Оранжевый солдатик. Стихи

Дизайнер обложки Вера Филатова

Корректор Полина Орынянская

© Сергей Черсков, 2017

© Вера Филатова, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4483-9569-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В стихах Сергея Черскова целый мир. Мир заштатного провинциального заводского городишки, разорённого весёлыми девяностыми, из которого не выбраться, не сбежать, ты его заложник, и дорога оттуда только одна – лестница на небеса. Это мир, который рушится, тает на глазах, из которого день за днём уходят тепло, любовь, надежда… А человек остаётся, встречает на обшарпанной автобусной остановке свои иллюзии и провожает мечты. А потом пьёт, потому что другой анестезии жизнь ему не предложила. Слаб человек? Или силён – тем, что среди такой апокалиптической разрухи не просто выживает, а живёт и бесконечно верит?

Полина Орынянская

Ветер

 
Ты знаешь, я теперь и чист, и светел,
Хотя порой и переменчив нрав.
Могу быть штормом, но пока я – ветер.
И вместо крови – запах горьких трав.
Я спал на поле, но пришли босые —
Родные двое, за руки держась.
Не холодно от утренней росы им.
Я резко поднимаюсь в небо – шасть!
Одна из самых сказочных идиллий:
Они свернули в сторону мою,
А я – парю, невидимый и тихий,
Как будто потревожить их боюсь —
Поверх голов, подальше от земли.
И вот они подходят ближе, ближе,
Трава им пятки бронзовые лижет.
И мы с тобою так идти могли же…
И мы могли же, если бы могли.
 

Кошка

 
Кошке плохо девятый день.
Градуированной пипеткой
Я вливаю ей в пасть бурдень —
Кипячёной воды с таблеткой.
 
 
Я не то чтоб её любил,
Эту кошку моей подруги,
Но считают же нас людьми
Надоевшие нам зверюги.
 
 
Тварь дрожащая бьёт хвостом,
Тихо стонет по-человечьи.
Я готовлю опять раствор
И надеюсь, что станет легче.
 
 
Под безжалостный метроном
Не закрытого плотно крана
Я на кухне курю в окно.
 
 
Баба сопли пускает в ванной,
С кем-то спорит, но не со мной,
По-звериному привывает…
 
 
Кошка снова идёт на дно.
Девять жизней – и ни одной?
Невозможно. Так не бывает.
 

Горе

Мои друзья всегда идут по жизни маршем,

И остановки только у пивных ларьков.

В. Цой.

 
На первый взгляд,
        всё происходит, как и раньше —
Мои друзья всегда идут по жизни маршем.
Но мне так хочется, чтоб шли они подальше,
Не завернув к пивным ларькам!
Нет большей глупости, чем мысль,
        что время – лечит…
Когда «прощай»
        воспринимаешь как «до встречи»,
И горе вязкое бесшумно прячут свечи
В запарафиненный стакан.
 

Зелёненький

 
…Небесный путь – опасная дорога.
Об этом знают все, кто были там.
Зенитчик сбил зелёненького бога,
Который на тарелке пролетал.
 
 
…Возможно, с кораблём случилось что-то,
Он шёл не быстро и не высоко,
Но грянул гром – объект свалился в штопор,
Срезая среднерусский косогор.
 
 
…Немедленно примчались особисты.
Достав из-под обломков малыша,
Солдата допросили, взяв подписку
О том, чтоб ничего не разглашал.
 
 
…Достойный сын своей страны бескрайней
Отправлен в отпуск, но – всегда в строю.
Зенитчик счастлив – он садится в лайнер,
Спеша увидеть девушку свою.
 
 
…Разведчики с Центавра знают имя.
Но демон ли тот парень молодой?
Его простила вдовая богиня,
Рыдая в семипалую ладонь.
 

Звери

 
Продрогшая земля усыпана побелкой.
Синюшный лик луны косит на фонари.
Ко мне подходит волк, он мучается «белкой»,
Он хочет растерзать, он хочет закурить.
 
 
Не помню,
Сколько лет мы смотрим друг на друга,
Но знаю: у него всегда с собою нож,
Он с детства был хорош – отчаянный зверюга.
Я никогда ему не верил ни на грош.
 
 
Но нам не суждено под злыми небесами
Порадовать чертей оскалом огневым.
Мы знаем назубок, хотя и не писали:
Ему – с волками жить,
Мне – выть или не выть.
 
 
Он ковыляет прочь – несёт печаль кобелью,
За пазухой пригрев, к пруду, за гаражи.
Но – чу! Придёт весна и зазвенит капелью.
И значит, быть добру.
И значит, будем жить.
 

Пег энтуисл

Наверное, я трусиха. Простите меня за все.

Если бы я сделала это намного раньше, то

многих могла бы избавить от боли. П. Э.

Предсмертная записка

 
Привет, друзья! Меня зовите Пег,
Хотите – Милли, Миллисент, Мелисса…
Погибшая за призрачный успех,
Несчастная, забытая актриса.
А тот, рукой которого пишу, —
Хороший парень (он просил рекламы).
Простой мужчина – как и чем дышу
Понять не сможет. Могут только дамы.
 
