о Сталине (Л. Шапорина. С. 228).

Гудят все заводы, пушечный салют, всегда напоминающий обстрел (Там же).

10 марта. На траурном митинге советских писателей в Театре киноактера выступают А. Сурков, М. Прилежаева, П. Воронько, А. Кулешов, К. Симонов⁷, Г. Леонидзе, С. Вургун, Н. Грибачев, А. Чаковский, С. Капутикян, М. Смирнова, И. Эренбург. Свои стихи, посвященные памяти Сталина, читают О. Берггольц, А. Софронов, В. Инбер, М. Луконин, А. Лахути.

Я помню ужасный траурный митинг (вернее, собрание) в Союзе писателей после смерти Сталина, – вспоминает Валерия Герасимова. – Что-то завывал Сурков. Симонов рыдал – сначала я глазам не поверила, – его спина была передо мной, и она довольно ритмично тряслась… Затем, выступив, он сказал, что отныне самой главной великой задачей советской литературы будет воссоздание образа величайшего человека («всех времен и народов» – была утвержденная формулировка тех лет). Н. Грибачев выступил в своем образе: предостерегающе посверкивая холодными белыми глазами, он сказал (примерно), что после исчезновения великого вождя бдительность не только не должна быть ослаблена, а, напротив, должна возрасти. Если кое-кто из вражеских элементов, возможно, попытается использовать сложившиеся обстоятельства для своей подрывной работы, пусть не надеется на то, что стальная рука правосудия хоть сколько-нибудь ослабла. <…>

Ужасное собрание⁸. Великого «гуманиста» уже не было. Но страх, казалось, достиг своего апогея. Я помню зеленые, точно больные, у всех лица, искаженные, с какими-то невидящими глазами; приглушенный шелест, а не человеческую речь в кулуарах; порой, правда, демонстрируемые (а у кое-кого и истинные!) всхлипы и так называемые «заглушенные рыдания»⁹. Вселюдный пароксизм страха (В. Герасимова // Вопросы литературы. 1989. № 6. С. 141–142).

11 марта. Ректор МГУ академик И. Г. Петровский и руководители университетской партийной, комсомольской и профсоюзной организаций обращаются к Г. М. Маленкову с просьбой

присвоить Московскому государственному университету имя Иосифа Виссарионовича Сталина – великого корифея науки, лучшего друга советских ученых и советской молодежи (цит. по: Г. Файман. С. 39–40).

Г. М. Маленков, выступая на заседании Президиума ЦК КПСС с критикой того, как в газете «Правда» освещены похороны Сталина, подчеркивает, что

у нас были крупные ненормальности, многое шло по линии культа личности. И сейчас надо сразу поправить <…>

Считаем обязательным прекратить политику культа личности (Большая цензура. С. 649).

Постановлением секретариата Союза советских композиторов образована комиссия по творческому наследию Сергея Прокофьева, в состав которой вошли Д. Кабалевский (председатель), Г. Хубов, Д. Шостакович, М. Чулаки, М. Ростропович, М. Прокофьева.

В Ленинграде арестована Л. С. Рудакова-Финкельштейн, у которой хранились рукописи Николая Гумилева и Осипа Мандельштама.

Освобождена 15 апреля того же года.

12 марта. В «Правде» (с. 2) статья А. Фадеева «Гуманизм Сталина», где, в частности, сказано:

Совершенно исключительна роль Сталина в развитии советского искусства и художественной литературы. Сталин, как никто другой, определил великое гуманистическое значение художественной литературы как силы воспитания и перевоспитания человека в духе коммунизма, назвав писателей инженерами человеческих душ. Сталин открыл и теоретически обосновал метод социалистического реализма в советской литературе, развил ленинское учение о партийности советской литературы. Сталин был вдохновителем всех решений партии по вопросам литературы. На протяжении трех десятков лет он направлял развитие советской литературы, одухотворяя ее все новыми и новыми идеями и лозунгами, разоблачая ее противников, заботливо выращивая кадры писателей, вдохновляя и критикуя их.

13 марта. Из дневника Любови Шапориной:

Митя Толстой рассказывал, что на траурном митинге в Союзе композиторов евреи рыдали искренними слезами больше русских, ожидая погромы от нового правителя (Л. Шапорина. С. 229).

Министр внутренних дел СССР Л. П. Берия подписывает приказание о создании следственных групп по ускоренному пересмотру следственных дел «арестованных врачей», «арестованных быв. сотрудников МГБ СССР», «арестованных быв. работников Главного артиллерийского управления военного министерства СССР», «арестованных МГБ Грузинской ССР группы местных работников» (Лаврентий Берия. С. 17–18).

14 марта. Пленум ЦК КПСС удовлетворяет просьбу председателя Совета министров СССР Г. М. Маленкова об освобождении его от обязанностей секретаря ЦК КПСС. Секретарями ЦК КПСС избраны Н. С. Хрущев, М. А. Суслов, П. Н. Поспелов, Н. М. Шаталин, С. Д. Игнатьев.

С марта по сентябрь Хрущев был одним из секретарей ЦК – Секретариат был как бы коллективным, и, между прочим, скажу, что было неплохо, – отмечает Л. М. Каганович в своих воспоминаниях (Л. Каганович. С. 564).

15 марта. Четвертая сессия Верховного Совета СССР утверждает решения, принятые 5 марта на совместном заседании пленума ЦК КПСС, Совета министров СССР, Президиума Верховного Совета Союза ССР.

Принят закон Верховного Совета СССР «О преобразовании министерств СССР», объединивший, в частности, «Министерство высшего образования СССР, Министерство кинематографии СССР, Комитет по делам искусств, Комитет радиоинформации, Главполиграфиздат и Министерство трудовых резервов СССР в одно Министерство – Министерство культуры СССР» (Правда, 16 марта. С. 2).

Министром культуры СССР назначен Пантелеймон Пономаренко (Там же). Время его недолгого руководства советской культурой (до 15 февраля 1954 года) будет его противниками в писательской среде названо «идеологическим нэпом» (см., напр.: К. Чуковский. Т. 13. С. 167).