 
Девчонки, не смогла я побороть
Отчаянный кошмар закрытой двери.
Зачем любви и счастья наш Господь
Для каждого по-разному отмерил?
А тот, рукой которого пишу,
Налил в большой стакан какой-то мути
И выпил залпом. Девочки, спешу,
А то он мрачно скалится и шутит.
 
 
Звездой не стала, но взяла звезду
С ночных небес и, вновь поверив в чудо,
Шагнула вниз по грешному мосту
С начальной буквы Знака Голливуда.
А тот, рукой которого пишу,
Устал, а может попросту боится.
Обиды на него я не держу,
Ведь он помог увидеть ваши лица.
 

Дядька и Анжела

 
Дядька влюбился в канцлера ФРГ.
Ходит-бормочет: «Анжела моя, Анжела…»
Лучики солнца ликуют в его пурге,
Мрачному дядьке реально захорошело.
 
 
Бестолку говорить, мол, да как же так,
Вечно она ерепенится, нас ругая.
Дядька ответит, что жизнь его прожита,
Опыт ему подсказал, что она – другая.
 
 
…Снова она по телеку чушь несла.
Дядька разбил аппарат и готов к поступку.
Злится Анжела, однако любовь не зла.
Русский возьмёт и Берлин, и свою голубку.
 

Саван

 
Ты прощать меня не стал,
Захиревший город.
Я пока ещё не стар,
Ты уже не молод.
 
 
Гаснет «Космос» на ветру.
Холодок по коже.
Я, конечно же, умру,
Ты, конечно, тоже.
 
 
Смерть возможно иногда
Даже не заметить.
Это знают города
Разные на свете.
 
 
Не сходи, родной, с ума
И себя не тешь ты —
Шьёт кудесница-зима
Белые одежды.
 
 
Саван скроет от чужих
Язвы и порезы.
Не хватает мне души,
Чтобы плакать трезвым.
 
 
На дороге нет машин.
Буду ждать машину.
На прощанье помаши,
Сволочь, помаши, ну…
 
 
Ты держать меня не стал.
Слышу звук мотора.
В небе новая звезда
Загорится скоро.
 

Тульский пряник

 
Я купил ей большой тульский пряник —
Глазированный, мягкий, сладкий…
Все девчонки (ушла ставить чайник)
На лакомство тульское падки.
 
 
Задувала на чай для порядка,
Вынимала из тапка ножку…
И красивую тёплую пятку
Чесала серебряной ложкой.
 

Оранжевый солдатик

 
Опять она считает поезда —
Оранжевый солдатик в старой будке,
А с ней дежурит сутки через сутки
Железная дорожная звезда.
 
 
Опять она с темна и до темна
Внимательно следит, забыв про чайник,
Как мчится вдаль, её не замечая,
Огромная товарная страна.
 
 
Опять она сигналит на сигнал…
Опять она передвигает рельсы…
«Ах, боже мой… да что же я… а если
Уйти по ним отсюда навсегда?»
 
 
…Опять она садится у окна
И греет чай на линиях ладоней,
Пока звезда, сорвавшись, не утонет
В холодной чаше, выпитой до дна.
 

Пули в молоко

 
На меня напала блажь – я подумал: «Хорошо бы
Не свою – чужую – боль отодвинуть далеко»,
Но не вышло ни черта – я изрядно рукожопый,
И летят мои дела, словно пули в молоко.
 
 
И слова мои тупы в этом сказочном бедламе,
Я родился, как назло, родниковым дураком.
Потому слова мои не расходятся с делами
И летят делам вослед, словно пули в молоко.
 
 
Не могу ничем помочь, так хотя бы намечтаю,
Растопырившись ежом, грохну в стену кулаком.
Но пугливые мечты – растревоженная стая —
Улетают от меня, словно пули в молоко.
 
 
И во сне, и наяву я тону в молочных реках.
Не жалея ни о чём и отчаянно легко,
От кисельных берегов отрываюсь без разбега
И лечу, лечу, лечу, словно пуля в молоко.
 

Буду твой

 
Твои глаза спокойны и пусты,
И взгляд пугает этой пустотой.
Но я уже давно с тобой на «ты»,
Я жду, когда ты тихо скажешь: «Стой».
 
 
Ты попусту словами не соришь,
Твоё молчанье хуже всех угроз.
Но час придёт, и ты заговоришь…
Когда?
Ответ я знаю на вопрос.
 
 
Когда уйдёт последняя,
Прошелестев листвой,
Гроза живая летняя, —
Тогда я буду твой.
 

Старик и море

 
В одном плохом богоугодном месте
В тяжёлых коридорных сквозняках
Болезнь и нищета гуляют вместе,
Утаптывая злого старика.
 
 
Его худое тело узловато.
Скрипит фальцет, как якорная цепь.
А то, что помирает небогато,
Так никогда от золота не слеп.
 
 
Старик силён. В аду его постельном
Немая память побеждает страх —
И море разливается по венам,
И пена закипает на губах.
 
 
Там – юность на бушующем просторе,
Тут старость – обмелевшая река.
Старик уснёт и вновь увидит море…
Но море ждёт другого старика.
 

Колесо

 
По вечернему морозцу, у прохожих на виду,
Я в коричневом пальтишке
    вместе с матушкой иду.
 
 
В доме отчима сказали: я – ублюдок, мама —…
Только матушка решила это так не оставлять.
 
 
В диетической столовой мы вареников съедим,
Снова матушка поплачет:
    я – любимый, я – один.
 
 
А потом пойдём посмотрим интересное кино:
Драки, битвы, перестрелки, лимонад в буфете, но
 
 
Нас опять отыщет отчим, он умеет догонять,
Будет плакать, извиняться —
   мама будет извинять.
 
 
Он возьмёт меня на плечи – классно так —
   сойти с ума!
Мама, папа, день рожденья и поэзия сама.
 
 
– Холосо пою я, мама? Холосо? Ну, холосо?
– Хо-ро-шо, сынок…
И в гору покатилось колесо.
 

Костры и звёзды

 
Седое утро гасит звёзды
И лишь одну – не потушить.
Все объяснимо слишком просто:
Она смертельно хочет жить.
 
 
Мне никого теперь не жалко,
И никому не жаль меня.
Ночь постарела, обветшала —
Пришёл рассвет другого дня.
 
 
Глубокомысленные свитки
Горят, как чистые листы.
Безумец, брось свои попытки —
Спасти меня не можешь ты.
 
 
А ночь придёт. Под небом звёздным
Зажгутся новые костры.
Прими, пока ещё не поздно,
Такие правила Игры.
 

Остановка

 
На забытой всеми остановке
Постер на обшарпанной стене:
Целый мир с айфоном по дешёвке,
Целый мир по бросовой цене.
 
 
Да кому он нужен, этот глобус?
Запаршивел глянцевый восторг.
Где автобус? Укатил автобус,
Тяжко чертыхаясь, на восток.
 
 
Сигарета на четыре вдоха…
Я окурок втаптываю в грязь.
Кашляю в кулак – и слышу грохот.
Я устал, с простудою борясь.
 
 
Тихо. Ветер ничего не носит.
Пусто, словно все заражены.
Благодать… Покойно дремлет осень,
Пользуясь режимом тишины.
 
 
На забытой богом остановке
Есть портал в простреленной стене:
Целый мир с айфоном по дешёвке,
Целый мир по бросовой цене.
 

Рядовой

 
Ненависть… Эта река глубока, сильна.
С той и с другой стороны говорят по-русски.
Снова на русскую землю пришла война.
Бронежилеты, сферы, АК, разгрузки.
 
 
«Встань, рядовой!
Вот приказ: прекратить войну!» —
Небо гремит у разбитого обелиска.
 
 
«Фрицы… сейчас бы гранату ещё одну…
Кто это? Что это? Чей это голос близко?..»
 
 
Воину, павшему семьдесят лет назад,
Нет и не будет покоя на э (том) свете.
Он восстаёт, и зияют его глаза,
Он обрастает плотью, и страшно смерти.
 
 
Он озирается, ищет свой ППШа.
Он поправляет истлевшую гимнастёрку.
Где-то под нею не рана болит – душа —
Необъяснимо, немыслимо и жестоко.
 
 
Всё, что он помнит, – такой же стоял туман,
Так же бесились без устали пулемёты.
Небо решило: живые сошли с ума.
Небо, спасая живых, призывает мёртвых.
 

Мешает

Очень смешно, но смеяться мешают крючки.

 

Наталья Закурдаева

 
Кому-то
мешают смеяться крючки,
Кому-то
носы – целоваться.
Жесть, если что-то мешает —
Профану танцпола известно.
Глупость – мешает спросить,
Ум – дать ответ на вопрос,
Мишень никому не мешает,
Но…
в неё стрелять интересно.
Во мне плачет малый ребенок,
Тянет к тебе ручки-ветки.
Я их ему обломаю.
Я помешаю.
 

Год

П. О.

 
Плечом к плечу стояли в ряд.
Их было триста шестьдесят
Угрюмых дней.
Но пять – других – летели мимо,
Красивы и необъяснимы,
И все – с улыбкою твоей.
 

Дальней дорогой

 
Дальней дорогой сшиваются города.
Спит на переднем сиденье моя родная.
То, что – моя – родная, – она не знает.
И не узнает, конечно же, никогда.
 
 
Зашевелилась – проснулась. Поговорить
Хочется с ней: до разлуки доедем скоро…
Ну, котелок мой дырявый, давай вари,
Выдумай тему для свежего разговора!
 
 
В мире, наверное, нет дурака глупей.
Тщетно ищу интеллект пятернёй в затылке.
Вдруг она обернулась и:
– На, попей.
Я говорю:
– Давай. И беру бутылку.
 
 
Мне бы на море, я не был там никогда.
Пусть мне приснится, как волны ласкают кожу.
Пусть мне приснится, что мы не разлей вода.
Не разливай нас по разным стаканам, боже.